Текст книги "Генетическая история философии со времен Канта. 1852"

Как только появляются высшие организмы, во всей воде, во всей атмосфере,» полностью в животных и растительных частях, используемых для приготовления настоек, появляется обилие материи, хотя и бесформенной, но все же внутренне сформированной, которая несет в себе стремление к обновлению своих старых условий жизни, и каждый раз, когда некоторые такие элементы встречаются при благоприятных обстоятельствах, они принимают некоторую органическую форму как необходимость, потому что более совершенная организация не может возникнуть в это время.

О самых низших существах можно сказать, что у них несколько душ, если только название «душа» еще применимо к таким простым существам, чье самосохранение, возможно, не имеет сходства с нашими представлениями. По крайней мере, нет ни малейшей причины беспокоиться о делимости дождевых червей и полипов на несколько живых целых; только слишком далеко зашедшая аналогия между различными живыми существами может вызвать здесь трудности. (Psychology Th.2 p. 54—86.)

Литература:

Основные положения метафизики, 1808.

Общая метафизика, вместе с началами философского учения о природе. 2 тома. 1828 – 29.

Lehrbuch zur Einleitung in die Philosophie, 1813. четвертое издание 1857.

Поскольку Гербарт приписывает всю деятельность Я самосохранению, а следовательно, вмешательству других существ, раздражительность Я через себя или спонтанная активность того же самого, которая, согласно Фихте, дана раньше, чем напряжение различных Я друг против друга, полностью потеряна для него. То, что Кант понимал под свободой или автономией, здесь уже немыслимо, и, следовательно, в практической области нить сходства с кантовским и фихтеанским путями мысли полностью обрывается. Поскольку отношение стремлений и противостремлений, которое в доктрине науки входит как вторичное отношение к абсолютному «я», здесь возводится в первичное и единственно допустимое отношение, для практической точки зрения не остается ничего, кроме голого сенсуализма эмпиризма.

Чувство берет на себя господство, практические правила становятся исключительно делом вкуса, предметом эстетики. Поскольку человек смотрит на свои условия с чувством более или менее развитого и раздражительного удовольствия и оценивает их в соответствии с этим стандартом, из этого возникает совесть. Совесть существует не только в моральном смысле, но и в том, насколько точно соблюдаются правила искусства, даже правила благоразумия. Представления о красоте и доброте имеют первоначальное подтверждение, в соответствии с суждениями одобрения и неодобрения. Они не могут быть логически исправлены, а лишь очищены и прояснены. Основная идея – это идея красоты. Освобождение впечатлений красоты от мешающих и сбивающих с толку второстепенных идей – дело практической философии. Она заключается в теориях искусства, которые дают правила, как художник должен выполнять свою работу, чтобы не разочаровывать, а радовать.

Существует учение об искусстве, правила которого носят характер необходимых законов для всех людей, потому что все люди должны по природе, в силу всего своего существования, работать над этим конкретным объектом, а именно над собой. Эта доктрина искусства есть доктрина долга. В его основе лежит первая из пяти практических идей, а именно: 1) идея внутренней или нравственной свободы, 2) идея совершенства, например, силы или могущества, 3) идея благожелательности или доброты, 4) идея справедливости, 5) идея равенства.

Идея внутренней или моральной свободы – это принцип морали. Она заключается в требовании единодушия воли и суждения в одном и том же разумном существе. Ибо человек может либо добровольно утверждать то, что он осуждающе отвергает, либо добровольно воздерживаться от того, что он осуждающе предписывает, либо, наконец, привести волю и суждение в ту гармонию, которая называется нравственной красотой или добродетелью как идеалом, также называемым нравственной свободой. Только здесь нравственная свобода обозначает не принцип, могущественный в своем исполнении, а просто благочестивое желание, которое не имеет осуществления своего содержания в своих собственных руках, а должно часто, при самом лучшем желании в мире, видеть, как психический механизм достигает противоположного тому, чего он хотел бы.

