Текст книги "Механическое сердце. Искры гаснущих жил"

– Уж извини. – Она присела рядом с Кейреном и, прижав пальцы к шее, убедилась: жив. Все-таки жуть до чего не хотелось становиться убийцей. – Но я тебя потом отпущу. Попозже.

А хорошенький какой. Сухощавый, тонкий, что девица… обходительный…

Таннис подвинула лампу к его лицу.

Нет, не девица, вон какой подбородок массивный. И с ямочкой. Скулы острые. А нос с горбинкой, которую Таннис, не удержавшись, потрогала. Родинки на щеке… такие странные родинки… выпуклые, круглые, аккуратные… бархатистые на ощупь.

– Вот задница. – Таннис отдернула руку.

Он невезучий? Да это ей не повезло связаться с псом! Да какого лешего…

Нет, она никогда не видела их так близко. На заводе случалось появляться полукровкам, но этот… а как на человека-то похож, сволочь. То-то так легко согласился разойтись. Он бы тихонько выждал и по следу… если правда, конечно, что про них говорят…

Таннис задумалась. Говорили много и всякого, но она подозревала, что большая часть историй – обыкновенные байки.

И что теперь делать?

Сбежать?

А куда? Домой? И его за собой привести?

Не домой? Так ведь все равно след останется… надо из города уходить. Мир большой, всем места хватит. Вот когда она готова будет, тогда и выпустит. А пока…

Таннис огляделась и, остановив взгляд на клетке с самыми толстыми прутьями – ее всегда занимал вопрос, зачем они нужны, такие, каждый с ее руку толщиной, – хмыкнула. Ничего, пусть посидит денек-другой. С него не убудет.

Взяв тело за подмышки, Таннис потащила его к клетке. В ней и лежак имелся, к стене прикрученный. Таннис и одежду псу оставит, для начала свою, а там и по старым запасам пошарится, небось не все истлели. И одеяло ватнее кинет, пусть старенькое, чутка попорченное крысами, но теплое. И вообще, он сам виноват, нечего было за нею гоняться… тоже, леди нашел… оставался бы со своими ледями, тогда и ей мороки не прибавилось бы.

В клетке Таннис не без труда взвалила тело – все-таки крепко она его ударила – на лежак. Отошла. Подумала и вернулась. В мокрой одежде еще околеет. Благородный, небось и здоровье хрупкое.

Раздевала быстро, злясь и на себя, и на него.

А костюмчик ничего, если очистить. Папаша Шутгар по старой памяти примет… и ботиночки почти новые… бумажник… деньги – это хорошо. А вот брегет приметный будет, но папаше не впервой с горячим товаром дело иметь, сумеет найти покупателя. Перстень Таннис снимать не стала. А бляху королевского следователя – вот же угораздило ее связаться! – бросила на лавку. На нее же положила старый свой свитер и штаны. Конечно, коротковаты будут, но ничего страшного, не перед крысами же ему здесь красоваться, в самом-то деле.

Укрыв Кейрена одеялом, Таннис погладила его по встрепанным волосам и пробормотала:

– Ничего. Как-нибудь… разберемся.

Клетку она закрыла и, обмотав цепью, толстенной и с виду надежной, несмотря на покрывающую звенья ржавчину, Таннис не без труда повернула ключ в огромном замке.

Надо будет масла принести, смазать. И Войтеху спасибо сказать, пусть бы он не о Таннис, но о товаре заботился.

…вот только не услышит.

– Я тебя выпущу, – пробормотала она, стягивая ботинки. Тепло, порожденное ромом, уходило, и Таннис вновь начало потрясывать от холода. – Честное слово, но немного попозже.

Сначала она высушит деньги, благо от воды ассигнации не сильно пострадали, попрощается с мамашей, объяснив ей, что надо бы сменить место жительства, и изучит расписание дилижансов.

Конечно, жаль покидать знакомые места, но… этот ведь не отстанет.

Кейрен, не приходя в сознание, свернулся клубком. Мерзнет, бедный… он же говорил, что сосуды слабые. И Таннис мысленно пообещала ему раскопать еще одно одеяло. Или два, если не истлели.

Благородный все-таки.

Нежный.

Глава 9

Дите стало лучше.

