Текст книги "Леди, которая любила готовить"

Глава 7

Обед проходил в неловком молчании. Василиса совершенно не представляла, о чем следует говорить. И Марья бы, конечно, разозлилась, потому как уж она точно не стала бы теряться в присутствии мужчины, пусть и довольно странного.

А тема?

О чем говорят приличные девушки из благородных семейств? О погоде. О театре. Или вот еще о книгах можно. Василиса дважды собиралась, но… ее спутник выглядел столь задумчивым и сосредоточенным, что она так и не решилась.

В конце концов, ее ведь не обязаны разговорами развлекать. И вообще ничего не обязаны. И… поезд тронулся, дрогнул столик, зазвенели бокалы, коснувшись друг друга сияющими боками. А Демьян Еремеевич вздрогнул и очнулся.

– Извините, – сказал он, в который уж раз. – Филей и вправду хорош.

– Вот только трюфелей здесь нет, – Василиса выдохнула. О еде тоже говорить было можно. Впрочем, та же Настасья утверждала, что запретных тем вовсе не существует, что все это – глупости прошлого, с которыми следует бороться найрешительнейшим образом. А Марья, услышав этакое, поджимала губы и слегка хмурилась. Самую малость.

Но в отличие от Марьиного супруга, Настасья этакой малости не замечала. Или замечать не хотела.

И Василису наверняка одобрит.

Может, даже вновь позовет к себе, в Париж. Или она уже не в Париже? И придется придумывать достойную причину, чтобы не ехать. Или все ж поехать? Посмотреть? Хотя… Настасья заговорит про образование и университет, а в университет Василисе хотелось еще меньше, чем замуж.

– Думаете?

– Трюфельное масло. Оно дешевле. И вкус дает схожий весьма, – Василиса сложила вилку и нож, и руки убрала. – Но самих трюфелей я ни кусочка не нашла…

– А по цене будто только их и ели.

Он проворчал это и тут же спохватился.

– Не подумайте, я…

– У меня есть деньги, – поспешила сказать Василиса.

– Нисколько не сомневаюсь. Но все же позвольте оплатить счет. Или вы из этих… которые… полагают, что женщине никак нельзя позволять… ну… – он явно смутился, не зная, как завершить фразу. И рукой взмахнул, а поезд покачнулся, и рукав задел за край высокого стакана, опрокидывая его на пол. Потекла лужа, расплылась, впитываясь в ковер.

– Извините, – вздохнул Демьян, хоть бы беды в том не было никакой. Ковры наверняка зачарованы, вон, темное пятно почти исчезло, а половой, появившийся будто из ниоткуда, стакан убрал. Спустя мгновенье на столе появился новый, столь же высокий, как прежний. – Порой я неловок.

– Я тоже, – Василиса отлично понимала нынешние его чувства.

Ее платье, которое имело несчастье пострадать от вишневого пунша, в отличие от ковра зачаровано не было. Да и людей в гостиной собралось куда больше, чем в ресторации, где ныне никому-то до Демьяна Еремеевича с его неловкостью дела нет. А вот на Василису смотрели все.

Неприятный был случай.

И Марья, пусть ничего не сказала, но…

– Бывает, – она ободряюще улыбнулась. – И нет, я не из суфражисток. Да и вовсе… даже моя сестра, которая воистину суфражистка, полагает, что порой они чересчур уж… активны.

Парфэ оказалось весьма неплохим, вот только вновь же вместо ванили использовали новомодный ванилин, который, пусть и обладал весьма схожим ароматом, но тот был каким-то слишком уж ярким, не столько оттеняющим истинный вкус сливок, сколько напрочь его перебивающим.

Хорошо, что Василиса не поленилась и потратила время, упаковывая приправы. Александр, конечно, ворчал, что она тратит время на пустое, но как знать, удастся ли ей в Гезлёве настоящую ваниль купить? И будет ли она свежею, или же, как часто водится, пересушенной и утратившей часть волшебства? А корица? Сколько ее портится лишь оттого, что в лавках ленятся разобрать ящики, разложить хрупкие палочки по отдельным пакетам, убрать их в защищенную от сырости зону…

Мысли свернули не туда.

