Текст книги "Механическое сердце. Искры гаснущих жил"

Глава 10

Кейрен из рода Мягкого Олова очнулся с головной болью. Он перевернулся на спину, застонал и, схватившись обеими руками за голову, убедился, что отваливаться она не собирается. Голова на прикосновение отозвалась ударами молота в виски… не молот, просто-напросто собственный пульс.

Пожалуй, давно ему не было так плохо.

С того самого раза, когда он, раскрыв первое свое серьезное дело, решился отметить сие событие в компании сослуживцев, еще надеясь тем самым если не завоевать их расположение, то хотя бы избавиться от настороженности. Отмечать начали в ресторации с шампанского и легкого вина, которое Кейрен счел подходящим для случая, но потом кто-то заказал коньяка… виски… и виски с содовой пьют только франты или вот сосунки… и Кейрен мужественно решился доказать, что он не сосунок…

Потом был джин…

И какая-то едкая жидкость, которую он, захлебываясь, пил из огромной не слишком-то чистой кружки под вопли и улюлюканье.

Танцы на столах.

И пробуждение в заросшей грязью комнатушке, рядом с девицей, один взгляд на которую вызвал приступ рвоты. Кейрен и сейчас вздрогнул, вспомнив блеклое, безбровое, но щедро нарумяненное лицо. И девица, пинком подвинув ржавый таз, буркнула:

– Сюда блюй…

Да, тогда он лишился и бумажника, и колец, за исключением родового перстня. Исчезли ботинки, галстук и пиджак. А домой пришлось добираться закоулками…

Кейрен осторожно открыл глаза, опасаясь, что яркий свет вызовет новый приступ боли.

Свет был слабым, рассеянным и далеким. А потолок низким и почему-то кирпичным. Кейрен повернул голову влево и увидел стену, тоже, к слову, кирпичную, изрядно щербатую, в пятнах плесени. Он потрогал, убеждаясь, что стена ему не мерещится. И руку к носу поднес.

Камень. Известь. И отвратительный запах гнили. Руку Кейрен торопливо вытер о…

Одеяло?

Грязное. Старое.

Откуда взялось?

И вообще, как он оказался в этом месте?

Голова гудела, но…

Склады. Разгрузка. И сорванный вечер. Раздражение. Заброшенный склад, старое здание, свет в которое проникал сквозь провалы в крыше. Коробка, сброшенная в яму с водой. Парень, что остановился, предупредив Кейрена. Погоня. Азарт охоты. Стена границей и свалка. След, не мужской, но женский. Провал. Старые тоннели…

Кейрен догнал беглянку.

Поймал.

Едва не утонул и был спасен. Он помнил затхлый запах воды, которой выпало наглотаться, и решетку под пальцами, и холод, и тепло чужого тела, а потом… потом девчонка его ударила!

Он нащупал на голове шишку. А хорошо приложила, однако. Не поверила, что отпустит? Кейрен и сам не поверил бы, но бить-то зачем?

Он попытался сесть, и попытка удалась, только от резкого движения его едва не стошнило. Но Кейрен стиснул зубы и вцепился в край лавки, на которой лежал. Одеяло съехало, и он понял, что, во-первых, замерз, а во-вторых, его раздели. Благо хоть панталоны оставили. Отчего-то сейчас панталоны были ему особенно дороги.

Кейрен поднялся, обеими руками опираясь на стену. Заставил себя сделать глубокий вдох и выдохнуть, медленно, очищая легкие и приводя сердце к обычному ритму.

Он находился в камере.

В старой тюремной камере. Кейрен даже закрыл глаза, надеясь, что от удара у него в голове помутилось и надо подождать, чтобы галлюцинация исчезла. Но ничего не изменилось. Каменный пол. Древняя лавка, которая держалась на цепях. И цепи эти, вмурованные в стену, были покрыты толстым слоем ржавчины, но крепки. Из пола торчал крюк, а от него отходила еще одна цепь, с кандалами.

Чудесное место.

А решетка хороша… наверняка не на людей рассчитана. Кейрен добрался до нее, и три эти шага дались ему нелегко. Мышцы тянуло, голова раскалывалась, а во рту стоял мерзкий вкус тухлой воды.

Выберется, он эту девицу…

– Слушай, ты б оделся, что ли? – Девица вынырнула из темноты. В руке она держала старую лампу, пламя которой худо-бедно рассеивало темноту. – Замерзнешь ведь.

