Текст книги "Генетическая история философии со времен Канта. 1852"

Генетическая история философии со времен Канта
1852
Карл Фортлаге

Переводчик Валерий Алексеевисч Антонов

© Карл Фортлаге, 2023

© Валерий Алексеевисч Антонов, перевод, 2023

ISBN 978-5-0062-0831-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Карл Фортлаге (12 июня 1806 – 8 ноября 1881) был немецким философом.

Карл Фортлаге родился в Оснабрюке, Фортлаге преподавал в Гейдельберге и Берлине, прежде чем стать профессором философии в Йене в 1846 году (с 1846 года адъюнкт-профессор, с 1860 года почетный профессор), [1] эту должность он занимал до своей смерти. Первоначально последователь Гегеля, он обратился к Фихте и психологу Фридриху Эдуарду Бенеке, согласившись с его утверждением, что психология является основой всей философии. Фундаментальной идеей его психологии является импульс, который сочетает в себе представление (тем самым предполагая сознание) и чувство (то есть удовольствие). Разум – это высшая вещь в природе, то есть он божественен по своей природе. Бог – это абсолютное «Я», а эмпирические «Я» – это его инструменты.

Когда в Бесконечном одно и то же вечно течет, повторяясь, а тысячекратные своды мощно смыкаются воедино, тогда. радость жизни струится из всех вещей, из малейшей, как и. величайшей звезды, и все стремленье, и все боренье есть вечный покой в Господе Боге.

Гете.

Предисловие

Нынешний век – это век перемен и половинчатых мер, как в политике и религии, так и в науке. Поскольку повсюду сторонники прогресса предпочитают пользоваться половинчатыми мерами, мы видим, как они во всех областях подвергаются реакции, заимствующей силу своего давления из половинчатых мер тех, от кого это давление исходит. Так, в области политики мы видели, как конституционализм был растоптан абсолютизмом и сведен к бессильному подобию жизни, потому что последний не осмелился защищать свои собственные постановления, а отдал себя под защиту своих врагов. Так, мы видели, как рационализм, столь смелый вначале, скатился с религиозного поприща к слабой иллюзорной жизни, потому что был вынужден искать защиты под крылом враждебной ему ортодоксии от пантеистических идей нового мирового века, начавших вливаться в умы молодежи подобно свежим морским ветрам. По тому же закону впала в бесславное уныние и новая наука, начавшаяся с Канта и Фихте, потому что и она не решилась радикально и беспощадно провести в жизнь свой принцип – трансцендентальный идеализм, а сочла более целесообразным поставить себя под защиту могущественных врагов. Эти враги, с одной стороны, те же, что и в политической и религиозной сфере; с другой стороны, к ним в качестве желанной помощи присоединяется бездумное удобство поверхностного эмпирического реализма, который новая наука приняла во внимание в той же мере, в какой она всегда считала своим долгом устанавливать подобные разногласия с правящими силами в государстве и церкви. Следствием этого стало то, что новая наука так и не достигла ощущения своей полной силы по отношению к жизни и ее условиям, не позволила себе осознать свою могущественную связь, а со смиренным унынием цеплялась за противоположности школ, и таким образом опустилась до уровня публично терпимой, тихо ненавидимой Золушки, против которой нельзя было применять никакого оружия, потому что она никому не причиняла вреда.

Новая наука может достичь более высокого самоощущения, только если она осознает свои связи между собой ярче, чем раньше, и с этой целью возвращается к своим истокам. А они, как известно, берут свое начало не только от Канта, но и от Гегеля или Фриза, Гербарта или Фейербаха. Поэтому автору кажется, что для нашего времени было бы полезным показать яснее, чем до сих пор, как великие мыслители нашего недавнего прошлого опирались только на принципы, введенные в мир Кантом, столь же новые, сколь и нерушимые, и как органическая связь систем, которую до сих пор только отдельные школы пытались использовать для своей личной выгоды, распространяется на все целое.

