Текст книги "Уж замуж невтерпеж"

Глава 15
Об особенностях ритуалистики и родственной любви

«А королевна та собою хороша. Ростом не велика, но и не мала. Стройна и пригожа. Ликом бела. Глаз её светел, и волос тако же светел. Ходит она неспешно, держится с немалым достоинством, что явно говорит о величии рода ея. Люди знающие бают, что сама она и нравом кротка, и разумна зело. Учена. Ведает пять языков, хфилософию и музицировать обучена.»

Из письма одного посла.

Летиция Ладхемская стояла перед зеркалом, смотрела на себя и не могла отделаться от мысли, что все-то неправильно. А что именно? Она не знала.

Поэтому просто стояла и смотрела.

Болела голова, но не сказать, чтобы совсем уж невыносимо. Скорее уж боль эта была далекой, словно эхо. И она изрядно мешала сосредоточиться.

И все-таки какое платье надеть?

Муаровое, вердепешевого цвету? Или другое, из тяжеловатого бархата того палевого оттенка, который весьма подчеркнет её благородство.

Глупость какая.

Она и вправду думает об этом всерьез?

Служанки держали платья, ожидая, когда Летиция примет решение. А она… она не могла! Не могла и все тут! Она подняла руку, потрогала лоб.

– Ваше высочество, – проскрипела вдова, не скрывая своего недовольства. – Если позволите заметить, ваше поведение породило некоторые слухи весьма неприятного свойства.

Слухи.

Девица благородного происхождения должна быть особенно осторожна, ибо любое слово, действие, даже взгляд способны разрушить её репутацию.

Маменька огорчится.

– Подите прочь, – выдохнул Летиция. – У меня мигрень.

И болеть ей никак невозможно. Точнее можно, ибо хрупкость здоровья весьма отлично укладывается в образ тонкий и легкий, но не лишь бы чем. Вот, взять, к примеру, сопли. Разве у благородной дамы могут быть какие-то там банальные сопли?

Веселый голос герцогини Хаммоншир зазвучал в ушах, порождая новые приступы боли.

А служанки закрутились, завертелись, пытаясь схватить за руки, уложить, раздеть, одеть, обтереть розовой водой. И в этом круговороте Летиция потерялась.

На какое-то время.

– Вон! – крик был совершенно недостойным, ибо девица хорошего рода…

…эту девицу она почти ненавидела.

– Оставьте мою сестру, – вот Ариция умела говорить спокойно и так, что ослушаться её не смели. Даже почтенная вдова поднялась с козетки, всем видом своим выражая крайнюю степень недовольства.

Маменьке, небось, отпишется. С жалобой. И отцу.

И…

– Голова болит, – пожаловалась Летиция, пытаясь выбраться из-под одеяла, поверх которого зачем-то набросали подушек. – Ноет и ноет… ноет и ноет…

– Полежи, – сестра присела рядом. – Воды? Или шторы задернуть?

– Задерни.

Ариция с трудом подняла тяжеленную палку для штор. А уж крюк зацепить и вовсе не сразу вышло. Шторы сомкнулись с протяжным скрежетом, который отчего-то раздражения не вызвал, и в комнате стало сумрачно.

– Что ты об этом знаешь? – Летиция откинулась на подушки.

Мягкие.

И перины тоже. И… и чем дальше, тем больше ей нравится это место. Какое-то оно… спокойное, что ли.

– О чем? – голос сестры дрогнул.

– Не надо. Ты поняла. Ты ведь всегда раньше понимала. И вот… он сказал, что я вспомню. Со временем. А мне кажется, что я забыла что-то донельзя важное. Пытаюсь, пытаюсь, а она только болит. Так что?

Ариция вздохнула.

И взгляд отвела.

– Еще мне кажется, что мы раньше… мы не ругались. Почти.

– Почти.

– А потом… как-то все изменилось. Когда? Почему? Из-за мага, да? И матушки… я… – Летиция приняла и кубок с водой.

Сделала глоток.

