Текст книги "Генетическая история философии со времен Канта. 1852"

Я не должен вмешиваться в свободу разумных существ. Но если я изменяю продукты их свободы, я вмешиваюсь в нее, поскольку эти продукты являются средствами для достижения дальнейших целей, и если я лишаю их этих средств, они не могут продолжать течение своей причинности в соответствии с намеченными целями. Поэтому необходимо ввести право собственности, право на приобретение имущества. Ибо иначе нельзя действовать свободно, не пребывая в постоянном сомнении, не посягает ли человек на свободу других. Государство отвечает за то, чтобы у каждого человека была собственность. Строго говоря, в государстве, где хотя бы один гражданин не имеет собственности, нет законной собственности вообще. Тот, у кого ее нет, не отказался от собственности другого и претендует на нее с полным правом. Пока это не будет признано, каждый обязан обеспечить имуществом тех, кто, как ему известно, не имеет собственности, или же благотворительность – это обязанность, но только условная, которая не будет иметь места, если государство выполнит свой долг. Может ли бедняк требовать поддержки? Если бы он мог, он, конечно, мог бы потребовать ее от государства; цель бедных и богатых – работать, чтобы государство в конце концов признало и исполнило этот долг.

Если женщина отдается мужчине по любви, брак морально необходим. Отдавая себя, она отдает себя полностью, со всеми своими способностями, силами, волей, и отдает себя навечно. Так возникает полное слияние двух разумных личностей в одно целое: безусловная преданность со стороны женщины, обеты самой интимной нежности и щедрости со стороны мужчины. Нет никаких заповедей, которые можно было бы дать по поводу супружеских отношений. Если они таковы, какими должны быть, они сами по себе являются заповедью; если же нет, то это одно сплошное преступление, совершенно не поддающееся улучшению с помощью моральных правил. Долг родителей – защищать и поощрять свободу в детях. Послушание детей, однако, основано не на особом понимании благости того, что только что было заповедано, а на вере ребенка в высшую мудрость и благость родителей в целом.

Профессия выбирается не по склонности, а по долгу. Фактическим объектом рациональной цели всегда является сообщество разумных существ. Либо оно действует непосредственно, либо ради природы. Первое – высшая профессия, второе – низшая. Высшие классы – это дух одного великого целого человечества, низшие – конечности того же самого. Здорово то тело, в котором каждое движение происходит без помех, по прямому указанию воли.

Профессия фермера, производителя и торговца заключается в поддержке организации природы, переработке и обмене ее продуктов. Профессия ученого, с другой стороны, – это знание, главная субстанция духовной жизни. Церковь непосредственно работает над совершенствованием воли общества через духовенство как учителей народа. Между ученым (общественным разумом) и учителем народа (общественной волей) стоит художник-эстетик (эстетическое чувство как объединяющая связь между ними). Охрана правовых отношений – профессия государственного служащего.

Ученые – это хранилища, так сказать, архивы культуры эпохи. Ученый должен знать предмет культуры своей эпохи и продвигать ее. Строгая любовь к истине – вот его настоящая добродетель.

Общий нравственный долг всех относиться ко всем нравственно переносится на особый класс, который воспитывает от имени всех. Он обязательно должен быть ученым в своем предмете, но всегда должен идти так, чтобы все могли следовать за ним. Он должен вызывать сомнения в том, можно ли вообще продвинуть конечную цель морали, действительно ли существует прогресс добра, не является ли вся эта установка пустой фантазией, и укреплять веру в то, что продвижение к цели разума действительно возможно и что прогресс к лучшему неизбежен.

Изящное искусство делает трансцендентальную точку зрения общепринятой. Прекрасный дух возвышает тех, кто отдается его влиянию, настолько незаметно, что они не осознают этого перехода. В трансцендентальной точке зрения мир сделан, в общей он дан: в эстетической он дан, но только в соответствии с представлением о том, как он сделан. Утверждение чувства является подготовкой к добродетели, подготавливает почву для нее, и когда мораль вступает в нее, она находит половину работы, освобождение от уз чувственности, уже выполненной.

Правитель исполняет то, что требует абсолютный закон или естественное право, не смягчая и не щадя. То, чего требует только писаный, позитивный закон, он исполняет лишь в той мере, в какой может рассматривать это как постоянный результат воли заинтересованных в этом лиц. Если же против позитивного закона на основании естественного права возникают возражения со стороны чиновника, строго придерживающегося буквы закона, то он, конечно, не должен приводить в исполнение первый, но тогда он не должен ничего предпринимать непосредственно, а должен передать дело на рассмотрение высшей инстанции – законодательной власти. Между прочим, каждый должен поступать в делах целого не по своим частным убеждениям, а по общим, и никогда не принимать мер так, чтобы оно всегда оставалось таким, а так, чтобы оно должно было стать лучше. Только та конституция является полностью незаконной, которая имеет целью сохранить все в том виде, в каком оно есть сейчас (в чрезвычайном положении). Но если общая воля полностью противоречит конституции государства, то чрезвычайное положение отпадает само собой, а на его место приходит более разумная конституция.

