Текст книги "Генетическая история философии со времен Канта. 1852"

Жизнь и труды Канта

Эммануил Кант родился 22 апреля 1724 г., в один год с Клопштоком, и умер 12 февраля 1804 г. Его жизнь была монотонной жизнью тихого исследователя, который никогда не выезжал дальше семи миль (пиллау) за стены родного Кенигсберга, отказался от супружеского счастья и самым долгим и трудным путем поднялся до положения, которое позволило ему получить досуг и покой для совершения смелых открытий в гибельных пустынях метафизики и морали. Его семья происходила из Шотландии, родины Юма. Его отец был шорником, человеком строгой честности. После того как Кант изучил теологию, но не пренебрег математикой и физикой, он стал сначала репетитором в нескольких семьях, затем в 1755 году доктором философии, а в 1766 году занял также должность суб-библиотекаря. В 1770 году он был назначен профессором логики и метафизики, был ректором университета в 1786 и 1788 годах, в 1787 году был принят в Берлинскую академию и умер, не получив никакого другого звания, кроме профессорского, будучи старшим по философскому ведомству. В молодости скудость его состояния дважды помешала ему вступить в союз, который уже был заключен и которого желали обе стороны, и поэтому он остался безбрачным, как Ньютон, Лейбниц и Спиноза.

Хотя в его ранних разрозненных сочинениях уже прослеживается многое из того, что он сделал впоследствии, разработка его философской системы стала делом всей его последующей жизни, начиная с пятидесятилетнего возраста. Критика чистого разума», появившаяся в 1781 году, была написана (согласно письму к Шютцу) в течение четырех десятилетий, а две другие критики последовали за ней довольно быстро. Это запоздалое обретение развернутой и доступной формы для давно лелеемых и обдуманных начинаний объясняет ту загадку, что Кант так и не представил свою систему на кафедре, а читал свои специализированные коллегии в качестве профессора логики и метафизики согласно «Сборнику» Мейера, где довольствовался той же ролью скептика и противника некоторых ошибок догматизма в пунктах разногласий, которые мы можем наблюдать и в его сочинениях. В то же время Кант еще не считал нужным полностью порвать с вольфианской школой, систематическую форму учения которой он и в более поздние годы превозносил как образец формальной философской строгости и предпочитал дилетантизму чувственной популярной философии, входившей в моду в то время. Поэтому философское развитие этого великого ума следует представить себе как растущее из года в год противостояние вольфианскому догматизму, который он сам представлял в качестве учителя и который он постоянно высоко ценил благодаря своему методу приучения ума к строгой последовательности, в то время как эпоха, точно устав от строгого мышления, все больше и больше бросалась в объятия мимолетного отвлечения поверхностной философии eomiQou seuss. Будучи смертельным врагом всякой поверхностной популярной философии, он, обнаружив, что вынужден внутри себя полностью покинуть почву вольфианского догматизма, не имел другого выбора, кроме как принять последовательный и строгий сенсуализм Юма, который он усовершенствовал и преодолел именно посредством строгого совершенства. Чтобы повысить свою академическую эффективность, он преподавал физическую географию, а также прагматическую антропологию в более популярных лекциях, которые высоко ценились и посещались на протяжении всей его жизни.

Кант был небольшого роста и очень хрупкого телосложения, но при этом разговорчив, милосерден и узнаваем. В своих этических трудах он показывает себя приверженцем принципов строжайшей честности, которые он старался выполнять в жизни с пунктуальностью, граничащей с педантизмом. В этом отношении он любил использовать максиму стоицизма:

Summum crede nefas, animam praeferre pudori,

Et propter vitam vivendi causas.

