Текст книги "Через пустыню"

– Знаешь ли, кто я? – спросил меня дервиш.

– Нет, но догадываюсь.

– Ну, так кто я?

– Ты Абузейф.

– Верно. На колени передо мной, гяур!

– Разве не написано в Коране, что поклоняться должно одному только Аллаху?

– На тебя это не распространяется, потому что ты неверный. Я приказываю тебе стать на колени, чтобы выразить свою покорность.

– Я еще не знаю, заслуживаешь ли ты почтения, и даже если бы я узнал это, то выразил свое уважение к тебе другим способом.

– Гяур, ты встанешь на колени, или я снесу тебе голову!

Он встал и выхватил свою кривую саблю. Я приблизился к нему еще на один шаг.

– Ты в самом деле Абузейф или палач?

– Я – Абузейф и сдержу свое слово. На колени, или я положу твою голову к своим ногам!

– Береги свою собственную!

– Гяур!

– Трус!

– Что! – зашипел он. – Ты назвал меня трусом!

– Почему ты напал на самбук ночью? Почему переодел своих шпионов в женское платье? Почему ты показываешь отвагу здесь, окруженный и защищенный своими людьми? Стал бы ты против меня один на один – посмотрел бы я на твою удаль.

– Я Абузейф, Отец Сабли, и десять человек, таких, как ты, ничего не смогут сделать против моего клинка!

– Так смело можно говорить, когда боишься действовать!

– Действовать? Разве этот десяток на месте? Будь это так, я бы доказал тебе в одно мгновение, что говорю правду!

– Десятка не надо… Достаточно одного.

– Может быть, ты и хочешь стать этим одним?

– Ба! Ты же этого не позволишь!

– Почему это?

– Потому что ты боишься. Ты убиваешь языком, а не саблей.

После своих слов я ожидал от разбойника усиленного взрыва гнева, однако был разочарован. Он спрятал свой гнев под холодным, убийственным спокойствием, снял саблю с пояса у своего соседа и протянул ее мне.

– Вот, бери и защищайся! Скажу тебе открыто: даже если ты обладаешь ловкостью Афрама и силой Келада, при третьем моем ударе ты станешь трупом.

Я взял саблю.

В странной ситуации я оказался. Видимо, Отец Сабли фехтовал, по восточным понятиям, отлично, но я знал, что восточный человек чаще всего оказывается в сравнении с европейцем столь же плохим фехтовальщиком, как и плохим стрелком. Мне еще не довелось скрестить клинки с восточным противником по всем правилам фехтовального искусства, и хотя врученная мне сабля была довольно непривычной – слишком легкой для парирования ударов, но весьма тяжелой для обманных движений, – я испытывал большое удовольствие, готовясь продемонстрировать Отцу Сабли превосходство европейской школы владения холодным оружием.

Вокруг нас собрался весь экипаж. Кажется, никто не сомневался, что при третьем ударе Абузейфа я в самом деле стану мертвецом.

Отец Сабли напал на меня столь быстро и резко, не признавая никаких правил, что у меня не было времени занять оборонительную позицию. Я парировал нечеткий удар из кварты [80]80
  Кварта – одна из фехтовальных позиций.


[Закрыть] и тут же попытался использовать ослабление его защиты. К моему удивлению, от удара наотмашь он ловко увернулся под моим клинком. Абузейф поставил защиту и попытался сделать обманное движение, но неудачно. Я в свою очередь точно так же защитился и поразил его кончиком сабли. Мой укол пришелся в задницу, поскольку я вовсе не собирался серьезно ранить его. Разъярившись, Отец Сабли забылся, отступил для разгона и в прыжке попытался снова нанести удар из кварты. Я сделал полшага вперед, поставил жесткий заслон – оружие вырвалось у него из руки, описало в воздухе широкую дугу и, перелетев через фальшборт, упало в воду.

Все вокруг замерли. Я отступил и опустил оружие. Отец Сабли стоял передо мной, неподвижно уставившись мне в глаза.

– Абузейф, ты очень искусный фехтовальщик!

Мои слова вернули его в сознание, но вопреки своему ожиданию я увидел на его лице не признаки гнева, а изумление.

– Человек, ты – неверный, а все же победил Абузейфа.

