Текст книги "Выбор Зигмунда"

Глава 11

Когда, по мнению Фрейда, прошло достаточно времени, он вынул из кармашка часы и разочарованно отметил, что его влиятельный пациент опаздывает уже на четверть часа. Ожидание – странная вещь: первые минуты опоздания человек прощает почти добродушно, потом начинается тревога. Но через какое-то время ощущение боли и неудобства сменяется яростью. Так бывает в любви, но случается и при важных встречах. В уме начинают возникать первые сомнения, например, мысль о том, что были недостаточно ясно названы место или время. Или ожидающий представляет себе неожиданное недоразумение, которое оправдывает опоздание и о котором он поговорит с тем, кого ждет, разделит с ним огорчение и утешит его. Наконец, приходит покорность с привкусом поражения, вдвойне горького, если человек считает, что ждал напрасно, хотя не совершил никакой ошибки. Все это забывается, если гость входит в комнату, как ветер, внезапно надувающий паруса после долгого штиля, и улыбается хозяину, разводя руками в знак извинения.

Так почувствовал себя Фрейд, когда кардинал Рамполла дель Тиндаро появился на пороге его двери (которую ученый предусмотрительно оставил открытой) и направился к нему. Лицо Рамполлы выражало сразу радость и огорчение.

– Дорогой доктор, познакомиться с вами – большое удовольствие!

Фрейд, уже удивленный этим приветствием, протянул руку к руке посетителя. Тот поспешил сжать его ладонь. А потом кардинал посмотрел Фрейду в глаза и нажал средним пальцем ему на запястье. Ученый едва не задохнулся от изумления и помедлил секунду перед тем, как ответить таким же нажимом. Ошибки быть не могло: этим приветствием Рамполла объявлял, что принадлежит к масонскому братству, а Фрейд отвечал, что он тоже состоит в этом братстве. Государственный секретарь Ватикана – масон. Да, Фрейду придется еще многому научиться здесь, в Риме.

Кардинал сел в кресло, одновременно оглядевшись, открыл серебряный портсигар и вынул оттуда маленькую сигару – одну из тех, которые модны у светских дам. Фрейд, желая избежать новых признаний, позволил ему ее зажечь.

Возможно, он ошибся по наивности. Может быть, Рамполла знал про этот знак и применил его не чтобы заявить о своей принадлежности к масонам, а чтобы выяснить, масон ли перед ним. Достопочтенный глава венской ложи «Бнай Брит» несколько месяцев назад на ритуальном собрании предостерегал братьев как раз от мнимых масонов, шпионов полиции или Церкви, которые стараются выяснить, принадлежит ли какой-нибудь преподаватель или государственный чиновник к масонскому братству. В большинстве случаев это нужно, чтобы следить за масонами, но в некоторых случаях – чтобы шантажировать тех, кому по их роду занятий запрещено вступать в организации.

С другой стороны, этот знак можно истолковать в противоположном смысле. В таком случае кардинал отдает себя в его руки, рискуя, что он донесет на него папе.

– Не думайте обо мне плохо, доктор Фрейд, – сказал Рамполла, выдохнув первую затяжку своей сигары. – Как Государственный секретарь я был обязан собрать всю возможную информацию о вас, чтобы защитить доброе имя и сан нашего святого отца, и я посчитал уместным открыть вам эту маленькую тайну, которая нас объединяет; это что-то вроде предоставления равных возможностей.

Фрейд ничего не ответил, ожидая, чтобы собеседник открылся еще больше. Ему никогда бы не пришло на ум, что беседа с кардиналом начнется так.

– Я понимаю ваши недоумение, замешательство и осторожность. – продолжал говорить Рамполла. – И не только понимаю, но высоко ценю. Поэтому я добавлю к своим словам, что был посвящен пятнадцать лет назад, как раз здесь, в Риме, незадолго до того, как был назначен Государственным секретарем. Как вы можете догадаться, моим наставником был тоже кардинал, чье имя я не могу называть даже братьям. Вы лучше меня знаете правило: можно говорить о своей принадлежности к масонству, но не о принадлежности к нему другого брата.

