Текст книги "Генетическая история философии со времен Канта. 1852"

Тренделенбург

Математическое естествознание, как признал уже Декарт, а Кант более строго доказал в своих метафизических основах естествознания, развивает не более чем простое понятие движения в пространстве, а поскольку движение в пространстве есть нечто относительное, то возникает неизмеримая сеть чистых связей или отношений между субстанциями, которую математическое естествознание не умеет распутать и которую Кант поэтому назвал непознаваемыми вещами в себе.

Следующее умозрение прорвало эту паутину простых отношений, более детально вникая в природу вещей в себе и признавая в них редуцированные потенции эго (полусуществования). Другие философы, которых мы называли реалистами, рассматривали вещи сами по себе как полноценное бытие, познаваемое либо с помощью умозрения, либо с помощью непосредственного чувства, и тем самым привели философию к отступлению в сторону материализма.

Против этого отступления оставалось возможным противоположное отступление, а именно попытка придать категории движения, из которой вытекает все, что относится к относительности или явлениям вещей, такую силу и протяженность, чтобы тем самым избавиться от вещей самих по себе. Такая попытка была предпринята Тренделенбургом.

Кант утверждал, что мы познаем вещи через их физические движения только так, как они нам кажутся. Философия движения утверждает, что в ней мы познаем вещи полностью такими, какими они являются сами по себе, поскольку наш интеллект способен осуществлять и абсолютно точно отражать в мире своего внутреннего созерцания те же движения и противодействия, продукты которых в объективном мире называются субстанциями и вещами.

В том, что законы мышления являются фундаментальными законами самой природы и что мышление, таким образом, предписывает природе свои законы, которые она исполняет, Трендкленбург полностью согласен с Кантом. Но поскольку Кант рассматривает эти математические законы лишь как внешнюю сеть относительности, которая в своих ячейках скрывает, а также раскрывает метафизические вещи, не подпадающие под понятие движения, то здесь снова напрашивается название полукантианца.

По сравнению с реализмом Гербарта и Фриза, тренделенбургский взгляд вполне можно назвать нигилизмом материи, поскольку он сводит материю, которой последние приписывают слишком большую реальность, полностью к нулю, не на словах, конечно, но тем более по существу. Для существа, которое не проявляет ничего, кроме пространственных движений, то есть ничего, кроме относительных отношений, в которых нет ни одной точки, которая не была бы просто моментом движения (относительного отношения), такое существо, без сомнения, равно небытию. Однако за этим стоит реальность, а именно реальность божественного акта позиционирования, из которого возникают движения и их законы, или который вечно ставит перед собой это великое и искусное небытие. Однако эта реальность – не реальность материи, а ее диаметральная противоположность.

Важно то, что современное естествознание легче всего приспосабливается к тренделенбургскому взгляду, причем настолько, что этот взгляд можно назвать окончательным и полным выводом из современного состояния естествознания. Ведь в целом современное естествознание мало подозревает, что материальные субстанции могут обладать чем-то иным, нежели простыми пространственными движениями. Она лишь непоследовательна, связывая их движения с атомами, которые опять-таки не являются простыми движениями и, тем не менее, не имеют ничего противоположного им. Тренделенбург указывает естествознанию путь, по которому оно должно идти, если хочет быть последовательным и дойти до конца.

К такому выводу пришел и Кант. Но он боялся последствий того, что придется объявить материю бытием, равным ничто. Поэтому он оставил для себя мысль о том, что материя должна иметь противоположную сторону, согласно которой она не состоит из одних лишь отношений, небытия – простого бытия для других, но и обладает собственным бытием для себя, собственной самостью, которая проявляет себя в этих движениях лишь по мере того, как она становится ощутимой для других, но не по мере того, как она живет и существует для себя.