Закон, содержание которого по своей природе неоднозначно и позитивно, возникает из произвольного определения согласных воль разных людей и задуман как правило для предотвращения раздоров. Его действительность и святость покоятся только на неудовольствии спорящих и не могут иметь иного основания.

Что касается религиозной веры, то теологическое доказательство обновляется. Вера в организующий дух вселенной должна основываться на том же выводе и иметь ту же уверенность, что и вера, с которой каждый человек убежден в существовании других разумных духов. Ведь и я вижу в своих собратьях только формы и целенаправленные действия. То, что они возникают из рационального мышления, – это всего лишь вера, но вера настолько уверенная, что по своей достоверности она намного превосходит всякое знание.

Таковы опровержения, которыми Гербарт расплатился за отступление от принципа автономии или абсолютного «я». Отказавшись от принципа автономии и сохранив метод доктрины науки, Гербарт образует чистый контраст с Фризом, который сохраняет принцип автономии, но упорно противится методу доктрины науки. Естественным следствием этого стало то, что Гербарт оказался столь же слаб в практической области, сколь силен и плодотворен в теоретической, в то время как с Фризом по той же причине произошло обратное.

В системе такой строгости и точности, как у Гербарта, нестерпимым злом является то, что первичная монада, утверждаемая с такой большой уверенностью, остается в такой шаткой связи с отдельными монадами, полученными из нее. Стыдился ли Гербарт возвращать к жизни лейбницевские свершения? В доктрине науки, конечно, нет необходимости в фульгурациях, поскольку там стремления и контрстремления Я не следуют за их изолированным позиционированием, а предшествуют ему. Таким образом, различие монад становится текучим, а не раз и навсегда застывшим. Какие чудесные и новые перспективы для психологии и физиологии открылись бы перед Гербартеном, если бы он смог превратить этот неподвижный фактор своего расчета в изменчивый и текучий!

Вдумчивому читателю, конечно, не будет неприятно, если в заключение мы обратим его внимание на те большие шаги, которые уже делал молодой Кант на пути к совершенно новой математической трактовке сил природы, подобной той, за которую брался Гербарт, возбужденный методом науки о науке. Кант отмечает в первой работе, написанной им в 22-летнем возрасте («Gedanken von der wahren Schätzung der lebendigen Kräfte» и др.). Königsberg 1746. tz. 1 – 11), среди прочего, следующее:

Лейбниц, которому человеческий разум обязан столь многим, впервые показал, что тело обладает существенной силой, которой оно обладает еще до расширения». Est aliquid praeter extensionem, imo extensione prius; таковы его слова. Кто-то попытался определить эту силу более подробно. Говорят, что тело обладает движущей силой, ибо в противном случае мы видим, что оно ничего не делает, а только производит движения. Но неправильно говорят, если делают движение своего рода эффектом и, следовательно, приписывают ему одноименную силу. Тело, которому оказывается бесконечно малое сопротивление и которое поэтому почти не оказывает никакого действия, обладает наибольшим движением. Движение есть только внешнее явление состояния тела, так как оно не действует, а стремится действовать, только когда оно внезапно теряет свое движение через какой-нибудь предмет, то есть в тот момент, когда оно приходит в покой, тогда оно действует. Только потому, что мы не очень ясно представляем себе, что делает тело, когда оно действует в состоянии покоя, мы всегда вспоминаем о движении, которое произошло бы, если бы сопротивление было устранено. Достаточно было бы воспользоваться им, чтобы получить внешний характер того, что проходит в теле и чего мы не видим; но движение обычно рассматривается как то, что делает сила, когда она вырывается на свободу, и что является единственным ее следствием. Поэтому в метафизике так трудно представить себе, как материя способна порождать идеи в душе человека таким образом, что это действительно эффективно (то есть посредством физического воздействия), или как душа способна приводить материю в движение.»