– Ты… – Кейрен вцепился в прутья и дернул, убеждаясь, что те по-прежнему прочны.

– Я, – без всякого раскаяния призналась девица.

Таннис. Ее зовут Таннис.

Если, конечно, имя настоящее.

– Выпусти.

– И ты меня арестуешь? – усмехнулась она и лампу поставила на пол. Каменный такой пол, в который уходили прутья. Кто бы ни построил это место, но к делу он подошел основательно. – На вот.

Таннис протянула жестяную кружку и, когда Кейрен схватил ее за руку, сказала:

– Не дури. Ключ все равно вон там… – Она указала на противоположную стену, в которой виднелось черное жерло старого камина. – Выпей. Тебе надо согреться.

Ром. Дешевый, который Кейрен не то что пить, нюхать опасался. Но кружку он принял и руку выпустил.

– И я там одежду оставила. – Таннис не спешила отступить от решетки.

О да, жить становится все веселей.

Безразмерный свитер с растянутыми рукавами Кейрен поднимал кончиками пальцев, сама мысль о том, чтобы надеть вот это, вызывала отвращение. Под свитером обнаружились дешевые, не единожды чиненные штаны, каковые побрезговал бы примерить и конюх. И великолепным завершением комплекта стали чужие носки грубой вязки с залатанными пятками. От вещей исходил запах прели, и сами они, как чудилось Кейрену, были скользкими на ощупь.

– Они чистые, – сказала Таннис. – Я стирала.

Да, мыло чувствуется, едкое, щелочное, которым только половые тряпки драить. И ее собственный, несколько резковатый, но все же притягательный аромат.

– Я это не надену.

Он вытер руки о панталоны.

– Дело твое. – Таннис подняла лампу. – Но тогда околеешь.

Она не угрожала, она ставила перед фактом, и, к преогромному сожалению Кейрена, факт был близок к реальности. Он уже околевал. Холод всегда был его врагом, и теперь Кейрен оказался в полной его власти. Он не ощущал ног, и пальцы рук с трудом сгибались, обретя характерный белый цвет. Еще немного, и судорога пойдет…

И, зажмурившись, Кейрен одним глотком осушил содержимое кружки. Нёбо опалило. И пищевод. Желудок, казалось, вовсе расплавился, а внутренности сжались в тугой ком.

Дышать. Через силу, но дышать.

– Рукавом занюхай, – посоветовали ему. – Ну или рукой.

Издевается.

– Послушай, – Таннис стояла у решетки, сунув руки в подмышки, – я понимаю, что тебе здесь непривычно, и вообще… но потерпи день-другой, и я тебя отпущу.

– Бежать думаешь?

– Конечно. А что мне делать остается? Одевайся, не дури.

– Ты… – Дешевый напиток согрел, но Кейрен знал, что тепло это обманчиво, скоро оно схлынет, а холод вернется на прежние позиции. И кажется, выход был один – преодолеть брезгливость.

– Таннис, если забыл.

– Помню.

Это имя, похоже, он до конца своих дней не забудет. Кейрен, мысленно взмолившись о спасении, поднял свитер…

– Ты ведь не понимаешь, что натворила? – Свитер оказался слишком широким, и растянутая горловина съехала на плечо. – Знаешь, кто я?

Конечно, знает. Она ведь не только раздела, но и карманы вычистила.

– Королевская ищейка, – отозвалась Таннис и, окинув его придирчивым взглядом, взялась за ремень. – Которая спит и видит, как меня повязать. – Ремень она расстегнула, стащила и сунула в клетку. – На вот, а то свалятся. Чего ты такой тощий?

Как ни отвратно было осознавать, но девица была права: штаны приходилось поддерживать рукой. И ремень, любезно отданный Таннис, пришелся весьма кстати.

– И в одеяло завернись.

Его похитительница проявляла просто редкостную заботу.

– Если ты меня отпустишь, – Кейрен с трудом управился с широкой неудобной пряжкой, – я буду ходатайствовать, чтобы твою готовность к сотрудничеству приняли во внимание.

Таннис фыркнула:

– И вместо виселицы вкатили пятнашку каторги? Спасибо, господин хороший, я как-нибудь сама, без ход… без этих твоих вывертов.

А вот носки, как выяснилось, были малы. И жесткие, словно не из шерсти, – из проволоки связанные.