А на нее смотрят, верно, ожидая продолжения беседы.

– Сестры у меня очень… разные. Марья живет здесь. Она замуж вышла. Давно. И детей у нее двое… мои племянники. И она княжна. Муж ее обожает. И не только он. Марью обожают все. Она красивая.

Только не в красоте ведь дело. Точнее не в одной красоте. И как рассказать, что даже у Василисы, к сестрициной магии привыкшей, сердце сбивается, когда Марья вплывает в комнату. Что вокруг нее-то, словно вокруг единственного солнца, собираются все, будь то капризные старухи, что с превеликим удовольствием в каждом ищут недостатки, но в Марье не находят, что совсем юные барышни, взирающие на Марью с восторгом. А о мужчинах и говорить не приходится.

– А Настасья уехала. Давно уже. Она училась, но потом поняла, что здесь, в Империи, женщин долго всерьез воспринимать не станут. Она так сказала, – Василиса аккуратно доела парфэ, хотя привкус ванилина сделался до крайности навязчив. И даже ледяная вода с лимонным соком от него не избавили. – Ей предложили работу во французской лаборатории, при тамошнем университете. Она согласилась и вполне довольна. Изучает теперь способности некоторых веществ к накоплению магических эманаций. Или к передаче? Я совершенно ничего в науке не смыслю.

– А брат?

– Учится. В Высшем имени Его императорского Величества Николая I Дворянском Институте. Пока лишь первый общий курс завершил и теперь спорит с Марьей куда дальше идти. Она его в боевики отправляет, но у Сашки талант. Из него чудный артефактор получится. Если, конечно, сумеет настоять на своем. Но с Марьей это сложно… знаете, как бывает? Она и слушает вроде, а все равно не слышит. И если решает сделать по-своему, то и делает. Только и Сашенька, пусть и младшенький, а все одно упрямый до невозможности… точь-в-точь, как она. Правда, оба в том ни за что не признаются.

– Вы их любите, – сказал Демьян Еремеевич. А вот он к парфэ не притронулся. Сладкого не любит?

– Да. Это странно?

– Нет. Отнюдь. Просто… что-то сегодня я постоянно попадаю в неловкие ситуации, – он усмехнулся.

– Не только вы.

И Ляля, которая должна бы встретить Василису в Евпатории, непременно углядела бы в этаком совпадении перст судьбы. А потом стала бы шептать, что к господину надобно приглядеться. Что господин этот неспроста появился на жизненном пути Василисы, что и возраста он самого подходящего, не молодой, но и не старый. Собой, пусть не особо красив, но и не страшен.

Солиден, если по одежонке судить.

Воспитан.

С образованием небось. И ей ли, старой деве, перебираться. Коль судьба по доброте своей кавалера сует, то хватать его надо обеими руками и держать покрепче. Василиса представила, как хватает бедолагу и, преодолевая сопротивление, волочет к ближайшей церкви, приговаривая, что судьбе оно виднее… и с трудом сдержала улыбку.

Не сдержала все-таки.

И ей улыбнулись в ответ.

А в купе прибавилось людей. Подле пухлого господина писателя, который, уставши от газет – на коленях его появилась целая стопка – придремал, появилась девица того неопределенного возраста, который у некоторых особ начинается после восемнадцати и продолжался до самой старости. Серое платье строгого кроя, украшенное лишь узкой полоской кружева по воротничку, лишь подчеркивало до крайности болезненный вид девицы. Сама она была бледна, а вот щеки полыхали тем чахоточным румянцем, который заставил Нюсю поменяться местом с матушкой.

Напротив девицы устроился молодой человек совсем иного толку. Василиса сполна оценила и костюм его, того насыщенного темно-зеленого колеру с шелковым отливом, который говорил о магической трансформации ткани. Сияли каменьями крупные, пожалуй, даже чересчур крупные запонки, блистал алым цветом рубин в булавке для галстука. Поблескивали перстни на пальцах. А в руках молодой человек держал часы величиной с кулак. Причем поворачивал он их то в одну, то в другую сторону, чтоб уж точно все присутствующие оценили.

Нюся оценила.

И часы. И костюм. И зачесанные гладко, сдобренные бриллиантином и посыпанные золотой пылью волосы. Она подтянулась, села ровненько, сложивши ручки на коленях, и даже потупилась.