В целом он был другом классической поэзии, в тех случаях, когда она могла придать силу и теплоту нравственным мыслям, в чем он ценил поэзию Галлера, но он был противником всякой риторики, в которой он видел лишь инструмент для придания подобия истины недостоверным мнениям. Он любил веселое общение и сам считался остроумным собеседником. В последние годы жизни его любимым развлечением было каждый день приглашать за свой обеденный стол нескольких старых друзей, одного за другим, и беседовать с ними о великих событиях дня, особенно о ходе Французской революции. С другой стороны, он никогда не говорил о своей философии в кругу друзей, и хотя она была главной темой разговоров всех образованных людей в Германии, казалось, что она была изгнана из его собственного дома. Ибо он настолько привык нести бремя своей внутренней жизни в одиночестве, из-за большого расстояния между его усилиями, которые носили более глубокий характер, и более широкими стремлениями эпохи, что в последние годы жизни он продолжил эту привычку, которая ему так полюбилась, не допуская никого, кроме всего человечества и абсолютной общественности, в свидетели и участники своей тайной работы. Кроме того, он чувствовал такое бремя исполнения, возложенное на его плечи поздним началом этого великого предприятия, что старательно избегал всего, что могло бы его отвлечь и прервать. В течение двадцати лет он почти не читал трудов, в которых его принципы подвергались нападкам, защищались и развивались, но с благодарностью оценил, когда Рейнгольд, обладавший даром изложения, которого он сам был лишен, попытался приблизить суть и цель своей философии, плодотворной для жизни, к пониманию и чувству народа и тем самым проложил путь врача к пациенту, который нуждался во враче. Нападки Эбергарда и Гердера были единственными, на которые он был достоин ответить. В последние годы жизни визиты любопытных незнакомцев, приходивших посмотреть на всемирно известного человека, стали его сильно раздражать, и он отстранял их, отделываясь лишь шутливыми словами, стоя у дверей своей комнаты. Он так же не любил сладкий запах ладана, как презирал поверхностность диалектических нападок на факты, почерпнутые из наблюдений и критики. Хотя его учение настолько резко противоречило предрассудкам ортодоксальной теологии того времени, что его называли «Allzermalmer», он не потерпел от этого никаких личных обид, кроме того, что после публикации его «Религии в границах чистого разума» в 1794 году министерство Вёльнера запретило ему читать лекции студентам на основе этой книги. Его бренные останки покоятся в открытом зале Кёнигсбергского кафедрального собора и университетской церкви, которую его родной город назвал в его честь Stoa Kantiana и украсил его бюстом, высеченным Шадоу из каррарского мрамора.

Ludw. Ernst Borowsky, Darstellung des Lebens und Charakters Kant’s. Königsberg, 1805 – Wasiansky, Imm. Кант в последние годы своей жизни. Кенигсберг, 1805 – Iochmann, Imm. Кант, написанный в кратком изложении. Кёнигсберг, 1805 – Биография Канта, написанная Шубертом, в «Кантовских сочинениях». Девятый том. 1842.

Его произведения:

Критика чистого разума. 1781.

Критика практического разума, 1785.

Критика силы суждения. 1787.

Пролегомены к любой будущей метафизике, могущей возникнуть как наука. 1785.

Метафизические основания естествознания. 1786.

Основания метафизики нравов. 1785.

Метафизические основания учения о праве. 1797.

Метафизические основания учения о добродетели. 1797.

Религия в пределах простого разума. 1795.

Антропология с прагматической точки зрения. 1798.

Полное собрание сочинений Канта. Под редакцией Карла Розенкранца и Фридриха Вильха Шуберта. В двенадцати томах. 1858.

Малые сочинения Канта. Три тома. Кенигсберг и Лейпциг, 1797 г. – Имм. Ранее не собранные малые сочинения Канта. Linz, 1795 – Vermischte Schriften, ächte und vollständige Ausgabe. Галле, 1799—1807, четыре тома.

Последний сборник содержит, среди прочего:

Gedanken von der wahren Schätzung der lebendigen Kräfte. 1746.

Размышления об оптимизме. Кёнигсберг, 1759.

Попытка ввести в житейскую мудрость понятие отрицательных величин. 1765..

Ложная тонкость четырех силлогистических фигур. 1765.

Единственно возможное основание доказательства для доказательства бытия Бога. 1765.

Размышления о чувстве прекрасного и возвышенного. 1764.

Грезы духовидца, объясненные сновидениями из метафизики. 1766.

Всеобщая естественная история и теория небес. 1755. четвертое издание. 1808.

De mundi sensibilis atque intelligibilis forma et principiis. 1770. 4.

О вечном мире, философский проект. 1795.

Спор о факультетах. 1798.

О власти разума быть управляемым простым намерением его болезненных эмоций. Пятое издание. 1851.