Разница между Фихте и Кантом в этике заключается в том, что Кант прежде всего представлял себе моральный закон как общий, который может применяться ко всем людям против всех людей, а Фихте – как необходимый, который поэтому должен применяться как общее правило и для всех разумных существ потому что в нем выражается природа и истинное положение разума по отношению к дискам. Теперь, поскольку во всех истинах разума (напр. в математике) всеобщность всегда вытекает из необходимости, а не наоборот, необходимость лишь выводится из совокупности случаев, которые мы никогда не можем упустить из виду, то несомненно, что понятие необходимости везде является фундаментальным понятием, понятие всеобщности везде – производным от него понятием и что поэтому, где бы мы ни переходили от вторичного понятия к фундаментальному понятию, как это делает Кант, мы сначала прослеживаем фундаментальное понятие в силу его первоначально более ясного вторичного понятия, но что если, исходя из фундаментального понятия, которое уже стало ясным, мы рассматриваем вторичное понятие как следственное предложение, которое теперь понимает себя совершенно самостоятельно, как это делает Фихте, то мы уверены, что мы навсегда придали понятиям их окончательное и первоначальное положение. Таким образом, фактическое различие между учениями Канта и Фихте (если не принимать во внимание личное влияние природы на человека) на почве морального учения может быть столь же незначительным, как и на почве учения о науке. В обеих областях Фихте не сделал ничего иного, как систематически и последовательно серьезно отнесся к конечным концепциям, которые являются результатом критики Канта. Кант нашел мораль среди чувственников, с которыми он был связан, на социальной точке зрения благосклонности всех ко всем. Он сохранил эту точку зрения, но ввел совершенно противоположное понятие – понятие свободы. Фихте отказался от сенсуалистической точки зрения на уютную социальность как не ложную, но, безусловно, подчиненную, «и встал на точку зрения единственного понятия свободы как независимости всех. То, что он тем самым принял точку зрения отчасти аскетического, отчасти героического, внутреннего и внешнего овладения природой, конечно, имеет вид разительного изменения, которое, однако, не влечет за собой никакого другого реального изменения, как, например, в музыке, когда в аккорде, перегруженном второстепенными тонами, я умолкаю и оставляю звучать только чистые главные тона.

Естественное право

Естественное право Фихте появилось на год раньше (1796), чем естественное право Канта (1797), с которым оно совпадает как таковое в «Принципах». Из людей, которым предстоит жить друг с другом, каждый должен ограничивать свою свободу, чтобы свобода других могла существовать наряду с ней. Поэтому Кедр, вступая в государство, должен соизмерять себя с ним в определенной степени по своим свободным действиям (собственность и т. д.). Сколько теперь может быть предоставлено каждому человеку для себя, может определить только общая воля по правилу, что такое-то количество людей должно быть свободно рядом друг с другом в такой-то сфере, и, следовательно, столько-то должно исходить от одного человека. В этих пределах граждане должны удерживаться законным принуждением, поскольку одного разума для их поддержания недостаточно. Это внешнее принуждение по договору, в отсутствие разума, является единственным источником исполнительной власти или правительства, и поэтому цель любого правительства – сделать правительство излишним и работать над достижением того момента в карьере человечества, когда все правительственные связи станут излишними, когда простой разум, вместо силы и хитрости, будет повсеместно признан верховным судьей. Жизнь в государстве, таким образом, не принадлежит к абсолютным целям человека, а является лишь средством, при определенных условиях, для создания совершенного общества, и в этом отношении государство, как и все человеческие институты, которые являются лишь средством, направлено на свое собственное разрушение». (Ср. Vorl. über die Bestimm, des Gel. 1794. p. 33.)