Демьяну тип категорически не понравился.

Чуялось в нем что-то до крайности фальшивое. В той вот поспешности, с которой он вскочил, приветствуя даму. В разноцветье слов. С ходу комплиментами осыпал, к ручке приник и еще глядел так, снизу вверх, с восторгом.

С чего бы?

А когда Василиса ручку забрала и даже за спину спрятала, заговорил. И говорил, говорил…

– А еще у меня имение имеется, – голос его оказался приятен, этакий бархатистый баритон, от которого и донельзя разумные женщины этот самый разум вдруг утрачивают. – От матушки осталось. Тысяча десятин земли…

– Прелесть какая! – воскликнула Нюся и матушку в бок подтолкнула, а вот так не спешила радоваться, напротив, разглядывала блондинчика исподволь, явно не испытывая к нему, столь прекрасному, доверия.

– И что выращиваете? – спавший господин вдруг проснулся.

– Так всего. Овес там. Не знаю, чего еще растят… у меня этим управляющий занимается. Еще тот пройдоха. За этакими глаз да глаз нужен. Только где уж за всеми уследить? Дел-то полно… и на завод надобно заглянуть. И по своим ресторациям пройтись…

Он покосился на Василису, которая сидела тихо, и не понять было, слушает она или нет.

– У меня их три.

Сказал и вновь замолчал.

– А еще мануфактура есть. Прядильная. Вот.

– Это какая же? – Ефимия Гавриловна достала из рукава кружевной платочек, которым аккуратно вытерла и без того чистые пальцы.

– Прядильная, я же сказал, – с некоторым раздражением произнес блондинчик. – От батюшки осталась… столько забот, столько забот… позвольте представиться, сраженный вашею красотой…

Нюся фыркнула и отвернулась к окну, явно обиженная, что сразила типа не ее красота, которая куда как красивей и моложе Василисиной.

– …Бухастов Аполлон Иннокентьевич.

– А Иннокентий Марьянович вам не батюшкой часом доводился? – взгляд Ефимии Гавриловны сделался колюч.

– Батюшкой.

– Достойный был человек, – она покачала головой и поджала узкие бледные губы. – Многое сумел, многого добился собственным трудом…

Ефимия Гавриловна вздохнула.

– Мне его тоже не хватает, – взгляд Аполлона все же обратился к Нюсе. – А вы…

– Мы с ним, случалось, партнерствовали. Думали даже обчество собственное открыть, да… не случилось. Слыхала, вы мануфактуру на продажу выставить собираетесь?

– Подумываю, – блеску у блондина как-то вдруг да поубавилось. – Одни заботы от нее… то что-то там с оборудованием, то с налогами, то рабочие бастуют…

– Платить достойно не пробовали? – голос у девицы оказался сухим надтреснутым. А во взгляде полыхнула такая ярость, что рука Демьяна сама к револьверу поползла. И остановилось.

Не хватало еще в купе револьверами махать.

– Им платят, – блондинчик пожал плечиками, а на девицу даже не глянул.

– Я говорю о достойной плате. О такой, которая позволяет прожить, не выматывая себя до крайности, – она закашлялась и поспешно приложила к губам платок. – Извините… не стоит опасаться, я уже не заразна. Лечение прошло… успешно… надо только восстановиться.

– На море самое оно после чахотки восстанавливаться, – согласился писатель и плед свой протянул. – Укройтесь, вас знобит.

– Это нервическое. Целители говорят, что я чересчур близко все к сердцу принимаю, – но плед она приняла, укуталась в него, что в кокон.

А ведь не из богатых.

Платье простое и по крою, и по ткани. Руки, пусть и без мозолей, но не сказать, чтобы сильно ухоженные. Ногти острижены неровно. Волосы тусклые, то ли от болезни, то ли сами по себе.

Ни колечка.

Ни цепочки.

И странно не отсутствие украшений, случается и такое, но само несоответствие роскоши вагона и скромности этой вот конкретной пассажирки. Пусть третьим и четвертым классом больному человеку ехать тяжело, оно понятно, но ведь оставался и второй, почти столь же комфортный, но куда более дешевый.