– Послушай, – Кейрен постарался подавить раздражение, – мы оба понимаем, что ситуация несколько… нестандартная. Ты не собираешься меня убивать.

– С чего это ты взял?

– С того, что тебе достаточно было бы подождать, пока я сам утону.

Она дернула плечом, не то соглашаясь, не то запирая возражения, буде такие имелись.

– И все это, – он постучал по пруту, – не более чем дань обстоятельствам. Мы оба заложники случая, и нам следует подумать о том, как выбраться из такого непростого положения с наименьшими потерями.

Таннис слушала внимательно, не перебивая.

– Поэтому я предлагаю договориться. Ты отпускаешь меня, а я…

– Забываешь, что вообще меня видел? – Она отхлебнула из фляги и зажмурилась. – Господин хороший, найди себе дуру в другом месте.

– Не забуду. Но помогу.

– Знаешь, – Таннис протянула флягу, – я как-то привыкла помогать себе сама.

И он отчего-то поверил.

А флягу взял. На второй раз ром оказался не таким уж и мерзким, а Кейрен из рода Мягкого Олова с тоской подумал, что все-таки невезучим он уродился.

Некоторое время они просто стояли друг напротив друга.

Таннис разглядывала его, а Кейрен – ее.

– Что это за место?

Сумрак отступил настолько, что у Кейрена получилось разглядеть и противоположную стену с черным зевом дымохода, массивный стул, экзекуторский инструмент самого зловещего вида и шкаф со снятыми дверцами.

– Это? – Таннис вытащила из-под свитера кусок черной ткани, который накинула на волосы. – Арестный дом. Был когда-то…

Довольно давно, если о нем успели забыть, но, к сожалению, не настолько давно, чтобы коррозия разрушила металл.

– Я смотрю, тут внизу много интересного. – Кейрен приложился к фляге, содержимое которой постепенно начинало нравиться.

– Хватает. Ты это… не увлекайся. Нажрешься еще, а мне потом возись.

Кейрен хотел ответить резко, но передумал. И флягу вернул хозяйке.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

Выглядела она старше, но в Нижнем городе стареют быстро. Впрочем, Таннис до старости было далеко. Высокая, пожалуй, слишком высокая для женщины. Да и хрупкости в ней нет. Статная. С идеальной осанкой, а на складах сутулилась… куда эта сутулость сгинула? И держится Таннис безо всякого подобострастия, столь обычного среди людей, но с любопытством, которого не дает себе труда скрывать. Красива? По-своему.

Темные волосы обрезаны коротко, спрятаны под косынкой, но отдельные пряди выбились и падают на лицо. Лоб высокий, покатый. Нос аккуратный с изящно вырезанными ноздрями. Мягкая линия подбородка. Пухлые губы, которые, правда, обветрились…

Да и сама она неухоженная, одичалая.

В штанах, которые как-то совсем уж плотно сидели на ней. Это было одновременно и неприлично, и притягательно.

…снять бы эти штаны и выпороть.

Для начала.

– Не нравлюсь? – хмыкнула Таннис, пряча руки за спину. И свитер, слишком короткий для нее, задрался.

– Пока не решил.

– Да ладно. – Она тряхнула головой, и косынка съехала на плечи. Волосы слегка вились, и Кейрен помнил их запах. Ее запах, своей добычи. – Я тут уйду… – Она замялась. – Лампу оставлю… и тут безопасно. Крысы разве что, но пинка отвесь, и сгинут.

Крысы. Великолепно!

– А подземники сюда не сунутся. Не должны, – чуть менее уверенно добавила Таннис. – Я тебе книжек там положила, если скучно станет.

В компании крыс? Может, она еще попросит и вслух им почитать? А что, времени свободного теперь у Кейрена с избытком…

– Тебе принести чего-нибудь? – Таннис подтянула обвисшие рукава свитера.

Запястья тонкие, смуглые.

– Меня ведь искать станут.

Таннис отмахнулась от предупреждения.

– И найдут.

– Здесь?

– Не важно где. – Кейрен коснулся родового перстня. – Но найдут обязательно, и ты…

– Свалю раньше, чем твои шуганут местных крыс. – Таннис отошла от решетки. – Ну… не скучай, что ли? Я недолго. Так чего тебе принести?