Настоящий отход от Канта происходит в применении Фихте принципа права, поскольку он ограничивает отделение законодательной власти от исполнительной, чему Кант абсолютно благоприятствует, тем, что в гражданском законодательстве такого отделения быть не должно, и что только в отношении конституции государства или конституции вообще каждый гражданин должен подать свой голос, и тот должен быть определен абсолютным единодушием. Гражданское законодательство Фихте рассматривает как простое ответвление от правотворчества, как собрание случайных мер, которые могут быть предоставлены мудрости самостоятельно выбранных хозяев государственного корабля, подобно тому как командующий армией отвечает только за правильное ведение войны в целом, но оставляет средства для этого, формирование армии, приказы о походе, снабжение войск и т. д., на его мудрость и благоразумие. Фихте хочет диктатора с неограниченной властью, избираемого всей волей народа по абсолютному числу голов, и тем самым сводит спонтанность каждого индивида, постоянно осуществляемую самым представительным образом, к мертвящему эффекту единственного акта избрания по общему числу голов. Это превращение в диктатуру из преувеличения радикальной точки зрения – не счастливый, а вполне естественный поворот мысли, который находит себе равных и в действительном ходе мировых событий, как, например, в переходе революционных фаз от Робеспьера к Бонапарту, от Ламартина к Кавеньяку, от Гракхов к Цезарю и так далее. Если Кант, будучи внутренне решительным республиканцем, давал свою доктрину только с учетом существующих условий, то Фихте, начавший свою доктрину с абсолютного ниспровержения всего существующего, стал глашатаем диктатуры.

Задача конституционного права – найти такую волю, для которой абсолютно невозможно, чтобы она была иной, чем общая, или в которой частная и общая воля синтетически объединены. Это может быть достигнуто только путем заключения договора гражданства на основе выраженного акта всех, который должен быть воспринят в определенное время в мире чувств и возможен только путем свободного самоопределения, в котором вся будущая воля реализуется в один момент или в котором вся будущая жизнь завещана сразу. Такая выраженная общая воля называется правом, в котором определяется отчасти, как далеко должны простираться права каждого человека (гражданское законодательство), отчасти, как должен быть наказан нарушивший их человек (уголовное законодательство). Если эта общая воля наделена верховенством, против которого власть каждого отдельного человека бесконечно мала, то она называется властью государства, в котором соединяются право судить и право исполнять вынесенные решения.

Итак, для того чтобы утвердить уверенность в том, что исполнительная власть действительно не исполняет ничего, кроме закона, данного целым, она должна быть такой властью, существование которой зависит от ее правильного выражения в каждом отдельном случае, что должно быть предусмотрено основным законом гражданского договора. Поэтому лица, которым общество вверяет управление государственной властью, должны оставаться ответственными перед ним за ее применение, или же общество должно сохранить за собой в качестве неотъемлемого права эфорат, т. е. право надзора и суждения о том, как осуществляется исполнительная власть. При этом условии законна и разумна любая форма правления, которую дает себе изначальная воля общества, будь то монархия, республика, самодержавие, выборное царство и т. д. Доктрина прав требует только, чтобы исполнительная власть была отделена от народа, но чтобы народ сохранил над ней ефорат. Это делается таким образом, что народ заранее объявляется конституцией как содружество в конкретном случае. Собрание никогда не должно созываться без необходимости: но как только в нем возникает необходимость, оно должно немедленно собраться и быть способным и желающим говорить. Это тот случай, когда закон, очевидно, не работает так, как должен. Для решения вопроса о том, имел ли место такой случай, конституция устанавливает особую власть, которая осуществляет постоянный надзор за судопроизводством публичной власти, – эфоров. Эфоры не обладают исполнительной властью, но у них есть совершенно запретительное право приостанавливать с самого начала всякое судопроизводство и приостанавливать государственную власть полностью и во всех ее частях, что можно назвать интердиктом государства. Тем самым прежние администраторы исполнительной власти объявляются простыми частными лицами, а все их приказы о применении силы – мятежом. Объявление интердикта одновременно является созывом общин. Теперь община берет на себя роль судьи между эфорами и исполнительной властью. Виновная сторона, будь то эфоры или исполнительная власть, виновна в государственной измене. То, что община решает заново, становится конституционным законом на будущее, и все возвращается на круги своя.

Деспотизм фихтеанской конституции правильнее всего будет назвать законно организованной революцией. Он отличается от обычного деспотизма тем, что подвергает конвульсивные движения, которые в последнем принимают форму революций без правил, юридическому предопределению. детерминации. Этот конвульсивный процесс государства, однако, ни в коем случае не является судьбой человечества, а скорее должен рассматриваться как состояние необходимости в человеческом роде, еще не окрепшем в разуме и образовании. Прекращение всех государственных конституций, основанных на военном принуждении, следует ожидать как единственно рациональное состояние для настоящего времени действительного развития разума. Как будет выглядеть такое прекращение всех насильственных государств, как тысячелетнее царство разума или организованная анархия, более подробно показано в договорах об отношении первобытного государства к царству разума, состоявшихся в Берлинском университете летом 1813 года. (Die Staatslehre Berl. 1820. p. 289 ff.).