Или билетов не нашлось?

Или причина в ином? И эта причина заставляет девицу отводить взгляд, будто стесняется она смотреть на спутников.

– Так не надо нервничать, – Аполлон улыбнулся, демонстрируя зубы столь ровные и белые, что становилось очевидно – сияющая улыбка эта стоила немалых сил и денег. – Девушка должна быть спокойна и весела.

– Почему? – девица повернулась к нему.

– Слабый пол украшает мир! И не стоит забивать прелестные ваши головки всякими глупостями.

– То есть, думать женщине не нужно?

– К чему женщине думать?

– Действительно, – мрачно произнесла девица, подтягивая повыше плед. – К чему… пусть думают мужчины. Они ведь умнее, сильнее и во всем лучше.

Аполлон кивал, соглашаясь с каждым словом, явно не замечая скрытого в них сарказма.

– Именно! – воскликнул он. – А когда женщины начинают лезть, туда, куда не следует, начинается всякое…

Он махнул рукой.

А девица поинтересовалась:

– Что именно?

– Все!

– Вот так сразу и все? А вы… – она обратилась к Василисе. – Тоже думаете, что женщинам следует удовлетвориться малым?

Молчание, повисшее в купе, было… пожалуй, неприятным. Колючим. Раздраженным. И разговор этот следовало бы прекратить, предотвращая назревшую почти ссору, но вот Демьян понятия не имел, как это сделать.

– Я думаю, что каждый выбирает для себя, – тихо произнесла Василиса. – Каждый проживает собственную жизнь. И лишь ему решать, какой она будет… так, мне кажется.

И улыбнувшись виновато, продолжила:

– Вам стоит заглянуть в «Талассу». Слышала, там лечат грязями с малой концентрацией силы. И это весьма способствует восстановлению…

– Да, я тоже слышала, – разом оживилась Нюся. – И для кожи хорошо!

Она коснулась пухлых своих щечек.

– Говорят, что кожа прямо-таки фарфоровой становится…

Девица, имени которой Демьян так и не услышал, поджала губы. Кажется, меньше всего ее волновала красота кожи. А вот Аполлон приободрился.

– Да, эффект и вправду поразительный. Я специально в Гезлёв езжу, чтобы грязевые ванны принимать. Весьма бодрят… а вы, стало быть, где остановиться решили?

И разговор завертелся вокруг грязей.

И отелей.

Санаториев. Здравницы имени Ее императорского Величества Анны Николаевны, построенной для военных, но открытой и для прочего люду, коль места свободные будут. О том, что места эти как раз-то были, если знать, у кого спрашивать.

О ресторациях.

И площадках для танцев, которые опять же только-только построили. Синематографическом салоне, не посетить который было просто-таки преступлением, хотя и стоил билет целых полтора рубля, но за подобное диво – не жалко.

Музыках.

И пляжах.

Купальных костюмах, в которых Аполлон показал себя невероятнейшим знатоком, и они с Нюсей, найдя, наконец, общую и преувлекательнейшую тему, заспорили, выясняя, допустимо ли женщине использовать в купальной кабинке укороченный наряд или же надлежит оставаться в полном, даже если никто-то там ее не видит.

И спор их жаркий заставлял Ефимию Гавриловну хмуриться, а толстого писателя – зевать. И если первое время он приличий ради прикрывал рот ладонью с платочком, то после вовсе расслабился, разомлел. Хмурилась чахоточная девица.

А Василиса смотрела куда-то в окно, думая о своем.

О чем?

Демьян мысленно хмыкнул. Вот ведь… до курорту еще не доехал, а настроения уже специфические, того и гляди и вправду роману закрутит. Не хватало…

…и протелефоновать бы.

Поинтересоваться у Павлуши, как дела обстоят. А после и в столицу, благо, имелся номерок, использовать который было велено в самом крайнем случае. А подозрительные спутники им не являются. И надо расслабиться.

Успокоиться.

Вспомнить, что Марк Львович говорил. Исцеление во многом зависит от того, сколь старательно будет Демьян рекомендации соблюдать.

Меньше беспокойства.

Больше отдыха.

И никаких мыслей о работе. А что до девицы… то ныне их, пылких и революционно настроенных, развелось превеликое множество.