Ванну с горячей водой. Мыло. Щетку, чтобы очиститься от местной грязи. Приличный обед с десертом. Кресло. Камин. Чашечку кофе и бутылку хорошего коньяка, поскольку Кейрен подозревал, что бокала ему будет недостаточно. Утреннюю газету…

– Пилочку для ногтей, – буркнул он, потрогав массивный прут.

– Пилочки нет, – совершенно серьезным тоном отозвалась Таннис. – Но могу приволочь рашпиль. Рашпилем сподручней будет.

Великолепно. У нее еще и чувство юмора имеется.

Кейрен ничего не ответил, забравшись на лавку, он натянул одеяло, которое помимо того, что пахло преомерзительно, оказалось дырявым, а хуже того – тонким. Лежать было невозможно. Сидеть тоже. И Кейрен завернулся в одеяло, стараясь не думать о том, как и кем оно использовалось прежде, расхаживал по камере. Она была невелика. Пять на пять шагов. Три стены, одна решетка. Дверь, обмотанная цепью, и массивный замок.

Лежанка.

Дыра в полу весьма характерного вида.

– Невероятно. – Кейрен остановился у двери и поскреб цепь. Ржавчина ее покрывала, но слой ее был тонок, вряд ли следовало ожидать, что цепь рассыплется от прикосновения. Она и рывок выдержала. И удар иной его ипостаси, слишком слабой, чтобы причинить хоть сколь бы то значимый вред.

Вот у братьев, пожалуй, получилось бы… часа этак через два.

Он попробовал грызть прутья, скорее из интереса, нежели и вправду надеясь выбраться. На языке остался премерзкий вкус металла, который Кейрен, вернувшись в прежний облик – сохранять иной оказалось труднее обычного, – смыл ромом.

– Невероятно, – повторил он, утыкаясь в прут головой.

Замок Кейрен попробовал расковырять, однако, не имея иного инструмента, нежели собственные пальцы, вынужден был признать поражение. Выбраться из камеры у него не выйдет.

– Проклятье!

В этом месте, чем бы оно ни было, голос его звучал сипло, жалко. И Кейрен, вернувшись на лежанку, забрался под одеяло. Хотелось верить, что за древностью лет клопы, без сомнения в нем некогда обитавшие, перемерли с голода. И стоило подумать о них, как спина тотчас зачесалась. И рука. И живот.

Он выберется. Всенепременно выберется. И девицу эту вытащит… чего бы это ни стоило.

Вытащит.

Сдерет с нее штаны и выпорет… наверное.

Через решетку, волоча розовый хвост по камню, перебралась крыса. Крупная такая крыса, наглая.

– Вон пошла.

Она дернула ухом и не подумав следовать приказу. Напротив, крыса подобралась поближе и, усевшись на толстый зад, уставилась на Кейрена бусинами глаз. Крысиные усы подрагивали, а кончик носа шевелился.

– Читать тебе вслух не стану, – предупредил он, подбирая с пола растрепанный томик. Страницы его успели разбухнуть, пожелтеть и местами слиплись. А в довершение всего книги, оставленные Таннис, оказались препошлейшими сентиментальными романами. Застонав, Кейрен стукнулся затылком о стену. Будь он человеком, всерьез задумался бы о том, где и когда успел настолько нагрешить?

Время шло.

Здесь оно отмерялось не минутами – часов Кейрена лишили, как и прочего имущества, включая бумажник, – но каплями сгоревшего масла. Дотянувшись до лампы, Кейрен подвинул ее вплотную к решетке и над стеклянным колпаком, изрядно опаленным с внутренней стороны, грел руки.

– И где ее носит? – поинтересовался он у крысы, которая не думала уходить. – Давно уже пора вернуться… нет, ты не подумай, что я боюсь…

…скорее разумно опасается. А вдруг девица и вправду в бега ударилась?

– Меня найдут. В управлении хорошие нюхачи… а если отец подключит свои связи, то…

Крыса почесала за ухом.

Да, верно. Найдут. И до конца дней своих Кейрен обречен слышать насмешки. Если сослуживцы и промолчат, что вряд ли, то уж братья повеселятся от души.

– Но лучше, если я выберусь сам.

И не с пустыми руками. Правда, в данный момент руки эти были целы единственно благодаря свету старой лампы. И когда масло закончится, Кейрен начнет замерзать всерьез.

Околеть не околеет, но удовольствия мало.