Она сидела в кресле и перелистывала страницы журнала, делая вид, что всецело увлечена если не чтением, то разглядыванием картинок. Но Брокк чувствовал на себе ее взгляд, и взгляд этот мешал думать.

– Что? – спросил он.

– Ничего. – Дита улыбнулась. – Думаю, поздравить тебя со свадьбой или сочувствие выразить?

О его свадьбе «Светская хроника», стремясь исправить «досадную ошибку», писала в самых восторженных тонах. И Дита, читая статью, с трудом сдерживала смех, а у Брокка не получалось сердиться на нее. Напротив, если этот фарс развеселил ее, то в нем имелся хоть какой-то смысл.

– Расскажи о ней, – попросила Дита, закрывая журнал. – И не хмурься, я все равно не поверю, что ты злишься.

– Слишком хорошо меня изучила? – Брокк отложил записную книжку. Рассказать о жене?

Кэри, последняя искра угасающей жилы. Лунное дитя с белыми волосами и глазами цвета янтаря. С привычкой смотреть сквозь ресницы, тоже светлые, словно пеплом припорошенные. Какая она?

Настороженная. Уже не испуганная, скорее опасающаяся.

Чего?

Брокк не знал.

Она ступала бесшумно, а прежде чем выглянуть в коридор или войти в комнату, замирала на несколько секунд. Прислушивалась? Прятала в юбках вздрагивающие руки? И сторонилась зеркал.

Его жена носила серые платья, закрытые и скучные.

Смотрела в пол.

И не заговаривала, если к ней не обращались.

Ее страхи все еще жили, но Брокк сторонился и их, и ее самой, не желая нарушать хрупкое равновесие.

Об этом говорить нельзя, но Дита ждет.

– Она… пожалуй, она ребенок. Постарше Лили будет, но все равно ребенок. И выглядит ребенком.

– Тебя это раздражает?

– Нет.

– Тогда в чем дело? – Дита приподняла бровь и тут же болезненно скривилась. – Если ты скажешь, что все в порядке, я тебе не поверю.

Вновь она угадала. Нет, не в порядке.

Эйо с мужем ушла на Перевал, а во вновь осиротевшем доме поселилась девочка с желтыми глазами, не способная заполнить его пустоту. Она редко выглядывала из комнаты и старалась держать дистанцию, что даже хорошо, потому что сближаться с нею – глупость неимоверная.

Брокк вежлив.

Она – предупредительна и послушна.

Наверное, Кэри можно было бы отослать, но…

– Сложно все. – Брокк коснулся витражного стекла. Лампа, купленная в антикварной лавке, нравилась Дите своей безыскусной красотой: молочно-белый фон и синие, красные, зеленые рыбины. – Сложно… она из Высших.

– И что?

– Ничего.

– Ты ей не нравишься?

– Нет, но… не знаю. Я не разговаривал с ней.

Случайные встречи. Совместные завтраки, которые проходят в настороженном молчании. И взгляд Кэри, устремленный если не на скатерть, то на его руки.

Знает?

Определенно. И если пока это знание не пугает ее, не вызывает отвращения, то скоро все изменится.

– Попробуй поговорить. – Кресло Диты покачивается, скрипит. – Как знать, вдруг понравится?

– Смеешься?

– Ничуть. – Она замялась и, сняв перчатку, вытянула руку. Дита разглядывала ее с удивлением. Сухая ладонь и тонкая пергаментная кожа, на которой проступили темные пятна. Ногти, напротив, сделались белы, хрупки. – Дело в том, что она из Высших, верно? И ты… опасаешься, что та старая история повторится?

– Она и повторится. Если я позволю.

– И ты думаешь, что, делая вид, будто тебе все равно, ты что-то изменишь?

– Я…

– Брокк, – прежде Дита не решалась перебивать его, – наверное, я не имею права указывать тебе, в конце концов, я ничего не понимаю в ваших отношениях, но мне кажется, ты обвиняешь свою жену в чужих грехах. И если она и вправду ребенок…

– Дети вырастают.

– Именно. Ты уже видишь в ней врага и сделаешь ее врагом. Попробуй иначе.

Брокк, повторяя ее жест, стянул перчатку. Тень его металлических пальцев скользнула по лампе, распугивая стеклянных рыб.

– Боги, ты переоцениваешь свое…

– Уродство.