Тренделенбург отвергает интуитивное мышление доктрины науки, которая конструирует пространство и время из понятий эго и не-эго, и приписывает мысли дискурсивное поведение в формах сенсорного восприятия как ее единственную область. Это дискурсивное поведение внимания в ощущениях есть движение, создающее пространственные фигуры в последовательности времени. Возможные позиции и повороты движущего принципа, которые здесь происходят, являются категориями. Мысль осуществляет движения в стихии самой себя по их законам; она видит, как они осуществляются по тем же законам в стихии внешнего чувства так называемыми природными силами. Кант искал категории, как возможные ступени синтетической апперцепции в пространственно-временном элементе, в таблице форм суждения; Тренделенбург позволяет им возникать изнутри в силу принципа движения, не путем, как Кант, общего измерения границ этого поля, а путем генетического наблюдения. Следующий результат, вытекающий из этого генезиса, поначалу присущ только Канту: основные законы построения мышления и его категорий оказываются фундаментальными законами возникающего существования самой природы.

Там, где простого движения недостаточно для объяснения явлений природы, в качестве дополнения появляется понятие цели. Идея цели не исходит, как в случае простого движения, от отдельного момента к отдельному моменту, от части к части; напротив, понятие целого предшествует понятию частей. Субъективная активность понятия цели соответствует из объективного поля теологическому процессу организаций природы.

Между целенаправленной деятельностью свободного «я» и сферой возникновения физических движений нет абсолютно никакого посредника. Таким образом, мы непосредственно отсылаем нас к позитивному акту божественного интеллекта, причем в равной степени как в отношении теологических движений в природе, так и в отношении физических. Ведь кроме интеллекта или цели, с одной стороны, и движения или физики, с другой, абсолютно ничего не может быть. Слепой природный инстинкт, который в системах доктрины науки является особым полусуществованием или потенцией сам по себе, здесь рассматривается как простое воздействие физики на разумное эго. Теологический процесс, который в системах В. Л. является проявлением потенции инстинкта, здесь снова отступает непосредственно к божественному интеллекту, потому что для него не нашлось другого места.

Является ли психологическое влечение причиной или следствием физических движений – на этот вопрос должна ответить психология, от которой зависит будущее системы Тренделенбурга, как и всякой системы, которая, вопреки «Критике способности суждения», стремится обновить физико-теологический взгляд на органический процесс природы.

Тренделенбург ставит себя в полную антиномию с доктриной науки, как в отношении инстинкта, так и в отношении движения. Движение, которое, согласно В. Л., является составной частью факторов пространства и времени, играет здесь роль производителя пространства и времени. Инстинкт, который, согласно В. Л., является первоначальным производителем физических движений, здесь сводится к простому эффекту того же самого.

Как же возникает мышление? Как бытие входит в мышление? Нужно искать нечто, что есть в обоих членах оппозиции, чтобы эта общая черта образовала связь. Эта общность не может быть бездействующим свойством, но должна быть общей деятельностью. Во внешнем мире всякая деятельность связана с движением. К такому же движению принадлежит и мышление. В созерцании мышление возникает из самого себя через движение. Тот, кто смотрит, например, на гору, должен описать и создать ее движением своего взгляда. Внутреннее пространство, в котором воображение рисует, возникает для ума только благодаря движению, а то, что оно рисует в нем, в свою очередь, нув через точки, циркулирующие перед мысленным взором, через линии, растягивающиеся и изгибающиеся, через поверхности, поднимающиеся и опускающиеся, открывающиеся и закрывающиеся. Во внутренней мысли происходит то же движение, что и во внешней природе. Как при соединении понятий движение идет к общей точке, так и при дифференциации движение мысли стремится прочь от общей точки. Каждое развитие мысли устанавливает один за другим моменты, через которые должно пройти связующее движение. В силу закона совпадения движение, которое движет мир вперед, останавливается и растворяется в обратном направлении. Что-то извлекается и прижимается как эффект, и это прижатие снова помещается в контекст движения. Таким образом, даже в деятельности абстрактного мышления образ пространственного движения оказывается необходимым. Любое объяснение какого-либо явления в природе предполагает движение, а движение в деталях не находит объяснения, в котором бы молчаливо или явно не подразумевалась идея движения. Причина движения, выдвигаемая во имя силы, – мертвая формула, если она не оживлена движением, которое она рассматривает.