«Обе трудности исчезают, и физическое влияние получает не меньшее освещение, если сила материи ставится в зависимость не от движения, а от эффектов в других субстанциях, которые не могут быть определены более точно. Ведь тогда вопрос о том, может ли душа „вызывать движения“, превращается в следующий: способна ли она действовать в других существах и вызывать изменения. На этот вопрос можно ответить весьма решительно, сказав, что душа должна быть способна действовать вовне именно потому, что она находится в месте. Ведь если мы разберем понятие того, что мы называем местом, то обнаружим, что оно указывает на воздействие субстанций друг на друга. Тогда столь же легко понять, как материя, о которой у нас сложилось впечатление, что она не может вызывать ничего, кроме движения, внушает душе определенные идеи и образы. Ведь материя, приведенная в движение, воздействует на все, что связано с ней в пространстве, а значит, и на душу; то есть изменяет ее внутреннее состояние».

«Либо субстанция находится в связи и отношениях с другими, помимо себя, либо нет. Поскольку каждое независимое существо содержит в себе полный источник всех своих детерминаций, для его существования не обязательно, чтобы оно было связано с другими вещами. Субстанция, не связанная ни с одной вещью во всем мире, вообще не принадлежит к этому миру. Если же таких существ много и они связаны друг с другом, то они образуют особый мир. Поэтому неправомерно говорить, когда в залах житейской мудрости постоянно твердят, что в метафизическом понимании не может больше существовать такой вещи, как единый мир».

Кант, как видно из этих соображений, полностью переходит к гербартианскому предположению, что пространство есть не более чем внешняя видимость способа взаимодействия вещей в себе, предположению, которое не противоречит его более поздней системе в учении о видимости пространства, но лишь добавляет к ней дополнительные положения, которые он впоследствии уже не осмеливался защищать. Ибо Кант заменяет понятие расстояния понятием ослабления взаимодействия между субстанциями по закону, согласно которому сила эффекта находится в обратной зависимости от квадрата расстояния, и заключает: 1) что три измерения пространства должны быть следствием этого фундаментального отношения, 2) что другое фундаментальное отношение взаимодействия привело бы к расширению других свойств и измерений, которые вполне могли бы быть уместны в других сферах существования, и 3) что только наука обо всех этих возможных видах пространства была бы высшей геометрией, которую мог бы предпринять ограниченный разум.

Менее важной, хотя и заслуживающей упоминания, является встреча между Гербартом и Якоби, которую мы встречаем в дискуссии последнего об идеализме и реализме (от 1787 года). Она сводится к следующему, несколько неточному ходу мысли:

Там, где два созданных существа, которые являются внешними по отношению друг к другу, находятся в таком отношении друг к другу, что одно проникает в другое, возникает протяженное бытие. С сознанием человека и всякой конечной природы, таким образом, устанавливается расширенное бытие, и не просто идеальное, а реальное. Но теперь мы ощущаем многогранность нашего бытия, связанного в чистое единство, которое мы называем нашим Я. Эта нераздельность в нас определяет нашу индивидуальность или делает нас реальным целым, а все те существа, чью многогранность мы видим неразрывно связанной в единстве, называются индивидами. Теперь, если такие индивиды, помимо имманентного действия, посредством которого каждый из них поддерживает себя в своей сущности, обладают также способностью действовать вне себя, то они должны, для того чтобы действие имело место, прямо или косвенно касаться других существ.

Прямое следствие непроницаемости при контакте называется сопротивлением. Там, где есть контакт, есть непроницаемость с обеих сторон, а значит, и сопротивление, эффект и контрэффект. Эффект и контрэффект – это источник сукцессии, а ее концепция – время. Поэтому там, где существуют индивидуальные самопроявляющиеся существа, общающиеся друг с другом, там обязательно должны присутствовать понятия протяженности, причины и следствия, преемственности, как понятия, необходимые всем конечным мыслящим существам, и так далее.

Литература:

Общая практическая философия, 1808.

Энциклопедия философии с практической точки зрения, 1831.

Меньшие философские сочинения и трактаты вместе с научным сословием, под редакцией Гартенштейна. 3 тома. Лейпциг, 1842—43.

Sämmtliche Werke, под редакцией Хартенштейна. Шесть томов» – Лейпциг 1843—50.

Конспект педагогических лекций. Геттинген 1835.