– Я этого не говорила!

– Верно. – Брокк сжал кулак. – Ты добра. И ты человек.

– Это что-то меняет?

– Все.

Дита молчала, ожидая продолжения. А Брокк подбирал слова, чтобы объяснить то, что для него было очевидно.

– Я не способен защитить. – Металл сохранял тепло и подобие жизни, но оставался лишь металлом.

– Кого?

– Себя. Жену. Род. Я калека. Несомненно, полезный короне, но… это ничего не меняет. Я слаб, Дита. Лично я слаб. И как только в роду появится хоть кто-то способный встать на мое место…

– Ты его уступишь без боя. Но при чем здесь твоя жена?

Она человек, а у людей все иначе.

– Сейчас она смотрит на меня… настороженно.

И внимательно, подмечая любой жест. Оценивает? Ждет, когда он оступится, совершит ошибку? Брокк не знал. Но его компания вряд ли была ей по душе. Исполнив обязательный ритуал совместного завтрака, Кэри с явным облегчением пряталась в своей комнате. Она следила за Брокком, но издали, словно стесняясь этого своего интереса или же, напротив, опасаясь его гнева, пусть бы он никогда не давал ей повода думать, что способен обидеть.

Она была тиха.

Незаметна.

Девочка-призрак, о присутствии которого говорит лишь тонкий аромат гортензий, что остается на коврах и вплетается в многовековую тишину библиотеки, цепляется за корешки старых книг. Этот запах лозой обвивает дверные ручки, распускается узорами на столовом серебре, на скатертях и вазах…

– Она вырастет.

Его жена красива, но сама не понимает этой красоты, скрывая ее за простыми серыми платьями, которые слишком унылы, чтобы их и вправду выбирала Кэри.

– И поймет, как следует ко мне относиться.

– Как?

Вопрос Диты заставляет болезненно кривиться.

– Со снисхождением. Жалостью.

И не более того.

– Рано или поздно, но рядом с ней появится кто-то, кто… более ей соответствует.

Брокк видел, как это бывает.

Знакомство.

И несколько случайных встреч. Букет цветов и скромная визитка. Ничего не значащие фразы. Совместная прогулка в парке…

– И мне останется отойти в сторону и сделать вид, что я ослеп, оглох и слишком занят, чтобы заметить, как… самолюбие пострадает, но и только. В конце концов, я привык.

Дита слушала внимательно, упершись сухими пальцами в подбородок.

– Король не станет вмешиваться в семейные дела. А я… бросить вызов? Смешно. – Железные пальцы разжались со скрипом. – Его примут. Нет, вряд ли меня убьют, мой соперник…

– …которого еще нет…

– …не станет искать себе лишних неприятностей. Но жизнь, оставленная вот так, – это дополнительное унижение.

– Дело не в этой девочке, хотя ты уже обвиняешь ее в предательстве, которого она не совершала. – Дита прервала молчание, теперь она смотрела не на Брокка, но на разноцветных рыбок, вплавленных в молочно-белое стекло. – Дело в тебе. Помнишь, что ты сам мне сказал, когда я узнала о болезни? Шансов нет, но это не повод, чтобы сдаваться. А ты, Брокк, сдался. Заранее признал поражение и теперь ищешь в нем виноватых. Прости, если обидела.

В ее словах была своя правда.

– Дай ей шанс. И себе тоже, Брокк. Нельзя вечно прятаться по углам.

Возможно, но…

– Страшно поверить?

– Скорее, поверив, страшно ошибиться. – Брокк надел перчатку, под тонкой кожей скрывая металлическую руку.

Дита не ответила – заснула, и сон ее, как и во все предыдущие дни, был глубок. Брокк убрал с журнала ее руку, вялую, с сухой мягкой кожей, которая, казалось, при неосторожном прикосновении лопнет, расползется. Он коснулся волос, лица… Сколько ей осталось?

Месяц?

Два?

И вновь пустота и одиночество, тщательно оберегаемое от посторонних.

Пролистав журнал – в этом сезоне дамам настоятельно рекомендовали носить синее и лисий мех, – Брокк бросил его на стол. Вернувшись в кресло, к светильнику и рыбам, он вытянул ноги и закрыл глаза.