Стало легче. Тошнота отступила, а боль нет. И главное, все-таки не понятно, какое платье выбрать, ибо мигрень мигренью, а к ужину выйти надо. Другие-то будут.

А к платью еще парик.

И перчатки.

Драгоценности, чтобы сочетались и с платьем, и с перчатками, и с самою Летицией, да еще и соответствовали моменту. Кто бы знал, до чего тяжело быть идеальной принцессой.

– Мы и вправду дружили. Наверное. Я теперь и сама не уверена в том, что было и…

…если придворный маг поработал с Летицией, то и сестре уделил бы внимание.

– Я тебе помогала. Раньше. Уходить… вечером. Говорила, что мне спать одной страшно. И мы ложились вдвоем. А ты тихонько убегала. И потом возвращалась. Рассказывала… мне все это казалось жутко романтичным. И вообще… таким настоящим… моя сестра ловила преступников.

Ловила?

Нет… она, конечно, рассказывала… и память, да, память… она не вернулась. Не совсем. Но Летиция вдруг увидела ту картину, из прошлого. Огромную кровать.

Служанок, что не спешат уходить, и медлительность их страшно раздражает. Арицию в белой ночной рубашке. И на ней, на Летиции, такая же. Кружевом отделана, пахнет лавандой.

Как и вода, которой они умываются.

Щетка скользит по волосам, тогда еще длинным. Очень длинным. И ловкие пальцы горничной заплетают косы.

– Потом расскажешь, – тихий шепот Ариции будоражит сумрак. А сама она с трудом сдерживает зевок.

– Расскажу.

Платье, то, другое, хранили здесь же, спрятав в старом шкафу. Там много чего было. Вот и… они себе казались такими умными.

Дурочки.

Но Ариция помогала одеть этот скучный наряд из грубой ткани. Башмаки такие же. Плащ глубокий. Полумаску. Никто бы не догадался…

…она выскальзывала за дверь, мимо сонных служанок. Сон получалось насылать легко, пожалуй, только это и получалось. Может, потому что сам по себе сон сродни смерти?

Главное, там, в коридоре, её ждали.

И был знакомый путь, не тайный, нет. К чему? Кто обратит внимание на еще одну девицу, которых во дворце без счета. А там… экипаж.

Поездка.

Запахи моря и города. Старый дом, в подвале которого оборудована мертвецкая. И там-то её ждали. Знали ли те люди, кем была Летиция? Кто-то должен был, но для большинства она была девицей, в которой проснулся неудобный, но такой нужный дар.

И которая помогала.

Ведь просто. Коснуться мертвеца. Позвать его. И задать вопрос, даже не нужен вопрос, ей и без того охотно открывали, что случилось.

А она уже рассказывала.

И… бумаги оформлялись там же. В них не стояло имени Летиции Ладхемской, но разве это имело значение? Главное, что те, чьими глазами ей позволено было видеть, получали желаемое – справедливость. А она, утомленная, порой обессиленная, возвращалась.

И спала.

Долго.

До полудня часто. А потом они вместе с Ари завтракали. И Летиция рассказывала очередную страшную историю, которая Ари казалась выдумкою.

Да и самой Летиции… она ведь тогда не понимала, насколько все серьезно.

Пока…

Она потерла лоб.

– Мы обе потеряли осторожность. Не только мы, – Ариция сидела рядом, сгорбившись, и выглядела такой несчастною. – Сперва ты уходила не так часто. Раз в две-три недели…

– На особо сложные случаи.

– Потом чаще… потом… стала почти каждую ночь.

– Их было так много, – развела Летиция руками. – Как я могла отказать? Тем более, что чем раньше, тем четче память. А в мертвецов, которым несколько дней, сложно заглянуть. Те же, кто пару недель пролежал, и вовсе…

И вновь же разговоры о мертвецах не пугают.