В бытии, как и в мышлении, движение возникает только из самого себя и познается только из самого себя. Мнение о том, что пространство и время являются факторами, предшествующими движению, ошибочно. Ибо концепция состава факторов, действующих друг на друга, не является оригинальной концепцией. Скорее, все три элемента (пространство, время, композиция) предполагают само движение. Без движения мы не смогли бы объединить пространство и время, а без движения была бы невозможна идея факторов, действующих друг в друге. Текучее время несет движение в себе. Наше представление о пространстве простирается лишь настолько, насколько его порождает внутреннее движение. Внутреннее движение воображения растягивает точку в линию, линию в поверхность и позволяет поверхности подниматься из себя, пока ее путь не закроет тело. Поэтому для нашего сознания движение обязательно является первым, из чего возникает понятие времени и пространства. Для потребности нашего воображения движение – это простая и неделимая деятельность, в отдельных моментах которой, если захотеть ее разложить, она сама себя снова находит. Правда, мы должны признать свою неспособность постичь материю из одного лишь движения. Здесь остается пробел в деривации, в который вклинивается нечто данное в опыте. Воображение не может обойтись без субстрата; растворяя его в движении, субстрат движения обязательно возвращается. С другой стороны, с остатком субстрата, с бытием, которое сначала приводится в движение, пространство (пространственная вещь) ставится перед движением, и наоборот, мы видим, как пространство становится пространством только из движения. Здесь мы околдованы воображением в магическом круге. Мы ищем возникновение субстрата и находим движение (притяжение и отталкивание). Но для того чтобы понять движение, что-то должно двигаться, и мы предполагаем субстрат. Воображение – это, так сказать, создание из ничего. Оно позиционирует, чтобы двигаться, и движется, позиционируя. После этого крайнего предела абстракции наступает единство бытия и деятельности.

Цель противостоит движению. Там, где активная причина производит нечто, части производят целое. Там, где цель управляет, отношения обратные. Действующая причина производит целое из частей, и, наоборот, цель производит части из целого. В процессе активной причины мы также различаем причину как более раннюю и следствие как более позднее. В теологических отношениях следствие – это конец, а этот конец – снова причина. Последующее становится предыдущим, будущее, которого еще нет, управляет настоящим. Отношения действующей причины практически обратны, конец становится началом.

Познание и производство противостоят друг другу в процессе целеполагания. То, что является первым в познании, становится последним в процессе становления, а то, что является последним в познании, становится первым в процессе становления. Насколько цель стала реальной в мире, настолько мысль предшествовала ей как причина. Мысль, лежащая в основе, – это проницательная и опытная мысль. Но она едина с действующими причинами и направляет их друг к другу, чтобы они служили ей. Она первая и последняя, и ни одна активная причина не предшествует ей. Взаимопроникновение цели и силы, мысли и бытия – это настолько же простой факт, насколько и предпосылка всякого понимания этого.

Орган с его активностью подпадает под действующую причину, а с его целеустремленной структурой – под закон собственного следствия. Глаз видит, но зрение само построило глаз. Ноги ходят, но сама ходьба направила суставы ног. Этот круг – магический круг простого факта, и предустановленная гармония, похоже, указывает на силу, охватывающую конечности, в которой мысль – это все и вся.

Там, где правит только сила, причина умирает в следствии. Цель же, напротив, реализует и утверждает себя в своем следствии. Цель (как причина) – это непреходящая и обитающая душа органа (как следствия, вытекающего из цели). Цель достигает своей реальности благодаря силе противостоящей причины, действующая причина – благодаря цели. Целое предшествует частям, следствие – причине. Это перевернутое построение временной последовательности является прямым построением концепции.

Цель находится на втором плане по отношению к движущей силе. Побуждение – это, так сказать, тоска по неисполненной цели. Стремление к еде опирается на цель еды и на целую структуру концепций цели, которые реализуются в организме. Инстинкт глаза к свету, стремление души к знанию обозначают врожденную цель, и аффект также основан на цели. В организме субстанция, форма, движущая причина и цель находятся как бы рядом и друг через друга. Цель, как пребывающий в организме принцип, строит тело. Движущая причина не разделяется, но настолько доминирует над целью, что становится формирующей силой. Каждая часть существует благодаря всем остальным, так же как она возникает ради других и целого.

Если бытие действует на мышление, факт – на процесс понимания, то из этой связи проистекает причина познания (causa cognoscendi). Если мышление действует на бытие, если понятие вступает в процесс становления, то возникает цель (causa finalis). То, что соответствует или противоречит божественной цели, становится добром или злом благодаря характеру разума и свободы. Реализация цели во всей ее взаимосвязи становится мудростью, самоотверженное действие того же самого – любовью, живая личная мера – благоразумием, интенсивность инструмента – настойчивостью, отношение члена к целому – послушанием, взаимодействие членов в рамках целого – справедливостью (в платоновском смысле).

