Текст книги "Навек с любимым"

Несмотря на то что ей хотелось бы задержаться еще на несколько дней, чтобы поднакопить побольше деньжат, она решила, что лучше всего ей будет уехать послезавтра утром. Тогда она сможет спокойно собраться днем, а ночью еще и хорошенько выспаться.

Приняв решение, она тихонько спустилась по лестнице на кухню, чтобы выпить кофе, все равно уснуть не удастся. Она вынесла чашку сваренного кофе на крыльцо, желая еще раз полюбоваться рассветом в Небраске.

И пока она смотрела, как по небу начинают расползаться краски, в груди у нее все росла и росла боль. Она начала подозревать, что приехала сюда, чтобы еще раз увидеть Трэвиса и попытать с ним счастья.

«Радость и наслаждение от его объятий никогда не заменят мне других переживаний в моей жизни. Он прав. Я украла у него мечту. – В душе у нее росло сожаление. И вновь в ее памяти всплывали его прощальные слова. – Я же всегда знала, как важны для него дети, какую большую роль в его мечте играло отцовство. Я была эгоисткой… и трусихой. Я боялась, что он захочет отобрать у меня Грэтхен и я останусь ни с чем. А с самого рождения Грэтхен стала единственным существом в моей жизни, которое полностью, безоговорочно меня любит. Как глупо, что я решила удалить Грэтхен от Трэвиса, что лишила дочь отца. Мне, эгоистке, надо было признаться, что я просто не желала делить дочь ни с кем. Я боялась, что если мне придется делить Грэтхен, то это будет означать, что она станет любить меня меньше. Как легко видеть свои ошибки, когда уже невозможно их исправлять! – Она перевела взгляд с великолепного рассвета на дом Трэвиса. – Он ненавидит меня. Каким гневом светились его глаза! И ничего нельзя изменить. Однако я могу несколько облегчить его боль, если дам ему возможность провести время с Грэтхен. Когда я приеду в Нью-Йорк, то напишу ему, и мы выработаем какое-нибудь опекунское соглашение. Мы утрясем этот вопрос, словно разведенные супруги. Грэтхен сможет проводить несколько летних недель и все каникулы здесь, с Трэвисом».

Она допила кофе и пошла на кухню, с удивлением увидев там сидящего за столом Поппи.

– Я не слышала, как ты встал, – сказала она и прополоскала чашку в раковине.

– Я уже давно проснулся. Я неважно спал.

– Наверное, здесь какая-то эпидемия бессонницы, – сухо заметила Фрэнсин. Она поставила свою чашку в шкаф, потом повернулась к нему. Он выглядел непривычно старым, усталым, и на какой-то миг ей расхотелось что-нибудь ему говорить. Но рано или поздно он должен узнать мои планы, и лучше сказать ему об этом сейчас. – Мы с Гпэтхен завтра утром уезжаем.

Он удивленно посмотрел на нее.

– Почему?

Фрэнсин пожала плечами.

– Пришло время возвращаться в Нью-Йорк, к нашей привычной жизни.

– А ты сказала Трэвису о дочке?

– Сказала, – лаконично ответила она.

Поппи сдвинул брови.

– И он собирается отпустить ее с тобой?

Фрэнсин вспыхнула от нахлынувшей злости.

– У него на это нет никаких прав. Она моя дочь и поедет туда, куда поеду я.

– Но он ее отец. – Поппи потер грудь, словно его раздражал зуд.

– Я позабочусь о том, чтобы он мог видеться с ней, – ответила Фрэнсин. – Я постараюсь, чтобы время от времени она приезжала сюда погостить.

Поппи встал из-за стола и подошел к раковине. Он взял стакан с водой и выпил, а Фрэнсин тем временем боролась со слезами.

«Что со мной происходит? – думала она. – Мне надо уехать – это самое лучшее, самое правильное решение. Но почему у меня так болезненно сжимается сердце? Просто я переутомилась».

Поппи допил воду и повернулся к ней. В глазах его была печаль, и от этого сердце ее сжалось еще сильней.

– Мисс Фасолинка не захочет уезжать.

– Она ребенок и не понимает, что для нее лучше, – ответила Фрэнсин.

– Но это неподходящая жизнь для ребенка. – Поппи с грохотом и неестественной силой брякнул стакан о стол. – Жить в большом городе, в котором полно бетона и шума. Это вообще не жизнь.