Жена? Он с ней поговорит… когда-нибудь, когда будет свободен от дел. Или хотя бы одного, нынешнего.

Четыре имени.

Четыре человека. И каждому из четверки Брокк верил как себе самому. Вновь и вновь он перебирал их, словно костяшки домино, силясь разглядеть за нанесенным рисунком еще один, скрытый смысл.

Инголф из рода Высокой Меди.

Бастард, и об этом обстоятельстве он не позволяет забыть ни себе, ни окружающим. Он молчалив и заносчив, как может быть заносчив тот, в ком есть кровь Высших. Самолюбив. Обидчив.

Но умен, а что хуже всего – умел.

Мог ли он?

Светловолосый, светлоглазый, имеющий отвратительную привычку тщательно подбирать слова, и так, что в каждой произнесенной им фразе чудился иной, скрытый смысл. В дурном настроении он язвил, высмеивая всех и вся, но… предать?

…тридцать семь лет.

И карьера, которая достигла потолка, если только…

Брокк дернул себя за прядь, призывая успокоиться, но дурные мысли не отступали. Быть может, дело вовсе не в справедливости как таковой? Не в возмездии? Смешно думать, что тот, кто принимал участие в создании огненных шаров, ныне преисполнился праведного гнева и загорелся идеей мести. Все проще.

Место.

Кто его займет, если Брокка вдруг не станет?

Инголф? Пожалуй. Его поддержит род, которому подобный статус будет выгоден. Инголф не молод, но и не стар. Умен. Опытен. Лишен фантазии. Он хороший исполнитель, но не более, пусть бы самолюбие мешает ему признать сей факт.

Риг и Ригер. Братья из Темной Ртути. Близнецы, столь разительно непохожие друг на друга. Риг высокий, молчаливый и задумчивый. Он нетороплив и даже скуп, что на слова, что на мысли, которые порой занимают его так, что Риг теряет тему беседы. Он талантлив, безусловно, но нерешителен во всем, что касается собственных идей. И каждую новую мусолит долго, облепляя пустыми сомнениями, пока не превращает в нечто нежизнеспособное.

Ригер же за каждую идею цепляется, спорит до хрипоты, до пены, отстаивая ее право на жизнь. И берется воплощать тут же, на месте. А когда не получается – с первого же раза не получается никогда, – он впадает в тоску, правда недолгую. Все его эмоции быстры. Ригер, темноволосый, всклокоченный и привычно-неряшливый, бурлит, легко впадая в гнев, остывая, тут же проникаясь раскаянием по поводу собственной несдержанности. Он многословен и в чем-то бестолков, но…

…в работе с огнем Ригер становится иным – холодным, собранным.

Чуждым.

Могли бы? Риг? Однажды справился со сворой пустых страхов и довел идею до воплощения? Но чего ради… справедливости? Корысти?

Брокк перевернул монету.

Выгода?

Риг не так богат, но все знают, что давно и безнадежно влюблен. В кого? Тайна, которую Риг хранит столь же рьяно, сколь государственные секреты. Но ясно, что девица эта – не для него… или же шанс есть, если Риг сумеет воспользоваться?

Ригер азартен не в меру. И время от времени проигрывается. В такие дни он появляется в лаборатории поздно, непривычно раздраженным. От него несет перегаром и дешевыми духами – проигрыши Ригер предпочитает отмечать в борделях средней руки…

Проигрался? И кто-то, скупив долговые векселя, вынудил Ригера сотрудничать?

Версия ничем не хуже остальных.

Олаф из сурьмяных. Зеленоглазый насмешник, который воспринимает работу как игру. Он молод и талантлив и прекрасно о том осведомлен. Честолюбив? Пожалуй, что нет. И правила ему в тягость. Он нарушает их, но границы Олаф чувствует, что с людьми, что с правилами.

Мог бы?

Этот, пожалуй, не ради места, но из азарта, желания доказать собственную силу…

Проклятие!

Брокк поднялся в раздражении, и монета, выскользнув из пальцев, упала, покатилась меж досок паркета.

Деньги. Честолюбие. Любовь… и азарт.

Кэри, встав перед зеркалом – а зеркало в ее новой комнате было огромным, – рассматривала себя. Занятие это не сказать, чтобы было таким уж увлекательным, но… что с ней не так?