Наука совершенствуется исключительно в предположении о духе, чья мысль является первопричиной всего сущего. То, к чему стремится конечное, осуществляется здесь. Принцип познания и принцип бытия – это один принцип. И поскольку эта идея Бога лежит в основе мира, в вещах ищется то же единство, что и в образе. Акт божественного знания есть субстанция бытия во всех вещах.

Литература:

Логические исследования. Два тома. 1840.

С одной стороны, рассуждения Тренделенбурга тесно связаны с понятиями математической физики, с другой стороны, они имеют точки соприкосновения с тем, как Гегель трактует действие механического, химического и теологического понятия в природе. Лотце,1515
  Рудольф Герман Лотце (нем. Rudolf Hermann Lotze; 21 мая 1817, Баутцен – 1 июля 1881, Берлин) – немецкий философ-спиритуалист, врач, психолог и естествоиспытатель.


[Закрыть] Георге1616
  Иоганн Фридрих Леопольд Георг был сыном берлинского художника и гравера по меди Иоганна Готлиба Георга и его жены Фридерики, дочери портного Иоганна Готлиба Бартца из Голлнова / Померания. Он изучал теологию у Фридриха Шлейермахера и Августа Неандера. В 1833 году получил докторскую степень, а в 1834 году завершил хабилитацию. В 1836 году он стал учителем гимназии, но также преподавал в университете.


[Закрыть], Лотье1717
  Густав Андреас Лотье


[Закрыть] и Деллинсгаузен1818
  Николай барон фон Деллинсгаузен (5 июля / 17 октября 1827 года в Санкт-Петербурге; † 18 июля / 30 сентября 1896 года в Риге) – немецко-балтийский натуралист и политический деятель. Деллинсгаузен получил образование в пажеском корпусе в Санкт-Петербурге. В 1845 году он поступил прапорщиком в Преображенский гвардейский полк, но в следующем году вышел в отставку в чине подпоручика, чтобы полностью посвятить себя философским и научным наклонностям. С 1846 по 1850 год он изучал физику, химию и математику в Дерпте и Гейдельберге, а затем получил известность благодаря своим книгам «Versuch einer speculativen Physik» (Лейпциг 1851) и «Grundzüge einer Vibrationstheorie der Natur» (Лейпциг 1872), особенно благодаря попытке определить волновой импульс mc и волновую энергию mc² эфира. Для него химические элементы были узловыми точками или стоячими волнами в вибрации эфира.


[Закрыть] занимают среднее положение между гегелевской и тренделенбурговской трактовками движущегося понятия в природе.

Лотце все еще строит, но с более тесной связью с категориями эмпирической физики, теологический процесс движения в гегелевском смысле.

Георге рассматривает категории как диалектические функции, исходящие из ничто как своего центра и группирующиеся в эннеады.

Лотье объясняет категории как не что иное, как пустые ничто или абсолютные противоположности (например, тождество и противоположность, качество и количество, внутреннее и внешнее), которые при слиянии своих границ образуют реальность как осуществленное расширение, подобное смешению структурных изображений в оптике.

Деллинсгаузен конструирует все из простого движения без движущей силы, которое в результате равно небытию. Вечная истина – это небытие-качество, а видимость относится к видимому ничто, как случайное относится к необходимому.

Лотце: Метафизика, 1841.

Жорж: Принцип и метод философии, с особыми ссылками на Гегеля и Шлейермахера, 1842.

Лотье: Программа философии современного духа, 1845.

Die Philosophie des absoluten Widerspruchs im Umrisse der Funda-mentalphilosophie, Logik, Aesthetik u. s. w., 1857.

Dellingshausen: Versuch einer speculativen Physik, 1851.

