Текст книги "Леди, которая любила лошадей"

Глава 6

– Стало быть, зелье… интересно, – Никанор Бальтазарович осторожно, с немалою трепетностью принял темную склянку, которую Демьян прихватил в нумере Беллы Игнатьевны. Та, правда, опомнившись, попыталась было отговориться душевной слабостью и склянку не отдать, но Демьян проявил твердость.

И Белла отступила.

И велела убираться. Обозвала нехорошим словом, однако как-то будто… не всерьёз? И чудились за этой несерьезностью сомнения.

– И перепады настроения. Вспышки ярости… а знаете, дорогой мой, – склянку Никанор Бальтазарович поднес к хрящеватому носу и принюхался. – Вы правы… ни одно укрепляющее зелье, если, конечно, оно вышло из рук настоящего аптекаря, а не какого-нибудь самозванца, который только и умеет, что приличным людям головы дурить, не вызовет такого… да…

– Стало быть, глянете?

– Уже… – он, взявшись за горлышко, легонько помотал склянку, и прищурился, вгляделся в темное стекло. – Но это дело небыстрое… и к дамочке загляну… она ж болезная, стало быть, пригляд за нею нужен. Всенепременно… а вы пока тоже пиджачок снимите, будьте так любезны. И вовсе…

На сей раз осмотр был быстрым и неприятным. Холодом не покалывало, холодом пробивало едва ли не насквозь, будто кто-то взялся загонять в хребет замороженные гвозди.

– Экий вы… – Никанор Бальтазарович укоризненно покачал головой. – Только из-под пригляду выпусти, мигом в куда-то вляпаетесь… говорите, откуда мертвечины понахватались.

– От некроманта, – признался Демьян, пытаясь совладать с желанием спину поскрести. Гвозди чужой силы так и сидели в позвоночнике, хотелось дотянуться и выдернуть их, хотя Демьян и крепко подозревал, что делать того не стоит. – Или еще… от бомбы… и на конюшнях тоже след похожий был. Я, правда, не знал, что это мертвечина, просто думал энергия незнакомая.

– А ведь логично… – Никанор Бальтазарович уставился на Демьяна с этаким профессиональным прищуром, свидетельствовавшим, что в голове целительской рождается некая идея. И эта идея наверняка Демьяну придется не по нраву. – Настолько, что не понятно даже, почему никто не увидел прежде… ложитесь.

Он указал на кушетку.

– На спину. Глаза закройте и расслабьтесь.

Демьян честно попытался, в конце концов, он маг и жандарм, и даже не просто жандарм, а с немалою выслугой лет, и потому негоже вести себя, словно капризной институтке. Но… если в спину входили гвозди, то сердце пробил кол.

Может, не осиновый, но от того было не легче.

Острая боль скрутила. Парализовала.

Лишила возможности дышать.

Демьян только и сумел, что рот открыть… и кол выдернули.

– Дышите, – велели ему строго.

Подняли. Встряхнули так, словно весу в нем вовсе не было. И сунули под нос мензурку с жидкостью, от которой остро пахло канифолью.

И вкус был… препоганый.

Канифоли, конечно, пробовать не доводилось, но появились подозрения, что это она и была.

– И еще…

Содержимое следующей мензурки заморозила рот и горло, Демьян только и сумел, что просипеть:

– Что вы…

– Исправляю собственные ошибки. И надеюсь, вы с пониманием к тому отнесетесь.

Мир поплыл перед глазами, и Демьян как-то отстраненно подумал, что не зря он всегда опасался целителей. Страшные люди.

И что хуже всего, с фантазией.

Он не знал, сколь долго находился без сознания, но когда пришел, то первым, кого он увидел, был некромант. Он сидел на корточках, как-то сгорбившись, упираясь длиннющими нескладными руками в пол. Спина его выгнулась горбом, а в выгоревших до белизны волосах виднелись искорки.

Темные.

– Что… – горло еще было замороженным.