Фрейд продолжал смотреть на него, надеясь молчанием подтолкнуть кардинала к новым откровенностям.

– Не удивляйтесь, среди нас немало членов братства. Я думаю, вы знаете, что отлучение наших братьев от Церкви за одну их принадлежность к нам все еще действует. Но ведь и тамплиеры в свое время были изгнаны из Церкви, хотя Божьей благодати на них было больше, чем на Клименте Пятом, который вместе со своим сообщником, королем Франции, сжег их на кострах. Я сам несколько лет назад помогал его святейшеству составлять послание «Хранители этой Веры», в котором подтверждено осуждение масонов. Понимаете, несмотря на соблюдение тайны, уже ходили слухи о моей принадлежности к масонству, и я, с согласия моей ложи, постарался отвести от себя эти подозрения. Разумеется, как вы можете догадаться, мое имя скрывают, но я нахожусь в прекрасной компании – с банкирами, литераторами, музыкантами, а также многими депутатами и сенаторами Королевства. Поэтому, если вам будет приятно, я мог бы организовать вам встречу с великим Магистром Великого Востока Италии Эрнесто Натаном. Не знаю, знакомы ли вы с ним. Кстати, он еврей и атеист, как вы, и, возможно, даже больше, чем вы.

Сказав это, Рамполла откинулся на спинку кресла, выдохнул дым из носа и, кажется, стал думать о чем-то другом. Оба молчали. Все время, пока Рамполла говорил, Фрейд сохранил заученное спокойствие, хотя признания кардинала застали его врасплох. Было известно, что ходят слухи о принадлежности к масонству епископов и кардиналов. Но тут сам Государственный секретарь Ватикана открыто признался ему, что является его собратом! И Фрейд растерялся.

Во всяком случае, после этих признаний отрицать свою принадлежность к братству «Бнай Брит» было бы смешно и даже нецелесообразно с точки зрения полученного им поручения. Рамполла почувствует, что его предали, и замкнется в себе, а для психоанализа необходимы доверительные отношения между врачом и пациентом. Если путь к доверию лежит через то, что они оба – члены братства вольных каменщиков, он не будет создавать на этом пути преграды. По крайней мере, последние слова Рамполлы устранили все сомнения в том, что тот действительно масон. А вот почему кардинал сказал ему об этом, нужно разобраться подробнее.

– Я потерял дар речи, а для человека, чья профессия – говорить, это редчайший и удивительный случай.

– Не поймите меня превратно. – Тут Рамполла улыбнулся. – Я не привык говорить так открыто. Большую часть своего времени я провожу, взвешивая слова, словно граммы золота, и оценивая, как могут их использовать мои собеседники. И хочу добавить, что не ради одного повиновения святому отцу я открылся перед вами как ракушка, распахнувшая створки. Понимаете, я перед этой встречей собрал необходимую информацию о вас и уверен, что благодаря вашему научному образованию и вашей высокой культуре, не считая того, что вы бесконечно далеки от политических интриг, мы можем говорить друг с другом откровенно, как равные. Хотя, разумеется, мне известны причины, по которым наш горячо любимый папа пожелал видеть вас здесь, в Риме.

Зигмунд Фрейд ненавидел карточные игры, особенно игру на деньги. Это был отвратительный и к тому же глупый способ тратить зря свои время и деньги. В молодости он прочитал «Игрока» Достоевского, и этот роман произвел на него огромное впечатление. Главные герои разрушают свое материальное благополучие, свою нравственность и свои чувства и в результате неизбежно деградируют; это несомненно доказывает, что игра опасна.

Поэтому, когда кто-либо из пациентов признавался ему, что получает удовольствие от какой-либо азартной игры, Фрейд приписывал этот порок влиянию разрушительного сексуального инстинкта, который отклоняется от своей изначальной цели и становится одним из факторов, подавляющих индивидуальность. В результате возникают страхи и навязчивые идеи, для борьбы с которыми пациент обращается к нему. Поэтому он научился в терапевтических целях распознавать среди своих подопечных тех, кто, несмотря на самые честные намерения, старается скрыть свои чувства. Эта способность среди обычных людей казалась чем-то вроде развращающего обмана, но среди игроков считалась величайшим достоинством и называлась «блеф».

