Текст книги "Воспитание дикости. Как животные создают свою культуру, растят потомство, учат и учатся"

«Достаточно старые, чтобы быть мудрыми», – сказала мне о них легендарная исследовательница слонов Синтия Мосс. Семья «КА» проводила много времени в северной части заповедника. «Не то чтобы там было намного лучше в смысле безопасности, – говорит Синтия. – Но все же, видимо, они поступали правильно, и я склонна приписать это знаниям и опыту двух старых слоних. На самом деле в период с две тысячи пятого по две тысячи девятнадцатый, то есть за четырнадцать лет, они потеряли всего одного детеныша. И это просто чудо».

Подобно кашалотам, слоны живут в семьях, где возраст и жизненный опыт имеют большое значение. Они учатся у старших, куда идти, если случается кризис. Не получив нужных сведений от старых носителей знания, они погибнут. Это и есть культура.

До 1960-х годов многие думали, что дельфины, в сущности, мало чем отличаются от рыб. Но начиная с этого времени Кен Норрис научно доказал, что главное качество дельфинов – гибкая способность к обучению, в результате которой поведение в разных группах начинает заметно различаться. К концу 1980-х годов Норрис и другие исследователи определили межгрупповые различия в поведении дельфинов как «чисто культурные»[12]12
  Norris, K. S., and C. R. Schilt. 1988. «Cooperative Societies in Three-Dimensional Space: On the Origins of Aggregations, Flocks and Schools, with Special Reference to Dolphins and Fish.» Ethology and Sociobiology 9: 149–79.


[Закрыть].

Местные привычки или традиции могут удерживать особей вместе – и при этом разделять разные группы. Иногда такие культурные маркеры тех или иных общностей могут даже способствовать враждебным отношениям. Особенно примечательны в этом смысле люди (достаточно вспомнить языки, флаги, военную униформу и т. д.).

Долгое время культурные различия считались «исключительной особенностью» людей. Но сейчас мы уже знаем, что люди – отнюдь не единственные, кто использует разного рода сигналы для обозначения своей групповой принадлежности, подчеркивания межгрупповых различий и поддержания разобщенности групп. Кашалоты, гринды[13]13
  Van Cise, A. M., et al. 2018. «Song of My People: Dialect Differences Among Sympatric Social Groups of Short-Finned Pilot Whales in Hawai'i.» Behavioral Ecology and Sociobiology 72: 193.


[Закрыть], косатки по звукам умеют определять, какое стадо сородичей можно тепло поприветствовать, а с каким лучше не встречаться. Слоны тоже знают, с какой семьей они в дружеских отношениях, а от какой предпочтительнее держаться подальше. Слоны, приматы и некоторые другие виды легко различают, кто принадлежит к их группе, а кто чужак. Тысячи видов птиц узнают своих партнеров и владельцев соседних участков, но жестко изгоняют посторонних. Реакция человекообразных обезьян при встрече с другими группами варьирует от убийственно-жестокой (у шимпанзе) до добродушно-игривой (у бонобо). Волки даже в пылу ожесточенных схваток между семейными стаями без малейших колебаний распознают, кто свой, а кто чужой. Они не носят фуражек с кокардами, но всегда понимают, кто на их стороне (члены их семьи), а кто на стороне противника. Групповая идентичность и сознание принадлежности к определенной группе долгое время рассматривались как определяющий признак человеческой культуры. Но в действительности ничего исключительно человеческого в них нет.

С точки зрения нашего восприятия единственные различия между так называемыми «северными» и «южными» резидентными популяциями косаток, обитающих в северо-восточной части Тихого океана, заключаются в разнице их вокальных диалектов. Оба сообщества питаются преимущественно лососем, и между их представителями нет каких-либо существенных физических или генетических различий. Казалось бы, у них все одинаковое, в том числе и неприязнь к сообществу, которое они считают чужим. Обе эти популяции избегают смешивания в силу исключительно культурных причин. Такое саморазмежевание устойчивых культурных групп до недавнего времени считалось настолько исключительным, что исследователи называли его «не имеющими аналогов, кроме как у людей»[14]14
  Rendell, L., and H. Whitehead. 2001. «Culture in Whales and Dolphins.» Journal of Behavioral and Brain Science 24: 309–82.


