Текст книги "Выбор Зигмунда"

Глава 3

Автомобиль резко повернул налево, въехал в одну из боковых улочек и остановился перед большими воротами, которые охраняли два швейцарских гвардейца. Когда они открывали ворота, Фрейд заметил черные повязки у них на рукавах.

– Эта дверь посвящена римским первомученикам, – сказал Фрейду его спутник. – Самым первым из них был святой Стефан, но в число главных среди них входит и епископ Бонифаций, апостол Германии.

– Я австриец, падре, – ответил Фрейд, глядя перед собой.

– Я еще не имею права называться «падре», – заметил его спутник. – Я еще только послушник, и вы можете называть меня просто Анджело. Фамилия моя Ронкалли, и мне выпало счастье пользоваться доверием святого отца. Что касается Бонифация, тут вы правы, и я прошу у вас прощения. Но иногда все, что находится вне этих стен, кажется мне таким туманным и запутанным.

Они проехали вдоль стен одной часовни, затем другой и обогнули заднюю стену огромной базилики Святого Петра. Фрейд крепко держался за подлокотники сиденья, но, когда пепел сигары упал ему на брюки, он быстро стряхнул этот пепел, хотя при этом одну секунду рисковал выпасть из машины. Шофер как будто нарочно сбивал его с толку – ехал зигзагами между кустами, деревьями, фонтанами и другими часовнями, и наконец оказался у боковой стены Ватиканского дворца, в районе Музеев, со стороны, противоположной той, откуда въехал. Они проехали в ворота, повернули влево и въехали в сад, а затем сделали последний поворот и увидели перед собой Ватиканский дворец.

– Осторожно, – сказал Анджело Ронкалли и вытянул правую руку на уровне груди Фрейда за мгновение до того, как шофер развернул машину и резко затормозил на мелком гравии. – Мы приехали. Наш верный Август покажет вам ваше помещение, которое, я надеюсь, вам понравится. А я пойду предупредить его святейшество.

Молодой послушник одернул на себе рясу и умчался прочь через тот вход, который выглядел как главный.

Август, должно быть, дал обет молчания: взяв у Фрейда чемодан, он только жестом попросил ученого войти в боковую дверь. И сам прошел в нее первым. За дверью начиналась узкая лестница. Поднявшись на два марша (чем дальше, тем полней была тишина), они вышли в коридор, в обеих стенах которого были двухстворчатые двери из темного дерева. Август открыл одну из них, шагнул внутрь, сделал Фрейду знак войти, вернулся в коридор и закрыл дверь за собой. Гость остался один.

Фрейд поднял взгляд к потолку, до которого было самое меньшее пять метров. Потолок поддерживали мощные деревянные балки, выделявшиеся на фоне белой штукатурки. Затем он огляделся. Если сравнить с одноместным номером, который он заказал в «Квиринале», здесь ему точно не будет тесно. Здесь стояли двуспальная кровать, софа, два кресла, шкаф и письменный стол с креслом в углу у окна, однако комната была так велика, что казалась пустой.

Он положил чемодан на кровать и распахнул створки окна. Комнату наполнила смесь смолистых запахов, прилетевших снизу, из садов. Чтобы их заглушить, Фрейд вынул из кармана пиджака последнюю из маленьких дорогих сигар «Лилипутано» и зажег ее. Завтра он спросит у Анджело Ронкалли, где поблизости есть табачный магазин с хорошим ассортиментом.

Он уже закрывал окно, когда над древней сосной закружилась стая скворцов: солнце опускалось к горизонту, и на ветвях собралось больше насекомых, которые привлекли птиц. Скворцы то плотно сбивались, то разлетались в стороны, и стая принимала самые разные очертания, но вела себя как одно целое. Странно, но то же самое происходило в снах: в сновидении одиночные детали, даже если они на первый взгляд далеки одна от другой, все же являются частями одной конструкции. Какая это была конструкция, иногда приходилось узнавать с нуля. Так, например, происходит с его кровосмесительным сном: даже после долгого пути в поезде он до сих пор не сумел удовлетворительно разобрать этот сон на части. Стая летала словно нарочно для того, чтобы напомнить ему об этом промахе.