Где-то в царстве христианства, благодаря росту образованности и усталости от войны, традиционное принудительное правительство постепенно уснет, потому что ему больше нечего будет делать. То, что добрый и смелый человек может сделать уже сейчас, и чему нет недостатка в примерах среди нас, – не иметь никаких дел с судьей, полицией и всеми необходимыми властями, – все они будут делать это, и таким образом власти год за годом не будут находить себе дела. Поэтому служащие будут искать другого: и надо надеяться, что оставшийся, который считает себя предназначенным для этого места по рождению, устанет продолжать претендовать на то, о чем никто, кроме него, не знает. Таким образом, нынешнее принудительное государство, без всякого проявления силы против него, тихо умрет от собственной ничтожности, вызванной временем, и последний наследник суверенитета, если таковой существует, должен будет вступить во всеобщее равенство, отдавшись народной школе и посмотрев, что она может из него сделать. Под народной школой, однако, понимаются центральные учебные заведения, которые затем правят теократически, без всякой силы и принуждения, одним лишь воздействием на человеческие убеждения, в которых педагогический класс должен назначить из своей среды мирными правителями того или тех, кто делом объявил себя высшим разумом. Ибо если в каком-то народе возможен законный владыка, в нем должны быть учителя, и только из их числа можно избрать и утвердить владыку. Ибо единственный, кто действительно обладает благодатью Божьей, – это обычный научный ум, и единственное внешнее проявление этой благодати – это увенчанный успехом акт настоящего обучения.

Тогда первое требование будет заключаться в том, чтобы все были охвачены общим для всех образованием, в котором каждый, как гражданин этого царства, абсолютно нуждается. Это образование показало бы, кто из людей довольствуется поверхностным, а кто требует для себя более высоких оснований знания. Это сразу решило бы, кто рождается более или менее благородным, по факту, который государство учителя не создает, а лишь принимает по мере того, как он представляется.

Разделение на сословия и классы, основанное на этих фактах, и то, к какому из них принадлежит каждый человек по своей личности, всецело зависело бы от окончательного и «неприменимого» решения учительской профессии, которое последняя должна была бы принять на свою совесть, а именно, что оно было принято в соответствии с ее лучшим знанием и совестью.

Все без исключения рожденные должны быть образованы, чтобы быть в состоянии ясно понять волю Божью о них. Понимание того, что человек подчиняется воле Божьей и что он ничто без повиновения этой воле (чистый этический закон долга), – это понимание христианства или, что в данном контексте равнозначно, доктрины науки. После того как воспитание человека было учтено, то, что остается для него в качестве мандата божественной воли, – это покорение внешней природы. В этом покорении природы, следовательно, по замыслу Бога, каждый, кого он не предназначил для воспитания, должен занять свое место, и каждый должен это место осознать. Необходим разум, который бы обозревал всю работу над природой и каждый раз определял точку, на которой должен быть достигнут регулярный прогресс в ее покорении, и все силы, которые работают под руководством этого разума. Из него, в дополнение к религиозному и нравственному воспитанию, должна быть доведена до всех определенная картина и обзор настоящего дела свободы в природе, как второй основной компонент общего человеческого образования. Если их интеллект удовлетворен этим и успокаивается в процессе, то им дается указание принять участие в общем деле в том виде, в каком оно существует до сих пор. Если же данный ему образ становится творческим для более высокого, это доказывает божественный призыв к этому человеку руководить прогрессом и расширением правила интеллекта. Просветители, однако, организуются внутри себя и по назначению между собой в корпус правителей и учителей.

Таким образом, Царство Божье (Царство Небесное) будет действительно представлено в мире. Иисус, то есть свобода отдачи себя Богу, которую он впервые представил и ввел, стал бы тогда царствовать по-настоящему. Природа будет постепенно покоряться, пока не перестанет сопротивляться чистому понятию, а последнее будет непосредственно, как оно есть, выходить на поверхность. Тогда природа отменит саму себя, и человек своим бытием не будет желать ничего иного, кроме того, чего желает Бог. Тогда Сын, через которого прежде царствовал Отец, будет подчинен Отцу и поглощен Им, Который теперь будет царствовать один и непосредственно через Себя, без помощи Сына как того, кто определяет свободу. Святые же, которые будут царствовать с Иисусом тысячу лет, станут правителями и учителями в этом Царстве.

Если бы нация, в которой теократия уже пустила прочные корни, впоследствии была охвачена войной, то нет никаких сомнений в том, что эта нация не выступит против внешнего врага единой силой, как она всегда выступала против внутреннего врага, природы, и не окажется ли она решающей победительницей благодаря преобладающему знанию природы, мастерству и боголюбивому мужеству. Если не более того, это побудило бы другие христианские народы последовать за ней и перенять у нее условия ее конституции и саму конституцию: и таким образом она постепенно распространилась бы на все народы христианства, так что наконец весь род человеческий на земле был бы охвачен единым тесно связанным христианским государством, которое теперь победило бы природу по общему плану, а затем вступило бы в высшую сферу другой жизни.