Текст книги "Восточный деспотизм. Сравнительное исследование тотальной власти"

Карл Август Виттфогель
Восточный деспотизм. Сравнительное исследование тотальной власти

KARL AUGUST WITTFOGEL

Doriental Despotism

A COMPARATIVE STUDY OF TOTAL POWER

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2022

© Художественное оформление,

ЗАО «Центрполиграф», 2022

Предисловие

Данное исследование освещает два аспекта восточного деспотизма: не западную, полууправляемую систему власти и коммунистический тоталитаризм как безраздельно административный и гораздо более деспотичный вариант этой системы.

Третий аспект, который изучен гораздо слабее, но значительно сильнее влияет на результат, заключается в использовании крупных структурных концепций, которые помогают выявить образцы социальной структуры, а также перемен в обществе.

Впрочем, этот метод совсем не нов, его использовали еще Аристотель, Макиавелли и физиократы. Он позволил получить впечатляющие результаты, когда Адам Смит и его последователи создали систему экономики, в которой устройство ремесленной мастерской и рынка рассматривалось в контексте всеобщей экономики и социального порядка.

За этим последовали годы забвения. Но в наши дни этот метод снова оказался востребованным. Для понимания современной национальной и международной экономики необходимы всеобъемлющие аналитические инструменты. Без них не обойтись и в том случае, если мы хотим составить себе правильное представление о сложных операциях коммунистического мира. Сейчас экономисты заговорили о новом типе экономики – макроэкономике. А социальные ученые, представляющие другие научные дисциплины, не меньше экономистов заинтересованы в использовании методов исследования, которые можно назвать макроаналитическими.

Макроэкономический метод обещает стать самым многообещающим инструментом познания в эпоху нынешнего интеллектуального кризиса. Но он поможет нам только в том случае, если мы подвергнем эмпирическую реальность исследованию во всей ее геоисторической полноте и к тому же включим в арсенал наших средств крупные проверенные концепции наших интеллектуальных предшественников. Попытки объяснить такие явления коммунистического тоталитаризма, как коллективное лидерство и самодержавие, экономика мощи и экономика выживания, самовоспроизводство и самоуничтожение, принесут больше вреда, чем пользы, если мы будем опираться в основном на опыт многоядерных обществ и оставим без внимания единственный прецедент длительного существования тотальной власти – восточный деспотизм. Попытки объяснить аграрные кризисы в СССР и коммунистическом Китае вряд ли будут успешными, если мы будем рассматривать советское сельское хозяйство с позиций американского, а китайское сельское хозяйство – с позиций советского. Такие попытки являются макроаналитическими по своим намерениям, но мезоаналитическими по сути. Обобщения в этом случае делаются на основе ограниченной и неадекватной эмпирической базы.

Настоящий же макроаналитик займется тщательным изучением теоретического наследия в этой области, точно так же, как это делает инженер, стремящийся использовать все креативные возможности, предоставляющиеся ему на земле, на дне океана и в космосе. Ученый, который полагает, что должен изобретать новые методы исследования, может войти в ситуацию, которую необходимо изучить с пустыми мозгами, – и выйдет из нее с такими же. Если же правильно распорядиться данными, которые у нас уже имеются, то потенциал крупной концепции окажется поистине гигантским. Опираясь на идеи и опыт прошлого, мы получим все шансы развить их с помощью новых эмпирических данных, которые, скорее всего, нам откроются.

Макроаналитические принципы руководили мной, когда в начале тридцатых годов я попытался выявить особенности китайской экономики, являющейся частью особого китайского (и «азиатского») общества. Они руководили мной и тогда, когда в начале сороковых годов я надеялся установить, чем отличались китайские завоевательные династии от обычных. Я руководствовался этими принципами и в ту пору, кода пытался выявить различия между восточным деспотизмом, многоядерными обществами Запада (и Японии) и коммунистическим, а также фашистским тоталитаризмом. Те же самые принципы продолжали руководить мной и в то время, когда я занялся сравнительным исследованием тотальной и тоталитарной власти в наши дни.