– Однажды меня позвала матушка. И начала расспрашивать. Ты знаешь, когда она по-настоящему хочет что-то узнать, умолчать не выйдет. Да и было мне тогда… я пыталась. Врала. А меня ловили на вранье. И матушка сердилась. Она… она лучше бы кричала, честно. А она взялась за сердце. И сказала, что умрет. Тебя же отправит в монастырь, пока ты не сбежала с любовником.

– И ты…

– Рассказала. Прости. Я ведь не думала, что все будет так. Ты ведь не делала ничего плохого. Не было любовника. А остальное… это же на пользу только!

– Твоей вины нет, – покачала головой Летиция. Странно, но боль почти прошла. Внутри было пусто и ощущение этой пустоты не пугало. – Это мы заигрались. Я и… и если бы меня не остановили, рано или поздно, обо всем узнали бы… и так знали.

Вдова.

Она тогда сказала о… о неподобающем увлечении. А Летиция не удивилась, хотя, казалось бы, откуда ей знать. И… и что с ней сделали?

– Тогда тебя тоже пригласили к матушке. И говорили с тобой. Долго. А потом объявили, что ты заболела. Меня не пускали. Никого не пускали. Только нескольких дам, кому матушка доверяла.

…как почтенной вдове…

– А когда ты пошла на поправку, тебя отослали. К герцогине Хаммоншир. Мне же строго-настрого запретили разговаривать с тобой о том… что было.

– И как объяснили?

– Сказали, что все это… что может разрушить наше с тобой будущее. Что некромантия – это почти чернокнижие. И узнай об этом простые люди, они не поймут. Тогда тебя придется запереть в монастыре. И меня тоже. А это… сама понимаешь, кому туда охота?

– Никому.

– Она… что она делала? Герцогиня?

– Ничего, пожалуй, – Летиция села. – Такого ужасного точно не вспомню. Никто меня не бил, не запирал, не морил голодом. Наоборот. Она была очень милой. Такая вся… веселая, как птичка. И воздушная. И нарядная.

Ариция забралась на кровать с ногами.

– Я помню. Вы ведь вдвоем вернулись. И… прости, я тебя не узнала. Ты совсем другой стала.

– Наверное. Знаешь… там все разговоры были только о красоте. О музыке. О поэзии. О мире, о том, как он прекрасен… о любви. И еще о нарядах, конечно. Я пытаюсь… – она поморщилась. – Не представляю, но… я ведь и вправду целый день могла разглядывать и обсуждать ткани. И фасоны. Мушки эти… перья… я училась изящно говорить. Ходить. Стоять. Дюжина дюжин изысканных поз на все случаи жизни.

– Что?

– Была у герцогини такая книга. Очень познавательная. Еще меня учили правильно смеяться.

– А можно неправильно?

– Естественно. Смех тоже бывает очень разным. Презрительным. Одобрительным. Дающим надежду. Завлекающим. Выражающим неодобрение. Или вот горечь. И… и самое странное, что мне это было интересно! Не понимаю.

– Думаю, дело в заклятье, – Ариция обняла себя за колени. – Я так ждала твоего возвращения, а когда ты вернулась… это была не ты! Понимаешь? Платья, корсеты, ленты… раньше тебя это не интересовало, а тут ты ни о чем другом и говорить не желаешь. Я пробовала… намекала, а ты не услышала. И ощущение, что в твоей голове только и остались, пудра да блестки.

– Н-наверное.

– Вот… я к матушке пошла, а она велела не лезть не в свое дело. И запретила напоминать. Я бы, может, и ослушалась, но она сказала, что ты вполне счастлива. И зачем менять?

– Зачем? – эхом отозвалась Летиция.

И вправду, она ведь была счастлива. Выбирая наряды и парики, меняя их, рассуждая о красоте поэзии, разглядывая альбомы, позируя… боги, какие глупости! Но ведь была же!

– Я попыталась говорить с магом. Он сперва не хотел, но я пригрозила, что пожалуюсь дедушке. Он бы… он бы, не знаю… будь я уверена, что он встанет на нашу сторону, я бы рассказала. Он вдруг бы он испугался? Вдруг бы тоже решил, что принцесса не может быть некроманткой.