– Интересно, – сказал Ладислав, ткнув в лоб Демьяна пальцем. – Очень интересно.

Он склонил голову на бок и спросил:

– Что видишь?

– Тебя, – Демьян прислушался к себе. Он снова лежал и на животе, а вот спина горела, знакомо так горело, и жар этот захватывал бока, шею… кажется, щеку тоже. Демьян поднял руку, чтобы потрогать, но некромант ее перехватил.

– Лежи, – сказал он. – Узорам нужно стабилизироваться.

Демьян только закрыл глаза.

Интересно, когда это дело закончится, на Демьяне останется хотя бы один клочок чистой кожи? Разве что на пятках. И то не факт.

– Видишь что? – повторил Ладислав.

– Тебя, – раздражение было неуместным, ибо некромант совершенно точно не был виноват в Демьяновых бедах, как и никто, кроме самого Демьяна, но справиться с ним оказалось куда как непросто.

– А еще?

– А что я должен увидеть?

– Не знаю. То, что необычно. Непривычно. Неприятно порой… просто приглядись.

И уставился на Демьяна.

– Глаза, – понял тот вдруг. – У тебя не черные… и не синие, будто… дымом затянуты. И в волосах…

Искры больше не походили на искры, скорее уж на ошметки того самого дыма. Или скорее даже тумана, который окутывал всю фигуру Ладислава. Он колыхался, изредка выпускал щупальца, которые тотчас втягивал. И сам вид этого тумана вызывал отвращение.

Замутило.

– Закрой глаза и попытайся расслабиться, – Ладислав уселся на пол и скрестил ноги. – То, что ты видишь, это не совсем явь. Просто разум твой преобразует увиденное в привычные тебе образы. Это до крайности неприятный процесс. Потребуется время.

– Сколько?

– Минута. Час. День. Месяцы… кому-то и года мало, чтобы привыкнуть, но такие обычно сходят с ума.

– Спасибо, – сходить с ума Демьян не собирался. И глаза закрыл. Приоткрыл. Снова замутило. Теперь туман окружал не только Ладислава. Ошметки его лежали на столе, виднелись на полу, покрывали стопку книг на полках, и эта стопка одновременно манила и отвращала. Хотелось взять ее в руки.

И страшно становилось от мысли, что взять придется.

Демьян вновь закрыл глаза.

– Интересный эффект… тот единственный уцелевший из экспедиции Берядинского, он ведь не был в полной мере безумцем. В первые годы да, он только прятался и трясся, не способный говорить. Но потом, после, ему частично удалось совладать с нечаянным даром.

– Даром?

Этакий дар, коль будет позволено сказать, Демьяну и даром не надобен был. Его и собственный устраивал в полной-то мере.

– Изначально Эдуард Львович Тихонов был стихийником со сродством к огню. Дар яркий, выраженный, что и весьма способствовало карьере. Третий сын обедневшего аристократа только и мог рассчитывать, что на этот свой дар. И до определенного времени ему везло. Он неплохо показал себя, что в турецкой компании, что в Маньчжурских степях, а вот со столицей не сладил. Имел неосторожность ввязаться в дуэль с человеком, который имел много самомнения и знатной родни. От смерти его не спасло, а вот Тихонову пришлось оставить службу. Это его весьма… огорчило. От огорчения, не иначе, он и примкнул к экспедиции.

– Интересно.

Жжение медленно переходило в зуд.

– А Никанор Бальтазарович где?

– С Вещерским общаются. Ему пока лучше к тебе не лезть. Едва не угробил… Тихонова тоже целители лечили. Как умели. А умели они в то время большей частью силой делиться. И сперва помогало. Да… а потом что-то произошло, и эта самая сырая сила едва не спровадила бедолагу на тот свет. И когда это поняли, от Тихонова отстали. А он неожиданно пошел на поправку.