Исследование природы бюрократического тоталитаризма по определению должно было столкнуться с серьезными препятствиями. Среди тех, кто помог мне их преодолеть, я хочу особо отметить Джорджа И. Тейлора, директора Института Дальнего Востока и России при Вашингтонском университете, который никогда не сомневался в необходимости моего труда и поддержал меня, когда уверенность в том, что я смогу его завершить, меня покинула. Моя жена и ближайший сотрудник Эстер Голдфренк помогала мне искать научную истину и бороться за человеческие ценности.

Именно вера в эти ценности и привела меня в гитлеровский концлагерь. Мои последние мысли обращаются к тем, кто, подобно мне, сумел пережить этот ад тотального террора. Среди них были и такие люди, которые надеялись, что придет время, когда из заключенных и жертв они превратятся в охранников и хозяев режима. Эти люди возмущались, но не тоталитарными средствами принуждения, а тем, что они сами подвергались воздействию этих страшных средств.

Другие люди реагировали по-иному. Они просили меня, что, если мне когда-нибудь представится такая возможность, объяснить всем, кто согласится меня выслушать, что тоталитарное правление в любой форме совершенно бесчеловечно. И в течение многих лет эти просьбы вдохновляли меня на исследование, которое поможет людям лучше понять природу тоталитарной власти.

Карл А. Виттфогель

Введение

1

Когда в XVI и XVII веках, как следствие коммерческой промышленной революции, европейская торговля и власть дошли до самых отдаленных уголков земного шара, несколько проницательных западных ученых и путешественников сделали интеллектуальное открытие, не уступающее по значимости великим географическим открытиям того же периода. Сравнивая цивилизации Ближнего Востока, Индии и Китая, они обнаружили сочетание черт, которых не было ни в классической Античности, ни в средневековой и современной Европе. И тогда классические экономисты заговорили о специфическом восточном или азиатском обществе.

Общей чертой всех восточных обществ является деспотическая мощь их политической власти. Конечно же, тиранические правительства существовали и в Европе, а рост капиталистического порядка совпал с появлением абсолютистских государств, однако наблюдатели, обладавшие критическим складом ума, отмечали, что восточный абсолютизм был, несомненно, более всеобъемлющим и более деспотичным, чем западный. Они назвали восточный деспотизм самой тяжелой формой тоталитарной власти.

Люди, занимавшиеся изучением методов управления, вслед за Монтескье, обращали внимание на то, как восточный деспотизм влиял на жизнь людей, а ученые, исследовавшие экономику, делали упор на его специфические черты, которые проявлялись в делах управления собственностью. Классических экономистов в особенности поражали крупные водные проекты, связанные с ирригацией и способами связи. И они отмечали, что практически повсюду на Востоке правительство было крупнейшим землевладельцем в своей стране.

Эти очень ценные замечания могли бы стать отправным пунктом для систематического и сравнительного исследования тоталитарной власти. Но такого исследования проведено не было. Почему? Само по себе нежелание ученых, занимавшихся исследованием социальной жизни, было очень странным. Но их можно легко понять, если рассмотреть изменения, которые произошли в XIX веке в общих обстоятельствах западной жизни. Когда Бернье описывал свое пребывание на Ближнем Востоке и в Индии Великих Моголов и когда Монтескье писал свой «Дух законов», в Европе господствовал абсолютизм. Но к середине XIX века почти во всех промышленно развитых странах появились репрезентативные правительства. И в ту пору социальная наука обратилась к изучению тех проблем, которые казались ученым более серьезными.