[Закрыть]. Но сейчас оказывается, что подобная культурная самоидентификация и сегрегация распространены в животном мире гораздо шире, чем мы подозревали раньше.

Помимо уже перечисленных примеров, некоторые летучие мыши, птицы и многие другие животные способны индивидуально различать своих сородичей по щелчкам, вою, трубным звукам, песне – один словом, по голосу. Поскольку голос является опознавательной характеристикой особи, он становится символом ее идентичности[15]15
  Ribeiro, S., et al. 2007. «Symbols Are Not Uniquely Human.» Biosystems 90: 263–72.


[Закрыть]. Так, тревожные сигналы обозначают опасность – появление врага. А чтобы символ работал, должно существовать понимание, чтó он означает. У обезьян и птиц существуют отдельные сигналы тревоги для змеи, хищной птицы и кошки. Такие сигналы – это, по сути, слова для обозначения разных типов опасности, чтобы сородичи сразу знали, что делать: смотреть вниз, или смотреть в небо, или лезть на дерево. Другие виды, предположительно, не способны создавать и использовать символы. Но скажите об этом им.

Кашалоты растят своих детей сообща, все вместе. По-видимому, необходимость в надежных няньках и есть основная причина, побуждающая их жить устойчивыми группами[16]16
  Gero, S., and H. Whitehead. 2007. «Suckling Behavior in Sperm Whale Calves.» Marine Mammal Science 23: 398–413.


[Закрыть]. Никакие другие крупные китообразные, будь то горбачи, синие киты, финвалы, серые киты, не образуют стад, в которых одни и те же особи постоянно держались бы бок о бок на протяжении десятилетий. Кашалоты обычно проводят жизнь недалеко от собственных матерей, в окружении родственников, в сообществе, сама структура которого нацелена на заботу о молодняке. Предшественники и наставники Шейна в профессиональном изучении кашалотов, биологи-первопроходцы Хэл Уайтхед и Люк Ренделл, называли это «материнской культурой»[17]17
  Whitehead and Rendell, Cultural Lives of Whales and Dolphins, pp. 126–61.


[Закрыть]. С тем же успехом ее можно было бы назвать «культурой нянек».

Детенышам кашалотов необходимо уметь плавать – иногда им приходится преодолевать 60–80 километров по морю в первый же день жизни. Однако – и это очень важно – детеныши редко способны нырять на большую глубину, так что они не могут следовать за матерью вниз, в великую холодную бездну с ее высоким давлением, где взрослые кашалоты проводят бóльшую часть своей жизни. Детеныши остаются среди волн, частенько следуя поверху за охотящимися внизу взрослыми, ориентируясь на их эхолокационные щелчки, или просто кружат у поверхности моря, дожидаясь, пока старшие наконец всплывут[18]18
  Там же.


[Закрыть]. Оставаясь в одиночестве, они практически беззащитны. Косатки, правда, натыкаются на них довольно редко, но, если оказываются рядом, для малышей-кашалотов это смертельная опасность.

Из непростой ситуации кашалоты нашли такой выход: детеныши живут не только с матерью, но также с бабушкой и тетками, постоянно поддерживающими между собой акустический контакт. В семьях, где есть новорожденные, взрослые особи кормятся поочередно: пока одни ныряют и охотятся на глубине, другие – по крайней мере одна взрослая самка – держатся поблизости от уязвимого детеныша, присматривая за ним. Иногда может показаться, будто малыш предоставлен сам себе. Но при любом сигнале тревоги рядом с ним тут же появляется кто-то из родственников. Если опасность оказывается реальной, на клич о помощи немедленно собирается вся семья.