– Ты облегчил мне поединок, потому что фехтовал необдуманно. Мой второй удар стоил тебе крови, а третий выбил у тебя оружие. Да, я совершенно не был готов к своему третьему удару, тогда как твой должен был меня поразить насмерть. Вот твоя сабля – я в твоих руках.

Разумеется, этот взвешенный призыв к его благородству возымел успех.

– Да, ты в моей власти, ты мой пленник, но свою судьбу ты держишь в собственных руках.

– Как это?

– Если ты сделаешь то, что я от тебя потребую, ты скоро снова станешь свободным.

– Что я должен сделать?

– Ты обещаешь, что будешь заниматься со мной фехтованием?

– Да.

– И учить меня так, как этому учат у немей?

– Что ж, могу.

– И пока будешь плыть на моем корабле, ты не дашь увидеть себя ни одному чужому глазу?

– Хорошо.

– Ты должен немедленно покидать палубу по моему приказу, когда на горизонте покажется любой другой корабль.

– Согласен.

– Своему слуге ты не скажешь ни единого слова.

– Где он?

– Здесь, на корабле.

– Связанный?

– Нет, он болен. Точнее, ранен в руку, а еще у него сломана нога, так что он не может подняться.

– Тогда я не могу дать такое обещание. Мой слуга – мой друг, за которым я должен ухаживать. Тебе придется разрешить мне видеться с ним!

– Я не разрешаю этого, но обещаю тебе, что о нем будут хорошо заботиться.

– Этого мне недостаточно. Если он сломал ногу, я должен ему ее выправить. У вас на судне нет, пожалуй, никого, кто бы понимал в этом.

– Я сам в этом понимаю. Не хуже врача. Я перевязал ему рану и положил ногу в лубок. У него уже нет болей. У тебя есть друзья среди инглис?

– Да.

– Это значительные люди?

– Среди них есть паши.

– Значит, они тебя выкупят.

Это было нечто совершенно новое! Стало быть, убивать он меня не хотел. Он требовал только, чтобы я оплатил свою свободу.

– И сколько же ты желаешь?

– У тебя при себе очень мало золота и серебра. Сам ты не сможешь себя выкупить.

Значит, мои карманы он уже проверил. Но то, что я зашил в рукава моей турецкой куртки, он не нашел. Впрочем, этого было мало для выкупа. Поэтому я ответил:

– У меня ничего нет – я небогат.

– Я верю этому, хотя у тебя отличное оружие, да еще ты возишь с собой неизвестные мне инструменты. Но ты знатен и знаменит! Ты сам сказал это на самбуке вот этому человеку.

– Я пошутил.

– Нет, ты говорил ему серьезно. Кто так силен и так умеет владеть саблей, как ты, тот должен быть офицером высокого ранга, за которого твой падишах охотно заплатит выкуп.

– Мой король ничего не будет платить за свободу. Он потребует ее от тебя безвозмездно.

– Я не знаю никакого короля немей. Как же он будет говорить со мной, как он вынудит освободить тебя?

– Он сделает это через своего посланника.

– Но и этого человека я не знаю. В здешних краях нет никаких посланников немей.

– Посланник находится в Стамбуле, при дворе султана. У меня хороший паспорт, стало быть, я – один из тех, кто находится под покровительством султана.

Он рассмеялся.

– Падишах не властен над этими краями. Здесь правит великий шериф Мекки. Но я сильнее их обоих. Я не стану торговаться о тебе ни с твоим королем, ни с его посланником.

– С кем же тогда?

– С инглис.

– Почему с ними?

– Потому что они должны обменять тебя.

– На кого?

– На моего брата, который находится у них в руках. Он на своем барке напал на один из их кораблей и был взят в плен. Инглис отправили его в Аден и хотели убить. Теперь они вынуждены будут освободить его в обмен на твою голову.

– Видимо, ты заблуждаешься. Я не принадлежу к инглис. Они, пожалуй, оставят меня в твоих руках, а твоего брата убьют.

– Тогда ты тоже умрешь. Ты умеешь писать и составишь к ним письмо, которое я прикажу передать инглис. Если ты напишешь письмо хорошо, они обменяют тебя, напишешь плохо – сам себя убьешь. Итак, хорошенько обдумай содержание письма. У тебя в запасе еще много дней.

– Сколько?