– Многие дети в Нью-Йорке вырастают счастливыми. Они хорошо приспособлены к жизни. – Поппи хмыкнул, и Фрэнсин почувствовала, что в ней нарастает злость. – Не осложняй все это, мне и без того трудно. Я не могу остаться здесь. Я не смогу быть здесь счастливой.

Поппи безмолвствовал. Как тысячу раз в моем детстве, горько усмехнулась про себя Фрэнсин. Молчание это нарастало, расширялось, все пространство заполнилось разочарованием старика. Разочарованием. Но не любовью.

Раньше всегда Фрэнсин стоически переносила это молчание, смирившись с фактом, что он никогда не полюбит ее, что она даже не сможет понравиться ему. Но на сей раз его угнетающее молчание взбесило ее.

– Я знаю, ты не хочешь, чтобы я оставалась здесь, – сказала она нетвердым от сдавленных рыданий голосом. – И меня удивляет, что ты как-то умудрился полюбить Грэтхен, хотя никогда не любил меня.

– Ты не знаешь, что я чувствую, и даже не пытайся догадаться! – воскликнул он.

– А мне и не приходится догадываться, – сказала Фрэнсин, и голос ее зазвучал громко, словно каскад прежних обид и горечи. – Я пережила это. Я жила с твоим молчанием и твоей холодностью. Я жила каждый день, понимая, что ты не хочешь, чтобы я была здесь, но мне больше некуда было идти, и никому больше я была не нужна.

Слезы заструились у нее по щекам, вызванные всеми этими детскими чувствами, которые вдруг выплыли на поверхность.

– Фрэнсин…

Она подняла руку, не желая ничего слышать. Все утешительные слова, что он ей скажет, будут ложью. По крайней мере, до этого момента он никогда не прибегал к лжи.

– Мы с Грэтхен уезжаем завтра утром, и, что бы ты ни сказал, это не изменит ничего.

Не дождавшись от него ответа, она вихрем вылетела из кухни и с шумом захлопнула за собой стеклянную дверь. А сама побежала на кукурузное поле.

Лишь оказавшись под прикрытием высоких стеблей кукурузы, она бросилась на землю. Ее сотрясали долго сдерживаемые рыдания. Все слезы, не пролитые в детстве, теперь вырвались наружу. В первый раз в жизни она оплакивала своих родителей, которые ушли от нее, погибнув в ужасной автокатастрофе. Она плакала о той маленькой девочке, которая отчаянно нуждалась в любви этого старика. Но он ничего не мог ей дать. Она плакала и о своей нынешней жизни. Придя наконец к своей мечте, к Трэвису, она надеялась, что станет частью его жизни. Но все оказалось слишком поздно… слишком поздно для них обоих.

Впервые она почувствовала себя опустошенной. Раньше всегда ее поддерживали мечты, но теперь и они ушли. Как ушел Трэвис.

Она не знала, сколько времени просидела так на поле, спрятавшись в высоких зарослях кукурузы и переживая заново все прежние обиды и нынешнюю боль.

Наконец она вытерла последние слезы и нашла в себе силы подняться. Больше не буду плакать. Я потратила уже достаточно слез на то, что невозможно изменить. Пора двигаться вперед. Пришло время упаковывать вещи и готовиться к отъезду.

Она выпрямилась и побрела назад. Уже почти подойдя к дому, увидела на заднем крыльце Грэтхен, одетую в пижамку.

– Мамочка… что-то неладное с Поппи! – закричала девчушка. – Он спит на кухонном полу и не просыпается!

Страх пронзил Фрэнсин, она внезапно вспомнила, как Поппи тер себе грудь. На какой-то миг она почувствовала, будто сердце у нее остановилось.

– О, нет! – задохнулась она и бросилась к задней двери.

Она ворвалась на кухню и мгновенно увидела Поппи. Растянувшись на полу, он лежал не шелохнувшись. Лицо его напоминало серое тесто.

– Поппи! – закричала она и упала на колени рядом с ним.

– Мамочка! – тоненьким от страха голоском пролепетала Грэтхен.

– Все будет хорошо, милая, – быстро сказала Фрэнсин, расстегивая рубашку Поппи и перевернув его так, чтобы можно было оказать помощь. – Мне надо, чтобы ты была большой девочкой и позвала дядю Трэвиса. Скажи ему, что с Поппи плохо и что ему нужно сейчас же прийти.