Глава 8

В Гезлёв прибыли ближе к вечеру. Поезд вполз на раскаленный перрон, выдохнул клубы белоснежного дыма, добавляя местному, пропахшему морем воздуху, тяжелой железной вони. Скрежетнул состав, столкнул железо с железом и содрогнулся, едва не опрокинув Нюсю, которой вздумалось встать вот тут же, немедля. И если б не весьма своевременная помощь Аполлона, она бы упала.

Но нет, поймал.

И что-то сказал.

И от этого сказанного Нюся, заалевши, смутилась. Но тут же смущение поборола и ответила, верно, достойно и дерзко, если Аполлон рассмеялся. Смех его показался вдруг неприятным, как и сам этот человек, чересчур громкий и назойливый.

Марья сумела бы с ним справиться. Взгляда бы хватило.

А Настасья взглядом не стала бы ограничиваться, высказалась бы… Василиса подавила вздох и сумела лишь не заметить протянутую руку. Никогда-то у нее не хватало ни сил, ни смелости ввязываться в споры с другими людьми.

– Позволите вас проводить? – Аполлон, отпустивши Нюсю, которая к явному маменькиному недовольству явно желала продолжить столь приятное знакомство, обратился к Василисе.

– Нет. Благодарю. Меня должны встречать.

– Вот и проверю, чтобы точно встретили. А то мало ли…

– И проводить есть кому, – сказала Василиса, понадеявшись, что ее верно поймут.

– Да? – прозвучало скептически. – Неужели вы и вправду предпочтете мое общество… чьему, простите?

– Моему, – Демьян Еремеевич поднялся. – Позволите ваш саквояж?

– Конечно.

Было… до крайности неудобно. Но уж лучше краткий миг неловкости, чем знакомство, избежать которого, как Василиса подозревала, не выйдет, как и избавиться от последующих бессмысленных ухаживаний. Хотя, конечно, странно донельзя. Чем она вовсе привлекла этого человека?

Пускай себе.

Больше всего Василиса боялась, что Ляля не приехала.

Перепутала время.

Или день.

Или вагон, и теперь мечется где-то там, в толпе. А на вокзале было людно. Почти столь же людно, как на том, оставшемся много верст позади. И появилось вдруг ощущение, что она, Василиса, на самом-то деле никуда и не уезжала.

– Барышня! – громкий Лялин голос перекрыл и гомон толпы, и вопли чаек, что кружились над вокзалом. – Барышня, я туточки!

Она и рукой помахала.

– Это ваша…

– Горничная. И компаньонка. Компаньонкой ей нравится быть больше, – Василиса позволила себе выдохнуть. Все же, не будь Ляли, пришлось бы как-то добираться самой.

А она не умела сама.

Она, кажется, вовсе была куда более беспомощна, чем ей думалось.

– Понимаю.

– Спасибо вам…

– Видишь, – раздался слева знакомый голос. – Разумная барышня сразу поняла, что типус этот есть обыкновенный прохвост…

– Мама…

– Мама знает жизнь. Мама видела этаких… с деньгами, конечно, но надолго ли? Как батюшки не стало, пустился во все тяжкие…

Мимо прошла Ефимия Гавриловна, волоча за руку Нюсю, которая то и дело оглядывалась, надеясь, верно, отыскать в толпе потерявшегося поклонника.

– …завод разорил, продал за копейки, и мануфактуру вот-вот выставит. Долгов понаделал. Пока есть чем платить, только деньгам он счету не знает…

Этот голос исчез средь других.

– Ох, барышня, а вы совсем ехать замучились, – Ляля пробилась сквозь толпу с легкостью. – Ваш братец три раза телефонировать изволивши был. А я ему так и сказала. Мол, едет поезд. И от этих вот звонков, от которых у меня в голове свербеть начинает, быстрее ехать он не будет.

– Куда телефонировал?

– Так… в дом… пришли тут, стены расковыряли, ковры затоптали, потянули проводов, не было печали. Вот попомните мои слова, да поздно будет, одни беды от этой телефонации. А братец ваш точно ругаться станет.