– Перед нами бурное море, но я буду плыть и ночью, насколько это будет возможно. Если удержится благоприятный для нас ветер, через четыре дня мы будем в Джидде. Оттуда до Саны, где я спрячу свой корабль, почти столько же. Стало быть, у тебя целая неделя, чтобы подумать над посланием, потому что только в Сане я распоряжусь отправить посла.

– Я напишу письмо.

– И ты обещаешь мне не предпринимать никаких попыток к бегству?

– Этого я тебе не могу обещать.

Какое-то время он серьезно смотрел мне в лицо.

– Аллах акбар, а я-то верил тому, что среди христиан тоже есть почтенные люди. Стало быть, ты хочешь убежать от меня?

– Использую любую возможность для этого.

– Тогда мы не станем фехтовать. Ты можешь меня убить и спрыгнуть в воду, чтобы спастись вплавь. Ты умеешь плавать?

– Да.

– Подумай, ведь в этих водах плавают такие рыбы, которые сожрут тебя.

– Я знаю это.

– Я прикажу строго охранять тебя. Вот этот человек, что стоит рядом со мной, будет постоянно находиться возле тебя. Ты его оскорбил, и он не спустит с тебя глаз, пока ты либо станешь свободным, либо умрешь.

– Что станет в любом из этих случаев с моим слугой?

– С ним ничего не случится. Правда, он совершил большой грех, став слугой неверного, но он турок, не гяур; он получит свободу вместе с тобой или после твоей смерти. Теперь ты можешь оставаться на палубе, однако как только вахтенный прикажет, ты должен спуститься вниз, где тебя запрут в каюте. – На этих словах он отвернулся и ушел.

Я же пошел снова на бак, потом стал прогуливаться вдоль релинга. Устав, я улегся прямо на палубе. Араб постоянно оставался вблизи меня, поотстав на пять-шесть шагов. Это было столь же излишне, сколь и неприятно для меня. Ни один человек не говорил со мной ни слова. Молча протягивали мне воду, кускус и горсточку фиников, Как только к нам приближался какой-нибудь корабль, я вынужден был спускаться в свою каморку, у дверей которой мой страж занимал пост столько времени, пока я не получал возможность снова появиться наверху. Вечерами дверь запирали на засов, да еще устраивали завалы из разного ненужного барахла.

Глава 6
СНОВА СВОБОДЕН!

Миновало три дня. Я больше заботился о больном Халефе, чем о себе самом; но все мои усилия пробраться к нему не дали результата. Я знал, что он тоже находится в трюме, как и я, однако любая попытка подать за спиной сторожа знак моему храброму слуге только повредила бы нам обоим.

Плавание наше между тем шло быстро. Мы дошли до тех краев между Джебель-Эюбом и Джебель-Келая, откуда берега вплоть до самой Джидды становятся все более низменными и пологими. Приближался час сумерек. На севере – вот редкость! – появилось маленькое облачко, что-то вроде пелены, которое Абузейф разглядывал с озабоченным видом. Наступила ночь, и мне пришлось отправиться в трюм. Было куда более душно, чем обычно, и эта духота час от часу усиливалась. К полуночи я еще не заснул. И вот я услышал отдаленный глухой шум, грохот и раскаты грома, которые стремительно приближались, настигая корабль. Я почувствовал, как он нырнул носом в волны, выровнялся, а потом с удвоенной скоростью снова ринулся вниз. Во всех корабельных швах стонало и кряхтело. Мачта треснула у самого основания, а по палубе туда-сюда перебегала команда с криками страха, воплями и молитвами.

Между тем раздавались громкие рассудительные команды вожака. Мне казалось, что только он не потерял хладнокровия. По моим приблизительным подсчетам, мы приближались к высоте Рабиг, а к югу от нее по морю было рассеяно бесконечное множество скал и коралловых рифов, что делало судоходство опасным даже днем. Там находился также остров Гават, а между ним и мысом Хатиба высятся две коралловые скалы. Проход между ними даже при солнечном свете и в спокойную погоду связан с величайшим риском, и поэтому судоводители, приближаясь к этому месту, всегда подбадривают себя молитвой. Этот проход называется Ом-эль-Хаблайн (Место Двух Канатов), – название намекает на способ, при помощи которого в прежние времена пытались избавиться от опасности.

К этому проходу и гнал нас с бешеной скоростью ураган. Высадиться на берег до прохода было невозможно.