«Если в окрестностях появляются косатки или на поверхности случается еще какая-то неприятность, кашалоты вдруг начинают появляться словно ниоткуда», – говорит Шейн.

Другие крупные китообразные решают проблему безопасности новорожденных довольно разными способами. Большинство китов приносит потомство в мелководных тропических морях. На этих относительно безопасных участках океана матери производят китят на свет и постоянно охраняют их. Но и здесь есть подвох: в теплых водах им нечего есть, и они вынуждены голодать на протяжении нескольких месяцев. Огромные киты питаются по большей части крохотными морскими существами – от веслоногих рачков размером не больше рисового зернышка до мелкой рыбешки, образующей колоссальные плотные косяки. Синий кит, рядом с которым и динозавры покажутся карликами, питается крилем – рачками вроде креветок размером примерно с человеческий мизинец, выцеживая их из океана миллионами. Но криль и мелкая рыбешка, которые служат кормом китам, обитают только в холодных водах. Поэтому каждый год матерям приходится мигрировать, расплачиваясь за возможность безопасно выкормить детеныша собственным длительным воздержанием от пищи. Серые киты, которые проводят кормовой сезон в Беринговом море, мигрируют в теплые лагуны Мексиканского залива, чтобы родить детенышей в безопасности. Гладкие киты для той же цели покидают залив Мэн и отправляются к берегам Флориды. Синие киты проделывают путь от Аляски до морей, омывающих побережья Центральной Америки, и приносят потомство там. Такой образ жизни присущ многим китам. Для горбачей, обитающих у берегов Новой Англии, зима означает миграцию в Карибское море. Некоторые горбачи перемещаются от Антарктического полуострова до Коста-Рики, преодолевая расстояние более чем в 8300 километров[19]19
  Rasmussen, K., et al. 2007 «Southern Hemisphere Humpback Whales Wintering off Central America: Insights from Water Temperatures into the Longest Mammalian Migration.» Biology Letters 3: 302–5.


[Закрыть] и пересекая экватор, прежде чем остановиться вблизи тропических побережий.

Кашалоты действуют иначе. Они приносят потомство там, где в избытке хватает пищи. Основная добыча кашалотов, кальмары, в изобилии населяют и теплые широты. Поэтому самкам кашалотов не нужно ни мигрировать, ни голодать. В чем тут подвох? А подвох в том, что до кальмаров нужно нырять на глубину в 600 метров, а детенышам такое не под силу. Получается, что мать должна проводить 5/6 своего времени вдали от детеныша. Именно эта дилемма больше, чем что-либо другое, побуждает кашалотов придерживаться той же социальной структуры, что и у слонов, – жить семейными группами под предводительством старших самок, где все хорошо друг друга знают и вместе оберегают детенышей.

Кашалоты устойчивы в своих привязанностях и часто проводят всю жизнь в одной и той же компании. Группы таких неразлучных спутников называют «социальными единицами»[20]20
  Whitehead, Sperm Whales, p. 222.


[Закрыть]. Иногда они бывают образованы близкими родственниками, иногда нет. Связывающие их узы прочны и неподвластны ни времени, ни расстоянию. Раньше, когда еще процветал китобойный промысел, некоторые группы меченых самок продолжали держаться вместе и 10 лет спустя, на удалении в сотни километров[21]21
  Там же.


[Закрыть]. Мы знаем об этом, потому что их так и убивали – вместе.

Впервые их стойкие семейные связи были описаны в книге Томаса Била «Естественная история кашалота» (The Natural History of the Sperm Whale), изданной в 1839 году и ставшей в свое время настоящим прорывом в человеческих представлениях об этих китах. Наделенный острой наблюдательностью, Бил, который знакомился с жизнью кашалотов с палубы китобойного судна, писал так: «Самки особо примечательны своею привязанностью к детенышам: нередко видели, как они помогают молодым избегать опасности с неустанной заботой и любовью»[22]22
  Beale, Natural History of the Sperm Whale.