Инстинктивно ему показалось, что, вероятнее всего, кардинал Рамполла знал о подлинном характере поручения и своей благосклонностью старался побудить его самого раскрыться как раковина.

И действительно, в этом закрытом пирамидальном государстве Государственный секретарь мог знать все. Фрейд решил сделать перерыв в размышлениях, для чего потушил «Лилипутано» и зажег себе благородную сигару «Монтеррей». Эта пауза вернула ему необходимую для ответа ясность ума. Первое правило: никогда не скрывать правду под маской лжи; второе: шар, который бросил Рамполла, лучше пропустить – не пытаться остановить, но и не ускорять движения. Да, это будет интересная игра!

– Несомненно, да, – ответил он. – Я думал, что святой отец сообщил вам о причинах, по которым я нахожусь здесь. Мне было бы трудно предположить иное. И я этому рад, потому что так мы играем в открытую.

Если бы ученый подумал чуть дольше, он бы не произнес этот карточный термин. Но по гримасе, появившейся на лице кардинала, Фрейд понял, что его контрблеф сработал. Значит, и говоря, и не говоря, Рамполла ничего не понял, а он ничего не раскрыл. Настало время вонзить шпоры и посмотреть, как отреагирует на укол этот благородный и заносчивый конь.

– Раз так, то, если вы желаете, мы можем начать. Не будете ли вы так добры рассказать мне свой последний по времени сон, который вы помните?

Папа Лев слушал беседу своего госсекретаря и венского врача через слуховой рожок, прижатый к вентиляционной решетке, и старался не упустить ни слова. Фонограф, к сожалению, перестал работать, и записи пропали. У современных дьявольских штучек есть этот недостаток. Они обещают облегчить дела, сделать их проще и результативнее, а в конце концов выясняется, что это обман, и ты остаешься ни с чем. Именно так прельщает людей дьявол. Еще никогда ни один механизм не заменил ухо. Если же уху не помогает даже рожок, значит, Бог решил, что тебе пора перестать слушать все, кроме Его голоса. А чтобы услышать этот голос, достаточно открытой совести, даже если она не совсем чиста.

Иногда несколько слов пропадали, в основном когда говорил врач своим мощным, но глуховатым низким голосом, а вот более звучный голос кардинала Рамполлы доносился как будто из соседней комнаты, а не с нижнего этажа. Папа много раз спрашивал Господа, Предвечного Отца, не грешно ли подслушивать их беседы, но Господь молчал. И, по словам молодого Ронкалли, грех заключается в намерении и выгоде, которую человек получает от поступка. В этом случае намерение было более чем достойным, а выгоды никакой: он лишь увеличивает славу Церкви, чтобы спасти ее от гибели.

Папа спросил себя: не достойно ли порицания то, что его позабавило, как Рамполла рассказывает, что видел бегавшую по саду курицу, которая много раз клевала ему пальцы ног, и от этого проснулся среди ночи. Или что его развеселил вопрос Фрейда кардиналу, не находил ли тот в своей постели блох. Но душа Льва дала ответ, который его успокоил. Действительно, много смеются одни дураки, но именно нищие духом – избранники Господа, а значит, простой естественный смех – Его дар.

Беседа приближалась к концу, а не раскрыла ни одной тайны. То, что Рамполла масон, папа знал уже давно, хотя и делал вид, что не знает. Принадлежность к ним даже была одной из причин, по которым он ровно шестнадцать лет назад назначил Рамполлу госсекретарем. Чем больше почетных поручений у политика, чем больше организаций, в которых он состоит, тем легче ему устанавливать те связи, которые являются основой любой дипломатии. А сейчас Церковь находится в Риме как в осаде, окруженная социалистами, савойцами, республиканцами и масонами тоже. И один Бог знает, насколько ей нужны хорошие отношения со всеми ними – с французами, которые ненавидят немцев, с турками с одной стороны и русскими с другой, со всеми, кто готов воспользоваться любой действительной или мнимой слабостью Церкви. Политика – поистине сумасшедший дом, а Рамполла показал, что умеет вести себя с сумасшедшими. Хорошо еще, что англичане протестанты и заняты своими делами, а то они бы тоже вмешались во все это.