– Если подойти к ситуации с точки зрения разума…

Промерзший разум отказывался служить и настоятельно требовал развести на оставленных книгах костер. Останавливало лишь то, что бумага долго гореть не будет и сколь бы то ни было серьезного тепла не даст. Да и мало ли… вдруг пригодятся.

– С точки зрения разума… девица может оказаться полезна. Так?

Крыса не ответила.

Она вдруг исчезла. Куда и как? Кейрен не заметил и, дотянувшись до винта, прикрутил фитиль. И под стеклянным колпаком остался крохотный язычок пламени…

…истинное обитало в стеклянных колбах, пронумерованных, сложенных в сейфовой комнате.

Недостача не обнаружена, но тот, кто затеял игру, не настолько глуп, чтобы тревожить склады.

– Девушка – сама по себе след. – Кейрен поднялся и прошелся вдоль решетки. Глаза постепенно привыкали к темноте. – Она исполнитель, не более того.

Он сгибал и разгибал пальцы, разгоняя кровь. Остановившись в углу, из которого просматривался допросный стул, Кейрен несколько раз подпрыгнул и помахал руками в воздухе, стараясь не думать, до чего глупо он выглядит.

– Исполнитель, – с куда большей уверенностью произнес он. Прежде Кейрену не случалось разговаривать вслух, но само это место, мрачное, давящее, несмотря на немалые размеры – голос его порождал эхо, – побуждало к беседе. Пусть и без собеседника. – И не профессиональный. Профессионал бы не отступил… почему она развернулась? Она ведь явно направлялась к складу. Испугалась, что охрана засечет? Или…

Крохотное пятно света лежало на камнях, белая тень среди черных.

– Или не захотела связываться с кровью?

Ей не доводилось убивать.

Это очевидно.

– И надо сказать, хоть в чем-то мне повезло.

Сунув руки под мышки, Кейрен медленно присел и еще медленней поднялся. Упражнение он повторил несколько раз, чувствуя, как начинают гудеть от напряжения закоченевшие мышцы.

– Будь на ее месте кто-то другой…

Кейрен высоко поднял левую ногу, согнув ее в колене, а потом повторил то же с правой. Следовало признать, что, будь на месте Таннис человек постарше, опытней, он не стал бы вытаскивать Кейрена. Если подумать, это ведь даже не убийство. И с практической точки зрения, мертвый, он причинит меньше неудобств, нежели живой.

– Но почему тогда она вообще полезла на склады именно этой ночью? – Кейрен задал вопрос самому себе и себе же ответил: – Потому что ее отправили. Цель выбрана не случайно.

«Леди Дантон» и течь, которая мешает продолжить путь.

Перегруженные склады Нового порта и старая пристань как запасной, не самый лучший, но наиболее удобный вариант. Нижний город и двенадцать часов на берегу.

Секретность.

Утечка.

Бомба.

Звено к звену выстраивали цепь.

Взрыв, который сметает старые склады вместе с грузом и охраной.

Исполнитель и…

…виновный.

– Проклятье! – Кейрен уперся ладонями в ржавые прутья и рванул. Прутья не пошевелились. Цепь за прошедший час не успела проржаветь настолько, чтобы рассыпаться прахом. А замок и вовсе выглядел надежней прежнего.

И Кейрен, дернув его, плюнул.

Девчонка вряд ли сама понимает, во что ввязалась. Ее сдадут, чтобы успокоить общественность и полицию, но не живой. Живая, она слишком много знает и вряд ли станет молчать. А следовательно, где-то там, наверху, бестолковую девицу поджидал кто-то, кого она считала своим.

И в подтверждение слов потолок содрогнулся, обрушив на Кейрена дождь из щебенки. Там, наверху, в городе, который уже мыслился далеким, снова произошел взрыв.

Глава 11

В город Таннис выбралась коротким путем и, поднявшись с колен, кое-как отряхнулась. Светало. Свежий ветерок растрепал волосы, пробрался под влажный свитер, вытянул остатки тепла. Ну хоть дождя нет, все радость.

А тихо. Спокойно. Пустырь. Старая пожарная колокольня, уже полсотни лет как заброшенная. По странной прихоти судьбы разрушена она была пожаром. Огонь сожрал деревянные перекрытия, обрушил крышу, но оставил стены. И каждый год из диких местных мальчишек находился тот, кто забирался на самый верх колокольни…

У Таннис когда-то тоже получилось. Она до сих пор помнит и скользкие шатающиеся камни под руками, и страх, когда пальцы того и гляди соскользнут, землю, которая казалась такой далекой, пацанов, что свистели и кричали, подбадривая. А главное – вершину и ветер с реки, седой туман, растянувшийся вдоль берега этаким покрывалом, холод и жар. Ощущение небывалой, неодолимой высоты… разве может быть в жизни что– то лучше?