Зуд усиливался. И чтобы не почесаться, пришлось вцепиться обеими руками в кушетку. А заодно глаза открыть. Туман не исчез, скорее уж побледнел, правда, если не вглядываться. Но вот стоило вглядеться…

С тошнотой Демьян сладил.

– Тогда и выяснилось, что прямое воздействие не всегда полезно… а вот сила очищенная, преобразованная накопителем, принимается куда как легче.

Перед Демьяном лег мутноватый камень, больше похожий на кусок оплавленного стекла.

– Что это?

– Накопитель. Более того, оказалось, что разницы-то особой нет, стихийная сила или вот наша. Но это тоже… официальной наукой не признано.

Демьян накрыл камень ладонью.

Теплый.

И тепло-то такое ласковое, знакомое до боли, хотя Демьян, сколь ни силился, не способен был вспомнить, откуда возникло это ощущение.

– Возможно, если бы рядом нашелся кто-то, способный объяснить Тихонову, что он перед собой видит, он сумел бы привыкнуть…

– К чему?

– К тому, что собственный дар его претерпел изменения.

Тепло уходило в ладонь, ласково покалывая пальцы, растекаясь по крови, принося невероятнейшее облегчение.

– Он утратил сродство со стихией, и обрел способности оперировать энергией мертвого мира. Правда, так до конца жизни и не смирился с этим. Он видел… многое видел.

– Туман?

– Не совсем. Как я понимаю, скорее саму суть людей. И потому ему казалось, что его окружают чудовища. Или ангелы. Или существа, о которых он говорил, что они столь прекрасны, что у него нет слов, чтобы описать.

Но ведь описал же.

Зуд стих.

А тошнота… не то, чтобы отступила.

– То есть, я тоже… больше не маг?

Пустоты не было.

Напротив, под сердцем дрожала искра дара, слабая, хрупкая, что весенний лед, но была же. Или… Демьян потянулся было к ней.

Теплая.

А туман перед глазами уплотнился, и в нем появились тончайшие нити, что уходили куда-то… в стены? В вещи?

– Не знаю, – Ладислава туман окутывал полностью, собираясь за плечами в некое подобие крыльев. – Мертвомир… он иной по своей сути. И его только-только начинают изучать. Как и дары, которыми он наделяет людей, способных его коснуться.

– И я…

– Теперь способен.

Демьян сел. И вытянув руку, позвал свою искру, которая распустилась на ладони сгустком тумана.

– Значит, я теперь некромант?

– Возможно.

Не было печали.

Некромантов не любят. И нельзя сказать, что для нелюбви этой вовсе нет причин. Есть… и туман свернулся клубком на ладони.

– Это… невозможно.

– Но боюсь, что ты не совсем некромант, – Ладислав наблюдал за клубком с немалым интересом. – Они опять напортачили…

– Кто?

– Целитель этот. Не люблю целителей. У них руки холодные.

И Демьян кивнул, соглашаясь.

– И главное, лезут исцелять без разбору… печать вот поставил. Стабилизирующую. А что там стабилизировать, если структура только формируется? Тебе бы еще пару месяцев походить…

– Он не протянул бы этой пары месяцев, – громкий голос Никанора Бальтазаровича спугнул туман, заставил его втянуться в ладонь. – Да в него сила уходила, что в бездонную бочку…

– Мертвый мир всегда голоден, – сказал Ладислав, будто это что-то да объясняло. – Он должен был справиться сам.

– Не справлялся.

Демьян почувствовал себя неловко.

А уж когда Вещерский вошел, неловкость стала просто-таки всеобъемлющей. Наверное, не только для него, если воцарилось молчание.

– А… ничего так вышло, – сказал княжич, почесав щеку. – С фантазией.

– Что вышло? – мрачно поинтересовался Демьян. Чужие фантазии на собственном теле его совсем не радовали. Однако что-то подсказывало, что избавиться от них не выйдет.