Грэтхен подбежала к телефону и подняла трубку. Фрэнсин сказала ей номер, и она аккуратно набрала. А пока Грэтхен говорила с Трэвисом, Фрэнсин начала делать старику искусственное дыхание, моля Бога, чтобы ее ссора с Поппи не убила его.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

– Сьюзи едет к Грэтхен, – сказал Трэвис, сидя рядом с Фрэнсин в приемном покое больницы.

Фрэнсин отсутствующе кивнула и перевела взгляд на дочь.

Прошедший час был настоящим кошмаром. К тому времени, как в дом приехал Трэвис, Поппи уже дышал, но все еще был без сознания. Они отнесли его в машину, уложили на заднее сиденье, а потом помчались в ближайшую больницу.

Через несколько минут после приезда в больницу Поппи увезли на каталке, а их отправили ждать… ждать… и ждать.

– Почему никто не выйдет сюда и не скажет, что там происходит? – спросила Фрэнсин. Она встала. Ей было слишком неспокойно, чтобы просто сидеть на месте. – Почему они так долго там возятся?

– Я уверен, что кто-нибудь выйдет и скажет нам, как только у них будет что сказать, – ответил Трэвис, взад-вперед расхаживая по приемной.

– Мамочка! – Грэтхен закрыла книжку и встала с пола. – С Поппи все будет хорошо?

Фрэнсин взяла на руки дочурку, которая, как обезьянка, тут же обвила ножками талию матери.

– Я уверена, что с Поппи все будет хорошо, – как можно более твердым голосом проговорила Фрэнсин, моля Бога, чтобы слова ее оказались правдой.

Грэтхен довольно кивнула и слезла с рук Фрэнсин. Потом подняла с пола книжку и подошла к Трэвису.

– Ты мне почитаешь? – спросила она.

– Конечно. – Трэвис посадил малышку на колени.

Едва он начал читать сказку, как Фрэнсин вновь принялась мерить шагами небольшой вестибюль больницы.

Внутри у нее зрело чувство вины: она вспоминала ужасный миг, когда на полу в кухне обнаружила Поппи.

Не надо было мне ссориться с ним. Нельзя было позволять эмоциям вырываться наружу. Я никогда не прощу себе, если что-нибудь случится с Поппи. Не прощу себе, если он умрет, прежде чем у меня появится возможность сказать ему, как сильно я люблю его.

Она остановилась, ибо, в вестибюль вошел доктор Катерсон. Мгновенно к Френсин подошел Трэвис и взял ее под руку, словно собираясь поддержать на случай, если врач принес дурные вести.

– Сейчас он отдыхает, – сказал доктор Катерсон.

Фрэнсин всхлипнула от облегчения и слегка прижалась к Трэвису.

– Однако опасность еще не миновала, – продолжал доктор. – Он перенес слабый сердечный приступ из-за нескольких сгустков в артериях. Нам необходимо немедленно прооперировать его, чтобы прочистить эти артерии и сократить до минимума риск следующего приступа.

– Ангиопластика? – спросил Трэвис.

Доктор Катерсон кивнул.

– Это уже стало сравнительно рутинной процедурой и у нас не вызовет особых затруднений, тем более что, несмотря на недавний приступ, у вашего родственника замечательное здоровье.

– И как скоро вы собираетесь сделать это? – спросила Фрэнсин.

– Немедленно. – Доктор Катерсон улыбнулся Фрэнсин. – Только у нас возникла небольшая проблема. Он хочет повидаться с вами, прежде чем мы что-нибудь предпримем.

– Иди, – сказал Трэвис и отпустил локоть Фрэнсин. – Я подожду здесь с Грэтхен.

Она благодарно улыбнулась ему и пошла за доктором через две пары раскрывающихся дверей в блок интенсивной терапии.

Поппи казался крошечным в громадной кровати, прикованный к дюжине разных приборов. Он сердито глядел на нее, пока она приближалась к нему.

– Человек может умереть здесь от унижений, – пожаловался он слабым и скрипучим голосом, в котором, однако, прозвучала его привычная брюзгливость. – Они заставили меня надеть проклятую сорочку с разрезами, через которые видно все мое личное хозяйство! – воскликнул Поппи.

– О, Поппи, ты всех нас так напугал, – произнесла Фрэнсин и придвинулась к его кровати.