Тряхнув головой, Таннис велела себе думать о будущем. Например, о том, что соврать мамаше…

К дому она вышла, когда раздался второй гудок, на сей раз донесся он от заводских ворот. И значит, на смену свою Таннис опоздала. Она поморщилась, представив, что ей предстоит выслушать от старшего по цеху, но тут же рассмеялась: не предстоит!

Все закончилось!

И ранние подъемы, особенно тяжелые зимой, когда за окном темень, а на подоконнике – ледяная шуба. Мамашино брюзжание, что Таннис вновь тратит свечи попусту. И отсыревший за ночь, холодный хлеб, который приходится запивать холодной же водой.

Горячее будет вечером.

Дорога. Толпа у заводских ворот. Сонная охрана. И крысеныш Тейлор, что вьется, щиплет за задницу да томно закатывает глаза, намекая, что, будь Таннис посговорчивей, нашел бы для нее работенку иную, чистую. Не будет его, и тайной мечты свернуть уродцу нос, и отупляющей выматывающей работы, когда к концу смены остается одно-единственное желание – доползти до постели…

Таннис подставила лицо солнцу. Все переменится. Сегодня она соберет вещички… или даже собирать не станет, купит себе новые, поприличней. Попрощается с мамашей, которая, конечно, станет орать, а потом сядет рядом, обнимет и заплачет… что ей сказать?

Что любовник Таннис уезжает и с собой зовет.

Обещает устроить.

И денег дал. Да, мамаша увидит деньги и поверит в то, что этот ее любовник – человек порядочный. Правда, потом к ней явится Кейрен со своими вопросами, но… мамаша же не виновата, не знала она ничего про то, во что Таннис ввязалась, а значит, ничего ей не грозит.

…да и она сама уедет.

Таннис соврет про того же любовника, который и о мамаше позаботился.

Выстраивая мысленно будущую свою жизнь, легкую, безмятежную, она добралась до дома и с легкостью взбежала по лестнице. Дверь была открыта.

– Явилась! – Мамаша встала на пороге, уперев кулаки в бока. – И ночи не прошло! Где шлялась?

Она хлестанула тем же вчерашним полотенцем по лицу, но Таннис успела руку подставить.

– Ма, прекрати, – укоряюще сказала Таннис и на всякий случай отступила в коридор.

– Прекратить?

Захлопали двери, и раздался полусонный голос Стеллы:

– Заткнитесь обе! Задолбали!

Небось только-только явилась со своей смены. Работала Стелла отнюдь не на заводе, но, по ее же словам, за ночь выматывалась немерено. Молодая была, хорошенькая, и клиент шел охотно…

– Сама заткнись, шалава! – взвизгнула мамаша, но тотчас вспомнила, кто истинный виновник гнева. – И ты шалава! Вырастила дочку на свою голову! Где была?

– У любовника, – огрызнулась Таннис и, сунув руку под ремень, вытащила загодя припрятанную купюру. Благо та уже успела подсохнуть. – Вот.

Мамаша посмотрела на купюру, и на Таннис, и снова на купюру.

– Это чтоб одежду себе прикупила.

– К Шейсе не ходи! – тотчас отозвалась Стелла. – У нее все тряпье с душком. Лучше заглянь на Нарочный переулок, там новую открыли…

– И у Шейсе вещички неплохие. – Жадность пересилила гнев, и мамаша схватила купюру, потерла, проверяя, настоящая ли, а удостоверившись, что ассигнация не поддельная, спрятала у себя на груди. – На Нарочном небось цены…

– Так хорошее тряпье денег стоит, – возразила Стелла.

Таннис не стала слушать дальше, проскользнув мимо мамаши, она заглянула к отцу – спал, похрапывая во сне, нырнула за ширму и с огромным удовольствием стянула наконец свитер. Раздевалась Таннис быстро и, вытащив из старого шкафчика полотенце, намочила его и кое-как обтерлась.

В ее доме будет ванна, огромная, на золоченых лапах… ну или на медных, главное, что эту ванну наполнять станет горячая вода…

По коже побежали мурашки, и Таннис торопливо оделась.