О различных расах людей. 1775 – Определение понятия человеческой расы. 1795.

О первой причине различия областей в пространстве. 1786 – Предполагаемое начало истории человека. 1786.

Идеи всеобщей истории с космополитическим умыслом. 1784.

Критицизм и догматизм

Все направление, данное Кантом философии и сохранившееся во всех вытекающих из него системах, правильнее всего назвать критическим. Критическая точка зрения, открытая Кантом, должна рассматриваться как конечный результат истории философии. Принципиальное отличие новой философии в целом от всех предшествующих эпох состоит в том, что старая исходит из догматической точки зрения, а новая – из критической. Старая всегда сразу ставила определенные космологические, теологические, психологические и этические вопросы и судорожно искала на них ответы. Напротив, начиная с Бэкона и Декарта, а тем более с Канта, стали изучать процесс познания в частности, а способ получения знания в первую очередь подвергать точному анализу, т. е. подходить критически. В той мере, в какой это стремление заметно уже у Бэкона и Декарта, эти докантовские системы уже не заслуживают названия догматизма в строгом смысле слова, но они все-таки не лишены его в связи с гораздо большим акцентом Канта на критический метод. Догматизм и критицизм – термины относительные в том отношении, ведется ли философский поиск безудержно и грубо, или же в соответствии с единственно допустимым здесь методом, с безупречным осознанием этого метода. Этим методом является изучение процесса познания. В ходе истории философии противоречивые попытки прийти к твердому и достаточному знанию вещей вплоть до глубин бытия привели к пониманию того, что только через точное исследование способа познания можно дать точный отчет о природе познаваемого. Это было уже познание, достигнутое с началом новейшей спекуляции в целом, где системы разделялись на системы чувственности и системы врожденных идей в соответствии с различными взглядами на процесс познания. Кант, однако, довел эти начинания до вершины совершенства, взявшись навсегда ликвидировать догматический застой, вновь возникший в Германии в системе Вольфа, посредством критического течения мысли, посредством разделения процесса познания на его конечные составные части. Невозможно более глубоко вернуться к предельным основаниям познаваемого, чем через критический метод Канта и его преемников.

Правда, точка зрения на изучение человеческого процесса познания зародилась еще в античности, но только в форме скептицизма, этого страшного врага, которому не могла противостоять ни одна система, но который сам по себе был слишком слаб, чтобы утвердить себя в качестве устоявшегося взгляда на вещи не только полемически, но и позитивно конструктивно. Попытку сделать это предпринял еще Сократ, но она не удалась. Начиная с Канта, в философии больше не существует актуального, то есть чисто негативного и полемического скептицизма, поскольку система Канта сама является завершенным скептицизмом, ставшим тем самым позитивным. Этот завершенный скептицизм – метод расщепления всего знания в процессе познания. Это называется критицизмом.

Догматика не волнует процесс познания. Он полагает, что видит вещи не только такими, какими их познает, но и такими, какими они являются до всякого знания и без всякого знания, и в этом уверенном смысле он говорит о своих телах, душах, атомах, силах, субстанциях, пока скептик не обратит его внимание на то, что многое из этого, как он выражается, кажется ему лишь небытием. Сенсуалист-догматик полагает, что постигает сущность вещей непосредственно через ощущения, спиритуалист-догматик – через врожденные идеи. Критик знает, что это не так, потому что он наблюдает более внимательно, чем догматик. Он обнаруживает, что непосредственно познает только познания, взгляды, инстинкты, ощущения и мысли, а затем лишь опосредованно, через комбинацию этих элементов познания тел, душ, субстанций и сил. Поэтому, в то время как эти первичные элементы становятся основными фактами науки, основные понятия догматика превращаются в научные проблемы.

Подготовка к критике Канта

Для того чтобы привести философскую работу к этой точке зрения наиболее глубокого опыта, следующей подготовкой и средством стал спор, разгоревшийся в прошлом веке между сенсуалистами и сторонниками врожденных идей. Сторонники врожденных идей везде опирались на номинальные определения, сенсуалисты – на осязаемость чувственного познания. Кант занял место в ряду между ними.