Папа с трудом встал со стула: он устал сидеть в искривленной позе у решетки и слушать. Он с облегчением увидел на столе новую бутылку вина «Мариани»: кто бы ни поставил ее, заметив, что вино закончилось, это был заботливый сын. Вероятно, это сделал Ронкалли. Папа налил себе половину стакана. Этот тоник казался ему настоящим чудом: так хорошо «Мариани» укрепляло его здоровье. Из многих предписаний, которые дали папе врачи, только это он выполнял с удовольствием. Кокаин был для него настоящим даром Бога, и поэтому он охотно позволил рекламировать это вино с помощью своего изображения, а кроме того, наградил золотой медалью изобретателя вина, Анджело Мариани.

Меньше чем через полчаса папа даже почувствовал аппетит. Вечером за столом он не отстанет от двух своих сотрапезников. Для обоих их встреча будет сюрпризом, а он проведет еще один вечер в приятном обществе. У него осталось мало вечеров, значит, надо ими пользоваться.

Глава 12

Погасив керосиновую лампу, Фрейд положил в кармашек пиджака две «Рейны Кубаны» и одну «Санта Клару». Завтра, даже если мир провалится или сам папа умрет, он пойдет и купит себе хороший запас сигар этих двух сортов, а к ним еще решительные «Лилипутано», дорогие и деликатные «Дон Педро» и честные «Трабукко». А вот сигары «Пунш» он брать не станет. В последний раз взял их на пробу, но верхний слой показался ему недостаточно гладким и бархатистым, к тому же на языке остался легкий металлический привкус. Помимо того, он всегда не любил их отвратительное английское название: пунш – вредный напиток, который вместо того, чтобы, как обещал, улучшать пищеварение, через несколько часов вызывает рвоту.

Остаться без табака для него было немыслимо. Курение было не зависимостью, а, можно сказать, необходимым наслаждением. Запретить Фрейду курить все равно что запретить отшельнику молиться. Он покачал головой и вздрогнул. Он мог бы обойтись без курения, если бы сам свободно сделал такой выбор, но не видел в этом необходимости. Впрочем, еще хуже было бы иметь хороший запас сигар, но не иметь спичек. Вот это была бы настоящая трагедия. Он купил упаковку из десяти коробков. В конце концов, благословенны деньги, которые в этом случае позволили ему удовлетворить желание и насладиться прекрасным дымом. Что курение еще и заменитель секса, он знал уже давно. Впрочем, пока он не считает курение сексуальным наслаждением и не заменяет им секс, он может быть спокоен.

Взглянув на часы, он увидел, что у него есть еще целая четверть часа до того, как идти на ужин к папе. Он подошел к окну, открыл его и стал наслаждаться запахом сосновой смолы, которая смешивалась с карамельным запахом «Рейны Кубаны», и шумным полетом охотившихся ласточек.

Если быть честным, он должен был бы подумать о своей теории насчет ассоциации между деньгами и фекалиями, которая, возможно, возникла оттого, что тогда у него постоянно не хватало денег. Если он скажет об этом при папе, папа, несомненно, согласится с ним, хотя, кажется, это Мартин Лютер назвал деньги навозом дьявола. Фрейд скривил губы и стал смотреть на кучку пепла на подоконнике. У него была привычка поджигать пепел, чтобы сосредоточиться, но сейчас он не стал это делать. Он не ошибся: ребенок удерживает фекалии в себе потому, что боится потерять что-то свое, а повзрослев, так же относится к деньгам, и это становится причиной стяжательства и скупости.

Однако верно и другое. Он написал это сам и не мог ошибиться: запрет фекалиям двигаться внутри тела маскирует бессознательное желание отсрочить удовольствие от испражнения, похожее на короткий оргазм. Но, к сожалению, тратить деньги после того, как ты их копил, чувствуя при этом наслаждение тем, что получаешь от них наслаждение, – привилегия немногих, таких как он. Использовать деньги для удовольствия – значит верно оценивать их, а в случае с курением это одна из первоочередных потребностей. Если ракушка или любой другой вогнутый предмет означает влагалище, то сходство сигары по форме с фаллусом еще более явное, но сомнительно, что удовольствие от сосания сигары имеет какое-нибудь отношение к гомосексуальным наклонностям. Это подтверждается тем, какое сильное вожделение может пробуждать и излучать женщина с сигарой во рту.