– Куда? – Мамаша, которая уже успела поссориться со Стеллой, заслонила путь.

– Надо кое-что глянуть, ма. – Таннис наклонилась и поцеловала мать в седую макушку. – Я скоро. Туда и назад… пяти минут не пройдет. А ты вещи пока собери. Уходить надо.

– Чего?

Мамаша вцепилась в рукав, и Таннис не без труда разжала пальцы.

– Вернусь и расскажу. Собирайся… я быстро.

– Беги уж… хлеба купи!

Купит. И хлеба. И сыра. И кусок мяса, чтоб не остаточный, с синеватым, отертым масляной тряпицей краем, но свежий. И еще конфет, которые в заводскую лавку завозят изредка. Таннис помнит вкус шоколада… И, не удержавшись, она прямо на месте развернула папиросную бумагу, перевязанную ленточкой.

Лавочник лишь хмыкнул и взгляда не отвел, в котором читалось удивление: откуда ж деньги появились? Наверняка к вечеру уже разлетятся по Нижнему городу самые невообразимые слухи.

А и плевать.

Ее здесь не будет.

И Таннис отломила кусочек темной, с белым налетом, плитки. Медленно вдохнула пряновато-сладкий запах ее…

– Мамаша-то знает, на что тратишься? – поинтересовался лавочник, переставляя коробки с яичным порошком.

– Отвали.

Таннис положила шоколад на язык и зажмурилась, наслаждаясь моментом. Сладкий. И горьковатый самую малость. И все равно сладкий, тающий, обволакивающий нёбо. Просто чудо…

– Ох и бедовая ты девка… пороть тебя и пороть.

Поздно. Завтра Таннис уедет.

Завернув остатки шоколада, она спрятала плитку под рубаху и вспомнила вдруг о пленнике.

– Дядька Фред, а зубного порошка кинь. И щетку какую получше… и… мыла, да.

Он бухнул на прилавок серый кусок, но Таннис покачала головой.

– Нет, мне мягкого…

…Не хватало, чтоб у Кейрена шкура с непривычки облезла. Он и так на нее разобиженный.

– С розами или лилиями? – Фредди выложил два куска, и каждый был завернут в тонкую бумагу. – Только гляди, дорого станет.

Таннис понюхала и тот и другой, оба пахли хорошо, крепко. Взяла наугад, а не понравится, пусть грязным сидит. От грязи, чай, еще никто не помирал.

– И бритву!

Лавочник нахмурился, а в глазах Таннис уловила этакий подозрительный блеск.

– Отцу подарок сделать хочу. – И, покосившись на мыло, добавила: – И мамаше.

– А… ну тогда вот.

Бритва была хорошей, с резной деревянной рукоятью и тонким клинком с острою кромкой. Правда, о бритве Кейрен не просил, но пусть будет подарок. Тем более что деньги-то его… ничего, не обеднеет.

Таннис решительно наступила совести ногой на горло.

Подхватив сумку с покупками, она вышла из лавки. А распогодилось-то! Ветерок, который с реки, даже теплый, ластится, что кошка. И Таннис остановилась, вдохнула глубоко, наслаждаясь таким чудесным днем, с которого начинается ее свобода…

Громовой раскат удивил.

Небо ясное, но… порыв ветра ударил Таннис, опрокидывая на стену лавки. Удар был силен, сумка вывалилась из рук, Таннис же сползла на землю. Задрожали и брызнули стекла в оправе старых рам, и древний флюгер сорвало с крыши.

Воцарилась тишина, тяжелая, ватная, но длилась она недолго. Где-то далеко ударил пожарный колокол. И Таннис затрясла головой, пытаясь избавиться от голоса его. А колокол все гудел, уже не вдали, но в голове Таннис. Зажав виски ладонями, она стояла, согнувшись, а камень под ногами расцветал красными звездочками. Одна, другая, третья… откуда?

Из носу.

Что случилось?

Случилось.

Вставать надо. Нос вытереть. Стряхнуть этот неотвязный колокольный гул. Фредди, выбежав из лавки, рот раскрывает. Он похож на старого карпа, губы толстые, хлопают-хлопают, а ни словечка не слыхать. И Таннис кивает, просто на всякий случай. Он же, подскочив, хватает Таннис за локоть и разворачивает.