Для нашего времени уже нецелесообразно с фанатическим ожесточением продолжать схоластические споры узких школьных систем, но тем более необходимо сохранить основательные умозаключения наших величайших мыслителей настолько знакомыми нам, насколько этого требует от образованного человека прочное и независимое убеждение. Если при ближайшем рассмотрении эти высочайшие пути мысли не окажутся столь раздельными и отчетливыми, какими они кажутся поверхностному глазу, то требуемая ориентация в них будет значительно облегчена. Последователи противоположных систем обнаружат точки соприкосновения, в которых откроется разумный и благоразумный диалог. Только когда систематизатор начинает уважать своего оппонента, он перестает быть педантом. Никакая последовательная система не разочаровывает разум, а вот неубедительные колебания и раскачивания, которые всегда теряют свои принципы из-за фактов и событий, – да. Против этого настало время всем системам восстать едиными силами, чтобы подготовить средства против позора, которым неубежденность и безверие осыпали отечество. Ибо философия, наука убеждений и убеждений, имеет это в своей власти, и она сама навлекает на себя бесчестие своего века, если не помнит своего долга.

Пока мы не забываем Канта и Фихте, пока мы не забываем людей, которые развили в зародыше предрасположенность нашей нации к высшей независимости, мы еще не потеряны. Давайте только решимся смело признать ту истину, что продукты эпохи Реставрации не превзошли в значительной степени достижений этих двух великих людей (истинных радикалов философии). Давайте хоть раз, после столь долгого учета опыта и конкретики, попробуем для разнообразия пофилософствовать со всей серьезностью, то есть абстрактно, как Кант и Фихте, и мы вскоре поймем, что и как много здесь поставлено на карту. Одно из первых преимуществ, с которым мы сталкиваемся, как только переходим от полуфилософии (конкретной и расчетливой) к полной философии (абстрактной и непреклонной), состоит в том, что мы сразу же осознаем те тесные связи между различными системами, понимание которых, как только оно одержит верх в широких кругах, должно заново поднять философию в нашем отечестве до того уровня, каким она была в начале этого века, до организующей и неотразимой силы. Ибо ясно осознанный принцип – самый твердый и самый неодолимый. Ничто не сулит нашему веку такого радикального исцеления от его всеобщего фундаментального зла, как ясно признанный принцип.

И пусть эта книга ищет свое спасение в мире. Ее цель – стать проповедью примирения сторон, мира. Будет ли она иметь ожидаемый успех? Можно подумать, что осажденные жители осажденной крепости сочтут более разумным объединить свои оставшиеся силы против врага, чем разрывать друг друга на части и тем самым полностью избавить противника от этой задачи.

Автор

Введение

История философии делится на две части, сильно различающиеся по содержанию и интересу..

Та, что от Канта и далее, содержит закономерное развертывание системы абсолютной истины, найденной Кантом и вошедшей вместе с ним в мир, как развитие и рост неподвижного и стойкого положительного основного ствола, который уже нельзя выкорчевать.

До Канта содержится подготовка к открытию системы абсолютной истины, основанной Кантом. Здесь нет стоящего и просто развивающегося ствола, но сначала нужно найти и посадить его зародыш. Поэтому развитие здесь, хотя и последовательное и непрерывное в рамках отдельных систем, в целом гораздо более нерегулярно и неустойчиво.

Интерес к уже найденной истине, однако, по своей природе гораздо выше, чем тот, который может быть проявлен в простых попытках ее найти. Если там, где перед нами различные аберрации, за которыми истина то и дело мелькает в виде гениальных интуиций, мы рады довольствоваться поверхностным взглядом на большинство вещей, то в области обнаруженной истины везде придется проникать в самые глубины связей идей, если мы хотим удовлетворить не просто поверхностное любопытство, а настоящий интерес к обнаруженной истине.

Поэтому мы намерены дать здесь подробное генетическое изложение системы Канта в ее разветвлениях, чтобы продолжить философию.