Лицо. Длинное такое. Худое. И подбородок узкий. Некрасивый? Кэри не знала. Ямочка вот имеется. Кэри закрывала ее пальцем и вновь открывала. Обыкновенный, если разобраться, подбородок. И губы тоже, разве что чересчур пухлые. Кэри растягивала их в улыбке, сжимала, выпячивала, поворачиваясь то левым, то правым боком к своему отражению. Но ведь не настолько они большие, чтобы вызывать отвращение. Щеки… их в дамском журнале советовали щипать, чтобы вызвать естественный румянец. И Кэри старательно советам следовала, вот только появлялся не румянец, но красные пятна вроде сыпи.

Жуть.

Нос… нос у нее курносый. Может, в этом дело? В курносости нет и тени благородства, а глаза и вовсе желтые. Брови опять же над переносицей срослись, и пусть бы даже это почти незаметно, но Кэрри-то знает! Она трогала ниточку белых волос, искоса поглядывая на щипчики и набираясь решимости.

Быть может, без этой ниточки она станет чуть более… привлекательной?

Или бессмысленно и пытаться?

Потянув за белую прядку, Кэри вздохнула. Волосы у нее жесткие, непослушные. Горничная вчера два часа вымачивала их в патентованном растворе, обещавшем исключительный блеск и устойчивость прически, а потом больше часа накручивала на специальные косточки, на которых пришлось спать. После такого сна началась мигрень, наволочка пропиталась раствором и приклеилась к голове, косточки пришлось отдирать, но стоило провести щеткой по локонам, чтобы придать, как написано было в инструкции, вид естественный, как локоны исчезли.

Кэри вытянула шею, и отражение поспешило показать, насколько эта шея тоща и некрасива. Ключицы торчат. И плечи острые. Да и вся Кэри, целиком, какая-то угловатая, нелепая, со слишком длинными ногами и руками.

Выродок, одним словом.

Вздохнув, Кэри показала отражению язык и от зеркала отвернулась.

Шла вторая неделя ее замужества, и Кэри была вынуждена признаться самой себе, что она, наверное, все-таки ужас до чего некрасива. Иначе почему первый жених от нее сбежал, а нынешний, уже не жених, но супруг, всячески сторонится? Еще тогда, в день нелепой ее свадьбы, он одарил Кэри взглядом, в котором смешались раздражение и насмешка. И эта его вежливая холодность…

– Леди, будьте так любезны не мешаться под ногами, – передразнила его Кэри, потянувшись к платью, серому и скучному, как и прочие, перебравшиеся в этот дом из дворца. – И вообще сделайте вид, что вас не существует!

Зануда.

И педант.

Ни разу к завтраку не опоздал. А уж выглядит… костюм на нем, надо признать, хорошо сидит. Галстук всегда завязан идеально. Рубашки белы… тоска смертная.

– Доброе утро, леди. – Кэри застегивала пуговки на лифе. Пуговок было ровным счетом шестьдесят четыре, крохотных, обтянутых серым скользким шелком. И каждая не спешила попасть в петлю, а крючок то и дело соскальзывал. – Погода сегодня отвратительная. Не правда ли? Ах, неправда… солнце…

Солнце и вправду выглянуло, робкое, блеклое, оно пробралось в старый запущенный сад и вычертило белые дорожки на стеклах. Свет разлился по подоконнику, коснулся обоев, некогда нарядных, но ныне выцветших в какой-то сероватый оттенок, словно бы запылившихся.

Комнаты, отведенные Кэри, были велики и унылы.

Старая мебель возглавляемая скрипучим креслом. Широкие его полозья успели оставить след на паркете, и сам он с возрастом побурел, пошел пятнами, а у окна и вовсе поднялся. Паркет натирали мастикой, и он лоснился, но сохранял стойкий аромат старого отсыревшего дерева. Этот запах роднил его с мебелью, вычурной и массивной, чья гобеленовая обивка приобрела неприятный сальный блеск, а золотые нити потускнели. Пожалуй, дом, в котором Кэри выпало жить, был едва ли не старше прежнего и столь же брюзглив, недоволен. Он чувствовал хозяйку и спешил ей жаловаться, но…

Что ей делать с этими жалобами?

Расправив складки на юбке, Кэри вернулась к зеркалу.