[Закрыть]. И еще он добавлял:

Не менее примечательны они и своей сильной тягой к общению и привязанностью друг к другу; эта привязанность их настолько велика, что, когда одна самка из стада была атакована и ранена, ее верные товарищи оставались рядом с ней до самой последней минуты или пока их самих не ранили… Эта привязанность выглядит взаимной и со стороны молодых китов, которых замечали неподалеку от кораблей даже по прошествии многих часов с того времени, как их родители были убиты[23]23
  Там же.


[Закрыть].

Поскольку пищевая специализация кашалотов играет определяющую роль в становлении их семейного уклада и, следовательно, культуры, здесь имеет смысл остановиться и внимательнее взглянуть на то, как, в сущности, удивительна и необычна пищевая адаптация этих китов. Мы уже упоминали исключительную глубину, темноту и холод, в которых кормятся кашалоты (главным образом кальмарами), используя свои превосходные сонары. Но давайте посмотрим, как они, собственно, едят. Здесь нам придется полагаться преимущественно на фантазию, поскольку до сих пор ни одному человеку не доводилось видеть, как кашалот ловит кальмара.

Крупнейшее зубастое существо на планете, он способен схватить кальмара длиной с просторную гостиную – эти виды имеют в названии определения вроде «гигантский» или «колоссальный». Затем следует нешуточная схватка. Но все же большинство кальмаров, которые служат добычей кашалотам, – как, например, распространенный здесь, у берегов Доминики, кальмар-ромб – достигают длины примерно в метр[24]24
  Madsen, P. T., et al. 2007. "Clicking for Calamari: Toothed Whales Can Echolocate Squid Loligo pealeii." Aquatic Biology 1: 141. См. также: Kawakami, T. 1980. «A Review of Sperm Whale Food.» Scientific Reports of the Whales Research Institute 32: 199–218.


[Закрыть]. Многие из них и того меньше. У самца кашалота, убитого возле Мадейры в 1959 году, в желудке обнаружили 4000 кальмаровых челюстей. Из них 95 % принадлежали килограммовым кальмарам[25]25
  Clarke, M. R. 1962. «Stomach Contents of a Sperm Whale Caught off Madeira in 1959.» Norsk Hvalfangst-tidende, 173–91, цит. по: Ellis, Great Sperm Whale.


[Закрыть]. Почти непостижимо, как кит длиной в 18 метров способен удовлетворять потребность в калориях, преследуя столь мелкие жертвы по одной. И у многих кальмаров, обнаруженных в желудках кашалотов, не было никаких отметин от зубов.

Чтобы представить себе, как едят кашалоты, давайте взглянем на их удивительно длинные и узкие челюсти. У всех прочих крупных китов, как и вообще у большинства млекопитающих, включая человека, челюсти по ширине примерно соответствуют голове. Встречающиеся исключения, скажем у муравьедов, указывают на чрезвычайно специализированный тип питания. Кашалоты отличаются исключительно тонкой и узкой нижней челюстью. На большей части ее длины обе половины челюсти срастаются в единую кость, усаженную загнутыми зубами длиной с человеческий палец. Зубы эти массивные, круглые в поперечном сечении, с вершинами без режущей кромки, то есть больше похожие на толстые морковки. Если рот кашалота закрыт, они утапливаются в углубления на беззубой верхней челюсти. Необычная узость нижней челюсти подразумевает особую технику охоты. Из всего известного мне в животном мире челюсть кашалота больше всего напоминает похожее на лезвие ножа подклювье морских птиц под названием водорезы, которые выработали поразительный способ охотиться на рыбу: летя над самой поверхностью моря с раскрытым клювом, они словно вспарывают гладкую воду, выхватывая из нее добычу.