– Но пригрозить пригрозила.

Она всегда была решительной, маленькая упрямая Ари.

– Именно. Маг сказал, что исполнил свой долг. Что… заклятье… ты ничего не забыла, нет. И дар твой вполне жив, просто заклятье заменило одно другим. Что… ты испытывала большой интерес к смерти, а теперь вот к тому, что более подобает принцессе. А что дурой стала, так это побочный эффект. Но ведь к чему принцессе лишние мозги.

– И вправду, – пробормотала Летиция.

– Помнишь, я тебя в анатомический театр затянула? Я надеялась, что ты возьмешь и вспомнишь, а ты со своими фрейлинами обсуждала новые мушки. Или подобную ерунду. И тогда я решила, что они… в общем, оно и вправду все, как есть. Извини.

Летиция покачала головой.

– Ты точно не виновата.

– Не злишься?

– На тебя? Нет.

– А…

– Матушка тоже хотела как лучше. Наверное. И права, узнай кто… случился бы скандал.

– Он и случился. Теперь-то скрыть точно не выйдет, – как ни странно, но огорченной Ариция вовсе не выглядела. И помявшись, добавила. – Я ведь… тоже…

– Что?

– Ты смерть видишь, а я… в общем… когда ты уехала, то и началось. Но никто не знает. Я… испугалась, что меня и вправду в монастырь отправят. Вот и молчала. Понимаешь… кажется, я могу поднимать мертвецов.

Вот тебе…

Летиция вздохнула. И подумала, что не везет Ладхему с принцессами. Определенно.

Глава 16
Где тьма встречается и не со светом

«И люди, осквернившие себя прикосновением ко тьме, повинны самой лютой смерти, ибо только она и муки телесные способны очистить душу и вернуть её к Богам в виде первозданном».

Из проповеди одного жреца

Лассара я отыскала в библиотеке. И ничуть не удивилась. А что, самое тихое место, если подумать. Где еще от гостей скроешься?

Он устроился на полу, скрестивши ноги, и положивши на колено тяжеленный том. Книга выглядела довольно зловещей, а еще тяжелой.

Я такую и не подняла бы.

– Доброго дня, – сказала я, раздумывая, как бы так половчее нужный вопрос задать. В голове царила пустота, а на языке вертелось совершеннейшие глупости. – Скажите, а вы…

На меня уставилась Тьма.

– Вам удобно? В доспехе?

Говорю же, глупости.

– Сидеть и все такое. Носить? Он вообще снимается?

– Нет.

И хмыкнул так, насмешливо.

– Чего ты хочешь, дитя?

Дитя? Хотя… наверное… с его точки зрения и вправду… сколько мне? А он уже не одну сотню лет застрял.

– Поговорить, – вздохнула я. – Я присяду, ладно?

И бочком, бочком, под внимательным этим взглядом, подобралась к креслу. Села. Вспомнилось вдруг, что спину надо держать прямо, а руки на коленях. Правда, хвост нервно подергивался, к этикету неприученный.

Лассар ждал.

– А… что вы читаете? – опять не то. И не выходит у меня сосредоточиться.

– «Описание земель дальних и народов, их населяющих», – Лассар развернул книгу.

Карта какая-то… и никакой зловещести.

– И как?

– Врет, сволочь. Но забавно.

– Это…

– Что на краю мира есть острова, где живут люди с песьими головами.

– А… – понимающе потянула я. – И еще одноглазые великаны?

– Читала?

– Нет. Там… в общем, где я была, тоже писали… всякое. И пишут, – я вздохнула и поерзала. – Вы… извините, я ни в коем случае не желаю задеть ваши чувства, но… просто…

– Мои чувства задеть крайне сложно, – Лассар чуть склонил голову.

– Тогда хорошо. Наверное. То есть… в общем… в тот, в прошлый раз… вас… отправили… не знаю, как это называется. Отключили… ну…

– Отдых. Это считается отдыхом, – помог Лассар и книгу закрыл.