Я встал со своего ложа. Если судно наскочит на скалу, то я все равно погибну, ибо моя каморка заперта.

Вдруг мне показалось, как будто в реве стихии я услышал какой-то шум перед дверью. Я подошел ближе и прислушался. Я не ошибся. Кто-то разбирал хлам, наваленный перед дверью, а потом эта дверь открылась.

– Сиди!

– Кто там?

– Слава Аллаху, который позволил мне найти нужное место! Разве ты не узнаешь голос своего верного Халефа?

– Халеф! Но этого не может быть! Его не может здесь быть. Халеф сломал ногу и не может ходить.

– Да, сиди, я ранен пулею в руку – впрочем, легко. Ногу я не ломал.

– Значит, Абузейф лгал мне.

– Нет, это я его обманул. Я вынужден был притворяться, чтобы помочь моему доброму сиди. И вот три дня я лежал с перевязанной ногой внизу, в трюме, а сегодня ночью снял гипс и выбрался на разведку.

– Храбрый Халеф! Этого я тебе никогда не забуду!

– Я еще кое-что узнал.

– Что именно?

– Абузейф бросит якорь невдалеке от Джидды. Он задумал совершить паломничество в Мекку. Ему необходимо помолиться, чтобы Аллах даровал его брату снова свободу. Многие из его людей пойдут с ним.

– Может быть, тогда нам удастся убежать.

– Посмотрим. Это произойдет завтра. Твое оружие сложено в каюте Абузейфа.

– Ты придешь опять завтра вечером, если этой ночью мы не лишимся жизни?

– Приду, сиди.

– Но ведь это опасно, Халеф!

– Сегодня так темно, что меня никто не смог увидеть, а приглядывать за нами у них нет времени, сиди. Завтра Аллах нам поможет.

– У тебя что-нибудь болит?

– Нет.

– Что случилось с самбуком? Я был без сознания и ничего не помню.

– Они украли все деньги, которые лежали в каюте капитана, и связали команду. Только нас двоих они взяли с собой, чтобы в обмен на тебя освободить брата Абузейфа.

– Ты уверен в этом?

– Я подслушал их разговоры.

– А как появился барк в ту ночь?

– Он стоял на якоре недалеко от нас, за скалами, и поджидал нас… Доброй ночи, сиди!

– Доброй ночи!

Он выскользнул, задвинул засов и снова восстановил баррикаду у двери.

Проснулся я на почти неподвижном судне. Дверь моей каюты была открыта, снаружи стоял мой сторож.

– Хочешь наверх? – спросил он меня.

– Да.

– Наверху ты сможешь оставаться только до полуденной молитвы.

Я вышел на палубу и не нашел уже никаких следов шторма. Судно стояло на якоре в очень узкой бухте, глубоко врезавшейся в сушу.

Почти до полудня я оставался на палубе, не заметив ничего необычного. Потом Абузейф призвал меня к себе. Он находился не на палубе, а в своей каюте, где я увидел развешанным по стенам все мое оружие. Здесь был и патронташ. Кроме того, я заметил несколько больших сумок из козьей кожи, лежащих на полу и, очевидно, наполненных порохом. Абузейф при моем появлении немедленно захлопнул большой сундук, тем не менее у меня было достаточно времени заметить, что в нем содержатся чистые холщовые мешочки, а в них, возможно, находятся похищенные с самбука деньги.

– Немей, я хочу поговорить с тобой, – сказал он. – Ты все еще отказываешься дать мне обещание не предпринимать никаких попыток к бегству?

– Я не лжец и поэтому скажу тебе откровенно, что убегу, как только мне представится возможность.

– У тебя не будет такой возможности. Но ты вынуждаешь меня обходиться с тобой строже, чем я хотел бы. Два дня меня не будет на борту. За это время ты не сможешь покидать свою конуру и будешь лежать там со связанными руками.

– Это жестоко.

– Да, но ты сам виноват.

– Я вынужден покориться.

– Можешь идти. Запомни, однако, что я отдал приказ немедленно убить тебя, как только ты попытаешься освободиться от пут. Если бы ты был правоверным, я попросил бы тебя стать моим другом. Ты гяур, но у меня нет к тебе ни ненависти, ни презрения. Я поверил бы твоему обещанию, однако ты не хочешь его дать. И вот теперь тебе придется выносить последствия твоего отказа. А сейчас ступай вниз!