2

Счастливый век. Счастливый, несмотря на все те страдания, которые распространение промышленности принесло тем массам мужчин и женщин, которые не принадлежали к привилегированным классам. Потрясенный их ужасной жизнью, Джон Стюарт Милль в 1852 году заявил, что «ограничения, накладываемые коммунизмом, можно считать свободой по сравнению с современным положением большей части человеческой расы». Тем не менее он заявлял, что современная промышленность, основанная на системе частной собственности, сумеет удовлетворить запросы человечества, не перемолов его при этом в «покорную массу», которая будет мыслить и действовать по единому образцу.

Это было счастливое время. Его дети, критикующие всех и вся, могли бороться с проявлениями деспотизма привилегий и власти, поскольку им не пришлось жить в годы «всеобщего рабства». И образ абсолютной власти был от них столь далек, что они не испытывали никакой потребности его изучать.

Некоторые ученые, вроде Макса Вебера, исследовали, но не слишком старательно, некоторые основные аспекты восточного способа управления и восточной бюрократии. Но в целом замечание, сделанное Бери в конце периода либерализма, соответствовало истине: изучением особенностей абсолютизма с помощью сравнительного и детального анализа не занимался практически никто.

Счастливое время, полное оптимизма, веры в то, что восходящее солнце цивилизации рассеет последние проявления деспотизма, которые закрывали человечеству путь к прогрессу.

3

Однако яркий полдень не оправдал обещаний утренней зари. Политические и социальные потрясения, значительно превосходившие по силе те, которые случались в колыбели современной науки, заставили людей понять, что их завоевания вовсе не стабильны и могут быть с легкостью разрушены. Тоталитаризм, вместо того чтобы послушно улетучиться, распространялся, словно опасное и агрессивное заболевание. Именно это заставило человечество вспомнить о своем прошлом опыте – самых крайних формах «деспотического» правления. Именно это и позволило провести новый, более глубокий анализ восточного, или, как я предпочитаю его называть, гидравлического общества.

4

В течение трех десятилетий я изучал институт восточного деспотизма и довольно долго именовал его восточным обществом. Но чем дальше я продвигался в своей работе, тем сильнее понимал, что надо присвоить этому явлению новое название. Я стал называть крестьянскую экономику, которая удовлетворялась незначительными ирригационными сооружениями, гидроагрикультурой, а ту, что включала крупномасштабные работы, управляемые правительством, а также борьбу с наводнениями, гидравлическим (ирригационным) сельским хозяйством. Вскоре я пришел к заключению, что определения «гидравлическое общество» и «гидравлическая цивилизация» лучше отражают особенности порядка, который я исследовал. Новое название, которое делает основной упор на человеческие усилия, а не на географию, ничуть не хуже терминов «индустриальное общество» и «феодальное общество». К тому же оно помогает включить в наше исследование более развитые аграрные цивилизации Америки, существовавшие до Колумба, а также их гидравлические параллели в Восточной Африке и на островах Тихого океана, особенно на Гавайях. Подчеркивая ведущую роль правительства, термин «гидравлический», как я его определяю, привлекает внимание к управленческому и бюрократическому характеру этих цивилизаций.

5

Настоящая книга выходит далеко за рамки предыдущих исследований восточного общества. Ниже я попытаюсь дать систематическое описание гидравлического ответа в аридных, полуаридных (засушливых) и, особенно, влажных регионах. Я также намереваюсь продемонстрировать, как основные аспекты гидравлического общества сплетаются в энергично функционирующую систему.

Эти системы включают в себя геоинституционные узлы, которые похожи на индустриальное общество. Центральные области оказывают решающее влияние на условия, существующие в крупных промежуточных и периферийных областях. Во многих случаях эти периферийные области политически связаны с центральными, но могут существовать и самостоятельно. Впрочем, организационные и стяжательские институты агродеспотических стран могут существовать и без гидравлических институтов, которые, если судить по имеющимся у нас данным, отвечают за возникновение всех исторически значимых зон аграрного деспотизма. Понимание связей, существующих между центром и периферией гидравлического общества (на эту особенность первые его исследователи не обращали практически никакого внимания), жизненно необходимо для постижения истории Западной Римской империи, поздней Византии, цивилизации индейцев майя, а также царской России, возникшей после монгольского владычества.