Фрейд слишком устал, чтобы продолжить этот анализ, и поспешил принять горячую ванну, а перед этим высоко оценил присутствие биде в просторном туалете. Едва он успел уложить две свои сменные рубашки в ящик шкафа, как раздался стук в дверь: пришел Анджело Ронкалли. Послушник приветливо поздоровался с гостем и сказал:

– Надеюсь, что комната вам понравилась, доктор Фрейд. Его святейшество очень желает этого.

– Поблагодари его от меня. Да, это прекрасное помещение. Однако я хотел бы попросить понтифика…

– Вы сможете сделать это сами: я пришел с приятным поручением пригласить вас отужинать вместе с ним, если вы не слишком устали. Я приду за вами через полчаса.

Немного позже, идя вслед за послушником, Фрейд заметил, что тонзура у того не подходит к форме головы. Такая тонзура хорошо смотрелась бы на круглом черепе, но на квадратном выглядела как способ скрыть начинающееся облысение. Этот юноша с мясистыми губами и розовой кожей, на которой были пятна пурпурного цвета, согласно учению Чезаре Ломброзо, должен был бы обладать ярко выраженной чувственностью и иметь склонность к преступному поведению на сексуальной основе. Однако Фрейд предположил, что анализ снов Анджело укажет на простую и спокойную душу: это было видно по походке – прямой, но без высокомерия. Однако его позвали, точнее, вызвали сюда не для того, чтобы подвергнуть психоанализу Ронкалли.

Снова, и сильно, вспыхнуло любопытство: ему хотелось узнать настоящую причину вызова. Приглашение было сделано в очень общих выражениях. Вначале он думал, что ему, вероятнее всего, предлагают принять кафедру или, может быть, только читать монографический курс в Папском Григорианском университете, который папа недавно снова сделал модным. Фрейд был бы не против этого, особенно потому, что кафедра в Венском университете, полученная в прошлом году, не была оплачена. Но это предположение сталкивалось с непреодолимым препятствием: он еврей, и папа, конечно, знает об этом. Однако в Ватикане шла борьба между «немецкой» и «французской» партиями, и потому ради политического равновесия могли выбрать его, медика-австрийца, несмотря на неудобную национальность. Что ж, скоро он узнает правду.

Анджело Ронкалли поднялся по четырем большим лестничным маршам, а Фрейд шагал за ним. Послушник остановился перед большой дверью, украшенной изображениями сцен из Ветхого Завета. Затем он, сложив вместе ладони, обратился к доктору Фрейду:

– Вот мы и на месте. Извините, но у меня есть к вам просьба: поскольку его святейшество довольно слаб здоровьем, было бы неуместно курить в его присутствии.

Фрейд вздохнул и напрасно поискал взглядом пепельницу, в которой мог бы потушить сигару.

– Дайте ее мне, – предложил Ронкалли.

В первый момент Фрейд колебался, но потом бережно вложил тонкую «Трабукко» в правую руку послушника, надеясь, что она не пропадет полностью. Судя по тому, как Ронкалли посмотрел на сигару, понюхал ее и улыбнулся, надежда почти обязательно должна была сбыться.

Обе створки двери одновременно открылись, и лакей в зеленой с золотом ливрее отступил в сторону, пропуская «доктора Зигмунда Фрейда»: так доложили об ученом.

Лев Тринадцатый сидел в углу, положив тонкие руки на покрытый белой скатертью стол. Увидев входящего гостя, папа подозвал его к себе движением ладони, как ребенка. Фрейд мысленно выругал себя за то, что не подумал заранее, как гостю-еврею подобает приветствовать папу перед частной беседой. Целовать перстень не следует: это может показаться лестью, а просто пожать его святейшеству руку будет грубостью. Ученый слегка поклонился, сопроводив поклон улыбкой – не слишком открытой, выражающей почтительное уважение, и одновременно в разумной степени приветливой.