У папы об этом будет уместно молчать.

Закрывая окно, он заметил нескольких комаров, которые казались неподвижными черными пятнами на стене. Эти крошечные убийцы, разносчики малярии, проникли сюда бесшумно, иначе он услышал бы раньше их жужжание, если только его слух не ослаб. Фрейд сейчас же зажег ароматные палочки «Рацция» и поставил две перед окном и столько же по бокам кровати, надеясь, что они сдержат обещание, которое давали за них рекламные объявления во всех газетах. В Вене эти малочисленные комары не разносили лихорадок, но в Риме, который окружен болотами и топями, возможно все. Рим, если хорошо подумать, просто город возможностей.

Здесь действительно могло случиться все, и это подтвердилось, как только Фрейд вошел в зал. Он оказался лицом к лицу с Чезаре Ломброзо, слава которого была ему известна.

– Дорогой доктор! Для меня удовольствие познакомиться с вами, – сказал итальянец.

– Я тоже очень рад знакомству, – ответил Фрейд, – и совершенно не предполагал…

На середине фразы Ломброзо внезапно продолжил свой разговор с папой, и Фрейд не стал ее договаривать. Он будет ужинать вместе с изобретателем полиграфа. Это совсем не приятный сюрприз, хотя и не выходящий за рамки приличий. И неприятен он не только из-за очков в металлической оправе и внушительной бородки-эспаньолки Ломброзо. Сам Фрейд тоже носит бороду и очки, но не с таким чванством.

Недовольство австрийского доктора не прошло и за столом, хотя Лев Тринадцатый всеми возможными способами старался заставить двух ученых беседовать или спорить между собой. Фрейду не нравилось поведение коллеги-итальянца, чьими сочинениями он восхищался. Ломброзо вел себя как единственный петух в курятнике, папа выступал в роли птицевода, а Фрейд не имел ни малейшего намерения брать на себя роль курицы.

Уже первые слова рассердили Фрейда. «Дорогой» без добавления фамилии! Это типично итальянская манера обращаться к человеку: с виду откровенная сердечность, а на самом деле утверждение своего превосходства – по уровню доходов, культуре или известности.

А вот папа, кажется, веселился почти по-детски. Он спрашивал у обоих своих сотрапезников мнение о чем-нибудь, перепрыгивая с темы на тему, и темы были совершенно разные. С нового изобразительного искусства, движущихся картин, он переключался на беспроволочный телеграф, в создание которого как раз в эти дни вносил большой вклад гениальный итальянец доктор Маркони.

– Вы не думаете, что эти новинки, плоды нового модернистского века, могут отвлечь человека от поиска истины внутри себя?

Фрейд поднял палец, готовясь возразить, но тут вмешался Ломброзо:

– Несомненно, да. В этом виноват неконтролируемый прогресс. В мое время, вернее, в наше время, ваше святейшество, – тут Ломброзо подмигнул папе, – наука подчинялась морали, а не мораль науке.

Фрейд предпочел промолчать. В конце ужина итальянский врач, возможно, под влиянием прохладного вина, которое ему постоянно наливал лакей, сказал, что Чезаре только его псевдоним, а настоящее его имя Марко Эзекиа. И добавил, что он, как его знаменитый коллега, по происхождению еврей, но, да простит его папа вдвойне, полностью атеист. А потом взглянул на Фрейда, и это был единственный момент, когда они оба почувствовали себя сообщниками. В Риме, в Ватикане, в присутствии представителя Христа на земле два еврея, к тому же атеисты, были как две громоздкие фасолины на блюде с чечевицей.

Лев Тринадцатый не смутился и, воспользовавшись наступившей тишиной, велел подать себе папку из красного сафьяна.