Гризетка, ничего другого и не скажешь. И может, конечно, оно и к лучшему, но… кто бы знал, до чего ей скучно замужем!

Часы пробили девять. И Кэри, мазнув пальцами по лакированному их коробу – жуть до чего хотелось внутрь заглянуть, потрогать посеребренные шишечки-грузики и кружевные изящные стрелки, – покинула комнату. В доме царила привычная уже тишина.

– Леди, – камердинер ее супруга, такой же подтянутый и подчеркнуто-равнодушный, словно ухудшенная копия хозяина, ждал у дверей в столовую, – Райгрэ просил передать вам свои извинения. К его величайшему огорчению, дела требуют его настоятельного присутствия вне стен дома…

Кэри вздохнула.

– Он вернется к ужину.

Великолепно. Вернется и по сложившемуся обычаю запрется в мастерской.

А ей что прикажете делать?

Завтракать в одиночестве было тоскливо. И неуютно. Столовая казалась более огромной, чем обычно. Пустой. Необжитой. И еда теряла вкус.

– Терпение, – повторила Кэри, разглядывая собственное отражение в чашке с чаем. – И еще раз терпение. Помни, что терпение – это главная добродетель женщины.

Но Кэри чувствовала, что запасы добродетели в ней подходят к концу. И если она не найдет себе занятие, то…

Она оторвала взгляд от чашки и огляделась.

Вечером, значит, вернется? И если так, то… весь этот огромный пустой дом до самого вечера в полном распоряжении Кэри. Не то чтобы она не успела его осмотреть. Супруг был столь любезен, что устроил небольшую экскурсию, настоятельно порекомендовав не приближаться к мастерской и его личным покоям. Кэри и не собирается. Нужны ей покои… она подозревает, что в доме и без того множество интересных мест.

…Библиотека.

Массивные шкафы, украшенные резьбой, поднимались к самому потолку. В деревянные листья невиданного растения въелась пыль. И само дерево стало липким, неприятным в прикосновении. Портьеры запирали солнечный свет, и книги прочно сжились с царившим здесь полумраком. Кэри трогала твердые корешки, обещая вернуться.

– …Глупая, – Сверр вскарабкался по лестнице, и Кэри, вцепившись в нее, навалилась всем весом. Веса было немного, и лестница угрожающе раскачивалась. А Кэри старалась не думать о том, что будет, если Сверр свалится. Или если их застанут здесь.

Кэри запрещено появляться в библиотеке.

Сверр же повис на самом верху, уцепившись рукой за полку, которая казалась жуть до чего неустойчивой.

– Глупая, – повторил он, – самые интересные книги наверху прячут.

Он вытаскивал одну за другой, раскрывал, перелистывал страницы, нимало не заботясь о том, что руки грязные, и возвращал на место.

– Почему?

– Чтобы мы не добрались.

Сверр нашел то, что хотел, и, сунув тонкую книжку за пазуху, спустился.

– Идем. – Он схватил Кэри за руку.

– Но…

Вдруг их поймают? Или обнаружат пропажу? Если книга интересная, то… стало быть нужна?

– Идем, не здесь такое разглядывать…

…и не в музыкальной комнате.

Все музыкальные комнаты похожи друг на друга.

Ковер. Клавесин. Стулья. Мебель, белая, легкая, и камин облицован мрамором. Тишину нарушает тиканье старых часов. В этом доме часов превеликое множество, точно ее супруг пытается договориться со временем.

Странно как.

…Гостиная и еще одна…

…Гостевые спальни, схожие друг с другом и одинаково заброшенные. В углах пряталась пыль, а под потолком разрасталось кружево паутины.

…Бильярдная и старый стол, затянутый тяжелым зеленым сукном. Он явно нуждался в починке. И Кэри, остановившись перед стойкой, подняла шар из слоновой кости. Вряд ли этой комнатой пользовались часто. А вот отец почти не выходил.

Но в бильярдной детям не место.

– …а вы все-таки доложите, – этот голос заставил Кэри вздрогнуть. В первое мгновение ей почудилось даже, что она ослышалась.

Этому голосу место во снах.

– Давайте, любезный, нечего меня так рассматривать!

Пальцы разжались, и шар из слоновой кости, меченный девяткой, выпал, покатился по полу с глухим неприятным звуком.