– То, что ты, дорогой мой товарищ и почти родственник, теперь уникальный по сути своей маг…

Спина опять зачесалась, верно, от избытка уникальности. А Вещерский руки потер, и вид у него сделался предовольнейший.

– Я тебя к себе заберу.

– Если выживет, – счел нужным добавить Никанор Бальтазарович, сложивши руки на выдающемся своем животе.

– Выживет, – пообещал Ладислав и носом шмыгнул. – Если до сих пор живой, то и выживет.

– Зеркало дайте, – Демьян попробовал было сползти с кушетки и покачнулся.

Во взгляде целителя появился некоторый скепсис, пробудивший в душе Демьяна самые нехорошие предчувствия.

– Можно и без зеркала, – Вещерский взмахнул рукой, сотворяя иллюзию. Подробную. И судя по одобрительному кивку Никанора Бальтазаровича, весьма себе точную.

Дракон…

Дракон остался. Правда, теперь он обвивал дерево с красными ветвями и белыми хрупкими с виду цветами. Хвост змея упирался в волны, выписанные весьма тщательно, а из волн выглядывала огромная рыбина. В ветвях же дерева скрывались существа вида самого удивительного.

Птицы?

Кошки?

Твари мертвого мира?

– Знаете, – сказал Демьян, коснувшись красной ветви, которая переходила через плечо на грудь. – Я к вам больше не приду.

– Почему? – Никанор Бальтазарович поджал губы, изображая обиду.

– Воображение у вас чересчур уж живое.

Глава 7

Марья примеряла шляпки.

Одну за другой.

И вокруг нее стайками вились продавщицы, равно охая и ахая, восхищаясь не то Марьей, не то шляпками, не то тем, до чего оные шляпки Марье идут. Она же, поворачиваясь перед зеркалом то одним боком, то другим, вздыхала.

Морщила носик.

И снимала очередное творение провинциального мастера, давая шанс другому.

– Вам просто чудо до чего хорошо, – вздыхали продавщицы, совершенно, кажется, не раздражаясь тому беспорядку, который Марья принесла с собой.

Шляпки, прежде чинно возлежавшие на деревянных болванах либо же на полках, ныне были везде. Они возвышались горами белой и золотой соломки, тончайших тканей, растопыривали перьевые веера, переплетались узорчатыми ленточками и спускали нити бус.

Но Марью это не волновало.

Кажется.

– Вот, – сняв премиленькую шляпку из узорчатой соломки, украшенную голубыми и желтыми лентами, она протянула ее Василисе. – Попробуй. Тебе пойдет.

Шляпка и вправду была прелестной, вот только смотрелась на Василисе… как и предыдущие семь. И Марья сморщила нос.

– Не понимаю, – сказала она, взяв несчастную шляпку, которая на ней словно ожила. – Почему так?

– Простите, но… ей просто фасон не подходит, – очень-очень тихо произнесла молоденькая девушка и, словно испугавшись своих слов, спряталась за старшими продавщицами. А те нахмурились.

– Возможно, – согласилась Марья и, зацепившись за девушку взглядом, велела: – Тогда принеси то, что ей пойдет.

Девушка густо покраснела.

И отступила, чтобы исчезнуть за неприметной дверью. Марья же задумчиво взяла в руки соломенную шляпку с огромными полями. На полях раскинулся настоящий цветочный луг, пусть цветы были выполнены из лент, но довольно искусно. Как и чучело белой птицы, которая будто ненадолго присела меж цветов. Птица и вовсе казалась живой, отчего становилось несколько жутко.

– Ужас, – сказала Марья в никуда. – Хуже только та муфта из крыльев чайки, которую Хованская на каток взяла…

Василиса подавила зевок.

Не то, чтобы шляпки ее вовсе не интересовали, скорее уж она догадывалась, что и здесь не найдет ничего подходящего.

– Вот, – девушка вернулась. В руках она держала несколько коробок. – Попробуйте… это шотландский беретик…

Шляпка была крохотною и забавной. Исполненная из атласа горчичного цвета, она была украшена лишь брошью с темными камнями.