Оказавшись рядом с папой, он даже не думал о том, чтобы преклонить колени. Но если папа подставит ему для поцелуя свой перстень, уклониться будет трудно. Фрейд даже не знал, как уместнее поступить в этом случае – притвориться, что не заметил, или поднести папскую руку к губам, но на расстоянии. Однако, когда он подошел к столу, папа сам нашел выход из неудобного положения – сжал его ладонь обеими своими и встряхнул.

– Ох! Доктор Фрейд, вы не представляете, как я счастлив познакомиться с вами!

Это удивительно: такой мужественный голос у человека, которому больше девяноста лет, лицо исхудалое, и на тонких губах – легкая ироничная улыбка. Очевидно, голосовые связки еще не опозорила старость, которая высушила тело до юношеской худобы. С годами, утратив либидо, мужские и женские тела становятся похожими, даже если в прошлом их сексуальные признаки были ярко выражены.

Однако глаза двигались быстро; это признак быстроты ума и не угасшего боевого духа.

– Для меня это честь, – ответил Фрейд, а камердинер в зеленой ливрее в это время подталкивал к нему сзади стул, почти принуждая сесть.

– Я не знаю ваших вкусов и совершенно не хочу принуждать вас есть то, что положено есть мне – куриный бульон и два кусочка курятины. Что поделаешь: врачи должны притворяться, что заботятся о моем здоровье в то короткое время, которое мне осталось, – сказал папа, еле слышно засмеялся и положил свою правую ладонь на ладонь ученого. – Думаю, что полезные для здоровья итальянские макароны с помидорами всегда приятны. На второе будут поданы, в знак уважения к вашей родине, котлеты по-венски, поджаренные на масле из наших умбрийских оливок, а гарниром к ним станет салат из овощей с наших огородов. Ах да, это раньше они были нашими, а теперь они савойские. – Папа вздохнул. – Я полагаю, вы почувствуете разницу.

Обед прошел в молчании; одной из причин было то, что папа ел с удовольствием и торопливо, что заставило Фрейда поступать так же. Время от времени Лев Тринадцатый поднимал взгляд и указывал ножом на одно из блюд своего гостя, словно торопил его.

Когда папа встал из-за стола, Фрейд последовал его примеру, но тот поднял руку, опираясь другой на трость, и сказал:

– Я пойду посижу на диване в соседней комнате: нужно прочесть пару писем. А для вас это подходящее время, чтобы выкурить одну из ваших сигар. Но, – он наставительно поднял палец, – не заставляйте меня ждать слишком долго.

На этот раз Фрейд поклонился ему с искренним уважением. Папа, который понимает потребности курильщика, не только заслуживает всего уважения, которым пользуется, но и достоин быть пастырем такого огромного множества душ.

Когда белая одежда исчезла за дверью, камердинер открыл окно. Фрейд оперся о балюстраду и позволил своему взгляду блуждать по цепочке умело расставленных фонарей, которые освещали профиль замка Святого Ангела и порой отражались блестящими пятнами в спокойной воде протекавшего внизу Тибра.

Нежный запах сигары «Рейна Кубана» распространялся по его нёбу, сочетаясь с оставшимся на языке вкусом крепкого вина «Бароло Фалетти». О «Бароло» Лев Тринадцатый недавно пошутил, что это папа среди вин, то есть выше, чем даже король вин. Приятная борьба между удовольствием докурить сигару и любопытством, манившим поговорить с папой, была короткой. Гильотина для разрезания сигар сделала свое дело; Фрейд положил в кармашек едва ли не половину «Рейны», затем принюхался к своему дыханию и кивнул камердинеру, давая понять, что готов встретиться с папой.

Глава 4

Лев Тринадцатый сидел на позолоченном диване стиля рококо, имевшем удобную для ведения беседы форму фасолины. В ответ на приглашение садиться Фрейд улыбнулся и сел на предназначенное для этого место дивана. Папа молчал; а сам он не должен был начинать разговор – в этом жена Марта полностью согласилась бы с ним. Он пожалел, что должен был погасить «Рейну Кубану», запах которой теперь доносился до него из кармашка и был тяжелым испытанием для его силы воли, а еще более тяжелым – для его хорошего воспитания. Может быть, взять сигару в зубы, но не зажигать? Тогда рот будет чем-то занят.