Меня увели в подпалубное помещение и заперли там. Какой это было мукой – лежать связанным в духоте и в тесном, замкнутом трюмном отсеке! Видимо, было уже далеко за полночь, когда мне показалось, что раздался тихий шум за дверью.

Я насторожился, однако, разумеется, ничего больше не смог услышать. Говорить я ни в коем случае не мог. Видимо, пробежала крыса.

Какое-то время все оставалось спокойным. Потом я услышал приближающиеся шаги, за которыми последовал тот легкий шум, который возникает, если на полу расстилают ковер или циновку. Послышался короткий, приглушенный стон, а потом снаружи послышался тихий голос:

– Сиди, сиди; я держу его!

Это был Халеф.

– Кого? – спросил я.

– Твоего сторожа.

– Я не могу ничем помочь тебе, Халеф. У меня связаны руки.

– Ты привязан к стене?

– Нет. Выйти к тебе я могу.

– Так иди, дверь открыта.

Когда я вышел из своей тюрьмы, то осознал, что араб судорожно подергивается на дощатой палубе, а Халеф придавил его коленями и сжал руками ему шею.

– Пошарь-ка у него за поясом, сиди… нет ли там ножа?

– Подожди! Что-то есть.

Крепко связанными в запястьях руками я все же смог вытащить нож, крепко зажал его рукоятку зубами и перепилил путы.

– Получилось, сиди?

– Да, теперь руки у меня свободны. Слава Богу, он жив.

– Сиди, он заслуживает смерти.

– И тем не менее мы его свяжем, заткнем рот и положим в мою каморку.

– Тогда он выдаст нас мычанием.

– Я развяжу ему тюрбан и обмотаю голову. Ослабь немного хватку, чтобы он мог дышать! Так… вот кляп… вот его пояс, чтобы связать руки и ноги… опусти шею и держи его ноги… так, готово. Понесли его в каюту!

Задвинув за пленником засов, я глубоко вздохнул и ступил за Халефом на трап.

– И что теперь, сиди? – спросил он меня.

– Как все получилось?

– О, очень просто. Они меня совсем не охраняли, потому что думали, будто я не могу двигаться. На палубе я услышал, что Отец Сабли с двенадцатью матросами отправился в Джидду. Он взял с собой много денег, чтобы передать их великому шерифу Мекки. Потом я услышал, что стерегший тебя араб хочет спать у твоей двери. Он ненавидит тебя и давным-давно убил бы, если бы не опасался наказания Абузейфа. Если я хотел попасть к тебе, то мне надо было опередить его. Тогда я прокрался по палубе так, что меня никто не заметил. Ты учил меня этому в пустыне. Лишь только я пробрался к двери, пришел и он.

– А, так это был ты! Я тебя слышал.

– Когда он улегся, я прихватил его за шею. Остальное ты знаешь, сиди!

– Благодарю тебя, Халеф! Возьми оружие этого человека себе. Теперь идем. Я пойду впереди.

Пока мы пробирались наверх, я не мог удержаться от улыбки. Абузейф хотел сделать великому шерифу подарок, но это была лишь малая часть того, что этот пират раньше похитил у самого шерифа. Высунувшись из люка, я почувствовал тот запах, который распространяется близ опийного шинка. На баке в беспорядке валялись люди, и нельзя было понять, спят они или только ожидают упоения одуряющим ядом. По счастью, путь в капитанскую каюту был свободен. Согнувшись в три погибели, мы пробрались к ней. По причине восточной беззаботности замка на двери не было. Петли оказались нескрипучими, потому что были сделаны из кусочков кожи, набитых сверху и снизу на косяк и саму дверь.

Я открыл ее ровно на столько, сколько было нужно, чтобы проскользнуть внутрь, а когда мы оказались в каюте, снова прикрыл дверь. Теперь я почувствовал себя так уверенно и свободно, словно оказался в комнате собственного дома. Здесь висело мое оружие, а в пяти шагах от него находился борт судна, с которого одним прыжком можно было достичь суши. Часы, компас, деньги были у меня с собой.

– Что мне взять? – спросил Халеф.

– Одно из одеял, которые лежат там, в углу. Они нам пригодятся. Я тоже одно возьму.