– Поэтому я подумал, что мне лучше бы повидаться с тобой прежде, чем они из меня вытрясут душу своим чертовым лечением. – Он подвинулся к краю кровати и сурово сдвинул брови. – Я не хочу, чтобы ты думала, что имеешь к этому какое-нибудь отношение. Я заболел вовсе не из-за той небольшой стычки, которая произошла между нами.

Фрэнсин плотно закрыла глаза, пропуская через свой мозг его слова. Ей необходимо было услышать их, необходимо было знать, что он не обвиняет ее в том, что случилось.

Она коснулась его руки.

– Спасибо тебе, – тихо произнесла она.

В комнату вошла сестра. На лице ее сияла улыбка.

– Мы готовы к операции? – весело спросила она.

– Ну вот, сейчас меня на кусочки разрежут, – раздраженно ответил Поппи.

Сестра улыбнулась и покачала головой.

– Никто не собирается вас резать. Вам даже не дадут общий наркоз. – Она поглядела на Фрэнсин. – С ним будет все в порядке. После операции доктор встретится с вами в вестибюле.

Поппи хмуро посмотрел на Фрэнсин.

– Иди. Я хочу побыстрее с этим разделаться. – И когда она подошла к двери, окликнул ее. – Поцелуй от меня мисс Фасолинку.

Фрэнсин кивнула. Когда она вернулась в вестибюль, там вместе с Трэвисом и Грэтхен уже была Сьюзи.

– С ним все будет в порядке, – сказала Фрэнсин. – Он вспыльчив, как всегда, и сказал мне, чтобы я передала большой поцелуй мисс Фасолинке. – Она улыбнулась Грэтхен.

– Поппи не умрет, – сказала Грэтхен Сьюзи с присущей ей детской рассудительностью.

Сьюзи улыбнулась и взяла девочку за руку.

– Хочешь, поедем ко мне домой и целый день будем печь печенье?

Грэтхен поглядела на маму, и та кивнула головой.

– По-моему, это хорошая мысль, – одобрила Фрэнсин. – Печь печенье намного интереснее, чем сидеть здесь целый день.

– Хорошо, но только я в пижаме, – сказала Грэтхен, словно печь печенье было невозможно в ночном одеянии.

– Ну, мы будем проезжать мимо твоего дома и можем переодеться в платье, – сказала Сьюзи.

Грэтхен задумчиво наморщила лоб.

– А комбинезон – подходящая одежда для выпечки? – спросила она.

– Комбинезон – самая лучшая одежда для всего, – ответил Трэвис и нежно, любовно посмотрел на девочку.

– Спасибо, – сказала Фрэнсин Сьюзи, когда они обе вышли из вестибюля. – Ей было бы тяжело провести здесь целый день.

Сьюзи улыбнулась.

– Я с радостью возьму ее к себе. А вообще-то, почему бы нам не захватить побольше одежды для нее, чтобы она могла остаться на ночь? Может, ты захочешь посидеть с Поппи.

Фрэнсин заколебалась.

– А ты уверена, что это тебя не обременит?

– Обременит? – Сьюзи снова улыбнулась. – Я считаю, что ты оказываешь мне любезность.

Фрэнсин бегло проинструктировала дочурку, и Грэтхен со Сьюзи исчезли, оставив Фрэнсин и Трэвиса одних в вестибюле.

Они молча сидели бок о бок. Фрэнсин взяла журнал, рассеянно полистала его. Она могла думать только об операции, которая сейчас шла где-то в больнице, и о человеке, сидевшем рядом с нею.

«Сейчас я ничего не могу сделать для Поппи, – вздохнула она. – Он в руках опытного персонала больницы. Зато в моих силах попытаться снять напряженность, возникшую между мною и Трэвисом».

Она закрыла журнал и повернулась к Трэвису.

– Я не собираюсь запрещать тебе видеться с дочкой, – тихо произнесла она.

– Еще бы! Инача я стал бы сражаться с тобой в суде, – ответил он.

Фрэнсин напряглась.

– В этом нет необходимости. Мы два взрослых, разумных человека. И конечно, мы можем выработать опекунское соглашение, согласно которому она получит все внимание и любовь от обоих родителей.

Глаза его потемнели и стали настороженными.

– Я тоже думал, что мы взрослые, разумные люди, до того, как узнал, что ты держала от меня в секрете рождение моей дочери.

Фрэнсин вздохнула.

– Трэвис, я не хочу ссориться с тобой.

Он немного расслабился и провел рукой по волосам.

– А я не хочу ссориться с тобой.