Среди учеников Гербарта особой чести заслуживают Дробиш, Хартенштейн, Бобрик, Тауте, Вайц, Грипенкерль, Штрюмпель.

Дробиш: Эмпирическая психология в соответствии с научным методом.

Лейпциг 1842 г. Первые принципы математической психологии.

Лейпциг 1850. Новое изложение логики в ее простейших отношениях, применительно к математике и естествознанию. 1836. второе издание. 1851. основные доктрины философии религии, 1840.

Hartenstein: Die Probleme und Grundlehren der allgemeinen Metaphysik, 1836. Die Grundbegriffe der ethischen Wissenschaften. Leipzig 1844.

Бобрик: Vorträge über Aesthetik, 1834. Neues System der Logik, 1838. Тауте: Neligionsphilosophie. Königsberg 1840.

Вайц: Учебник психологии как естественной науки. Брауншвейг 1849. Grundlegung der Psychologie nebst einer Anwendung auf das Seelenleben der Thiere, 1846.

Грипенкерль: Учебник эстетики. Две части. Брунсвик 1827 г. Штрюмпель: «Основные положения гербартской метафизики». Брунсвик 1840 г. Предварительная школа этики, 1844 г. Набросок логики. Митау, 1846.

К гербартианскому подходу также относятся: Stiedenroth: Psychologie. Две части. Берлин 1824 г. Кайзерлингк: Метафизика. Гейдельберг 1818 г. Основные положения для научного обоснования антропологии. Берлин 1827,

Олерт: Zdealrealismus als Metaphysik, 1830. Religionsphilosophie, 1835.

Гербарт и Фриз

Гербарт и Фриз соизмеряли свои взгляды с принципами наукоучения.

Принцип наукоучения состоит в том, что конечное бытие состоит из двух факторов или потенций, которые в трансцендентном состоянии образуют покой или установившееся равновесие, а в имманентном состоянии – беспокойство как нарушенное равновесие. Это рациональный фактор, или Я, и иррациональный фактор, или направленное Я.

Рациональный фактор является окончательно установившимся. Равновесие или спокойствие трансцендентного состояния заключается в том, что то, что может быть установлено абсолютно, также установлено абсолютно и без каких-либо ограничений.

Иррациональный фактор – это абсолютно неустанавливаемое. Равновесие или спокойствие трансцендентального состояния заключается в том, что то, что абсолютно неустановимо, также абсолютно и безоговорочно отменяется или отрицается.

Нарушенное равновесие или беспокойство имманентного состояния состоит в том, что то, что абсолютно беспредметно, частично установлено, а именно как видимость, и что то, что абсолютно установлено, частично отменено, а именно также как видимость.

Это показывает, что имманентность или видимость состоит из двух полусуществований, которые, взятые вместе, не равны чистому существованию, но способны породить вместо него аналог или ложный субординат.

Одно полусуществование – это иррациональный фактор, который действительно сам по себе лишен всякого существования, но который, приходя в видимость, узурпирует часть существования или данности.

Другое полусуществование – это рациональный фактор, который сам по себе является чистым существованием, но уменьшается в своем появлении тем, что его пронизывает противоположный фактор.

Таким образом, когда равновесие нарушается, одно и то же существование разделяется между двумя факторами, которое, когда равновесие устанавливается, возвращается исключительно к тому из факторов, к которому оно принадлежит. Но само существование остается совершенно неизменным, независимо от того, разделено ли оно между двумя полусуществованиями или возвращается к истине своей абсолютной безмятежности и совершенства..

Поэтому нельзя ни приближать абсолютное существование к видимости настолько, чтобы его можно было схватить в любой ее точке, ни прятать его так далеко за видимость, чтобы факторы видимого существования стали с ним не связаны.

Фризская и гербартианская системы являются наиболее поучительными примерами этих противоположных ошибок в метафизике. Ведь первая помещает Абсолют на непознаваемое расстояние, а вторая приближает его слишком близко. У Фриса мы нигде не имеем полной точки покоя, у Гербарта – слишком много полных точек покоя умозрения. У Фриса нигде нет постижения абсолютного предмета, у Гербарта – множество абсолютных предметов, и, следовательно, их слишком много.