– Понравился ли вам ужин?

Голос с едва заметными баритональными нотами по-прежнему не гармонировал с внешностью папы, но это был истинно папский голос.

– Спасибо, ваше святейшество, он был великолепным.

Прошло несколько бесконечных минут, прежде чем хозяин дома снова обратился к гостю. Фрейд к этому времени уже знал все особенности пола вокруг себя.

– Что вы скажете о римском климате?

– Очаровательный! – было первое слово, которое вырвалось у Фрейда. Возможно, его ум блуждал где-то еще. – Не жаркий и не холодный, просто идеальный, – поправил он себя.

Ему захотелось выяснить по часам, сколько еще времени пройдет до последнего бесполезного вопроса о погоде, климате или обычаях и привычках римлян.

Папа долго вздыхал, а потом произнес:

– Вы очень хорошо говорите по-итальянски, но я знаю, что вы хорошо знаете также английский и французский языки.

– Очень любезно с вашей стороны, – обращение «вы» показалось Фрейду более уместным. – Я польщен тем, что вы так хорошо осведомлены о моих скромных способностях.

Наконец-то разговор направился в сторону его способностей, правда, с очень большого расстояния.

– Однако я должен покаяться вам, – он был готов откусить себе язык за то, что произнес перед папой именно это слово; Марта обязательно упрекнула бы его за ошибку, – что недолюбливаю английский язык, который…

– Вы верите в Бога, доктор Фрейд?

Симпатия, которую Зигмунд чувствовал к этому почти древнему старцу, внезапно исчезла, раздавленная тяжестью этого вопроса. Вот он, предательский удар. Сейчас его попросят отказаться от агностицизма ради исповедания веры или, что еще хуже, обратиться в католицизм в обмен на какие-нибудь почести или вознаграждения. Об этом бы напечатали во всех газетах, и компенсация, без сомнения, могла бы его заинтересовать, но он не уступит. Это типично для века интриг и типично для пап: все они с одинаковым пренебрежением относились к достоинству своих так называемых сыновей. Теперь надежда на работу в Папском университете исчезла, а раз так, стоит еще раз подтвердить превосходство разума.

– Гепард с его острыми когтями и быстротой, кажется, создан для того, чтобы убивать газелей. – Фрейд встал, чтобы увеличить силу своих слов. – Но если взглянуть внимательнее, то и газели такие быстрые и ловкие, кажется, родились для того, чтобы гепарды умирали от голода. Поэтому я спрашиваю себя: не существуют ли два божества, враждующие одно с другим, или одно божество с наклонностями садиста, которое развлекается, играя своими созданиями? Я говорю это как нелепость, без всякого намерения богохульствовать, и отвергаю оба этих предположения. Я не уверен ни в чем, поэтому мне остается искать истину, если истина одна, в глубине моей души посредством разума.

Фрейд дал понять, что не верит в божественный план для мира, но не может высказаться яснее: это было бы невежливо. По крайней мере, он надеялся, что был понят именно так. Он снова сел на диван, но был готов встать, когда его погонят отсюда. На душе у него было тяжело от мысли, что жена всю жизнь будет попрекать его тем, что он упустил эту возможность, что он не был чуть-чуть дипломатичнее, чуть-чуть больше реалистом.

Но когда он увидел глаза папы, в них была улыбка! От изумления Фрейд качнулся назад и уперся спиной в спинку кресла. Когда потом папа быстро захлопал в ладоши как ребенок, которому показали коробку с леденцами, ученый решил, что его слова были неверно поняты. Иногда такое случалось с некоторыми его пациентами, которые хотели любой ценой слышать от других только то, что им нравится.