Говоря о частной собственности, надо отметить, что первых институционалистов вполне удовлетворяли заявления о том, что восточное государство контролирует стратегически значимые средства производства и, что важнее всего, земли, пригодные для обработки. Но реальная ситуация гораздо сложнее и, с точки зрения общественного лидерства, гораздо более тревожащая. История показывает, что во многих гидравлических сообществах существовала очень крупная активная (продуктивная) частная собственность; но она также показывает, что это не создавало угрозы для деспотичных режимов, поскольку владельцы этой собственности не были организованы и отличались политической импотенцией.

О частной собственности в целом было сказано слишком много, но слишком мало о сильной и слабой собственности, а также об условиях, порождающих обе эти формы. Анализ разных форм частной собственности в гидравлическом обществе помогает определить границы небюрократической (и бюрократической) частной собственности в странах восточного деспотизма. Его результаты противоречат вере в то, что всякая форма государственного благотворительного планирования способствует доминированию частной собственности. А это условие у современных социологов вызывает сильное отвращение.

Но ведь существует еще и проблема классов. Ричард Джонс и Джон Стюарт Милль утверждали, что в восточном обществе чиновники имели такие же крупные доходы и капиталы, как и владельцы частной собственности на землю в странах Запада и капиталисты. И они были правы. Но эти ученые высказали свои замечания как бы между прочим, без указания на то, что управленческие бюрократы в агродеспотических странах принадлежали к правящему классу. Поэтому они не подвергают сомнению принятую всеми концепцию класса, главным критерием которой является разнообразие видов (активной) частной собственности.

Данное исследование анализирует образцы классов, лидерам которого, а вовсе не частным собственникам и предпринимателям, принадлежит власть в деспотическом государстве. Эта процедура, помимо определения состава правящего класса, помогает нам понять такие явления, как землевладение, капитализм, дворянство и гильдия. Она объясняет, почему в гидравлическом обществе существует бюрократическое землевладение, бюрократический капитализм и бюрократические помещики. Она объясняет, почему в таких обществах профессиональные организации, хотя и имевшие некоторые общие черты с гильдиями средневековой Европы, с социальной точки зрения были на них совсем не похожи. Это также объясняет, почему в таких обществах всегда господствует самодержавное правление. И хотя закон об уменьшении доходов управленческого аппарата определяет нижний предел бюрократической пирамиды, характер ее вершины определяется кумулятивной тенденцией к неограниченной власти.

6

Человек, проповедующий новые научные идеи, неизбежно вынужден отвергать старые, но ему не избежать критики со стороны тех, кто их придерживается. И нередко это противопоставление проливает новый свет на всю проблему. Так случилось и с теорией восточного (или гидравлического) общества.

Читатель не будет удивлен, узнав, что эта теория вызвала жестокую критику со стороны новой тотальной управленческой бюрократии, которая, называя себя коммунистической, контролировала значительную часть мирового населения. Советские идеологи, которые в 1931 году объявили концепцию восточного общества и «функциональной» правящей бюрократии политически несостоятельной, цинично признавали, что их отрицание было порождено политическими интересами, а вовсе не научными исследованиями. В 1950 году ученые, занимавшиеся в Советском Союзе исследованием Востока, назвали своим самым важным достижением «разгром печально знаменитой теории азиатского способа производства».