Все это навело меня на мысль: а не могут ли челюсти кашалотов действовать как грабли для ловли кальмаров? Коренное американское население северо-западного побережья Тихого океана некогда применяло подобную рыболовную снасть, нагребая в каноэ идущую плотными косяками сельдь. Жители северо-восточной части США использовали похожие грабли для массовой ловли угрей. Чтобы мое предположение обрело под собой основу, мне важно было узнать, могут ли кашалоты открывать пасть достаточно широко – близко к прямому углу. Когда я спросил Шейна, сильно ли опускается нижняя челюсть кашалота, он ответил: «Да, очень сильно. Почти перпендикулярно к голове». Исследования подтверждают, что эхолокационные щелчки позволяют кашалоту обнаруживать 30-сантиметрового кальмара на расстоянии порядка 300 метров[26]26
  Madsen et al., «Clicking for Calamari,» 141–50.


[Закрыть]. Такие мелкие кальмары часто образуют большие стаи. Я представляю, как кашалоты могучими тушами врезаются в эти скопления, широко распахнув пасти, чтобы захватить или поранить как можно больше добычи для одного огромного глотка.

Как оказалось, в начале XIX века Томас Бил уже представлял себе нечто подобное. И хотя он не мог видеть своими глазами, как кормятся кашалоты, писал он весьма уверенно:

Испытывая желание покормиться, этот кит опускается с поверхности океана на изрядную глубину и пребывает там в спокойном состоянии, открывая свою узкую удлиненную пасть так, что его нижняя челюсть свисает вниз перпендикулярно, сиречь под прямым углом к телу… Зубы кашалота скорее пригодны для хватания, нежели для жевания, и потому рыба и прочее, что он порой извергает из себя рвотой, не имеет на себе никаких признаков подобного воздействия.

Впрочем, как бы кашалоты ни охотились, они способны ловить достаточно кальмаров, чтобы прокормить себя.

Вот чего они не едят – так это людей. Более ранние авторы самым нелепым образом описывали кашалотов как прожорливых чудовищ, охочих до человеческой плоти. Бил же справедливо писал о них как о «примечательно робких и легко поддающихся испугу»:

Нас стремятся уверить, что во всем сотворенном мире нет животного чудовищнее и кровожаднее, чем кашалот… [Однако] когда сии огромные, но пугливые создания видят либо слышат приближение судна или лодки, их страх всегда проявляется чрезмерным образом… В действительности же кашалот есть самое робкое и безобидное существо… всегда готовое бежать прочь при малейшем намеке на появление чего-либо, что выглядит необычным… [и] едва ли способное быть виновным в том, что ему с такой уверенностью приписывают.

Бил совершил нечто поистине поразительное для своего времени: подверг кашалота суду по обвинению в убийстве, провел справедливое разбирательство и полностью оправдал обвиняемого, объяснив его действия самообороной:

Удар гарпуна… при его нанесении зачастую парализует даже самых крупных и сильных из них таким ужасом, что в этом состоянии они иной раз остаются недолгое время лежать на поверхности моря, словно бы в обмороке… они редко набрасываются на своих жестоких противников, и хотя порой случается, что при столкновении с ними страдают и лодки, и люди, виной тому скорее несчастные случаи из-за сильных конвульсий китов и их попыток спастись, нежели умышленное нападение.

Среди всех других китов именно Левиафан, он же кашалот, наиболее окружен мифами, в которых его огромные размеры сочетаются с эпической доблестью. Он отнюдь не самый крупный, однако в сознании людей представление о его грандиозности получается преувеличенным, поскольку это самый большой из китов, наделенных зубами, и самый большой из глубоководных ныряльщиков; он крепко привязан к своей семье и безобиден, как слон, однако он же, подобно слонам, способен впадать в бешенство, сокрушая и топя корабли, если ему приходится защищать самок и детенышей. Среди всех китов, которые пишут свою историю в морях и океанах Земли, кашалоты – безусловно величайшие творения.