Фриз вообще отказывается от познания абсолюта, который лишь мельком проглядывает; Гербарт видит в каждом конечном субъекте, в каждой монаде абсолют, равновесие, уравновешенное для себя и в стороне.

И Фриз, и Гербарт относятся к относительному существованию как к абсолютному, только каждый по-своему. То, что понятие существования, которое само по себе чуждо всякого различия степеней, тем не менее приобретает такие различия в сфере видимости, что в сфере видимости существуют полусуществования, более-существования и менее-существования, остается чуждым им обоим.

Поскольку Гербарт ошибочно рассматривает появляющийся субъект как рациональный фактор среди появляющихся полусуществований как абсолютное существование, как реальную действительность, это приводит его к слишком большому количеству абсолютов, и поскольку Фриз также приписывает полусуществованиям абсолютность, которой они не обладают, и, с другой стороны, считает, что абсолютное существование только одно, это несоответствие не может быть разрешено иначе, чем ссылкой на непостижимость вещей в себе, в результате чего реальное и единое абсолютное отодвигается на непознаваемую дистанцию.

Такой способ мышления, принимающий полусуществования за вполне достоверные существования, правильнее всего назвать реализмом. И Фриз, и Гербарт в равной степени реалисты, только по-разному.

Именно с реализмом обоих связано то, что основной пункт критики Канта, а именно синтетическая апперцепция, у них обоих оказывается отчасти заслоненным, отчасти полностью обойденным. Синтетическая апперцепция, как чистая спонтанная мыслительная деятельность синтезирующего рассудка, является единственным местом, где энергия Абсолюта прорывается как чистая позитивная деятельность в полусуществовании субъективного фактора. Эта точка должна быть отброшена и забыта во всех реалистических системах так же, как она является магнитной иглой в системе истинного идеализма, на которой исследование, заблудившееся в лабиринтах, всегда стремится немедленно найти свой путь. Фриз сводит синтетическую апперцепцию к «формальной апперцепции», которую он подчиняет чувству и ощущению в процессе познания; Гербарт вообще отрицает ее и ставит на ее место исчисление самосохранения или ощущения.

Их реализм, с другой стороны, зажег в обоих большее рвение к дальнейшему развитию эмпирической психологии, чем это было заметно в большинстве систем, возникших из доктрины науки. Фриз, со своей стороны, рассматривал критику Канта не как победу над сенсуализмом, а скорее как введение и начало аналитического психологического исследования, которое он стремился продолжить в своей новой критике. Гербарт же своим новым подходом к механизму воображения открыл для психологии совершенно новые перспективы.

Шопенгауэр и Бенеке также имеют обе общие черты – сокрытие синтетической апперцепции и открытие новых перспектив в психологии, поскольку они тоже реалисты. Однако они отличаются друг от друга тем, что их реализм имеет более одностороннюю окраску, у Шопенгауэра он обращен больше к объективному фактору, у Бенеке – к субъективному.

В терминологии натурфилософии для этого есть более точные выражения. Именно первая потенция Шеллинга (органический инстинкт) рассматривается Шопенгауэром, а третья потенция (сущность представления) – Бенеке как сам абсолют. Таким образом, эти последние теории, находящиеся в оппозиции к Гербарту и Фризу, приобретают нечто простое и естественное, что позволяет еще легче согласовать их результаты с наукоучением, чем те две, чьи фундаментальные принципы состоят не из простых полусуществований или факторов, а из искусственного сочетания и разделения таковых. Ибо в монаде Гербарта мы находим вторую шеллингианскую потенцию (неорганический атом) слитой с третьей (имагинативное существо) в произвольный продукт, тогда как в работе Фриза третья потенция (имагинативное существо) объединяется с первой (органический инстинкт) в группу душевных способностей, к которой вторая (неорганическая природа) затем присоединяется чужеродным образом без посредничества или перехода.