Термин «азиатский способ производства» является примером тех проблем, с которыми столкнулись коммунисты, пожелавшие опровергнуть теорию восточного общества. Чтобы понять, какого рода были эти трудности, следует вспомнить, что Маркс не признавал ценностей западного мира, институты которого, основанные на частной собственности, он хотел уничтожить. В отличие от советской концепции партизанщины в искусстве и науке Маркс называл «грехом против науки» и «убожеством» любой метод, который подчинял научную объективность внешним интересам, в том числе и интересам рабочего класса. И, следуя за Ричардом Джонсом и Джоном Стюартом Миллем, он в начале 50-х годов XIX века начал использовать концепцию специфического азиатского или восточного общества. Выделяя в особенности азиатскую систему экономики, Маркс придерживался азиатской концепции до самой своей смерти, иными словами, большую часть своей взрослой жизни. Энгельс, несмотря на временные разногласия, до конца жизни разделял Марксову версию этой концепции. Однако ни Маркс, ни Энгельс так и не дали четкого определения того, что представляет собой маргинальное восточное общество, но начиная с 1853 года они оба подчеркивали «полуазиатский» характер общества в царской России и восточный деспотический характер его правления.

Ленин одобрительно отзывался о Марксовой концепции специфического азиатского способа производства сначала в 1894-м, а потом – в 1914 году. Вслед за Марксом и Энгельсом он признавал значение «азиатских» институтов для царской России, общество которой он называл «полуазиатским», а правительство – деспотичным.

7

Я ничего не знал о политическом применении сравнительных исследований тоталитарного способа управления, когда, зимой 1922/23 года, под влиянием Макса Вебера, начал исследовать особенности гидравлического общества и способа управления страной. Я ничего не слышал об этой концепции и в 1924 году, когда, ссылаясь на Маркса и Вебера, отмечал, что «азиатское общество» формируется под влиянием бюрократического деспотического государства. Я еще не знал тогда, что, делая свои выводы из азиатской концепции Маркса, от которой он сам отказался в 1926 году, используя Марксовы социально-экономические критерии, писал, что развитие Китая во второй половине первого тысячелетия до н. э. породило официальную административную структуру, возглавляемую императором. Император обладал абсолютной властью, а правящий класс в Китае, Индии и Египте представлял собой могущественную гидравлическую бюрократию. Я разрабатывал эту идею в 1926, 1927, 1929 и 1931 годах, «вдохновленный идеей Маркса о познании объективной истины». В 1932 году один советский критик моих работ заявил, что не может поверить в то, что я стремлюсь отыскать объективную истину. Одновременно советские издатели отказались публиковать мой анализ азиатского общества в целом и китайского – в частности.

В 1930-х годах я постепенно отказался от надежд на то, что национализация всех основных средств производства в СССР приведет к народному контролю над правительством и созданию бесклассового общества. Углубление моего понимания характера советского общества проложило путь к последующим исследованиям структуры и идеологии бюрократического деспотизма. Более тщательное изучение марксистско-ленинской концепции восточного общества показало мне, что Маркс не сам создал «азиатскую» концепцию, а обнаружил ее уже готовой в трудах классических экономистов. Я понял, что, хотя Маркс и принял классический взгляд на многие очень важные особенности этого общества, он не смог вывести заключения, которое неизбежно вытекало из его теории, что в условиях азиатского способа производства руководящим классом становится бюрократия, управляющая сельским хозяйством.

Противоречивое отношение Ленина к «азиатской» системе еще более красноречиво. В 1906–1907 годах Ленин утверждал, что следующая революция в России, вместо создания социалистического общества, может привести к «реставрации азиатчины». Но когда разразилась Первая мировая война, предоставившая новые возможности для революционного захвата власти, он отказался от азиатской концепции, которую, с определенными оговорками, поддерживал целых двадцать лет. Обсуждая взгляды Маркса на государство, но не приводя его идей об азиатском государстве и восточном деспотизме царской России, Ленин написал, вероятно, самую бесчестную книгу за всю свою карьеру, «Государство и революция». Постепенный отказ от азиатской концепции в СССР, который в 1938 году завершился перефразированием выдающегося высказывания Маркса об азиатском способе производства, стал логическим выводом из ленинского отказа от азиатской концепции накануне Октябрьской революции.