– А на самом деле?

– На самом деле разум остается меж сном и явью. Просыпается память. Оживает. И порой ты не понимаешь, где ты. И что происходит. Я снова и снова вижу ту нашу жизнь. И иную. Свою смерть, которая не была приятной. И перерождение.

– Извините.

– Ничего. Я привык. Так что?

Я сделала глубокий вдох.

– Та девушка, которая… которую спас предок Ричарда, а потом на ней женился… из-за неё все началось? Понимаете, Замок, он показывает мне… кое-что. И я видела её. И её разговор с мужем. Она говорила, что боится вас. Вы ведь видели, её, настоящую?

– Вот оно что, – огромная рука в латной перчатке накрыла книгу. И показалось, что сейчас продавит. И эту вот обложку темной кожи, и рыжие страницы, и каменные плиты пола. – Что еще он тебе показывает?

– Я…

– Это важно, девочка. Она никогда не беспокоит по пустякам.

– Она?

– Когда-то давно… очень давно… так, что будь я иным, я бы и забыл, наверное, я видел, как женщина… самая удивительная женщина, которая только существовала в этом мире… она отдала свою жизнь, а с нею и душу, и посмертие, чтобы защитить тех, кого любила.

– А вы любили её? – я прикусила язык.

И так понятно, что любил. О таком не спрашивают.

– Это не имеет значения. Но рядом с нею мне легче быть таким вот, – Лассар поднял руку, и её окутала тьма, которая, впрочем, тотчас почти впиталась в перчатку. – Так что?

И я рассказала.

Обо всем.

О той комнате.

И обрывках видений, которые никак не складывались в одно. Всех видений. О зеркале. О тьме в ней. И душе.

– Ты говорила Ричарду?

– Нет.

– Почему?

– Как-то вот… не знаю… понимаешь, получается, будто я подглядываю. Я не нарочно! Но ведь получается же. К тому же хотела разобраться, что я вижу… а не выходит.

– Женщины, – вздохнул Лассар тяжко. – Как с вами… непросто.

– Зато интересно, – я поерзала. И хвост сам лег на колени, ткнулся пушистой кисточкой в руки, ластясь. – Надо рассказать, да?

– Надо.

Сама знаю. Это ведь не меня касается. Я во всей истории человек случайный, даже не человек, а… додумать не успела. Что-то произошло. Что-то такое, в корне неправильное. Будто… будто воздух в замке содрогнулся, а потом взял и исчез.

И я попыталась сделать вдох.

И поняла, что не могу. Никак. И открыла рот, чтобы закричать от ужаса, но тоже поняла, что не могу. А Лассар покачнулся вдруг, и огромную фигуру его окутала тьма. Она была плотной и живой, и мне показалось, что она его пожирает, что…

И я встала.

Я понимала, что не проживу долго. Без воздуха. И все равно встала. Сделала шаг.

Еще.

В онемевшем горле клокотало. И болело оно. И… и надо позвать. На помощь. Надо что-то сделать. А я шла. К Лассару. Шаг за шагом. Шаг… и почти дошла. Протянула руку к этой оплывающей тьме, будто… будто кровь сочиться сквозь щели в доспехах.

– Не надо, – ко мне вернулся голос, сиплый и надорванный. А еще возможность дышать. Только воздух отчего-то сделался горьким. И невероятная горечь эта дурманила. – Не уходи…

Я не понимала, что происходит.

Я просто села рядом.

И потянулась ко Тьме, а она ко мне, ласковая вдруг, как котенок. Она прилипла к рукам, она поползла по коже, такая обжигающе холодная. И я держала её, баюкая.

Она же пила из меня силы.

И…

И потом замок вновь содрогнулся, теперь уже каменным телом своим. А еще граница между мирами треснула, но не здесь, а где-то там, далеко. Только я услышала.

И тьма услышала.