Отношение философии к социализму

Кант, особенно вдохновленный Руссо в политическом плане, воспринимал принцип автономии человеческого духа лишь как средство инициирования непрерывного движения к лучшему в политической, религиозной и социальной жизни, и ему не приходило в голову формировать идеал жизни в соответствии с идеей победоносной автономии, господствующей в мире. В его случае поведение этой идеи было еще просто негативным и критическим по отношению к эмпирическому состоянию мира. Иначе обстояло дело, как мы видели, у Фихте, который рассматривал все виды прежних государственных учреждений как принадлежащие к состоянию необходимости и, наконец, как идеал далекого будущего, рисовал картину лучшего века, управляемого исключительно народной школой или наукой, как рациональной теократии. «Царство небесное есть теократия в ясном сознании каждого и через это сознание; подобно тому как древнее царство, с которого началась история, было теократией по слепой вере всех. Каждый должен повиноваться Богу только по своему ясному пониманию воли Божией о нем; а если он повинуется человеку, то и это должно происходить только по его ясному пониманию, что голос этого человека не есть голос человека, а голос Бога о нем. Всякая другая власть над волей человека, кроме власти совести каждого, должна отпасть. Ибо только Бог есть. Кроме Него – только Его видимость. В видимости единственное, что действительно реально, – это свобода. К ней обращен закон, царство целей, нравственный закон. Этот барабан и его содержание – единственные реальные объекты. Все, следовательно, имеют право следовать только своему пониманию; это вечно и неотъемлемо: то, что они должны до поры до времени подчиняться принуждению, происходит лишь по необходимости, потому что их понимание не является правильным. Но ради их права должен быть создан институт, в котором их понимание может быть сформировано в правильное. Никакого принуждения, кроме как в связи с воспитанием правильного понимания. Господин принуждения одновременно является и воспитателем, чтобы уничтожить себя как первого в последней функции. Поэтому, если в каком-то народе возможен законный владыка, в нем должны быть учителя, и только из их числа может быть избран или учрежден владыка. Через это царство отпадает всякое внешнее правовое принуждение, так как конфликт внутри него уже невозможен, отпадает всякое неравенство через происхождение, семью (все только одно), личную собственность (все землевладельцы и простолюдины), словом, все явления старого государства, которые увековечены современностью». (Таким образом, Вагнер, Краузе и Фриз пытались нарисовать картину жизни самосознательного или философского духа человечества в том виде, в каком он сложится в своем совершенстве. Каждый из этих троих привязал свою идею к определенному моменту опыта: Вагнер, в этом наиболее тесно связанный с Фихте, – к архетипу древнейших жреческих государств, Краузе – к масонству, Фриз – к идеалу греческой жизни, светящейся дружбой и политическим самопожертвованием.

Хотя это очень разные отправные точки, у них есть нечто общее в убеждении, что принцип самоконтроля, проникший в человечество благодаря его собственному разуму, не может быть эффективно реализован с помощью простых революций или реформ государственных конституций, но только в гораздо более позитивном ключе с помощью совершенно новых институтов и организаций.

В то время как Фихте набрасывал свой имперский проект как простую теорию в рамках будущего, его современник Сен-Симон (1760—1825) проводил беспокойную и полную приключений жизнь в борьбе за аналогичные проекты, которые он пытался реализовать на месте в виде индивидуальных и односторонних планов, и, разумеется, тщетно. Передать государственную власть из рук рождения или просто власти в руки интеллигенции, оторвать ученое сословие от аристократии и теснейшим образом объединить его с народом, отменить все политические привилегии рождения и богатства, организация всей человеческой жизни с точки зрения общей мастерской для возделывания природы и совершенствования человеческих способностей, наконец, восстановление основной тенденции христианства, а именно заботы о беднейшем и наиболее многочисленном классе людей во всех человеческих делах – таковы были замыслы Сен-Симона. Замыслы Симона. Сен-Симон выступает здесь, как и Фихте, в качестве первого основателя и предтечи на этом пути. Он хватается то за один конец, то за другой, не доходя до полного обзора всего масштаба своих собственных начинаний. Именно его ученики облекли его промышленные начинания в новое священство, промышленное общество иллюминатов, не без явных связей с трансцендентальным пантеизмом натурфилософии, в который затем влились в диком водовороте влияния Фурье, Оуэна, Ламенне и других. Сен-Симон был спекулятивным промышленником и национальным экономистом, Фихте – спекулятивным этиком. В них два полюса противостояли друг другу с одинаково выдающейся интеллектуальной силой, полюса, которые должны ухватиться друг за друга и теснейшим образом объединиться, если, с одной стороны, настоящее победоносное мировое государство должно развиться из принципа автономии и если, с другой стороны, государство промышленников, рассчитанное на национальное благосостояние и тем самым прежде всего на эвдемонизм, должно возвыситься и очиститься до принципов чистой человечности и ее этических основ, на которых только оно может завоевать прочное существование. Первый путь – это путь Германии, второй – путь Франции. Какой из этих двух путей наиболее уверенно ведет к цели, покажет будущее. Но в любом случае оба пути встретятся у цели.