– Мне будет приятно осознавать, когда я буду уезжать отсюда, что мы с тобой расстанемся друзьями.

Он долго смотрел ей в глаза, и она видела в его взгляде нечто такое, чего никак не могла разобрать.

– Я всегда буду с тобой дружить, Фрэнсин, – наконец с трудом произнес он, словно эти слова доставляли ему неимоверную боль.

– Спасибо, – ответила она, глотая ком в горле.

В первый раз за все ее долгие отношения с Трэвисом она почувствовала тяжесть невысказанных слов и никак не могла понять, чьи это слова – ее или его.

Не имеет значения, сказала она себе и снова взяла журнал, который только что отложила. Глава моей жизни с Трэвисом закончена. Мне придется делить с ним дочь, и хватит воображать, как я могла бы делить с ним жизнь, теперь я нисколько не сомневаюсь, что он не захочет, чтобы я вообще была в его жизни.

Она откинула голову и закрыла глаза, надеясь, что Поппи быстро встанет на ноги и что она сможет убежать, исчезнуть из дома, который любила, но осознала это слишком поздно.

Фрэнсин в последний раз протерла стойку, потом вышла из столовой, поменяв табличку «Открыто» на «Закрыто». Прошло два дня с тех пор, как Поппи успешно перенес операцию. Все двадцать четыре часа она провела в больнице: сначала ждала завершения операции, потом сидела рядом с Поппи, пока он спал.

В то утро Поппи настоял, чтобы она пошла в ресторан по своему обычному расписанию. Он сказал, что не хочет, чтобы она вертелась тут, около него.

– Если я буду бредить во время сна, то не желаю знать, что ты тут сидишь и следишь за мной, – сказал он.

Фрэнсин поцеловала его в лоб и пообещала отработать дневную смену в ресторане. Она поговорила с Трэвисом, и он с готовностью согласился присмотреть за Грэтхен, пока Фрэнсин будет на работе. Какое странное чувство – оставить дочь с Трэвисом.

Она собиралась сказать Грэтхен, что Трэвис – ее отец. Когда они ехали в больницу с лежавшим без сознания Поппи, она попросила Трэвиса предоставить возможность сказать девочке об этом ей самой. Он согласился, однако Фрэнсин понимала, что с каждой минутой он все с большим нетерпением ждет, когда же Грэтхен обо всем узнает.

Сегодня, сказала она себе, закрывая ресторан на ключ и направляясь к машине. Я остановлюсь ненадолго у больницы, проведаю Поппи, потом заберу дочку и, прежде чем малышка пойдет спать, скажу ей, что Трэвис – ее папочка.

Фрэнсин за несколько минут доехала до больницы и нашла на стоянке свободное место. Поставив машину, она поспешила в здание, понимая, что уже поздновато для посещения, но надеясь, что персонал позволит ей тайком и ненадолго пробраться к деду.

Няньки у поста кивнули ей, и она пробралась в комнату Поппи. Похоже, он спал. Черты его лица смягчились, во сне он казался каким-то незащищенным. Она села на стул, не желая будить его. Ей просто хотелось несколько минут провести с ним.

Она тихонько сидела, внимательно рассматривая его лицо. Странно, но я даже не знаю, сколько ему лет. Я всегда считала, что он очень старый, но теперь поняла, что ему не может быть больше шестидесяти пяти.

Он совсем не такой, каким я воспринимала его в детстве. Может, он и был слишком суров, но почти всегда справедлив. Он был неласковым, но ведь и я немало потрепала ему нервов, испытывая его терпение.

Наверное, мы были слишком похожи, слишком переполнены гордостью и слишком задиристы, чтобы раскрыть друг другу душу.

Поппи зашевелился, потер глаза, потом открыл их и поглядел на нее.

– Надеюсь, я не разбудила тебя? – сказала она, заранее готовясь к его атаке.

Он покачал головой и провел руками по своему лицу.

– Не разбудила. – Вид у него был немного отрешенный. Он снова потер руками лицо, словно пытаясь смахнуть с себя остатки сна. – Мне приснился сон.

– Надеюсь, хороший?

– И хороший, и плохой. – Он уставился на Фрэнсин, и взгляд его, казалось, проникал ей сквозь кожу в самую душу. – Мне снилась твоя мама.

– О… – Фрэнсин не знала, что сказать, не знала, чего ей ждать.

Он нахмурился.

– Придвинь-ка поближе свой стул. Нам надо поговорить, Фрэнни, девочка.