И взбесилась, вцепилась в меня голодной пастью. Боль обожгла. Холод проник внутрь. И я поняла, что и вправду могу умереть.

На самом деле.

Поняла и… не испугалась.

– Нет, – голос мой заскрипел, а хвост нервно дернулся. – Не смей…

И на нем вспыхнули алые искры, заставив тьму попятиться. А потом я сама вспыхнула, руки и волосы, и… и кажется, одежда тоже полыхнула, осыпаясь пеплом, а я еще подумала, что это полный беспредел получается. Что… не напасешься.

И встала.

Повернулась ко тьме, которая клубилась в углу, сворачиваясь кольцами огромной змеи.

– Не сметь, – я говорила негромко, но была услышана. И змея поднялась, раздувая призрачный капюшон, зашипела, только… только теперь она меня боялась.

Меня!

И…

Граница миров вернулась на место, а пламя… пламя взлетело выше, складываясь в огненные крылья. И я подумала, что что-то надо с этим делать. Что оно, наверное, красиво до невозможности, но люди посторонние этакую красоту могут и не оценить.

Девушка упала на руки Ричарда.

И открыла глаза. В них еще таяли тени забытого, но эти глаза не были пусты. И губы её дрогнули. И сама-то она… дышит?

– Дышит? – повторил Ксандр вопрос, присаживаясь с другой стороны.

Он-то как раз не дышал. Но выглядел вполне нормально. Для нежити.

– Ты как?

– Да… не знаю пока. Оно ведь не сразу. Вроде ничего… она меня увидела.

– Тьма?

– Да. И хотела сожрать. А потом ушла куда-то. Может, ты был рядом, а может…

– Лассар?

– Он. Если Лассар свихнется, будет невесело, – Ксандр потер лоб и поморщился. – А я уже, признаться, и отвык, что голова болеть может.

Принцесса была бледна.

Даже не так, кожа её обрела сероватый оттенок, лоб покрыла испарина, а щеки провалились. Вот ведь…

– Я… – она моргнула.

Раз и другой.

И попыталась сесть, вцепившись в руку Ричарда, но не сумела.

– Я…

– Живы, – проворчал Ксандр, который тоже выглядел довольно потрепанным. Драгоценные камни его наряда и те погасли. К вечеру вовсе прахом осыплются. Да и не они одни.

Комнату нужно будет почистить.

Жаль.

Ричард поглядел на человека, который тоже очнулся, но теперь забился в угол и сидел тихо-тихо. Только взгляд его метался от Ричарда к принцессе, от нее – к Ксандру. И снова к Ричарду.

– Но это вам повезло, – Ксандр огляделся и снял с пояса флягу, которую протянул Ричарду. – Дай ей выпить.

– Что это? – светлые брови сошлись над переносицей.

– Травы.

– Какие?

– А ни все ли вам равно? – проворчал Ксандр, снимая с пояса кошель. Он вытащил круглую пилюлю, которую засунул за щеку, и зажмурился.

– Нет.

– Странно. Стало быть, отвары вы принимать опасаетесь. А вот в запретных ритуалах участие принимать, так нет.

– Я…

– Вы, вы… вроде взрослая девица. И вам родители не говорили, что нехорошо это, чернокнижием заниматься.

– Я не занималась!

– Ага, я занимался, – Ксандр сунул еще одну пилюлю.

А принцесса все же приняла флягу, только удержала её с трудом. Ричарду пришлось помочь. Она сделала глоток. Скривилась. И сделала еще один.

– Я просто… меня попросили помочь. Поделиться каплей крови. У… у него отец пропал. Только… – девица потерла лоб. – Он сам виноват… он… я видела… видела… я на самом деле это видела?!

– А то как же, – Ксандр встал на корточки. – Видели. Еще как видели. Странно, что живы остались… эй ты, как там тебя…

– Никас, – ответила принцесса, отобрав флягу. И её осушила, правда, пила и морщилась, но ведь допила все. И только икнула. – Его зовут Никас… и он…

– Редкостная скотина.