Мы оставили каюту и без помех добрались до борта. Расстояние до берега было все же больше, чем я предполагал. Это видно было даже в слабом свете звезд.

– Ты перепрыгнешь, Халеф? – озабоченно спросил я. Я знал, что он хороший прыгун. Правда, здесь не было места для разбега.

– Осторожно, сиди!

Он поднялся, поставил ногу на планшир и уже в следующее мгновение очутился на берегу. Я не замедлил последовать его примеру.

– Хамдульиллах! Теперь мы свободны. Но что делать дальше? – спросил Халеф.

– Пойдем в Джидду.

– Ты знаешь дорогу?

– Нет.

– Может, у тебя есть карта, которая покажет путь?

– Тоже нет. Но нам надо держаться только на юг. Абузейф пошел пешком. Это верный признак того, что город расположен не слишком далеко от этой бухты. Давай прежде всего осмотрим оружие.

Мы отошли за ближайший же куст молочая, достаточно прикрывший нас, потому что это был не мелкий арабский, а высокий ост-индский вид. Мое оружие было заряжено. Разумеется, никто из пиратов не умел обращаться с револьвером, штуцером и тяжелым «медвежебоем», которому матросы особенно удивлялись. Араб привык к длинному, легкому ружью. Есть племена, которые все еще вооружены кремневыми ружьями странной, допотопной конструкции.

Убедившись, что наше бегство никто не заметил, мы отправились незнакомой дорогой. Нам следовало как можно дольше идти вдоль берега, поэтому приходилось обходить многочисленные бухточки, то более, то менее крупные, так что вперед мы продвигались очень медленно. В восемь часов утра мы увидели перед собой минареты города, обнесенного высокой, довольно хорошо сохранившейся стеной.

– Давай узнаем, не Джидда ли это, сиди, – предложил Халеф.

Уже с час мы встречали арабов, но не заговаривали с ними.

– Нет, и так совершенно ясно, что это Джидда.

– А что мы там будем делать?

– Прежде всего я хочу осмотреться.

– И я тоже.

– Как долго ты пробудешь в Мекке?

– Семь дней.

– Ты найдешь меня в Джидде. Но будет ли твой хадж действительным? Он же совершается не в месяц паломничества?

– Будет. Смотри, вот ворота. Как они могут называться?

– Видимо, это северные ворота, Баб-Эль-Медина. Выполнишь ли ты одну мою просьбу?

– Да, так как я знаю, что ты мне не прикажешь ничего такого, что я не смогу сделать.

– Ты здесь не должен говорить ни одному человеку, что я христианин.

– Как ты скажешь, так я и сделаю.

– Ты должен все делать так, словно я мусульманин.

– Да. Но ты тоже выполнишь одну мою просьбу?

– Какую?

– Я должен купить в Мекке азиз-кумахш [81]81
  Азиз-кумахш – разнообразные подарки, свидетельства паломничества.


[Закрыть] и много подарков, а также раздать милостыню…

– Не беспокойся. Ты получишь свои талеры еще сегодня.

– Их-то мне, может быть, и не надо, потому что они отчеканены в стране неверных.

– Тогда я дам тебе ту же сумму в пиастрах.

– У тебя есть пиастры?

– Пока нет, но я получу их у менялы.

– Благодарю тебя, сиди! И у меня будет достаточно денег, чтобы съездить еще и в Медину?

– Я думаю, достаточно, если ты будешь бережлив. Путешествие туда тебе дорого не обойдется.

– Почему?

– Я поеду с тобой.

– В Медину, сиди? – спросил он задумчиво.

– Да. Разве это запрещено?

– Путь туда для тебя свободен, но войти в Медину ты не сможешь.

– А если я тебя подожду в Янбу [82]82
  Янбу – ближайший к Медине порт на Красном море.


[Закрыть]?

– Это прекрасно, сиди, это можно!

– Стало быть, мы договорились.

– А потом куда ты хочешь?

– Прежде всего в Мадаин-Салих [83]83
  Мадаин-Салих – городок на севере Аравийского полуострова, славный своей историей.


[Закрыть].

– Господин, тогда ты сам отдашь себя на смерть. Разве ты не знаешь, что это – город призраков, которые не потерпят у себя смертных?

– Они вынуждены будут примириться с моим присутствием. Это очень таинственное место. О нем рассказывают удивительные вещи, и поэтому я хочу его увидеть.