К ним относятся не только Фихте, Шеллинг и Гегель, но и Фриз, Гербарт, Шлейермахер, Краузе, Шопенгауэр и другие более поздние школы мысли. Ибо в философии уже невозможно полностью отказаться от кантовской точки зрения, так же как в астрономии – от системы Коперника. И если французы, отдавая дань уважения своим прошлым великим, заходят так далеко, что пытаются окрестить ростки гегелевских и натурфилософских идей в своей области именем возрожденного картезианства, то мы тем более должны предпочесть сознательно и жестоко отделиться от Канта под именем Гегеля, Фейербаха или Фриза, вместо того чтобы отдать честь истине и откровенно и скромно признать, что мы, в общем и целом, не более чем кантианцы в другом обличье.

Только ухватив все развитие в его корне и источнике, можно постичь простую и великую фундаментальную идею, которая доминирует во всем обсуждении систем, без прикрас и посторонних оттенков, и таким образом подняться на всю высоту развития идей, доступную нашему времени. Эта высота – новый взгляд на вещи, основанный Кантом, из которого выросло и продолжает расти из года в год все последующее, односторонне дополняя друг друга и тем самым возвращаясь к первому зародышу как к организму, состоящему из ветвей и веток, принадлежащих друг другу. Здесь, однако, особенно стоит обновить память о той вечно памятной эпохе, когда ствол прорастил свои первые более свободные ветви – в «Wissenschaftslehre» Фихте, трансцендентальном идеализме Шеллинга, «Феноменологии» Гегеля. Никогда еще человеческая мысль не чувствовала своей силы так сильно, так блестяще, как в этом первом радостном потрясении своего самопознания, когда, поддерживаемая рукоплесканиями и интересом восторженной молодежи, Нейнхольден и Фихтен сумели полностью разорвать оболочку еще полузародышевой и окуклившейся кантовской идеи и возвести ее продукт в предмет самой живой и важной философской дискуссии, которая когда-либо велась на земле и конца которой еще долго нельзя предвидеть.

Этот философский подъем в Германии тесно связан с политическим и религиозным, с которыми непосредственно связано усиление немецкого национального самосознания. Последнее в значительной степени пробуждается и поддерживается первым. В мир вошла новая система понятий, в соответствии с которой система жизни неизбежно будет перестраиваться и развиваться. Ибо такова природа вещей, что, как только появляется истинная идея человеческих вещей и отношений, отношения, проистекающие из простого побуждения и слепой нужде, в конечном счете не могут противостоять силе истины. Наше время – это время перехода от привычек к понятиям, время законных реформ. Великий раскол в церкви и абсолютизм китайского образца, введенный с неслыханной парадоксальностью, дали только первые сигналы к ним, в то время как настоящее находится в полном и горячем труде над вопросами внешней и отвлеченной политики, а более глубокие движения религиозного и социального характера, лежащие в будущем, только делают свои прелюдии в сырых и нерегулярных конвульсиях.

Чтобы соответствовать требованиям такого времени, нужно быть философом, нужно приложить усилия к тренировке своего разума. Учиться недостаточно. Обучение – это приглашение к мышлению, но не к самостоятельному мышлению, не к возвышению в этом сталелитейном эфире. В избытке обучение может даже вернуть свою одностороннюю направленность – пассивное поглощение знаний. В качестве противоядия рекомендуется гимнастика мышления, диалектика, упражнение в рассуждении, обмен своими мыслями, борьба с чужими. Это было основным направлением образовательного этапа сократовской античности, так же как простое обучение является функцией Востока. Сократ был величайшим спорщиком, Конфуций – самым ученым человеком. Диалектика дает умение вытаскивать себя из любых трудностей, но она не приводит к настоящей серьезности, она не проникает в кровь, не влияет на характер. Настоящее серьезное мышление, этот уединенный уход в себя, работает прежде всего над волей как функцией убеждения, чтобы черпать убеждения не из слепого инстинкта, а из разума и ясной концепции, что не менее важно, чем иметь убеждение в первую очередь. Иметь убеждения – великое благо. Ее нельзя обрести иначе, чем через философию, через вдумчивое исследование, ведущее к самым главным причинам. По-настоящему убежденный человек не может колебаться в своих действиях. Вся слабость характера принадлежит отчасти сомнению, отчасти тому еще худшему состоянию, которое никогда не бывает серьезным в отношении главных вещей, а всегда только в отношении второстепенных, и которое, следовательно, страдает от непрекращающегося либо ученого, либо диалектического метеоризма. Все священные изречения седого доисторического мира о неоценимом благе мудрости, которую нельзя утяжелить золотом и серебром, становятся полной правдой, когда мы связываем их с обладанием подлинным убеждением, этой туникой внутреннего человека.