– Станет, – Василиса отпустила руку, на которую опиралась, пожалуй, чересчур уж вольно. – Возможно, вас подвезти?

– Не стоит, – Демьян Еремеевич покачал головой. – Возьму коляску.

– И все же…

– Давайте я вас все же провожу. А ваш багаж…

– Акимку за ним послала. Привезет-с, – отмахнулась Ляля. – Мы туточки недалече стали. На саму вокзалу с экипажами не пущають. Говорят, что лошади порой пужливые, что в тым годе страсти…

Она любила говорить, пожалуй, даже чересчур, чем вызывала вновь же недовольство. Марья не единожды предлагала горничную сменить, мол, столь болтливой девице место в поместье, но никак не в городе, где болтливостью своей она причиняет ущерб хозяйской репутации. И Василисе давно пора бы найти себе кого-то более сдержанного.

Знающего моду.

И способного волосы уложить двадцатью семью способами.

А Ляля… Ляля шла и поглядывала искоса, явно пытаясь сообразить, что за человек несет Василисин саквояж, откуда он взялся и имеет ли смысл рассчитывать, что хозяйке он глянется.

Глянулся.

Василиса подавила еще один вздох.

Быть может, новый знакомый и был несколько странен, быть может, был он вовсе лишен той привлекательности, что выделяла Александра и прочих, в ком имелась благородная кров. Быть может, он не относился к тем, кого Марья одобрила бы, но рядом с ним Василиса не чувствовала себя неловкой.

Или неправильной.

Да и вовсе спокойно было, хотя, конечно, спокойствие это в высшей степени ложное, происходящее от того, что она довольно много времени провела рядом с этим человеком, и помощь от него принимала, и… и, по сути, что она вообще о нем, кроме имени, знает?

– Где вы планируете остановиться? – спросила она, не зная, что еще сказать. Экипаж и вправду стоял недалеко. Акима вот еще не было. И кони нервно пряли ушами, им тоже место казалось неуютным, шумным, жарким. Быть может, они вовсе предпочли бы оказаться подальше от него, но спутанные ноги не позволяли ступить и шагу.

– На villa «Carmen».  Нумер был заказан. Надеюсь, заказ не потеряли, – Демьян Еремеевич поставил саквояж на скамейку кучера и дверцу приоткрыл. Руку подал. – А вы?

– Так… у нас тут дом, собственный, – встряла Ляля, верно, опасаясь, что хозяйка в скромности своей совершит непоправимую ошибку и адреса не назовет. – Его еще вдовьим кличут. Там вдова Посконникова обреталась, она барышне тетушкой приходится.

И этак, лукаво глянула, мол, теперь-то кавалер не заплутает.

– Буду рада, если вдруг заглянете в гости, – неожиданно для себя произнесла Василиса. – На чай.

– Ага, – Ляля вновь не смогла промолчать. – С пирожками. У барышни пирожки такие, ни в одной ресторации, даже столичной, таких вам не подадут. А уж кексы… будто ангелы пекли эти самые кексы. Особенно, который черемховый.

– Черемуховый, – поправила Василиса.

– Буду рад, но…

Не придет.

Кому нужны кексы, пусть и из черемуховой муки. От девицы на выданье требуется совсем иное. Родовитость. Здоровье. Приданое. И безупречная репутация.

Додумать Василиса не успела, ибо появился Аким с носильщиками и чемоданами, и стало совсем уж не до кексов и мыслей, ибо как-то так получилось, что чемоданов оказалось на три больше, чем Василиса брала. Она несколько раз пересчитала эту гору.

– Сестрица ваша подсобила, – Ляля как-то сразу поняла, в чем причина. – Вон те три. Ейные. Что? В прошлым годе еще покупала, когда сама на моря отдыхать собиралась. А тепериче, стало быть, вам спихнула с барского-то плеча. И не зыркайте, барышня, я вам скажу, как оно есть… сестрица ваша, может, и кругом княжна, да только крепко себе на уме. Возомнила старшею…

Под Лялино тихое ворчание чемоданы находили место в багажном отделении экипажа, а те, что не нашли, отправились на крышу, благо, ремни с нее так и не сняли.