– Интересно… – Марья взяла и повертела ее в руках.

– В Париже весьма модны, – девушка вновь покраснела. – У меня… сестра работает в модном доме… и говорит, что скоро широкие поля выйдут из моды.

– Не здесь, – отмахнулась Марья. – В Париже возможно, а у нас солнце…

– И бледность тоже…

– Глупости, загар…

Шляпка сидела… пожалуй, сидела. Шляпка. Василиса повернулась одним боком к зеркалу. И другим. Поправила…

– Это носят вот так, – девушка сдвинула шляпку, чуть в сторону и расправила тончайшую вуаль, которая доходила лишь до середины лба. – А еще вот настоятельно рекомендую…

– Покажите, – потребовала Марья.

– Вам тоже пойдет… удивительный фасон. Мне прислали эскизы…

– …теперь ее точно за дверь выставят, – проворчал кто-то. – Сказано было, чтобы не лезла к людям…

– …и я подумала…

Марья с удовольствием мерила шляпку столь махонькую, что ее и ладонью-то накрыть можно было. Один бархатный край загибался вверх, другой, напротив, вниз, и с него спускалась все та же сетка, правда, на сей раз светлая и куда длинней, нежели у Василисы.

– А еще…

Василиса отступила к окну.

И присела на пуфик, понимая, что ждать придется долго, что Марья никогда-то в жизни не упустит случая приобрести нечто, чего еще нет у других, а уж если речь идет о шляпке…

Василисе же на конюшни надобно.

И в гости ведь заглянуть собирались, хотя, конечно, хорошо, что теперь-то вряд ли получится, ибо подобный визит выглядел довольно-таки наглым, но… или нехорошо? Она бы не отказалась продолжить вчерашнюю беседу.

Или новую начать.

Или…

Ее взгляд остановился на человеке, что неспеша следовал по улице. Был этот человек в общем-то обыкновенен, что обликом своим, что неспешною повадкой, словно показывающей, что он изволит отдыхать и никуда-то не спешит. И Василиса сама не поняла, чем же он так заинтересовал.

Просто…

Зацепилась. Иначе и не скажешь.

Она разглядывала его так, будто… сама понять не могла, что же не нравится ей в нем. Светлый ли льняной костюм, слегка измятый, как того требует мода. Штиблеты ли, тоже белые, но с непременным черным каблуком. Шляпа…

Тросточка.

Перчатки. И печатка… и все вместе. Василиса нахмурилась. А человек аккурат остановился перед витриною. Повернулся спиной, которая оказалась довольно-таки широка, после боком… и узкое лицо его было незнакомо.

Определенно.

Или…

Василиса прищурилась, вглядываясь в резковатый мужской профиль. Длинный нос. Капризная линия губ. Лоб высокий… и все неправильное, не такое.

Она поерзала и, оглянувшись, убедившись, что Марья все также занята беседой и шляпками, которых прибавилось, тихонько встала. Василиса ведь ничего дурного не сделает, ей лишь надобно ближе подойти, понять, что не так.

Она тронула дверь, и зазвенели колокольчики.

Но никто не услышал их звона.

На улице жарило. Полуденное солнце спешило одарить теплом и море, и город на его берегу, и людей. И господину тоже было жарко. Вот он стоит на углу, обмахивается газеткой и головой по сторонам крутит, явно кого-то высматривая. Вот только… кого?

И почему он так бледен?

И… он – это вовсе не он. Василиса кивнула себе, разом успокоившись. Просто человек взял и примерил обличье. Может, анонимности желал или по какой иной причине. Не запрещено ведь. Василиса уже почти решила вернуться в магазин, когда мужчина, повернувшись, встретился с ней взглядом.

И она вдруг ясно поняла, кого перед собой видит.

– Это вы? – тихо спросила она и уже потом поняла, до чего глупо звучит этот вопрос.