8

Кампания, развернутая против азиатской концепции, показала, что ведущие умы коммунистического лагеря не способны подкрепить свой отказ от нее убедительными аргументами. Это, в свою очередь, объясняет те сомнительные и в целом негативные методы, с помощью которых друзья коммунистического тоталитаризма в некоммунистическом мире борются с этой концепцией. Непосвященных эти методы, включающие в себя искажения фактов, смещение акцентов, а также отказ от дискуссии, сильно смущают. А посвященным они демонстрируют научную слабость самой мощной атаки на теорию восточного (гидравлического) общества.

9

Картина гидравлического общества, приводимая в этом исследовании, включает в себя определенные концепции типов общества и их развития. Вне всякого сомнения, в личной истории человека существуют структура и связи. Все люди основывают свое поведение на убеждении в том, что законы прошлого тесно связаны с законом сегодняшнего и грядущего дня, а история человечества имеет свою структуру и связь. Отдельные люди и группы людей любят поговорить об установленных единствах, которые действуют в настоящем и которые, как они надеются, будут действовать или заметно изменятся в будущем. Агностическое отрицание проблемы развития поэтому перестанет внушать доверие, стоит только его четко обозначить.

Однако абсурдность отрицания развития никак не может оправдать ту теорию исторических перемен, которая утверждает, что развитие общества происходит нелинейно, неотвратимо и неизбежно прогрессивно. Идея Маркса и Энгельса о том, что азиатское общество представляет собой отдельное от других стационарное образование, демонстрирует идейную неискренность тех, кто, от имени Маркса, защищает идею однообразной конструкции. А сравнительное исследование общественных структур демонстрирует эмпирическую непригодность их позиции. Подобное исследование высвечивает сложный социально-исторический образец, который включает в себя стагнацию, развитие, различные перемены и регрессию, а также прогресс. Выявляя эти возможности, а также препятствия в открытых исторических ситуациях, эта концепция позволяет вооружить человека мощной реальной ответственностью, для которой в однообразной схеме, с ее неизбежным фатализмом, не находится никакого места.

10

В соответствии с приведенными выше аргументами я начал свое исследование с описания социального порядка, частью которого является агроуправленческий деспотизм, и подчеркнул особенность этого порядка, присвоив ему название «гидравлическое общество». Тем не менее я применяю и традиционные названия «восточное общество» и «азиатское общество», в качестве синонимов «гидравлического» общества. Все эти определения совершенно равнозначны. Однако я отдаю первенство старой формулировке, которую вынес в заглавие книги, «Восточный деспотизм», чтобы, с одной стороны, подчеркнуть глубину моей основной концепции, а с другой – чтобы показать, что большинство крупных гидравлических цивилизаций существует в тех местах, которые, по обычаю, называют Востоком. Первоначально я намеревался озаглавить эту книгу «Восточное общество».

Сохранение старой номенклатуры окажется для нас полезным, когда речь пойдет о современном развитии. И хотя в некоторых регионах Латинской Америки сохранились лишь остатки гидравлического общества, во многих странах Востока следы прежнего порядка еще очень хорошо заметны. Поэтому главной проблемой этих регионов остается проблема переходного периода от гидравлического общества к современному.

Под каким влиянием и какими путями люди Востока избавляются от условий гидравлического общества, существовавшего в этих странах целое тысячелетие? Значение этого вопроса становится очевидным только тогда, когда мы поймем, что восточный деспотизм дробит небюрократические группы и слои, которые в феодальной Европе и Японии способствовали развитию коммерческого и промышленного общества. По-видимому, нигде гидравлическое общество не сможет пройти тот же путь без помощи извне. Именно по этой причине Маркс называл азиатское общество стационарным и верил, что британское правление в Индии сможет совершить «единственную социальную революцию в Азии», установив здесь неазиатское общество, основанное на частной собственности.