– Я должен был узнать.

Человек вжался в стену и оскалился. Больше он не выглядел ни нелепым, ни слабым. Скорее уж опасным, какой бывает загнанная в угол крыса.

– Должен, должен… а то как же… рассказывай, – велел Ксандр и, побуждая к содействию, добавил. – А не то шею сверну.

И так душевно это прозвучало, что человек икнул.

Принцесса тоже икнула, но поспешно прикрыла рот ладонью. А Ричард оперся на стену и глаза прикрыл. Он вдруг почувствовал, что устал.

От всего этого.

И от людей, и от проблем, которые они принесли. А ведь недавно еще жаловался на одиночество. Где оно теперь, то блаженное одиночество?

– Я не знал! – взвизгнул Никас, пытаясь подняться. – Не знал я, что так будет… там… я лишь пытался узнать, что с отцом!

– Ты любишь драгоценности? – поинтересовался Ксандр.

– Что?

– Смотри, какая штука, – он вытащил из рукава цепочку и камень на ней. Камень был сапфиром. Кажется. Крупным таким, величиной с перепелиное яйцо.

Круглым.

Гладким.

Переливчатым.

– Красивый, правда? – Ксандр крутанул цепочку, и камень тоже повернулся. – Нравится?

– Вы… в своем уме?

– Вполне. Хотя за столько лет сложно не свихнуться, но я постарался. Не дрожи. Просто поговорим. Надо ведь все выяснить. Верно? Я тебе верю. Ты не хотел зла, так?

– Так, – человек смотрел то на Ксандра, то на камень.

И все чаще, все дольше на камень.

– Ты хороший парень. Просто воспользовался шансом. А кто бы не воспользовался… на, посмотри, если нравится.

Камень упал в протянутую ладонь.

И та задрожала.

– Это аметист, – Ксандр опустился на пол и ноги скрестил. – Ты когда-нибудь видел аметисты?

Значит, не сапфир. Хотя одно с другим перепутать – это уметь надо. У Ричарда вот получилось.

– Д-да…

– Дорого стоят. А этот и вовсе бесценен.

– Н-не бывает…

– Бывает. Мне подарил его один святой. То есть люди его полагали святым. А может, и правы были, – Ксандр говорил задумчиво.

Пальцы островитянки сжали руку Ричарда.

Крепкие пальцы. И сжали так, что еще немного и кости захрустят. Ричард посмотрел на девушку, которая была бледна и мелко дрожала. Он покачал головой.

Не стоит мешать.

Ксандр все делает правильно. Можно, конечно, иначе, но к чему пытки и насилие, когда есть волшебный камень на веревочке?

– Когда-то давно я еще не мог понять, то ли я мертв, то ли жив. И чего, собственно говоря, хочу. От мира. От людей. Вообще… я прожил там полгода. Помогал. Смотрел на людей. Пытался… не важно. Главное, что получилось. Не то, чего я ожидал, но что-то да получилось…

Камень переливался всеми оттенками радуги, и это завораживало. Даже Ричарда. Что уж говорить о Никасе. Он гладил камень нежно, поворачивал его то влево, то вправо, и камень вспыхивал изумрудной зеленью, которая тотчас сменялась глубоким алым оттенком, а в нем уже плясали, готовые делиться золотом, искры.

Опасная игрушка.

Но полезная.

– Вот и подарил мне. А я тебе. Только сперва поговорим, ладно? Ты ведь не откажешь в разговоре другу?

– Другу? – Никас попытался оторвать взгляд от камня.

– Конечно. Я ведь хочу сделать тебе подарок, – с бесконечным терпением произнес Ксандр. – А это ли не лучшее доказательство дружбы?

– Д-да…

– Смотри… хорошенько смотри… ты сможешь продать его… дорого.

– Д-дорого.

– Тебе ведь нужны деньги?

– Деньги?

– Они самые. Они всем людям нужны. Так уж вышло, что без золота сложно жить. Верно? Ты об этом знаешь?