А мужчина вдруг смутился, попятился и выкинул руки вперед. С трости его сорвался клубок огня, устремившись к Василисе. Она же совершенно растерялась.

И сразу забыла, что надобно делать.

Она…

Стояла и смотрела.

Завороженная.

Очарованная красотой огненного шара. Не способная отвести взгляд от раскаленных лент, которые медленно разворачивались, готовые выплеснуть всю силу, спрятанную в сердце заклятья. Кто-то закричал, пронзительно так… а человек в белом костюме бросился прочь.

Он бежал быстро, смешно подпрыгивая, и не видел, как огненный клубок достиг-таки цели. И Василиса зажмурилась. Пусть она проклята, но… это же не повод ее убивать.

Ее убивать вовсе причин нет.

В лицо пыхнуло жаром.

Задрожал щит, и тонкий браслет на руке раскалился, приводя в сознание. Господи… какая же она дура!

– Вася! – Марьин голос донесся будто издалека. – Вася…

Под ногами прошла волна силы, расцветая защитным куполом, в котором ныне нужды уже не было, но купол все одно поднялся, плотный, живой.

– Вася, ты…

– Все хорошо, – Василиса потерла запястье. – Только обожглась немного…

– Покажи, – Марья дернула руку. – Вот бестолочь…

– Бестолочь.

– Я не про тебя, я про Сашку. Кто ж так щиты ставит? Без изоляции? Вот вернусь, я покажу этому студиозусу, что такое настоящая артефакторика. Он же тебе руку едва не спалил.

Едва…

Не спалил.

И… и Василиса вдруг явственно осознала, что все еще жива. И, наверное, кому-то там, на небесах, о которых она думала редко и исключительно по большим праздникам, она нужна, если все вышло… как вышло.

– Госпожа? – стенка щита исказило лицо кучера, лишив его неприметности. – Вы целы?

– Не вашими заслугами, – зло отозвалась Марья и щит все-таки убрала. – Что здесь вообще произошло?

На светлых ее волосах держалась шляпка из тонкой сетки, украшенной круглыми жемчужинами и атласными лентами. Сооружение это, на ком другом показавшееся бы чересчур роскошным, на Марье гляделось вполне себе естественно и мило.

– Не знаю. Госпожа вышла. Я решил, что ей стало дурно в магазине.

Василиса фыркнула. Она, конечно, модные лавки не слишком жалует, но не настолько же. И Марья тоже фыркнула. Она вовсе не представляла, что кому-то могло стать дурно в столь чудесном месте, как шляпная мастерская.

– …и она просто посмотрела, а он вдруг заклятье кинул. Я слишком далеко стоял и…

– Вещерскому доложитесь, – бросила Марья.

И кучер посмурнел. Кажется, перспектива его не вдохновляла.

– А ты что скажешь?

Под строгим взглядом Василиса поежилась.

– Мне… не знаю, я просто… он был неправильным, тот человек. И я захотела посмотреть, что с ним не так, – прозвучало на редкость жалко. – Я вышла. И…

– Посмотрела?

– Да.

– И?

– Это был он.

– Кто?

– Ижгин, – сказала Василиса. –Василий Павлович. Он просто личину нацепил. Только что-то все равно не легло, если я заметила.

– Легло, – очень мрачно произнес кучер. – Хорошо легло. Я не заметил, а у меня…

Он поднял руку, демонстрируя широкий кожаный браслет, украшенный серебряным узором.

– Вот как, значит… – Марья посмотрела на след. Огонь, пролетев по улице, опалил пару деревьев, обратил в пепел петунии, не тронув каменную цветочницу, и исчез. – Что ж… ты найди Вещерского. Пусть разберется, почему всякие беглые приказчики огненными заклятьями первого уровня швыряются.

– А…

– А мы еще не все шляпки посмотрели, – Марья взяла Василису под руку. – Знаешь, мне нравится эта девочка. Как думаешь, она не согласится переехать? Конечно, Гезлёв город симпатичный, но народец здесь какой-то чересчур уж консервативный… и вот так везде! Если где и появится какая прелесть…

Колени дрожали.