И вот мы с Шейном здесь, в этом море, разыскиваем монстра-убийцу из старых легенд, который на самом деле пуглив, очень привязан к семье и обращается с детьми «с неустанной заботой и любовью». И размышления об этих существах, которые так же колоссальны телом, как и разумом, для которых очень важны семейные узы и которые живут своей жизнью где-то в другом мире на нашей беспокойной планете, приводят меня в смятение.

* * *

Кашалоты обладают одной особенностью, которую можно назвать ключевой. Как подчеркивает Марк Моффетт в книге «Человеческий рой» (The Human Swarm), в мире нет ни единого вида животных, представитель которого способен опознать в одной совершенно незнакомой особи члена своего сообщества, а другую отнести к чужакам, за двумя исключениями: человек и кашалот. Сообщество – это группа; каждая особь воспринимает других либо как членов своей группы, либо как посторонних. Почти у всех видов такое ограничение приводит к возникновению небольших сообществ, ведь это подразумевает, что каждый в сообществе должен знать и всех остальных его членов. Знакомые особи – свои, незнакомцы – чужаки. (Это же относится и к некоторым общественным насекомым, в частности к муравьям, хотя они обычно распознают условных друзей и врагов не на основании когнитивных суждений, а значительно проще и машинальнее – по реакции на химические раздражители.) Способность уловить, что некоторые из незнакомых особей принадлежат к твоему клану, – а значит, с ними вполне можно общаться – совершенно исключительная особенность культуры кашалотов.

Их семьи (самки и их детеныши), рассеянные по всему обширному Тихому океану, образуют пять больших кланов, каждый из которых включает тысячи китов. То, как эти киты идентифицируют себя и определяют свою принадлежность к конкретному клану, отражено в диалектах их щелчковых код. В Тихом океане каждый клан кашалотов, состоящий из многих сотен семейных групп, распространенных от края и до края океана, может насчитывать до 10 000 особей[27]27
  Whitehead and Rendell, Cultural Lives of Whales and Dolphins, p. 156.


[Закрыть].

При такой численности популяций большинство китов, входящих в состав клана, не связаны между собой близким родством и не знают друг друга лично. Однако все члены клана могут вступать в общение. При этом члены одного клана никогда не общаются с членами другого клана. Поскольку пути, которыми кочуют разные кланы, иногда пересекаются, киты во время странствий могут встречать как своих, так и чужаков. Случайно столкнувшиеся в океане киты – не родственники и не знакомые друг с другом особи – могут вступить в общение, если обнаружат, что пользуются одним и тем же диалектом. Если же диалекты у них разные, то общаться они не станут, а, напротив, будут стремиться избежать контакта. Представления о групповой идентичности распространяются так далеко за пределы родственного круга только у людей и у кашалотов. Можно сказать, что у кашалотов кланы соответствуют национальной или племенной идентичности, причем в куда большем масштабе, чем у любого другого вида на Земле, за исключением человека[28]28
  Rendell, L., and H. Whitehead. 2003. «Vocal Clans in Sperm Whales.» Proceedings of the Royal Society B 270: 225–31.


[Закрыть].

Когда нечто вроде вокального диалекта кашалотов или их щелчковых код служит для дифференциации, то есть потенциального разделения или объединения групп, это называют «символической маркировкой». До сих пор часто считается, что такое свойство присуще исключительно людям, но нам с вами, а также китам, конечно, виднее.

Культурная группа – это объединение особей, которые научились друг у друга делать то или иное определенным способом. В культуре, как несколько замысловато объяснил мне Шейн, «ты – тот, кто ты есть, потому что ты с теми, с кем ты есть. И потому, что ты с ними, ты делаешь то, что ты делаешь, именно так, как ты это делаешь». Культурные различия между кланами кашалотов включают принятые в разных кланах различные способы перемещаться, нырять, охотиться и т. д. Каждый клан нашел свой, особый ответ на вопрос: «Как мы можем жить там, где мы живем?» И, как говорит Шейн, «отличительная черта клана – это то, как принадлежащие к нему возводят принятую ими практику в закон».