Величайшим философом современного мира был самый решительный человек чистого убеждения, Кант. Он посвятил долгую жизнь тому, чтобы в постоянном солилоквите обосновать свои высшие убеждения на законах чистого разума. Работа удалась, он достиг своей цели. Поэтому он является образцом философа, в нем, как ни в ком другом, можно воспитать самостоятельного мыслителя, верного своим убеждениям. И поэтому его учение, а также другие интеллектуальные движения, вдохновленные им, являются объектом, с которым должен быть хорошо знаком каждый, кто всерьез стремится оградить свою жизнь от унизительного влияния раздутого недостатка убеждений в эпоху, когда убеждения больше не могут серьезно черпаться из веры в авторитет, обычая авторитета и повиновения авторитету.

Новую эпоху в философии, начатую Кантом, часто сравнивают с той, которую открыл Сократ среди своих современников в античности, и сходство это безошибочно. Точка зрения логического понятия, к которой античная философия стремилась в Пифагоре, элеатах и софистах, проникла в Сократа, так же как точка зрения критики разума, после того как она была самым энергичным образом подготовлена Бако Веруламским, Локком и Юмом, проникла в Канта.

Первая точка зрения обозначает высоту античного сознания, вторая – современного. Кант, как и Сократ, выступал в роли очистителя научной почвы от ложных предпосылок и предрассудков; в этом деле он, как и Сократ, был движим скептицизмом по отношению к миру чувств, к философии высшего блага, благодаря чему он, как и Сократ, стал законодателем религиозно-нравственных идей, переместив божественные вещи из теоретической сферы в практическую, как бы с небес на землю. С обоими случилось также, что в области вызванных ими мыслительных процессов были повторены и обновлены положения наиболее важных систем, которые достигли обоснованности и репутации до них: там – Пифагора, Гераклита, Анаксагора, Зенона и т. д., здесь – Спинозы, Лейбница, Джорда́но Бру́но и других. Учение, исходящее от Канта, не больше, чем учение Сократа, не было учением, которое придерживалось только предположений и отдельных мыслей, но скорее духовной атмосферой, которая освещала свое происхождение в самом чистом и широком кругу и воспламенялась от него. Каждый из них создал новую возвышенную почву для мысли, по которой все пути прошлого теперь могли быть пройдены заново в возвышенной манере. С обоими великими людьми философия, начало которой было положено в разных странах и на разных языках, все больше сходилась в единый центр – там, в стенах Афин, где Зенон и Эпикур преподавали вместе с Платоном и Аристотелем, здесь, в пределах немецкой земли и немецкого языка. В то время как Афины расцветали философией, на их периферии затихали песни философских муз, а когда философия расцветала в Германии, философское волнение в других странах Европы засыпало и угасало.

Но кроме этого большого сходства, указывающего на общий закон в развитии человеческого духа, который, по внутренней необходимости, совершается одинаково в одних и тех же случаях, нельзя упускать из виду того огромного преимущества, которое сборщик и завершитель современных философских начинаний имел перед древними, именно потому, что он принадлежал к современному веку, веку, для которого законы внешнего устройства мира были рассчитаны по Ньютоновским образцам, Христианство с самого начала избавило себя от необходимости прокладывать путь от обрядовых и внешних моральных предписаний к понятию нравственного чувства вообще, имело в своем распоряжении для обучения всю завершенную цепь философского развития античности и во всех отраслях знания опиралось на эмпирический материал, который можно назвать неизмеримым и огромным по сравнению с небольшими документами сократовского века. Таким образом, с точки зрения философии Канта, сократовское презрение к естественным наукам превратилось в презрение к схоластической метафизике, сократовское сдержанное невежество – в смело переходящий в критический метод исследования, сократовское беспокойное пристрастие к диспутам – в спокойный спуск в глубины психологического исследования способностей восприятия и мышления, сократовский предельный уход науки в ближайшие практические интересы жизни – в предельное расширение ее через открывшуюся перспективу в бесконечность доселе немыслимых миров идей.