– Ты его не увидишь, потому что духи закроют нам путь, но я тебя не покину, даже если должен буду умереть вместе с тобой. Тогда я уже стану настоящим хаджи, которому всегда открыты небеса. А потом куда ты пойдешь?

– Или на Синай, в Иерусалим и Стамбул, или в Басру и Багдад.

– А меня возьмешь с собой?

– Да.

Мы достигли городских ворот. С внешней стороны у городской стены ютилось множество отдельно стоящих хижин из соломы или пальмовых листьев, в которых жили бедные поденщики или еще более бедные торговцы дровами и овощами. Оборванный парень закричал мне:

– Здоров ли ты, эфенди? Как дела? Как твое самочувствие?

Я остановился. На Востоке всегда надо располагать временем, чтобы ответить на привет.

– Благодарю тебя! Я здоров, дела идут хорошо, и мое самочувствие превосходное. А как твое здоровье, сын храброго отца, как идут твои дела, наследник благочестивейшего среди всех мусульман племени?

Я употребил эти слова, увидев на лице парня мешале. Джидда, хотя она в новейшее время и открыта для посещения христиан, считается священным городом, а жители таких городов получают привилегию носить особый знак. Через четыре дня после рождения ребенка ему наносят по три разреза на щеку и по два – на каждый висок, шрамы от которых остаются на всю жизнь. Это и есть мешале.

– Твои слова подобны цветам. Они пахнут, как гурии, дочери рая, – ответил человек. – И у меня все хорошо, и я доволен делом, которым занимаюсь. Оно будет полезным и для тебя.

– Какое у тебя дело?

– У меня есть три осла. Мои сыновья погонщики, а я им помогаю.

– Они у тебя дома?

– Да, сиди. Не привести ли мне двух ослов?

– Сколько я должен тебе заплатить?

– Куда ты хочешь поехать?

– Я здесь впервые и хотел бы найти себе жилище.

Он окинул меня странным взглядом. Чужеземец – и пешком! Это его поразило.

– Сиди, – спросил он, – не хочешь ли туда, куда я отвел твоих братьев?

– Каких братьев?

– Вчера, во время вечерней молитвы, пришли пешком, так же, как и ты, тринадцать человек. Я отвел их в большой хан [84]84
  Хан – постоялый двор для купцов.


[Закрыть].

Несомненно, это был Абузейф со своими людьми.

– Никакие они мне не братья. Я не хочу жить ни на постоялом дворе, ни в гостинице. Я хочу снять дом.

– Какое счастье! Я как раз знаю дом, где ты найдешь квартиру, которая даже для принца слишком хороша.

– Сколько ты потребуешь, если мы поедем на твоих ослах?

– Всего два пиастра.

Это составляло примерно двадцать пфеннигов с человека.

– Веди животных.

Он удалился тяжелым шагом и вскоре вывел из-за ограды двух ослов, таких маленьких, что они, казалось, могут пробежать у меня между ног.

– Они нас выдержат?

– Сиди, любой из них увезет нас троих.

Конечно, это было преувеличением, однако мое животное вело себя так, будто ему было не слишком тяжело. Не раз оно, почувствовав на спине всадника, пробовало пуститься бодрой рысью, однако быстро успокаивалось, а сразу же за городской стеной и вовсе перешло на шаг.

– Стой, – вдруг раздался трескучий голос откуда-то со стороны, – давай деньги!

В проломе стены справа от меня зияла четырехугольная дыра. В ней торчала голова. Прежде всего в глаза бросались огромные очки, в которых сохранилось только одно стекло. Ниже этого стекла я разглядел огромный нос, а пониже – большое отверстие, из которого, вероятно, исходили только что услышанные мною слова.

– Кто это? – спросил я нашего провожатого.

– Городской сторож. Он взимает султанский налог.

Я подтолкнул своего ослика к пролому и, чтобы позабавиться, вытащил паспорт.

– Что тебе надо?

– Денег!

– Вот!

Я сунул ему под незащищенный стеклом глаз султанскую печать.

– Прошу прощения, ваша милость!

Отверстие под носом закрылось, голова исчезла, и сразу же после этого я увидел, как в сторонке из-за остатков стены выскочил какой-то худой человек. Одет он был в старую, поношенную янычарскую форму: широкие голубые шаровары, красные чулки, зеленую куртку, а на голову был нахлобучен белый колпак с длинным, свисающим на спину концом. Это был храбрый привратник.