Фрэнсин придвинула стул ближе к кровати, спрашивая себя, что за неведомые земли ей предстояло исследовать.

– В моем сне твоя мама страшно злилась на меня. Она говорила, что я просто убил ее тем, что не рассказал тебе некоторые вещи, которые ты должна была знать. – Поппи покачал головой, и мягкая улыбка преобразила его лицо: оно стало таким прекрасным и светлым, каким Фрэнсин никогда раньше его не видела. – Твоя мама всегда была с норовом.

– Ты в первый раз говоришь о ней, – заметила она.

Поппи не сводил глаз с потолка.

– Я не мог раньше говорить. Мне было слишком больно. – Он снова поглядел на Фрэнсин, и его выцветшие голубые глаза засверкали от непролитых слез. – Она была моим единственным ребенком, светом моих очей.

Впервые Фрэнсин поняла глубину его потери. Когда она приехала в его дом, сердитая, тоскующая десятилетняя девочка, в тот самый миг он узнал, что его дочь погибла.

– О, Поппи, я никогда не думала… – Она взяла его руку.

С минуту он лежал неподвижно. Потом посмотрел на их руки. По щеке его скатилась слеза; он обхватил ее пальцы своими.

– Я был настолько поглощен своим горем, что не знал, как помочь тебе справиться с твоим, – сказал он.

И снова он внимательно посмотрел на нее.

– И тут приехала ты, – продолжал он, – миниатюрная копия моей малышки, и я никогда в жизни не был так напуган.

Она удивленно посмотрела на него.

– Напуган? Но почему?

Поппи улыбнулся и крепче сжал ее руку.

– Что я понимал в том, как растить детей? Когда твоя мама была маленькой, ее воспитанием занималась Делла. Но тут мы с тобой оказались вдвоем, и ты так нуждалась в человеческом тепле.

– Я просто хотела, чтобы ты любил меня, – сказала Фрэнсин хриплым от сдерживаемых слез голосом.

– Я боялся избаловать тебя, боялся, что социальные работники подумают, будто я не гожусь для того, чтобы воспитывать тебя. Старался не выказывать тебе свою любовь. Я был слишком подавлен ответственностью, тем, что должен был заменить тебе родителей.

Фрэнсин почувствовала, что то прошлое, которое она знала, внезапно разбилось на куски. Она никогда не рассматривала ситуацию глазами Поппи: эгоцентризм, свойственный юности, мешал ей это сделать.

Он улыбнулся.

– Конечно, с мисс Фасолинкой все намного легче. Я могу любить ее и не чувствовать за нее ответственности. Она твой ребенок, и тебе ее растить, а мне с ней можно быть просто Поппи.

– И ее так легко полюбить, а я на каждом шагу противодействовала тебе, – сказала Фрэнсин.

– Мы оба друг другу противодействовали. Но может, еще не поздно все изменить? – Казалось, он даже затаил дыхание в ожидании ее ответа.

Она нагнулась и обняла его. Дед гладил ее по спине, словно утешая. Целительное тепло разлилось по ее телу, проникло в самые глубины души и наполнило их светом и любовью.

– Я люблю тебя, Фрэнни, девочка, – прошептал Поппи. – Я всегда любил тебя.

– А я люблю тебя, Поппи.

– Ну а теперь отойди от меня, пока не задушила меня до смерти, – проворчал он.

Она со смехом смахнула слезы и села на стул. Инстинктивно она понимала, что они никогда больше не заговорят об этом. Как только Поппи покинет эту комнату, он снова станет сварливым и будет раздражать Фрэнсин, но навсегда сохранятся тепло и любовь, которые были сейчас обретены.

– Завтра они выпустят меня, – сказал он.

– А во сколько? Я приеду и заберу тебя.

Он покачал головой.

– Я уже договорился с Трэвисом, он приедет за мной. И тебе не придется тащить сюда мисс Фасолинку.

– Ты же знаешь, мы не отказались бы, – запротестовала Фрэнсин.

Он кивнул.

– Знаю, но дело уже сделано. За мной приедет Трэвис.

Фрэнсин пожала плечами и встала.

– Как хочешь. Так приятно, что ты скоро будешь дома.

– Фрэнни… насчет того, что ты уедешь из Купервиля. – Поппи нахмурился и задумчиво поджал губы. – Думаю, мне надо извиниться перед тобой, что я устроил тебе нелегкую жизнь. Я хотел, чтобы ты была счастлива, но если для тебя это означает жизнь в Нью-Йорке, то тогда поезжай. Только пиши мне почаще, позванивай да подзывай к телефону мисс Фасолинку.