В философии врожденных идей, разработанной Декартом и Лейбницем, сохранялась изощренная средневековая схоластика. Прежде всего, этот схоластический тип бесконечной догматической уверенности удобно распространился в немецком сознании благодаря школьной системе Вольфа (1679 – 1754), основанной на Лейбнице. Как правило, эта наука была больше озабочена словами, чем делами, и в случае сложных вопросов всегда была готова полностью успокоиться, обнаружив над всей фактической ситуацией некое надутое имя.

Чтобы поставить точку в этом вопросе. Считалось, что душа исчерпывается именем ens cogitans, так же как тело – ens extensum, а связь между ними – harmonia praestabilita, и таким образом из пустых слов возникло то, что Бако в отношении прежней схоластики назвал scientia ad garrriendum promta, ad generandum invalida et immatura. Основанный Бэконом и Гоббсом сенсуализм, который повсюду призывал отказаться от слов и пустых определений и перейти к созерцанию самой вещи, к чувственному опыту, и хотел, чтобы наука формировалась только из этого, получил свое полное оправдание. Сенсуализм распространился из Англии во Францию и Германию и уже готов был занять место ортодоксального догматизма в качестве легкого и удобного учения здравого смысла или нерефлектированного и необдуманного ощущения, как это уже произошло во Франции и Англии, как вдруг Кант властным голосом приказал ему остановиться на полпути, наложив на него ярмо необходимого ограничения, в то время как он полностью уничтожил ортодоксальный догматизм врожденных идей.

Двойная позиция Канта против чувственности такова, что в нем можно видеть как ее противника, так и ее совершенствователя. В той мере, в какой сенсуализм стремится к знанию из чистого опыта, он пытается достичь цели, достижением которой является сама критическая философия, но в той мере, в какой он полагается на простые ощущения без более глубокого исследования, ему противостоит критический метод. Если критика Канта заслуживает того, чтобы называться решающим столкновением, нанесенным сенсуализму, то Кант, напротив, противостоит шульдогматизму полностью на сенсуалистической почве чистого опыта. Тезис Канта подготавливается и доводится до зрелости в кругу сенсуалистических спекуляций, а критика Канта сама вступает в этот круг как последнее звено цепи, которую Кант одновременно разрывает, завершая ее. Поэтому невозможно прийти к мысли Канта, не попав предварительно в подготовительный круг чувственников.

Бэкон из Верулама (1561 – 1626) был первым, кто настаивал на том, что вся наука должна основываться исключительно на опыте и эксперименте. Он отрицал знание, основанное на одних лишь понятиях, и предлагал подвергать природные явления тщательному допросу с разных сторон одновременно с помощью экспериментов, как бы в инквизиторском порядке. Разум, как способность к простым понятиям, сам по себе был подобен обманчивому зеркалу, которое фальсифицировало, искажало и уродовало формы вещей своими собственными атрибутами. (Estque intellectus humanus instar speculi inaequalis ad radios rerum, qui suam naturam Naturae rerum immiscet, eamque distorquet et inficit. Instaur. magn. aphor. XLI.)

Baco De dignitate et augmentis scientiarum. 1605. novum organum scientiarum. 1620.

Решимость систематически упорядочить и завершить почву чистого эмпиризма, взрыхленную Бэконом, стала главной пружиной основания материалистической точки зрения у Гоббса, дуалистической – у Локка, идеалистической – у Беркли и скептической – у Юма. С этими людьми различные возможности сенсуалистического образа мышления, которые все еще дремали в Бэкон, проявились в полной мере и исчерпывающе. Юм – скептик – обозначает высшую точку, от которой сенсуалистическая спекуляция расходится на два пути, с одной стороны, на путь ее усиления и исправления у Канта, а с другой – на путь ее ослабления и затухания у Томаса Энви и других шотландских философов.

С Гоббсом (1588 – 1679) эмпирическая спекуляция перешла под знамена категоричного материализма. Гоббс не сомневался, что через чувственное восприятие мы познаем только физические вещи, причем такие, какие они есть сами по себе. Чувственное восприятие является для него единственным источником непосредственного и истинного знания, объектом которого является только материальное существование. Все остальное – лишь феномен, подлежащий объяснению с его помощью. Этот вид сенсуализма стал особенно популярен, потому что позднее во Франции Кондильяк (1715 – 1780), Гельвеций (1715 – 1771) и другие восприняли его с душой. Это sensualism vulgivagus как вид, который наиболее легко рекомендуется ненаучному мышлению благодаря своей осязаемости и понятности. Таким образом, это была первая решительная точка зрения, на которую опустился чувственный мир, а затем, в лице Локка, Беркли и Юма, он поднялся на более утонченные и обоснованные позиции.