Однако события показали, что Маркс сильно преувеличил трансформирующую силу капиталистической экономики. Западное правление в Индии и других странах Востока создало новые возможности для свободного развития; но в конце эпохи западного колониализма и несмотря на создание парламентских правительств различного рода политические лидеры Востока все еще сильно привержены методам бюрократического управления, ибо они помогают сохранить чрезвычайно сильное государство и крайне слабый небюрократический и частный сектор общества.

11

В этом контексте определенные аспекты недавнего развития России заслуживают самого тщательного изучения. Маргинальная восточная цивилизация царской России находилась под сильным влиянием Запада, хотя Россия не была его колонией или полуколонией. Вестернизация России радикальным образом изменила ее политический и экономический климат, и весной 1917 года ее антитоталитарные силы получили уникальный шанс совершить антиазиатскую социальную революцию, которую Маркс в 1853 году ожидал увидеть в Индии. Но осенью 1917 года эти антитоталитарные силы были разгромлены большевиками, сторонниками нового тоталитарного порядка. Сторонники демократии потерпели поражение, потому что не смогли использовать тот демократический потенциал, который заключался во временно появившейся для этого исторической возможности. С точки зрения личной свободы людей и социальной справедливости 1917 год, вероятно, стал самым судьбоносным годом в современной истории.

Интеллектуальные и политические лидеры некоммунистической Азии, которые утверждали, что верят в демократию, и которые, в большинстве своем, с уважением относились к Марксу, смогут выполнить свое историческое предназначение только в том случае, если изучат деспотическое наследство восточного мира лучше, чем Маркс. В свете русского опыта 1917 года они должны будут рассмотреть вопрос об «азиатской реставрации» не только на примере событий в России, но и в связи с современной ситуацией в Азии.

12

Хозяева современной тоталитарной сверхдержавы создали крупные интегрированные институты, которые, как они утверждают, Западу превзойти не удастся. Они генерируют крупные интегрированные идеи, которые, по их словам, Западу не создать. И они правы в одном – Запад не имеет тоталитарных систем интегрированной власти и идеологии. Благоприятное сочетание исторических событий помогло ему избежать чудовищных преобразований, которые парализуют поиск научной истины и социального развития. Но наши оппоненты ошибаются, утверждая, что мы неспособны к добровольному объединению, поскольку отвергаем дисциплину всеобщего (государственного) рабства. Они ошибаются, когда думают, что мы не способны создавать крупные и структурированные идеи, поскольку отрицаем догмы, навязанные государством.

Политическая свобода вовсе не предполагает отсутствия организованных действий, хотя наши враги были бы рады, если бы это было так. А интеллектуальная свобода не означает отсутствия объединенных идей. Но всеобъемлющие группы идей можно проверить лишь в условиях свободной дискуссии.

В недавнем прошлом ученые часто занимались исследованием деталей, поскольку принимали многие принципы жизни и мысли как нечто само собой разумеющееся. Увидев угрозу для этих принципов, они начали вспоминать, что современная мысль рассматривает природу и общество как интегрированные порядки, архитектуру которых они исследуют. Ньютоны, Монтескье, Адамы Смиты и Дарвины по-новому интерпретировали явления мира. Эти интерпретации были столь же спонтанными, как и согласованными, и столь же сильными, как и компетентными.

Нельзя бороться с тем, чего не существует. В кризисной ситуации любой теоретический вакуум, как и любой силовой вакуум, порождает беду. Нельзя позволять врагу поступать так, как ему заблагорассудится, в то время когда наша сторона обладает бесконечными резервами превосходящей его силы. Не может быть никакого оправдания тем, кто позволяет тоталитарным стратегам устраивать парады своих доктрин на территории, которая, по закону, принадлежит нам. Нельзя допустить, чтобы они выиграли битву идей с помощью дефолта.

Научное исследование имеет собственные законы. Но оно заслуживает привилегии быть свободным только в том случае, если, уходя корнями в наследие прошлого, без опаски смотрит в мир раздираемого конфликтами настоящего и храбро исчерпывает возможности открытого будущего.