– Ведь именно это утверждает философ Демокрит! – воскликнул папа, и в его голосе звучало счастье. – В школе это был один из моих любимых философов, особенно потому, что он говорил: у нас нет истинного знания ни о чем, потому что истина находится в глубине. И ваш исследовательский метод, психоанализ, действует в том же направлении. Ах, дорогой доктор, вы не знаете, как вы меня осчастливили, а в это время сделать счастливым человека моего возраста непросто. Жаль, что здесь не был молодой Ронкалли. Он очень подвижный, очень верующий и, главное, честный – а этот дар встречается очень редко и в этих стенах, и не только в них. Понимаете… – Папа подошел к Зигмунду и понизил голос: – Я хочу сказать вам кое-что по секрету: Ронкалли человек, который больше беседует с Иисусом, чем с Богом. Полагаю, вы догадались, что я хочу этим сказать.

Папа поднес указательный палец к губам (тот оказался перед носом) и поднял свои худые плечи, подчеркивая секретность только что сделанного признания. Потом он продолжил:

– Для меня достаточно: я получил все подтверждения, которые хотел. И, между нами говоря, получил их не потому, что верю в непогрешимость моих решений – в отличие от моего предшественника, который даже сделал ее догматом веры. На мой взгляд, у Святого Духа есть о чем подумать и без того, чтобы наполнять собой мои бредовые мысли жалкого старика. Но перейдем к делу. Я прошу вас лишь об одном – хранить в полнейшей тайне то, что я вам скажу. К тому же этого требует и клятва Гиппократа, разве не так?

Затем папа начал рассказывать ученому о событии, которое произошло несколько недель назад в этом самом дворце. Швейцарский гвардеец убил девушку; они оба упали с третьего этажа и были найдены мертвыми. На этом месте папа замолчал, ожидая комментария от своего гостя. Но тот, несмотря на все свои усилия, не мог обнаружить в этом случае ничего общего со своей профессией.

Фрейд все же посчитал нужным изобразить на лице скорбь. Поскольку папа продолжал молчать, ученый попытался защититься: этот прием обычно заставлял собеседника высказаться яснее.

– Ваше святейшество, я хорошо понимаю, как вы смущены и расстроены; но не знаю, подхожу ли я, с моими знаниями, чтобы устранить душевную травму этого типа.

– Ох, ох! – воскликнул Лев Тринадцатый; видимо, ответ его действительно позабавил. – Не поймите меня неправильно. Я опечален тем, что случилось, но я пережил много несчастий, переживу и это. Вы нужны не мне.

– Прошу прощения, но я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Я попробую это объяснить, а вы найдите терпение внимательно выслушать меня. Я хочу или, если вы предпочитаете, я хотел бы, чтобы вы обследовали своим аналитическим методом нескольких людей – нескольких прелатов, и это высшие прелаты. И не потому, что я считаю, будто у них психологическая травма, а потому, что хочу вытряхнуть камешек из своего башмака, то есть убедиться, что никто из них не замешан в этой истории.

Фрейд поднес к лицу обе ладони, желая почесать бороду, но внезапно убрал их: ему показалось, что он видит перед собой свою жену, которая упрекает его за этот жест, конечно, не очень уместный при римском патриархе, зато полезный, когда надо снять напряжение.

– Да, теперь я думаю, что понял, – солгал он, – но полагаю, что этим случаем должна заниматься полиция.

– Какая? – Глаза папы сузились. – Полиция Королевства Италия, которое заняло наши территории? Для них там нет ничего приятнее, чем устроить скандал, и один Бог знает, как мало он нам нужен сейчас, когда все европейские государства хватают нас за пиджак – то затем, чтобы нас поддержать, то затем, чтобы подставить нам подножку. Или наша жандармерия; она действительно находится у меня на службе, но вы же знаете, что в казарме сержанта слушаются больше, чем полковника. А я окружен офицерами и старшинами, и большинство из них думают о собственных интересах. – Лев вздохнул и, кажется, успокоился. – К тому же, если будет обнаружен человек, в какой-либо степени виновный в этом, какой смысл осуждать его? Бог сам сделает это – или простит. Изучит его душу лучше, чем может это сделать любой исповедник, и вынесет свой приговор. Нет, дорогой доктор, вы нужны мне именно как исследователь, чтобы обнаружить истину в глубине, как говорил наш древний мудрый Демокрит. Скоро будет созван новый конклав: я знаю, что вот-вот умру, хотя и чувствую себя хорошо. Не смотрите на меня так, доктор: я полностью осознаю это, и я не сошел с ума. Я уже прожил годы старости и получаю от своего тела сигналы, которых никто не знает, кроме меня. И я готов к вечному покою. Но этому покою мешало бы знание о том, что я ничего не сделал, чтобы на мое место не был избран – я не говорю «убийца», храни нас Бог от этого, но человек, который может прятать под тиарой большие рога – я понятно сказал?