– Почему он убежал? – спросил я провожатого.

– У тебя есть паспорт от государя, и тебе ничего не надо платить. Стало быть, он, требуя денег, оскорбил тебя и теперь испугался твоей мести.

Мы двинулись дальше и через минут пять добрались до дверей дома, который, что бывает довольно редко в мусульманских странах, глядел на улицу четырьмя зарешеченными окнами.

– Здесь!

– Кому принадлежит дом?

– Ювелиру Тамару. Он сделал мне заказ.

– Ювелир сейчас дома?

– Да.

– Тогда можешь возвращаться. Вот тебе еще и бакшиш! Расточая благодарности, провожатый залез на одного из своих ослов и уехал прочь. Я вместе с Халефом вошел в дом, и чернокожий слуга провел меня в сад, где находился хозяин дома. Я высказал ему свои пожелания, и он сейчас же повел меня опять в дом, где показал несколько пустых комнат. Две из них я снял на неделю, за что должен был заплатить два талера, что надо было рассматривать как очень приличную плату. Но зато меня никто не будет выпытывать. Я назвал только имя, которым меня наградил Халеф.

После обеда я пошел осматривать город.

Джидда оказалась очень красивой. Я убежден, что она с полным правом носит свое имя: ведь Джидда переводится как «богатая». Гуляя, я все раздумывал о возможности посетить Мекку и не замечал, как вокруг меня становится все безлюдней. Вдруг внезапно – не сон ли это? – от воды донеслось:

Теперь пойду к канатчику…

Родная песенка на немецком языке! И где – здесь, в Джидде! Я оглянулся и увидел лодку, в которой сидели двое. Один из них был местный, что я заключил по цвету кожи и одежде. Лодка, конечно, принадлежала ему. Другой стоял в маленьком суденышке. Это была в высшей степени странная личность. На голове у него был накручен голубой тюрбан. Он носил красные турецкие шаровары, а поверх них – европейский сюртук устаревшего покроя. Вокруг шеи был обвязан желтый шелковый платок, а из платка вправо и влево торчали два стоячих воротничка того самого типа, который на моей дорогой родине обычно называют «фатер-мердер», то есть «отцеубийцей». На весьма обширную талию этот человек повесил саблю в таких громадных ножнах, что можно было предположить в них наличие сразу трех клинков.

Именно он-то и пел. Заметив, что я от удивления остановился, он мог подумать, что встретил среди бедуинов восторженного поклонника пения, потому что приложил левую руку ко рту, повернулся поэффектнее направо и запел:

Когда и турок, и русак Вдвоем насядут на меня…

Радость моя была еще большей, чем тогда, когда ютербуржец Хамсад аль-Джербая удивил меня своей песней в Доме на Ниле! Я тоже приложил руку ко рту.

– Пой дальше! – крикнул я певцу.

Не знаю, понял ли он меня, но немедленно предоставил возможность услышать себя еще раз. Тогда я и решился ответить йодлем [85]85
  Йодль – простонародная песня у горцев Альп.


[Закрыть].

Тут он испустил громкий радостный крик, бросил с головы тюрбан, выхватил из ножен саблю и замахал ею высоко над головой. Потом он снова отправил саблю на место, надел тюрбан, вцепился в руль и направил лодку к берегу.

Я пошел ему навстречу. Он выпрыгнул на берег, но, рассмотрев меня вблизи, остался, озадаченный, стоять.

– Турок, говорящий по-немецки? – с сомнением в голосе спросил он.

– Нет, я немец и лишь немножко говорю по-турецки.

– Значит, правда! Я не хотел верить своим ушам. Вы выглядите совсем арабом. Могу ли я спросить, кто вы?

– Писатель. А вы?

– Я… я… я… хм! Скрипач, театральный комик, судовой кок, личный секретарь, бухгалтер, супруг, купец, вдовец, рантье, а теперь турист, возвращающийся домой.

– Здесь вы, конечно, многое испытали! Стало быть, вы хотите домой?

– Да. Собственно говоря… в Триест, если по дороге не передумаю. А вы?

– Я снова увижу родину только через несколько месяцев. Что вы делаете здесь, в Джидде?