– Мне бы хотелось, чтобы вы взглянули на эти фотографии, – обратился он к Ломброзо, глядя на Фрейда. – У меня есть маленькая страсть коллекционировать изображения лиц, и я составляю из них картотеку. Мне бы очень хотелось узнать ваше мнение о чертах лица этих людей. О вас, профессор, говорят много хорошего: уверяют, что вы за одно мгновение можете распознать преступника, а мне совершенно не хочется хранить в моем маленьком собрании лицо какого-нибудь подобия демона. Могу я воспользоваться вашим великодушием и вашими познаниями?

И папа положил перед Ломброзо фотографии как раз тех трех кардиналов, проверить которых методом психоанализа был вызван венский медик! Глаза Льва превратились в щелки; губы, и так уже тонкие, еще больше втянулись внутрь рта, скрывая улыбку. Этот папа ловок как черт! Значит, ужин – только спектакль, чтобы спросить у итальянского медика его мнение о трех «подследственных», не открывая ему ничего и не вызвав у него подозрений. Действительно, ловок как черт этот папа!

«Ломброзо, помимо своих заслуг во многих областях медицины, – подумал Фрейд, – создал, как и я, новую науку – метод выявления склонности к преступлениям по чертам лица и другим особенностям внешности». Вначале австрийский ученый был почти обижен тем, что его не допускают к участию в разговоре, но теперь ликовал. В этой карточной игре троих папа возвысил его до роли соучастника, а петухом, которого ощипывают, станет другой – чем Фрейд был очень доволен.

Это, а не присутствие коллеги за столом, и был настоящий сюрприз. Теперь ему следовало вступить в игру, а если понадобится, то и вмешаться.

Ломброзо всмотрелся в каждую из фотографий внимательно, как картезианец, протер салфеткой очки, стал сравнивать снимки попарно, а затем уложил их в каком-то иерархическом порядке, смысл которого был известен лишь ему одному. Потом он вздохнул, нахмурил густые брови, словно устраняя последние сомнения, и, наконец, откинулся на спинку стула.

– У двух из трех, ваше святейшество, – заявил он, – я, несомненно, вижу признаки, из-за которых никому бы не посоветовал общаться с ними. Посмотрите на самого старшего. Лоб у него низкий, хотя кажется больше из-за лысины. Лобные пазухи хорошо заметны, лицо длинное. Этот человек, должно быть, высокого роста.

Ломброзо взглянул на понтифика поверх очков и стал ждать утвердительного ответа, но ждал напрасно. А кардинал Орелья действительно был выше его по крайней мере сантиметров на десять.

– Кроме того, – продолжал Ломброзо, – по его орлиному носу, длинным ушам и слишком большим клыкам, которые частично видны во рту, я бы осмелился утверждать, что он потенциальный убийца. Но, разумеется, я должен осмотреть его вживую. По одной фотографии я ничего не могу сказать уверенно.

– Конечно, не можете; но мне будет достаточно ваших впечатлений, – почти прервал его папа. – Прошу вас, доктор, продолжайте; мне очень интересно.

Фрейд, изображая любопытство, взял снимок в руку и внимательно вгляделся в него. На секунду у него мелькнула мысль, что три прелата прячутся за одной из желтых бархатных занавесок и, как только закончится анализ их портретов, выйдут из-за нее в своих парадных одеждах. Но Ломброзо уже занялся вторым портретом.

– Если бы я не был ученым и обращал внимание на взгляд, а не на физиогномические характеристики, я бы сказал, что этот молодой человек – фокусник или продавец эликсира. Но по объективным характеристикам я мог бы определить его как честного банковского служащего, если такие еще существуют.

И он перевернутой третьей фотографией накрыл сначала левую, затем правую половину лица де Молины-и-Ортеги.

– Смотрите: симметрия идеальная, губы правильной формы, хотя бескровные: это видно по тому, что они белые по сравнению с лицом. Расстояние между глазами большое; их углы образуют с прямым носом идеальный равносторонний треугольник. На мгновение меня ввела в заблуждение слегка выступающая нижняя часть лица. Но это второстепенная черта; она есть у многих Габсбургов, при всем моем уважении к императору Австрии и к нашему дорогому доктору Фрейду, его подданному. Этого человека мы бы спокойно могли посадить за наш стол, хотя его беседа могла бы показаться нам банальной.