И подумалось, что повезло. Марья лишь добавила чемоданы, а могла бы и выкинуть те, которые посчитала бы лишними. А тут и гадать нечего, от чего бы избавилась. Нет, конечно, Александр отправил бы все завтрашним поездом, но… впервые, пожалуй, Василиса ощутила раздражение.

Могла бы и спросить.

Посоветоваться.

Она сжала кулачки. И успокоилась.

Марья не злая, просто… и вправду старшая, вот и думает, что без нее все прочие, помимо, пожалуй, Настасьи, пропадут. Заботится, как умеет.

– А господин ничего такой, – сказала Ляля, взобравшись в экипаж. Внутри было жарковато, и жара эта пахла лаком да деревом, кожей и самую малость пивом, которым кожу эту натирали для мягкости. – Заботливый. Ответственный. Не то, что посвистел этот…

– Кто?

– Посвистел, – Ляля расправила складочки муслинового платья нежно-лазоревого оттенку, который только в моду вошел. – А как его еще назвать? О любви свистел, свистел, а как до дела дошло, так весь и высвистел. Хорошо, хоть вы не горюете.

– А надо?

– Из-за такой мерзи? Нечего… и приехали правильно. Там бы она вам жизни не дала, стала бы женихов пихать и руки выкручивать.

– Ты преувеличиваешь.

Тронулись.

Звонко зацокали подковы по камню. Экипаж покачнулся, чуть просел. Заскрипели рессоры.

– Если бы, – Ляля откинулась на кресло. – Вы ж за него замуж не хотели. Не хотели ведь? А то я не знаю. Но предложение приняли. А почему? Сестрицы забоялись. Что она опять нудеть да попрекать станет.

– Прекрати, – голова разнылась, то ли после дороги, то ли от Лялиного голоса, который заполнял все пространство экипажа.

– А этот ничего такой… надо будет сказать Акиму, чтоб проехался до этой самой «Кармены». Слыхала, публика там приличная. Пускай поспрошает, где остановился.

– Зачем?

– Чтоб знать.

– Что знать?

– Мало ли? – Ляля пожала пухлыми плечами. – Вдруг да вам восхочется до городу пройтись. Или в ресторацию тамошнюю заглянуть. Сказывают, что готовят там вполне приличественно, но…

– Ляля…

– Молчу, – она примолкла, правда, ненадолго, пробубнивши. – Акима все одно отправлю… пущай разузнает.

До виллы Демьян добрался на извозчике, благо, вокруг вокзала их имелось в превеликом количестве. И доставили быстро, с ветерком, и не сказать, чтоб много запросили.

Воздух пах морем.

Нет, там, дома, тоже имелось море, но какое-то иное, что ли? Местное так и лезло на берег, тянулось по песчаным косам, норовя забраться выше и выше, доползти до белоснежных, словно кружевных, домов. А после отступало, покидая на песке подношения этакими признаниями в любви.

Кружили чайки.

Орали немилосердно.

Где-то далеко бренчал рояль и тонкий женский голос выводил что-то донельзя романтичное. Демьян снял шляпу и обмахнулся. Жарковато. Солнце припекает немилосердно, и костюм его, пусть и выправленный по последней моде, показался вдруг до крайности неуместным.

– Вам туда, барин, – кучер указал на мощеную плиткой дорожку. Слева и справа от нее пробивалась из земли трава, но куцая, запыленная. Чуть дальше, близ кованой ограды, трава становилась гуще и ярче, то ли тень спасала, то ли магия, флер которой Демьян шкурой ощущал.

И верно, место, подобное нынешнему, не обойдется без заклятий. Воду удержать надобно, подвести к огромным деревам, что раскрыли кроны, подобны дамским зонтикам, даруя отдыхающим спасительную тень.

И само здание укрепить.

Поставить защиту на нумера. И водопровод отладить. Лампы опять же сотворить светящиеся, которые в проспекте обещаны были. Демьян поскреб шею и прислушался к себе, раздумывая, как же поступить. Уйти? Жилье найдется, может, не столь роскошное, как вилла, но роскошь ему без особой надобности. Или остаться, поселиться там, где велено?

Магии было много, но… он же привык к амулетам? Даже целительским. И к этой привыкнет.

Он сделал шаг.