Генетика от группы к группе практически не меняется. «То, что порождает отличительную черту каждого клана, его особый способ делать то или другое, – объясняет мне Шейн, – есть социальное обучение. Каждый кит должен усвоить социальные традиции окружения. Поведение – это то, что ты делаешь. А культура – то, как ты научился». Социальное обучение иногда называют второй наследственностью[29]29
  Whiten, A. 2017. «A Second Inheritance System: The Extension of Biology Through Culture.» Interface Focus. Online.


[Закрыть]. Первая – это, разумеется, наши гены, которые мы физически перенимаем от наших предков. Обычаи и традиции тоже передаются от старших поколений к младшим, но им необходимо учиться. Гены и культура – две формы наследственности, и обе они эволюционируют[30]30
  Mesoudi, A. 2017. «Pursuing Darwin's Curious Parallel: Prospects for a Science of Cultural Evolution.» Proceedings of the National Academy of Sciences 114: 7853–60.


[Закрыть].

В Тихом океане исследователям довелось увидеть два разных клана в один день лишь однажды. По словам Шейна, саморазмежевание между ними почти абсолютно. Мы, люди, способны понять, как это – видеть сходства и различия, которые не имеют никакого отношения к генам. Распознавание «своих» и «чужих» основано на том, чему вы научились у своей семьи и своих друзей, когда росли среди них. Если бы вы росли в другом месте и в другом окружении, вы бы стали частью другой культуры. В этом смысле главная особенность культуры в том, что она условна.

Культурные общности кашалотов – единственные группировки такого рода, существующие в трансокеаническом масштабе. Везде, где только изучали этих китов – на Галапагосах, в Индийском океане, в Мексиканском заливе, на Канарских и Азорских островах, в Саргассовом и Средиземном морях, в Бразилии, на Гавайях и на Маврикии, исследователи отмечали взаимное притяжение внутри кланов и отторжение между ними. Члены клана объединяются – а кланы, соответственно, разъединяются – признаками клановой идентичности. И Шейн особо это подчеркивает: «Все их существование подчинено делению на "мы" и "они"».

В значительной мере то же самое можно сказать и о нас. Подобное осознание себя как личности среди других знакомых личностей, такое многоуровневое восприятие идентичности считается большой редкостью в животном мире, если не брать в расчет человека. Правда, не так уж многих животных мы изучали достаточно глубоко. Например, нам известно, что все это есть у разных китов. И у летучих мышей тоже существуют похожие способы идентифицировать себя и сородичей и сообщать о своей принадлежности к определенной локальной группе. Но раз это явление встречается у столь разных существ, как кашалоты и летучие мыши, то мы вправе задаться вопросом: «Так, может, оно присуще и всем, кто между ними?» Скорее всего, нет, не всем. Но вполне вероятно, что между китами и летучими мышами есть немало других животных, способных индивидуально распознавать сородичей. И я надеюсь, что скоро мы о них узнаем.