И руки тоже дрожали. И, наверное, Василиса бы расплакалась самым позорным образом, если бы не спокойный голос Марьи…

Туман расползался.

И собирался.

Он словно чувствовал настроение Демьяна и его желание добраться до того подлеца, который едва не убил девушку. Василиса была бледна. И шляпка из темного шелка подчеркивала эту ее нехарактерную бледность.

Растерянный взгляд.

Пальцы, которые то касаются друг друга, то собираются в кулачки, и тогда узкий подбородок поднимается, будто она, Василиса, готовится дать отпор.

Вещерский мрачен.

Он дважды прошелся по улице, но след потерял, и это его злит. Его злость густая с богатым лиловым оттенком, один в один варенье, что матушка варила в августе-месяце из соседских слив. А вот некромант спокоен. И спокойствие это отнюдь не только внешнее.

Выходит, он, Демьян, привыкает?

К дару этому? Или правильнее было бы его проклятьем назвать?

– И это, прошу заметить, совершенно возмутительно, – над княжной Марьей туман клубился, и Демьян не мог отделаться от ощущения, что тот того и гляди полыхнет. – Средь бела дня в приличном месте…

– Извини, дорогая.

– А если бы не защита? Если бы… – бледные руки взметнулись, и воздух вокруг ощутимо нагрелся.

– Как вы себя чувствуете? – тихо спросил Демьян, пока Вещерский утешал супругу, а некромант разглядывал шляпку, представлявшую собою поле искусственных роз, среди которого потерялась мертвая белая птица.

– Хорошо, – солгала Василиса.

– Неправда, – зачем-то сказал Демьян, хотя вежливо было бы со словами согласиться.

– Неправда, – она вздохнула. – Странно. И… страшно. Меня еще никогда убить не пытались.

Она потерла запястье, на котором отпечатался алый след.

– И, наверное, убили бы, если бы не Сашка… у меня вообще-то есть родовая защита, только…

– Вы ее не носите.

– Не ношу. И Марья пока этого не поняла, – Василиса покосилась на сестру, что-то увлеченно выговаривавшую супругу. Выглядел Вещерский до крайности виноватым, но отчего-то Демьяну казалось, что и гнев княжны, и нынешняя виноватость княжича – часть чужой игры, свидетелем которой ему было позволено стать. – А как поймет…

– Заругается?

– Еще как.

– А почему не носите?

Не о том надо спрашивать, и не спрашивать вовсе, но сказать что-либо утешающее, вроде того, что преступник понесет заслуженную кару. Вот только ложью это было.

Не так-то просто найти человека, а уж такого, который прячется…

– Так… вы бы видели этот перстень. Он тяжеленный… и неудобный до жути. Вот и…

– Я тебе удобный сделаю, – пообещала Марья, которая, оказывается, все-то слышала. – Или лучше браслетом?

– Браслетом.

– Вот и отлично… а пока… дорогой, вы не хотите что-либо предпринять?

– Что?

– Не знаю, – Марья покрутила шляпку, правда, не с птицею, а с парой проволочных ветвей, что переплелись над макушкой этаким подобием дивных рогов. На ветвях виднелись каменные вишенки, а с боков торчали тряпичные листики. – След поискать…

– Стерся давно…

– Это в нынешнем мире, – некромант отвлекся от изучения птицы и посмотрел на Демьяна. И Вещерский тоже посмотрел на Демьяна.

И кажется все-то в крохотной этой лавке, чересчур тесной для такого количества людей, посмотрели на Демьяна. В том числе Василиса, и была в ее глазах такая надежда, что стало просто-таки неудобно.

– И что надо делать? – спросил он, уже предчувствуя, что ему не понравится.

Иначе отчего спина зазудела, и показалось, что ожили нарисованные чудовища, заволновались.