Том. Гоббс О природе человека. 1650. De homine. 1655.

Локк (1632—1704) по существу отделился от этого материализма, предположив, помимо ощущений внешних органов чувств, из которых мы черпаем знания о телесном мире, столь же непосредственные ощущения внутреннего чувства, посредством которого столь же опытным путем познается природа, совершенно отличная от этой, природа души. В соответствии с этим существуют две совершенно разные сферы бытия, а именно тела и души, и обе они познаются опытным путем через ощущения, внешние и внутренние. Со временем этот дуализм стал доминировать в Англии так же, как материализм во Франции в прошлом веке. Ибо именно к этому дуализму философия в Англии в конце концов вновь устало опустилась в форме теории эорниноли 86N86, после того как сенсуализм Беркли и Юма положил начало более высокому процессу, который нашел свое решающее суждение не в Оксфорде и Эдинбурге, а в Кенигсберге.

Джон Локк Эссе о человеческом познании. 1684.

Заслуга Беркли, епископа Клойнского (1684—1753), состоит в том, что он первым сделал правильный вывод с позиций сенсуализма, что он отрицал телесный мир, что не следует понимать так, будто он предполагал, вопреки всякому разуму, что телесный мир не существует, но только в том смысле, что он видел в нем не более чем реально существующий познавательный феномен, по той причине, что как только мы говорим о нем что-либо большее, чем это, мы получаем утверждения, которые выходят далеко за пределы точки зрения чистого опыта. Ведь точка зрения чистого и непосредственного опыта дает нам только ощущения или восприятия, но ощущения обнаруживают нечто совершенно отличное от тел и физических свойств. Так, например, ощущение звука не имеет никакого сходства с формой и ритмом колебаний воздуха, которые, как предполагается, являются соответствующими ему телесными свойствами; более того, понятие вибрации удовольствия в опыте не предшествует ощущению звука, а лишь следует за ним как искусственное порождение нашего интеллекта. В общем, понятие тела и телесного свойства всегда возникает сначала из комбинации и многократного преобразования непосредственных ощущений в мысли и, таким образом, в любом случае является искусственным продуктом интеллекта, а не интенциональной непосредственности опыта, которая еще не затронута комбинаторным мышлением. Поэтому нужно либо отказаться от позиции чистого и голого опыта, либо принять ощущение как определенное, а тело – как неопределенное и проблематичное в сфере бытия, как артефакт познания, в приоритет которого можно верить лишь до тех пор, пока не известен способ его происхождения. Поскольку Беркли никак не мог заставить себя отказаться от сенсуалистической точки зрения, у него не было иного выбора, кроме как безоговорочно принять все последствия этой точки зрения.

Беркли Трактат о принципах человеческого знания. 1710.

Юм (1711 – 1776) пошел еще дальше по пути, проторенному Беркли, и разрушил все остатки привычных предрассудков, которые Беркли либо скупо, либо небрежно оставил нетронутыми. Не только заблуждение о примитивной и простой концепции телесности утонуло в хаосе ощущений, но и понятия о независимых вещах или субстанциях вообще, а также о причинах и следствиях рухнули как несостоятельные. Произошло полное ниспровержение всех понятий, которые до сих пор считались установленными в результате бездумья. Определенность математики превратилась в загадку, связь между законами природы – в парадокс, предположение о существовании субстанции, порождающей идеи, – в неопределенную проблему. Казалось, ни в коем случае нельзя с уверенностью предсказывать, что что-то произойдет при определенных обстоятельствах или что определенные свойства обязательно связаны друг с другом, поскольку во всех подобных суждениях судья, казалось, не имел для себя ничего другого, кроме простых законов ассоциации идей, простой привычки связывать заново то, что уже было когда-то связано вместе.

Дэвид Юм Трактат о человеческой природе. 1738 г. Исследование о человеческом разумении. 1748.