Она нагнулась и поцеловала его в лоб.

– Я думаю, это все можно устроить, не беспокойся, мы не уедем, пока я не удостоверюсь, что ты снова на ногах.

– Доктор говорит, что я в прекрасной форме. Единственное, что мне нужно, так это добраться домой и поесть что-нибудь другое, кроме жидкой каши, которой они меня здесь пичкают.

Фрэнсин улыбнулась.

– Завтра, к твоему возвращению домой, мы соорудим особый обед, – пообещала она.

– Но не слишком беспокойся. – Он хитро улыбнулся. – Хотя горшочек с тушеным мясом и домашнее печенье наверняка меня развеселят.

– Договорились. – Она пошла к двери. – Увидимся завтра.

Он кивнул.

– Фрэнни, я люблю тебя.

Сердце ее подпрыгнуло, заполнив грудь нежностью и теплотой.

– И я люблю тебя, Поппи.

То же тепло продолжало греть ее, пока она ехала к Трэвису, чтобы забрать Грэтхен. На этот раз, когда уеду в Нью-Йорк, я буду знать, что любовь Поппи будет со мной. Я буду часто писать ему, и, уверена, он будет писать мне, каждое наше письмо будет хранить в себе частички той любви, которую мы обнаружили друг в друге.

Если бы с Трэвисом все было по-другому, я бы навсегда осталась здесь. А так для меня это будет слишком мучительно и больно.

Она была уверена, что Грэтхен нужно как можно больше времени проводить с Трэвисом и Поппи. Грэтхен очень повезло: в жизни малышки появились еще два любящих ее человека.

Она подкатила к фасаду дома Трэвиса и, не выключая двигателя, пошла к парадному крыльцу.

Он встретил ее у дверей.

– Входи. Она в гостиной, – сказал Трэвис и распахнул двери.

– Спасибо, что присмотрел за ней, пока я работала. Я очень ценю это, – сказала она и вошла в дом.

Трэвис пожал плечами, глядяна нее темными, холодными глазами.

– Так обычно поступают отцы. – Он пошел было в гостиную, однако заколебался, когда Фрэнсин взяла его за руку.

– Я собираюсь сегодня сказать ей.

Глаза его загорелись.

– Я должен присутствовать, когда ты ей скажешь?

Фрэнсин покачала головой.

– Нет, мне нужно это сделать самой.

Они вместе вошли в гостиную, где Грэтхен, растянувшись на полу, раскрашивала картинку.

– Привет, мамочка, – сказала она. – Я нарисовала котят. А теперь раскрашиваю их, а дядя Трэвис сказал, что повесит мою картинку на дверце холодильника.

– Я уверена, она будет здорово смотреться на холодильнике, – ответила Фрэнсин.

Она старалась не встречаться взглядом с Трэвисом.

– Я почти закончила, – сказала Грэтхен, снова занявшись работой. Она провела цветным карандашом по картинке, потом села. – Ну вот, – сказала она, чтобы подчеркнуть, что ее шедевр закончен.

Девочка встала и вручила цветной рисунок Трэвису.

– Это самая прекрасная картинка, которую я когда-либо видел, – произнес Трэвис, и от его слов Грэтхен засияла.

– Скажи Трэвису «спасибо», – обратилась к ней Фрэнсин. – Становится поздно: нам пора домой.

– Спасибо, дядя Трэвис. У меня был отличный день. – Она протянула ручонки и обняла его.

– Я рад, – ответил он. – У нас с тобой будет еще много чудесных дней. – Он обнял девочку.

Фрэнсин старалась подавить острую боль в сердце.

«Нет ничего страшнее боли от неразделенной любви», – подумала она мгновение спустя, когда вместе с Грэтхен подъезжала к дому Поппи.

Она была наполнена любовью к Трэвису, любовь эта не знала выхода. Сколько времени понадобится, чтобы любовь постепенно умерла? Пять лет, проведенные в далеком городе, не умертвили мою любовь к нему. Когда я, наконец, смогу думать о нем, видеть его и не желать его? И когда внутри у меня исчезнет эта глубоко запрятанная боль?

По крайней мере, если я уеду в Нью-Йорк, то между нами будет хоть какое-то расстояние. Я не буду каждый день видеть его, не буду больше замирать от его низкого, раскатистого смеха.