Подобно тому, как в ранние времена истории зачатки культуры были принесены в мир отдельными колониями священников и распространялись далее, привнося возвышенную жизнь в пустыню кочевых странствий через создание браков, искусств и сельского хозяйства, целью Союза Священников Святых Симонистов 1831 года было аналогичным образом осуществить полное изменение культуры. Симонисты 1831 года стремились внедрить совершенно новую возвышенную духовную и материальную культуру в пустыню поколения, которое было ошеломляющим в богохульстве и чрезмерной рафинированности, но по сути своей было грубым и невежественным. Это произошло в тот момент, когда философии Гегеля уже нельзя было отказать в победе, в год смерти Гегеля и Гёте. Как душа новой универсальной ассоциации человечества, Божество было «провозглашено» в своем живом единстве, как любовь в различных ее проявлениях, а именно: к идеальной стороне в человеке как Я, под качеством разума и знания, к реальной стороне в природе как не-Я, под качеством силы и красоты. В соединении этих изначальных полярностей возникает человек, божественная любовь, представленная на земле, как образ живого Божества, в соответствии с внутренней оппозицией знания и разума с этой стороны, силы и красоты – с другой. Его предназначение – бесконечно приближаться к божеству через прогресс религии, науки и промышленности.

«В прошлом преобладал антагонизм, или эксплуатация человека человеком; в будущем будет преобладать всеобщее братство, или совершенствование человека человеком, наряду с эксплуатацией и благоустройством земли. Человечество здесь имеет три направления. В соответствии с направлением разума оно формирует науку как свою догму, в соответствии с направлением силы – промышленность как свой культ, а в соответствии с направлением любви – политику как свою религию».

«Социальная иерархия состоит из теоретиков, или ученых, из практиков, или промышленников, и из правителей, или священников. Дело жреца – образование и законодательство. Ему помогает художник как практик, как научный, политический и промышленный деятель. Общество в целом управляется религией, и в этом порядке, в этой гармонии, в этом сотрудничестве оно находит волю и полное откровение Бога».

«Все социальные институты имеют своей целью совершенствование морального, физического и интеллектуального состояния наиболее многочисленного и беднейшего класса. Поэтому все без исключения привилегии рождения должны быть упразднены. Каждый человек должен быть вознагражден по своим способностям, каждая способность – по своим делам».

«Религия – это любовь, закон – это братство, жизнь – это блаженство для человечества, которое преодолевает давление детства и бури юношеской незрелости, чтобы вступить в возраст зрелости. Человечество и мир живут в Боге. Человечество должно стать семьей, состоящей из бесчисленных детей. Таким образом, всеобщий мир придет на смену бесплодной борьбе прошлого. Но священник – отец науки и промышленности, носитель любви и мира. Вместо страха и наказания воцарится любовь, под победоносной властью которой начнется интеллектуальное и физическое совершенствование самого многочисленного и самого бедного класса.»

«Эксплуатация, насилие, благородство рождения уступают место классовому делению по способностям. Безделье, нищета, страдания уступают место вознаграждению по труду. Этот порядок – иерархия любви, где правитель приказывает подчиненному прогрессировать самому. Тело должно быть сформировано так же, как и дух; тело и дух больше не должны бороться друг с другом, но поддерживать друг друга как равные, земля и небо больше не должны быть разделены, но взаимопроникать в гармонии. Ада и рая больше не будет, а будет лишь прогрессивное развитие человека в человечестве и человечества в Боге.» (Religion St Simonienne. Enseignement central. Paris 1831. Pag. 58 suiv.)