– Или хотите, чтобы я сам поднялся?

Нет.

Невозможно.

Если Сверр умер, то…

…Сверр умер, а остальные?

Почему Кэри решила, что и они исчезнут из ее жизни?

Она выдохнула и сжала кулачки.

Исчезнут.

Все изменилось, и… Сверра больше нет, а остальные неопасны. Надо просто набраться смелости и выставить незваного гостя из дома. Сам он не уйдет. И если явился, то встречи не избежать. И Кэри, проведя ладонями по платью – руки все равно дрожали, – велела себе успокоиться.

И про осанку вспомнить.

В конце концов, она здесь хозяйка. Хотя бы формально.

– О, наша мышка Кэри! – Гость раскрыл руки и шагнул навстречу, явно собираясь заключить Кэри в объятия. И на лице дворецкого, весьма пожилого представительного человека, мелькнула тень неудовольствия. Счел ли он, что нежданный визитер имеет право на подобное поведение?

Или Кэри позволила ему думать, что он имеет?

– Добрый день, Ригер, – сказала она, постаравшись, чтобы приветствие это звучало весьма холодно, равнодушно даже. И от объятий ускользнула с привычной легкостью.

– Ты все такая же нелюдимая. Замужество тебя ничуть не изменило.

– Что тебе нужно?

Не слишком вежливо, но Ригер не из тех, кто понимает намеки.

– Да так… проходил мимо… решил заглянуть… поздравить… Брокк дома?

– Занят. Вернется к вечеру.

– Занят? – Ригер приподнял бровь. – Интересно, чем же занят мой старый друг…

Друг?

Невероятно!

– Друг, мышка моя, друг. А ты и не знала. Фредди, будь добр, принеси выпить. Да и проводи нас куда-нибудь, где побеседовать можно.

Фредерик, поджав губы – происходящее ему было явно не по вкусу, – повернулся к гостю спиной.

– Прошу вас, – бросил он.

И Кэри почувствовала себя виноватой, хотя совершенно точно знала, что за ней нет вины!

– Мышка-малышка, не делай такое несчастное личико. Или я заподозрю тебя в том, что ты не рада старому другу. – Ригер сделал очередную попытку приблизиться, но Кэри за последние годы очень хорошо научилась избегать ненужного внимания. – До чего же ты упряма…

Он вздохнул и рассмеялся неприятным дребезжащим смехом. И Кэри передернуло.

Друг.

Не может такого быть… ее муж, конечно, заносчивый и крайне неприятный тип, но что у него общего с Ригером? Он появлялся в том доме, о котором Кэри хотела бы забыть, в дни большой игры, всегда веселый, преисполненный каких-то безумных надежд. Он вытаскивал пачку денег из кармана и, помахав у Кэри перед носом, говорил:

– Поцелуй на счастье, мышка?

Она отворачивалась. Ей хотелось исчезнуть вовсе, спрятаться, и маска не спасала от стыда. Благо ответа от нее не ждали: Сверр запрещал ей разговаривать.

И она не имела ничего против.

Ригер проигрывал. Всегда. Карты его не любили, и он, с каждым проигрышем мрачнея, пил. Пьянел Ригер как-то сразу и вдруг, он с руганью швырял карты Кэри в лицо и, поднявшись на нетвердых ногах, взвизгивал:

– Раздавай нормально!

И отшатывался, схлестнувшись взглядом со Сверром.

Ригер был трусоват.

– К слову, выражаю соболезнования по поводу твоей утраты. – Он оглядел гостиную и поморщился. – Бедновато…

– Что тебе надо?

Он не к Брокку пришел, это Кэри осознала четко.

– Мне… – Ригер сунул большие пальцы под жилетку. Он носил жилеты каких-то невообразимых ярких цветов, и нынешний был желтым, в тонкую лиловую полоску. – Мне не так уж много… жить, Кэри, просто жить. Легко. Весело. Не особо задумываясь о будущем. Это мой братец пусть тратит отведенные ему дни на пустопорожние мечтания.

Ригер прошелся по гостиной и, остановившись у окна, тронул гардины.

– Я же существо легкое… незлобливое, заметь.

Подали чай. И Кэри, сдерживая дрожь в руках, разлила его по чашкам.