Находиться в этом умозрительном месте очень неприятно. Здесь нужно было либо снова робко отступить с полумерами, либо перейти к совершенно новым сценам. Первое было сделано философией в Англии, второе – в Германии. Кант похвалил Юма за то, что тот первым пробудил его от догматической дремоты. Он ответил на это грубое предложение, открыв фундаментальные законы связи между ощущениями, которые оставались скрытыми от его великого предшественника. С открытием этих основных законов, однако, весь сенсуализм был немедленно опровергнут.

Кант положил начало своему поиску в том слабом месте теории Юма, где она приходит в неизбежное столкновение с существованием точных наук, таких как математика. Ведь если оказывается, что точка зрения чувственности или голого опыта вообще не может существовать ни с какими научными доказательствами, то из этого сразу же следует, что для того, чтобы возникло любое научное доказательство, любое реальное познание, точка зрения простого опыта никогда не бывает достаточной, но всегда требует чего-то еще в дополнение, что не является опытом. С этим соображением понятия истины и опыта, которые чувственный мир всегда считал одним и тем же, были разделены; опыт уже не представлялся истиной как таковой, а только как компонент истины. Теперь нужно было искать противоположный компонент.

Противники сенсуализма называли этот другой компонент знания врожденными идеями. Но это было лишь пустое название для совершенно неизвестной величины, совершенно аналогичное в этом отношении названию здравого смысла, с которым настоящая наука ничего не могла поделать, поскольку в ней был отсечен всякий достоверный опыт. Поэтому этот вопрос пришлось исследовать с самого начала.

Тогда выяснилось, что всякое знание, выражающее себя в общих и необходимых суждениях, превосходит простое ощущение именно этим качеством. Ведь ощущение дает только то, что происходит, но никогда – то, что должно произойти; оно дает только то, что происходит в определенном числе случаев, но никогда – то, что происходит во всех случаях без исключения. Поэтому, если я подвожу содержание ощущения под форму такого суждения, я никогда не должен забывать, нисколько не желая оскорбить правильность суждения, что только содержание суждения пришло ко мне извне, через опыт, а формой всеобщности и необходимости, которую выражает суждение, я обязан никому, кроме самого себя.

Если, например, все с величайшей уверенностью соглашаются, что все люди должны умереть, или что солнце, взойдя, всегда будет садиться снова, пройдя определенный путь по небу, то человек, высказывающий такое суждение, опирается на непосредственный опыт лишь в очень малой степени. Ощущения вместе с памятью предоставляют ему лишь определенное количество случаев, имевших место до сих пор. Если он теперь берется судить о том, чего он никогда не испытает (а именно, обо всех случаях) или о том, чего он никогда не может испытать (а именно, обо всех возможных случаях), то он ни в коем случае не должен лишаться выражения своей неизбывной уверенности, но он должен только помнить, что к такой уверенности его принуждает не материал опыта извне, а его собственная деятельность суждения изнутри.

Научное сознание называет такие положения, как упомянутые, просто представлениями опыта, ошибочно полагая, что они полностью взяты из опыта, как в отношении их содержания, так и в отношении их формы. Таким образом, оно столь же ошибочно переносит всю уверенность, с которой произносятся такие положения, во внешний мир и ищет во внешнем мире, помимо себя, принуждение и уверенность, с которыми мы чувствуем себя причастными к ним. С другой стороны, последовательный сенсуализм Юма, как только он увидел в чистых ощущениях все достаточные основания для отсутствия подобных суждений, был тем самым полностью введен в заблуждение относительно существования такого принуждения вообще, и отрицал его, поскольку оно не было найдено в принципе сенсуализма. Но то же самое принуждение, как необходимость выносить общие и необходимые суждения в определенных случаях, не исчезло из мира потому, что обитель, в которой его ошибочно искали, оказалась пустой.

Кант разорвал путы чувственности, сохранив факт внутренней необходимости первозданного спасения, но показав ее как фактор, противостоящий ощущению в процессе познания, и сделал это с позиции чистого опыта. Ощущение он называл апостериори как внешний фактор процесса познания, а деятельность суждения, вместе с присущим ему законом, – априори как внутренний фактор этого процесса, так что апостериори или восприимчивость познания поставляет субстанцию, а априори или спонтанность познания – форму знания.