Возможно, в Нью-Йорке я встречусь с кем-нибудь, кто сможет уничтожить воспоминания о красивом фермере, который провел со мной ночь, полную страсти. Ночь, когда в летнем небе сияла полная луна.

Фрэнсин подождала, пока Грэтхен уляжется в постель. Личико девочки сияло от усердного умывания. Присев на край кроватки, Фрэнсин смахнула блестящую прядку волос со лба дочки, размышляя, с чего начать.

– Нам надо немного поговорить.

Грэтхен нахмурилась.

– Я сделала что-то не так?

Фрэнсин улыбнулась.

– Нет, что ты, милая. То, о чем я собираюсь с тобой поговорить, сделает тебя очень счастливой.

Грэтхен села, и лицо ее вспыхнуло от любопытства.

– Но что это, мамочка? Скажи мне.

– Ты знаешь, у большинства маленьких девочек есть мама и папа.

Грэтхен кивнула.

– У Мэри Элизабет из нашей группы есть три папочки. Один настоящий и два приемных.

– Ну, у тебя нет приемных, но зато есть настоящий.

– Правда? – широко открыла глаза Грэтхен.

Фрэнсин набрала побольше воздуха.

– Трэвис – твой настоящий папа.

– Он? – Грэтхен захлопала в ладоши от детского восторга. – О, я так счастлива! Я люблю дядю Трэвиса. – Она умолкла и, задумчиво нахмурясь, посмотрела на Фрэнсин. – Но я думала, что настоящие папы и мамы женаты. А почему получилось так, что ты не жената на дяде Трэвисе?

– Иногда настоящие папы и мамы женаты, а иногда – нет, – ответила Фрэнсин, стараясь не обращать внимания на боль в сердце.

– А я могу называть его папочкой?

Сердце Фрэнсин возликовало.

– Да. Я думаю, ему это очень понравится. А когда мы вернемся опять в Нью-Йорк, летом ты будешь приезжать к нему в гости.

– Я не хочу возвращаться в Нью-Йорк. – Нижняя губка Грэтхен угрожающе задрожала. – Мне нравится здесь, с Поппи и с дядей… с папочкой. Я хочу остаться здесь навсегда.

– Грэтхен, ты же знала, что мы приезжали сюда в гости и что наш дом в Нью-Йорке, – терпеливо увещевала ее Фрэнсин.

– Но я не хочу, чтобы мой дом был в Нью-Йорке, – ответила Грэтхен. Глаза ее наполнились слезами, и они заструились по щекам. – Я хочу, чтобы мой дом был здесь. Мне здесь больше всего нравится. И Красотке тут тоже нравится.

Девочка никогда не была плаксой, и ее слезы потрясли Фрэнсин. Грэтхен терла кулачками глаза и продолжала плакать.

Постепенно плач Грэтхен перешел в отдельные всхлипы, и наконец она посмотрела на Фрэнсин.

– Мамочка, мы тут нужны Поппи. А если я уеду, кто будет кормить кроликов? Кто будет веселить Поппи? Если меня здесь не будет, он разучится улыбаться.

Она села и выскользнула из объятий Фрэнсин.

– Ну почему мы не можем остаться здесь? У меня здесь мамочка, папочка и Поппи. А в грязном, огромном Нью-Йорке у меня никого нет.

Фрэнсин вздохнула.

– Я думаю, сегодня мы уже достаточно поговорили. Теперь тебе пора спать. – Она поцеловала Грэтхен в лоб.

– Теперь я, наверное, не засну, – возразила Грэтхен. – А если засну, то мне приснится плохой сон, – добавила она с оттенком жалости к себе.

Она закрыла глаза и, несмотря на свои слова, через несколько минут уже ровно засопела.

Фрэнсин разделась, натянула ночную рубашку. Вместо того чтобы лечь спать, она уселась на диван, задумчиво глядя на дочь, спавшую в своей кроватке.

Она хотела, чтобы Грэтхен выросла счастливой, чтобы ее окружали чистый воздух и любящие люди. И дочка напомнила ей, что здесь, в Купервиле, у нее были отец и Поппи. А в Нью-Йорке у нее одна мать, которая работает с утра до вечера, чтобы выжить.

Конечно, если мы останемся в Купервиле, то для Грэтхен это будет самое лучшее, что только можно вообразить, но для меня – самое мучительное.