Появление этой секты было равносильно ее осуждению. Иначе и быть не могло, ведь она нанесла человечеству тройное оскорбление. Во-первых, она отступила на шаг от строгости христианской морали как морали аскетизма и строгости по отношению к себе, поставив плоть наравне с духом. Во-вторых, она отошла от моногамии и перешла к цыганскому обычаю пятилетнего битья горшков, чем нанесла непоправимую рану женской чувствительности. В-третьих, она проповедовала эвдемонизм. Само по себе это слабость характера, но в виде религии это непереносимо.

Самое замечательное и поразительное здесь то, что сам Сен-Симон всегда оставался совершенно свободным от этих трех заблуждений, тогда как ни его собственная школа, ни последующие секты социализма не смогли полностью от них освободиться. Это обстоятельство придает личности Сен-Симона как таковой и как отдельного человека гораздо более тесную связь с немецкой философией, чем это можно приписать остальным представителям социализма в целом. Среди социалистов Сен-Симон занимает совершенно такое же положение, как Фихте среди философов. Он – великий зачинатель, от которого все зависит и которым все питается, отчасти без упоминания его имени. Его начинания стоят так же высоко над Фурье и остальными его товарищами, как Фихте над толпой тех, кто, с одной стороны, эксплуатировал и проводил в жизнь его идеи, а с другой – столь же сильно сдвигал их на односторонние позиции. Как философия не может найти себе пристанища иначе, как путем полного возвращения к Фихте, так и социализм может оставаться лишь глухим и бесплодным порождением, пока не решится полностью вернуться к Сен-Симону, но не к женоподобной школе Энфантина и Базара, а к истинному Сен-Симону, христианину и мученику. Таков великий закон гения в истории мира, что он побуждает духов схожего нрава и темперамента к тем же усилиям с жаждой превзойти и превзойти его. Но так велико расстояние между изначальной и просто воспаленной силой, что воспаленный процесс может окончательно спастись от своей дикости только благодаря тому, что изначальное Евангелие найдет своего Лютера, который с критическим рвением очистит изначальную чистоту вечного произведения от искажающей его оболочки.

Далее следует пророчески задуманная картина будущего, которую Сен-Симон набрасывает в «Письмах жителя Женевы к своим современникам» и в которой особенно выделяются именно те его идеи, чье родство с фихтеанскими представлениями о судьбе ученого очень велико:

«Рим перестанет быть религиозным центром христианства. Он будет образован ассоциацией из 21 избранного человечества под названием Невтонский совет. Он же разделит человечество на четыре группы: английскую, французскую, немецкую и итальянскую. Все жители Земли присоединятся к одной из этих четырех групп. Невтонский совет будет назначаться общим голосованием членов, вносящих свой вклад, причем женщинам будет разрешено участвовать в выборах, а также быть назначенными членами совета».

«Каждая из четырех упомянутых групп избирает для себя подсовет, который требует подтверждения Высшего совета. Каждая страна мира избирает для себя специальный Невтонический совет, члены которого утверждаются нижним советом группы, к которой она присоединилась. Эти советы различных регионов мира находятся в постоянном тесном контакте друг с другом через постоянных представителей низших органов власти в резиденции их высшего органа. Во всех без исключения советах председательствует самый выдающийся математик. Все советы делятся на две секции, первая состоит из первых четырех, вторая – из последних трех классов. Как только второе отделение собирается отдельно, в нем председательствует самый выдающийся литератор».

«Для каждого собора построен храм, состоящий из двух секций, в одной из которых находится великолепно украшенный мавзолей в честь Невтона, а другая украшена произведениями искусства, относящимися к идее бессмертия. Первая секция совета организует внутренний культ совета, в котором будут отмечены все прекрасные заслуги перед человечеством и все деяния по распространению веры. Члены совета носят знаки отличия, которые они демонстрируют или скрывают по своему усмотрению. Каждый верующий, живущий менее чем в одном дне пути от храма, раз в год спускается в глубины Невтонической гробницы через священный люк. Здесь восприимчивых людей настигают пророческие состояния. Новорожденных детей в мавзолей приносят их родители. Храм окружен лабораториями, мастерскими художников и учебным центром. Они, как и квартиры членов совета и приемные депутации, просты и не украшены; все великолепие посвящено только храму. Библиотека не должна содержать более 300 томов».