За черной чередой домов бушует пламя.

Колокол…

Фредди же, руку выпустив, спешно запирает лавку.

Пожар?

Нет, понимание приходит внезапно.

Взрыв. Алый шар истинного пламени, который распустился…

Таннис, зачем-то подхватив сумку – и бритву, выпавшую из нее подобрала, сунула в рукав, – спешит. Каждый шаг отдается в голове мучительной болью, и кровь из носу вновь пошла, но это больше не имело значения.

Ее дом… ее дома больше нет. Груда камней осталась, на которой ярилось пламя. Оно, поднявшееся до самого неба, опадало алыми лентами, тянулось к соседним домам, опаленным, с выбитыми окнами. Кто-то кричал, громко, тонко. И Таннис вдруг поняла, что кричит именно она.

Ее не слышали.

Да и как различить один голос среди многих.

Она рванулась было через толпу, которую теснил и огонь, и пожарные, но была остановлена.

– Таннис, – Томас схватил ее за плечи и встряхнул, – успокойся.

Соседний дом посыпался, словно сделанный не из камня – из песка, он оседал медленно, заваливаясь на угол. И Таннис вдруг вспомнила ту, сгоревшую, колокольню.

– Идем.

Она стояла, глядя, как течет камень, не способная сдержать слез.

– Пойдем, Таннис. – Томас забрал сумку и, не столько поддерживая, сколько вцепившись в ее плечо, потянул за собой. – Пойдем, им ничем не поможешь, а тебе маячить опасно. Давай, давай… вот так, милая…

Таннис позволила себя увести. Перед глазами ее еще плясало пламя, то поднимаясь, то опадая, живое, оно догрызало остатки каменной своей добычи.

– Твои? – с сочувствием поинтересовался Томас.

– Дома. – Таннис ответила, понимая, что и вправду дома. Мамаша, ожидавшая возвращения Таннис… и отец… он спал, и если так, то ничего не почувствовал? И мамаша тоже… взрыв – это быстро.

Хорошо бы, если бы быстро.

И чтобы без боли.

Слезы потекли по щекам, и Таннис торопливо смахнула их рукавом. Надо вернуться. Пусть бы и родители мертвы, но… но Таннис должна узнать, что произошло.

Она остановилась.

Взрыв. Бомба.

Откуда?

Стеклянная колба, старые разобранные часы и Патрик, который с наслаждением ковыряется в деталях. На лице его застыла улыбка, а пальцы двигаются так быстро, что кажется, будто Патрик не бомбу собирает, но плетет причудливое железное кружево.

Ящик.

И Грент, снявший перчатки.

– Таннис, надо уходить. – Томас потянул ее в переулок, но Таннис сбросила руку.

Пустая хижина… тебе сообщат… переезд…

И холод в глазах.

– Не дури, тебя ищут. – Томас злился.

У него узкое лицо с массивным крючковатым носом и подбородком скошенным, отчего казалось, будто лицо это плавно переходит в шею. На ней же выступал острый кадык. И сейчас он дергался быстро, судорожно.

Томас боялся?

– Кто ищет?

Откуда он взялся возле дома Таннис? Он живет на другом конце Уайтчепела, за старой церковью Покрова Господня… Случайно? Утром рабочего дня?

– Полиция. – Томас вдруг успокоился и, сунув руку за пазуху, вытащил мятую листовку. – Вот.

Желтоватая бумага и дрянная печать.

…разыскивается…

Она, Таннис, разыскивается?

– Грент принес. Со станка снял, а к полудню по городу разнесут, если уже… – Томас оглянулся и вновь вцепился в руку. – Он велел тебя спрятать.

Грент?

И спрятать ли?

Таннис мяла лист в руках. Описание, конечно, примерное весьма, но портрет… кто-то очень хорошо поработал с полицейским художником. Кто-то, кто знаком с Таннис…

Но когда успел?

Вчера.

Взрыв ведь случился и… случайный свидетель, который якобы видел… и дальше просто.

– Это ты принес бомбу? – Таннис сложила лист вчетверо и сунула в рукав, из которого едва не вывалилась бритва.

– Чего?

Побелел. Томас никогда-то не умел держаться. И сейчас заозирался, а взгляд сделался колючим. Он, конечно, он… поднялся к Таннис, спросил у мамаши… а та сказала небось, что Таннис вышла, но вот-вот вернется. И Томас оставил ящик.