На самом деле в какой-то степени это есть и у собак. Они хорошо знают, кто есть кто и кто входит в их социальную единицу. Когда мы с женой отправляемся на прогулку по пляжу, спустив наших собак, Чулу и Джуда, с поводков, они общаются с другими собаками и подбегают поздороваться к дружественно настроенным к ним людям. Время от времени они затевают игру с другими псами или позволяют погладить себя кому-нибудь из прохожих. Но если я просто продолжаю идти, они держатся вместе, ждут друг друга, а потом догоняют меня. Они никогда не делают попыток уйти с кем-то другим, будь то собаки или люди. То есть они понимают разницу даже между новыми для них и знакомыми собаками. Вот, скажем, простой пример: на пляже Чула останавливается, чтобы понюхаться с незнакомой беленькой собачкой, потом бежит ко мне, и мы идем дальше. Дойдя до конечной точки нашего маршрута, мы разворачиваемся и идем по пляжу обратно, туда, откуда начали. Через сотню метров мы снова видим ту же беленькую собачку, но Чула больше не проявляет к ней интереса. Она знает, что уже встречалась с ней. Но стоит в нескольких шагах от беленькой собачки появиться рыжеватому боксеру, как Чула тут же направляется к нему. Она знает, что он новенький, а значит, его нужно понюхать. Недавно мы взяли семимесячного щенка австралийской овчарки по кличке Кэди. На второй день мы с Чулой, Джудом и Кэди пошли на наш пляж, где разрешено гулять с собаками, и решили спустить с поводков всех троих. Кэди держалась рядом с нами и подходила, когда ее звали. Многократно общаясь по пути с другими собаками и людьми, она всегда возвращалась к нам. Проведя всего лишь сутки в нашем доме, Кэди уже осознала свою принадлежность именно к нашей группе.

Как мы еще рассмотрим далее и гораздо подробнее, сам тот факт, что культура объединяет особей в группы и разделяет группы между собой, имеет важнейшие следствия для эволюционных путей многих видов и в целом для всей истории жизни на Земле.

Хэл Уайтхед и Люк Ренделл, изучавшие социальное обучение у китов и дельфинов на протяжении десятилетий, обнаружили значительное сходство между человеческой культурой и культурой других животных. Впрочем, увидели они и глубокие различия между ними. Однако их не слишком заботило, подходят ли ответы китов к вопросам, которыми задаются люди. Они просто написали: «Культура, на наш взгляд, – важнейшая часть того, что представляют собой киты»[31]31
  Whitehead and Rendell, Cultural Lives of Whales and Dolphins, p. 17.


[Закрыть].

Так ли это в действительности? Вопросу «Обладают ли другие животные культурой?» посвящены тысячи страниц – и большей частью впустую. Ни вопрос, ни само это слово не могут считаться реальными. Ведь тут все зависит от определения, а определений, что такое «культура», существует много. Слишком много. Дело в том, что специалисты по культурной антропологии и гуманитарным наукам – люди; их работа заключается в изучении людей, и в научных статьях, которые публикуются в академических журналах, они дают определения вроде такого: «Культура – это формы поведения и идеи, которые люди приобретают как члены человеческого социума». Но если мы в своих определениях будем рассматривать лишь то, что является культурой для человека, то мы никогда не сможем даже задаться следующими вопросами: «Откуда происходит способность человека к культуре?» или: «Обладает ли признаками культуры кто-то, кроме людей?» И если в один прекрасный день к нам из космоса прилетит неведомый корабль и по трапу из него сойдут зеленые человечки, будем ли мы по-прежнему настаивать, что у них нет культуры, просто потому, что их нельзя отнести к человеческим существам? Определение, которое исходно приписывает обладание культурой исключительно человеку, не дает нам ровным счетом ничего.

Как и мы, киты состоят из плоти и крови, из костей и нервов; они тоже, как и мы, теплокровные позвоночные, выкармливающие детенышей молоком. Мы с ними дышим одним и тем же воздухом – только, в отличие от нас, они играют, общаются и живут целиком и полностью в море. Все это и делает китов тем, что они есть. Культура же в форме различий в поведении разных групп и вокальной идентификации делает китов тем, кто они есть.

Если как следует задуматься об этом, разве не становится очевидно, что другие животные не обладают культурой в человеческом понимании? У китов – своя, китовая культура. У слонов – слоновья. Вопрос не в том, насколько их культура близка к нашей. Скорее, он звучит так: «Каковы культуры у разных видов?» Или, если взять еще шире: «С кем мы здесь? В чем заключается образ жизни, который ведут разные существа, населяющие нашу планету? И что на самом деле мы теряем, стирая тот или иной вид с лица Земли?»