Папа потер руки и движением ладони велел лакею наполнить свой бокал вином «Марианн», но не предложил это вино своим гостям.

– А что вы можете сказать мне о третьем? – Спросив это, Лев улыбнулся. – Мне очень интересно, я почти потрясен вашими догадками.

Фрейду пришло на ум, что папа, может быть, и с ним играет, как кот с мышью. Возможно, его вызов в Рим служил прикрытием для чего-то другого.

– Вы с ним знакомы? – Ломброзо поднял левую бровь и, кажется, перешел в контратаку.

– Нисколько, – солгал папа и покачал головой, рассматривая фотографию своего Государственного секретаря.

Врач-итальянец постучал пальцем по снимку.

– Хорошо посмотрите на него. Первое – нос. Мясистый, вздернутый и крючковатый одновременно, словно несколько неудачных носов сложены вместе. Губы сочные, веки пухлые, глаза скорее кабаньи, чем свиные – словно его родила свинья, прошу прощения за грубость. И эта чудовищная асимметрия лица – правая половина доброжелательная, левая злобная. Полузакрытые глаза указывают на жизнь, полную подозрений и интриг. Это был бы прекрасный пациент для вас, доктор Фрейд: вы бы обнаружили у него раздвоение личности. Виден намек на двойной подбородок, поэтому я уверен, что это человек крепкого телосложения, рискну предположить – коренастый. Это явно опасный человек, насильник с наклонностями, ведущими к убийству. Но может быть, вы, ваше святейшество, шутите со мной.

На мгновение взгляд Фрейда упал на глаза папы, которые выражали полнейшую невинность. Ломброзо мог где-нибудь видеть портрет кардинала-декана или Государственного секретаря, и все его комментарии могли быть частью игры, в которой он участвовал притворно. Лев Тринадцатый ничего не ответил. В конце концов, он не задавал вопроса медику, а лишь выразил свое сомнение. Однако молчание только увеличивало это сомнение.

О господи, сейчас бы сигару! В такие минуты Фрейд очень остро чувствовал ее отсутствие. Она была ему нужна, как потерпевшему крушение спасательный круг. Но этот одетый в белое человечек просто приблизил свое лицо, на котором отражалось глубокое изумление, к лицу Ломброзо, и тот был вынужден отодвинуть свое.

– Прошу прощения, ваше святейшество. Я хотел сказать, что не удивился бы, если бы вы пожелали испытать меня и уже знали бы о злой извращенной природе этого человека. И, возможно, этот презренный человек сейчас гниет в тайной камере замка Святого Ангела, ожидая палача.

– Нет, – ответил папа тоном невинной девочки, – здесь уже больше тридцати лет никого не казнят. Но я хотел бы задать вам последний вопрос. Как вам подсказывает ваш опыт: может ли страх перед Богом останавливать преступников?

Фрейд невольно кашлянул, и папа сурово взглянул на него.

– Если говорить вполне честно, – поморщившись, ответил Ломброзо, – большинство тех, кто виновен в преступлениях, – верующие люди; это видно даже по тому, что их лачуги наполнены образами святых, и по святым изречениям, которыми исписаны стены их камер. Однако у них сформировалась сокращенная удобная религия, в которой Бог – кто-то вроде доброго наставника, помогающего им в преступлениях. Мне не нужно напоминать вам, ваше святейшество, что даже воры имеют своего покровителя и защитника – святого Дизму.

Папа потер руки, а потом его ладони медленно завладели папкой из красного сафьяна.

– Я даже не знаю, как благодарить вас за последнее объяснение, оно будет для меня драгоценностью, – сказал Лев. – Но теперь прошу меня извинить: моя усталость пересилила удовольствие от вашего общества. Оставляю вас курить и вести беседу на ученые темы; у вас, конечно, найдется много о чем поговорить и поспорить как равный с равным.

Оба врача встали, Фрейд слегка наклонился и поцеловал папе руку. Он сделал это не из-за двух тысяч лир в неделю и не как пример для коллеги, а вместо поднятия шляпы, которой сейчас на нем не было, в знак величайшего восхищения. Это было дьявольски гениально, подумал он. И такое – в девяносто три года!