При этом Кант и Фихте предпочтительно обладают. Гегель, Шеллинг, Гербарт и т. д. – гениальные, ученые и трудолюбивые работники на доселе невиданных путях духа, открытых этими двумя. Кант и Фихте впервые, как бы к собственному изумлению, описывают совершенно новую страну: первый открывает ее в просторах, как тонкие далекие очертания в телескоп звездочета, внимательно изучает ее, измеряет, вычисляет, сравнивает с неутомимым терпением в бесконечных повторениях, второй лично проникает в нее до самого предела тропического неба, пьяно греется в ее ослепительном великолепии, заливая им немецкий народ с горячим энтузиазмом. Везде, где разгорался такой огонь, возникали общины или школы трудолюбивых работников, чтобы взошло семя, посеянное этими всемирно-историческими героями, которые в зависимости от своих убеждений, склонностей и способностей устремлялись либо в область Канта, либо в область Фихте. Кантианское сообщество умов, безусловно, самое обширное. Оно смогло стать таковым в особенности потому, что в своем дальнейшем расширении стало все больше и больше примиряться с простой популярной философией сердца и тем самым с терпеливой терпимостью не отказывать всем попыткам просто благонамеренного и дилетантского философствования в том месте, которое оно искало в своей среде. Фихтеанское сообщество – более узкое и малочисленное, которое, как правило, предъявляло более строгие требования к чистому понятию и, таким образом, составляло, так сказать, научную верхушку или аристократию мыслительного процесса. В последнее время это различие стало более равномерно уравновешиваться формированием средних звеньев. Гегелевская школа в ее новейшей тенденции уже формально унаследовала наследие более старой популярной философии всеобщего эмоционального просвещения, в то время как в противоположном лагере ригоризм чистой мысли, подобный фихтизму, становится все более и более преобладающим в форме гербартианской школы.

Предыдущие изложения истории философии после Канта давались частично в связи с предшествующей историей философии, частично отдельно от нее, и в последнем случае либо в преимущественно описательной, либо в преимущественно оценочной манере.

В непрерывной связи с изложением более ранней истории их можно найти в:

Tennemann, Grundriß der Geschichte der Philosophie, edited by Wendt. Leipzig, 1829. до конца.

Rixner, Handbuch der Geschichte der Philosophie. Второе издание. Зульцбах, 1829, во второй половине третьего тома.

E. Reinhold, Geschichte der Philosophie nach den Hauptmomenten ihrer Entwickelung. Третье издание. Jena, 1845; где она заполняет весь второй том.

То же, Lehrbuch der Geschichte der Philosophie. Третье издание. Йена, 1849; где она составляет вторую половину всего тома.

Гегель, Лекции по истории философии, под редакцией Michelet. Второе изд. Берлин, 1840—44; в конце третьей части.

Fries, Geschichte der Philosophie, dargestellt nach den Fortschritten ihrer wissenschaftlichen Entwickelung. Jena, 1857 – 40. вторая часть в конце.

Sigwart, Geschichte der Philosophie vom allgem. wissenschaftlichen und geschichtlichen Standpunkt. Штутгарт и Тюбинген, 1844, в третьем томе.

Schwerer, Geschichte der Philosophie im Umriß, ein Leitfaden zur Uebersicht. Stuttgart, 1848; где она составляет всю вторую половину. В отдельной форме, однако, в следующих изложениях:

Braniß, Geschichte der Philosophie von Kant bis auf die gegenwärtige Zeit. Два тома. Бреслау, 4837.