Здесь ее дом. Стоит приказать, и Ригера выставят за дверь. Но она молчала.

– Я бы мог припомнить многие обиды…

Он повернулся к ней.

– Разве? – Кэри уклонилась от прикосновения. – Тебя кто-нибудь обижал в доме моего брата?

– Твоего брата… заносчивой скотиной он был, правда? – Ригер принял чашку, поднес к носу и нахмурился. – Я тебе что, девка? Пусть принесут чего покрепче.

А ведь он снова проигрался. Где? Кэри не знала, но… она помнила этот притворно веселый взгляд, за которым проскальзывала злость. И прежде лишь присутствие Сверра мешало этой злости выплеснуться на Кэри. Но Сверра больше нет и…

– Думаю, тебе следует уйти. – Она потянулась к колокольчику, и Ригер отпрянул.

– Стой.

Сверр прав. Он был трусом.

– Я понял, мышка-малышка сама показывает зубки… – Осклабившись, Ригер сел в кресло. – Хочешь меня выставить? Нажаловаться супругу? Знаешь, где он сейчас?

– Где?

Нельзя было спрашивать.

– У любовницы. – Ригер все же пригубил чай и скривился. – Мерзость какая. Это я про чай. Так вот, милая. Твой разлюбезный супруг уже который год содержит одну… девицу… или не девицу? – Он засмеялся своей шутке. – Главное, что ты его, похоже, не интересуешь. Тебе любопытно?

– Ничуть, – почти не солгала Кэри.

А Ригер не поверил. Осклабился, но с места не двинулся.

– Тогда вернемся к вопросу о том, чего же я хочу… я, конечно, объяснил, но мне показалось, что ты, мышка-малышка, не поняла.

Кэри пожала плечами. Она вот хотела, чтобы Ригер ушел. Просто взял и… а лучше, чтобы вовсе исчез. Пусть бы чудо случилось, небольшое такое…

– И поэтому я выражусь проще. Я хочу денег.

– От меня?

– Какая вдруг догадливая мышка. От тебя.

– У меня нет денег.

Ригер перевернул чашку, позволив чаю растечься по светлой гобеленовой ткани.

– Какой я неловкий… у тебя нет, а у твоего мужа есть. И ты попросишь у него.

– Нет.

– Да, Кэри, попросишь. – Разжав пальцы, Ригер позволил чашке упасть. И ногой поддел. – Видишь ли, Кэри, твой супруг очень честолюбив. И очень, как бы это выразиться, чувствителен к скандалам. А какой разразится скандал, если окажется, что хрупкая его супруга… такая юная… такая невинная… – Он подался вперед и наступил на чашку. Фарфор захрустел под подошвой Ригера. – Очаровательная просто девушка… проводила выходные в публичном доме?

– Я…

– Носила маску, на это ума у твоего братца хватало, – согласился Ригер, поворачивая ногу, растирая осколки в пыль. – Но ведь я-то знаю правду. И не только я. Остальные-то куда опасней. Но я готов молчать, Кэри.

– У меня нет денег.

– Попроси.

Отказать. Пусть уходит. Пусть… расскажет всем и вся о том, что Кэри… она ведь не делала ничего дурного… Сверр… он не терпел непослушания.

– Я ведь не так и много хочу…

Чтобы хватило на следующую игру. Но он снова проиграет и вернется.

– Ты хочешь признаться? – Ригер поднялся и дернул за полу жилета, ткань натянулась на круглом его животе. – Плохая мысль, Кэри. Очень плохая… думаешь, твой супруг тебя пожалеет и простит?

Он не похож на того, кто способен простить, не говоря уже о жалости.

– Он возненавидит тебя, мышка. Поэтому, будь добра, к следующей нашей встрече постарайся… подготовиться. Я ведь и вправду много не прошу. Пятьдесят фунтов, Кэри… для начала.

Надолго ли их хватит?

– Не провожай, мышка. Я дорогу знаю. Мне доводилось бывать в этом доме.

Он ушел.

А Кэри, сев на пол, собрала осколки. Фарфора было жаль. И себя тоже.

Когда же все это закончится?

Кэри сжала осколки в кулаке, и боль помогла прийти в чувство.

– Терпение, – повторила она, глядя, как кровь стекает сквозь сжатые пальцы, – главная добродетель женщины.