И вновь прислушался. Хуже не стало. И еще один. Этак, осторожненько, почти крадучись, Демьян добрался и до дома.

Нумер оказался преотличнейшим. Может, конечно, человеку иному, привыкшему к большей роскоши, показался бы он недостаточно богатым, где-то даже скромным, но Демьян аккурат к роскоши не привыкал. И потому он с немалым удовольствием прошелся по комнатам, вдохнул какой-то свежий, пахнущий цветами воздух. Тронул стены, ощущая некоторую бумажную неровность обоев, что успели слегка выгореть, но оттого лишь странным образом сделались лучше. Он поправил немного перекосившийся морской пейзаж, поднявшись на цыпочки, провел пальцем по краю рамы и хмыкнул.

Чисто.

И под кроватью пыли нет, что вовсе удивительно. Хотя… камень-пылежор, обнаружившийся на шкафу – полез туда Демьян исключительно из любопытства – объяснил этакую просто невозможную чистоту, подтвердивши мысль, что вилла эта, открытая не так давно, и вправду стоит своих денег.

Девяносто рублей в месяц.

В прежние времена он бы в жизни на этакие траты не решился, найдя деньгам иное, более достойное применение, а теперь вот…

Присевши на кровать, Демьян самым детским образом попрыгал на ней, убеждаясь, что пружины не скрипят, а матрац из конского волоса в меру упруг. От белья исходил тот невероятный легкий аромат чистоты, который заставил вспомнить о доме. Матушка всегда сушила белье на чердаке, где на тонких веревках развешены были пучки ароматных трав…

Вздохнул.

И понял, что совершенно не представляет, что делать дальше. Всю свою сознательную жизнь Демьян был занят. Сперва учился, желая стать лучшим, после учился и работал, ибо одной лишь учебы было недостаточно. И свезло ему, что в местной жандармерии заметили смышленого паренька, позвали, сперва курьерствовать, после и вовсе мундир доверили, пусть и самого нижнего чина.

Матушка радовалась.

Как же, в люди выбился, стало быть, не зря она вдовьи горькие копейки на свечи с молитвами тратила, заступилась Богородица за сироту, помогла… в помощь Богородицы Демьян не больно-то верил. Он и в церковь заглядывал, можно сказать, исключительно из нежелания вводить матушку в расстройство этаким своим неверием.

…она уж пять лет как умерла. Успела и на награждениях побывать, благо, начальство к Демьяну относилось с пониманием и, если не сказать, чтоб любило, выделяя средь прочих, то всяко не забывало, ценило даже.

Он же в свою очередь, привыкши работать, к этой самой работе прикипел душой, не зная и не желая иной жизни. И вот теперь окончательно растерялся.

Что делать?

Оставаться в нумере?

Или пройтись по вилле, рискуя встретить людей иных, с которыми придется беседовать, ибо на отдыхе люди становятся весьма расслаблены, а потому – излишне говорливы? Наведаться в местную ресторацию? В город выглянуть?

Пройтись по лавкам, обновить гардероб по местной, морской моде, в которую никак не вписывались шерстяные костюмы и рубашки с жестким воротничком? Или… просто прогуляться по берегу, любуясь морем, в стороне от отдыхающих?

Выбор оказался до того обширен, что голова заныла.

Или это от магии?

Нет, прислушавшись к себе, Демьян сделал вывод, что магия-то никоим образом тут не при чем. Ее он, попривыкши, вовсе перестал ощущать.

Робкий стук в дверь прервал размышления.

– Доброго дня, – поприветствовал Демьяна человек в костюме столь кипенно-белом, что белизна эта резала глаза. В руках господин держал соломенную шляпу и чемодан. – Демьян Еремеевич? С прибытием… позволите?

Не дожидаясь разрешения, он вошел и дверь за собой прикрыл.

Господин не был стар, скорее уж можно было сказать, что он вошел в тот благословенный возраст, когда разум и мудрость сочетаются с телесной крепостью.

– Никанор Бальтазарович Орешков, – представился он и раскрыл ладонь, над которой раскрыл крылья двуглавый орел. – Мастер-целитель… в том числе.

Он огладил пышные соломенного колеру усы.

– Мне про вас телефонировали, велели приглядывать…