Chalybäus, Historische Entwickelung der spekulativen Philosophie von Kant bis aufHegel. Дрезден, 1837. Третье издание. 4843.

Michelet, Geschichte der letzten Systeme der Philosophie in Deutschland von Kant bis auf Hegel. Два тома. Берлин, 4837 – 42.

То же, Entwicklungsgeschichte der neuesten deutschen Philosophie mit besonderer Rücksicht auf den Kampf Schelling’s mit der Hegelschen Schule. Berlin, 4843.

Z. H. Fichte, Charakteristik der neueren Philosophie. Второе пересмотренное издание. Sulzbach, 4844. (Продвигается от Декарта и Локка к Гегелю).

Мирбт, Кант и его преемники. Первая часть. Zena, 4844 (Незаконченный труд, содержащий исчерпывающее изложение философии Канта).

Biedermann, Die deutsche Philosophie von Kant bis auf unsere Zeit. Два тома. 4842.

Ulrici, Geschichte und Kritik der Principien der neueren Philosophie. 4843.

Эрдманн, Развитие немецкой спекуляции со времен Канта. Первая часть. 4848.

Немецкие мыслители со времен Канта. Общее изложение. Дессау, 4851.

Histoire de la philosophie Allemande depuis Leibnitz jusqu’à nos jours, par le baron Barchou de Penhoën. Два тома. Париж, 1856.

A. Ott, Hegel et la philosophie Allemande, ou exposé et examen critique des principaux systèmes de la philosophie Allemande depuis Kant, aparté, 1843.

Am and Saintes, Histoire de la vie et de la philosophie de Kant, Paris and Hamburg, 1844.

Willm, Histoire de la philosophie Allemande depuis Kant jusqu’à Hegel. Четыре части. Париж, 1846 – 49.

Некоторые из представленных изложений преследуют совершенно разные цели. У Рикснера, Фриза и Гегеля философия со времен Канта занимает сравнительно небольшую часть целого, у Рейнгольда и Швеглера ей посвящена целая половина. Очевидно, что первые видели в истории новейшей философии скорее незначительную с точки зрения временного расширения часть, вторые – единственную цель, ради которой существует целое. При этом представления в большей или меньшей степени преследуют интересы различных спекулятивных позиций. Экспозиция Гегеля – непреднамеренная, более поздняя, написанная Мишле, – намеренная, направленная против Шеллинга. Халебей, как и мы, представляет себе эти системы как принадлежащие друг другу члены одной великой фундаментальной мысли, которая движет нашим временем, но не помещает, как мы, центр тяжести в Канте, а распределяет его между Гегелем и Гербартом. Фихте, придерживающийся аналогичного курса, не придает гербартианскому методу той степени важности для будущего, которую ему приписываем мы и Халеб. С другой стороны, между ним и Халебэем существует согласие в том, что оба они придерживаются трансцендентальной точки зрения в учении о познании и на основании этой точки зрения откладывают заключительную эпоху в нашей философии в будущее, тогда как с гегелевской, фридеанской и кантовской точек зрения она предполагается уже в прошлом. Экспозиция Вильма, увенчанная в 1845 году Парижской академией моральных и политических наук, наиболее подробно изложена в книге «Mittheilungen aus den Schriften der deutschen Philosophen». За ним следует Рейнхольд. Бидерман занимает практическую позицию, призывая философов вмешиваться в практическую жизнь и общие интересы. И это справедливо. Ведь философия заслуживает того, чтобы править. Общее изложение мыслителей со времен Канта, анонимно опубликованное в Дессау в 1851 году, стремится популяризировать результаты философии, хотя все остальное понимается в нем лишь как подготовка к гегелевской точке зрения.

Что касается отношения философии Канта к современности, то наш взгляд на него выражен в следующем трактате Вейсе:

В каком смысле немецкая философия должна теперь снова ориентироваться на Канта. Академическая инаугурационная речь К. Х. Вайсса. Leipzig, Dyk. 1847.