Фрейд кивнул. У него пересохло в горле, и, если бы он попытался произнести хоть одно слово, оттуда вырвался бы неясный и некрасивый звук. К тому же есть время говорить и время слушать; так написано в Пятикнижии, которое в детстве он знал почти наизусть. И, в конце концов, слушать – одна из его лучших привилегий и основа его метода.

– В нашей истории было много черных душ, которые были призваны управлять Церковью и превратили ее в настоящий бордель. Это утверждал и Савонарола – святой человек, что бы о нем ни говорили. А что написал Мартин Лютер, побывав в Риме в 1510 году?

Характерная особенность стариков – задавать вопрос, чтобы самому дать ответ, даже если собеседник его знает. Фрейд знал ответ, но решил доставить удовольствие папе.

– Он написал, что, когда он здесь, в этом самом зале, заговорил о душе, люди начали смеяться! К счастью, те времена прошли, и мы не хотим, чтобы они вернулись. Разве не так, доктор?

Фрейд попытался ответить, но за время, которое прошло между мыслью и словами, папа успел вставить в беседу еще один вопрос:

– Вы замечали, что пожилые люди, как правило, часто повторяют слова «в мое время»? И указывают на то, что это время было лучше, что в нем было больше разума и честности? Так вот, – с удовольствием закончил он, – я, наоборот, считаю, что наше время – самое лучшее за двадцать веков нашей истории. И хотя я иногда по государственным причинам обязан сражаться с савойскими захватчиками, я считаю, что те, кто лишил нас светской власти, принесли только пользу нашим душам. Однако, на чем я остановился?

– Вы сказали мне, что не доверяете полиции.

– Тут дело не в доверии, а в пользе. Мне интересно не наказать предполагаемого преступника, а помешать ему взойти на престол, с которым я соединен уже целых двадцать пять лет. Это очень большой срок, и никто не стал бы держать пари на то, что он будет таким долгим. Вы знаете, что обо мне шутят: кардиналы думали, что выбрали святого отца, а выбрали Вечного?!

Лев Тринадцатый начал смеяться и кашлять одновременно; было похоже, что он не может перестать, и Фрейд даже подумал, не припадок ли это. Действительно, это было похоже на припадок: худое тело старика сотрясалось от приступов кашля, как ковер от ударов выбивалки.

Открылась дверь, и вошел Анджело Ронкалли с бокалом, наполненным водой, и бутылкой, в которой, как разглядел Фрейд, было знаменитое «Марианн» – вино с кокаином, которое он пил и сам, правда, в умеренном количестве. После первых восторгов он обратил внимание на опасность попасть в зависимость от этого напитка, который так хвалили за выдающиеся полезные свойства. Однако он был поражен тем, что на этикетке было изображено, словно обычная реклама, улыбающееся лицо самого папы.

Понтифик выпил сначала воду, потом велел наполнить бокал до половины вином, а когда это было сделано, сказал:

– Спасибо, Анджело; ты можешь уйти.

Юный Ронкалли вышел так же бесшумно и быстро, как вошел.

– Итак, – продолжил разговор Лев Тринадцатый, – вы согласны? Мне бы это доставило огромное удовольствие, и, кроме благодарности папы, вам бы выплачивали вознаграждение в размере двух тысяч лир в неделю. Жить вы стали бы здесь и имели бы экономку, которая заботилась бы обо всем, кроме, разумеется, услуг, порученных Ронкалли – единственному, кому я доверяю.

Как анализ снов иногда приводил к неожиданным открытиям, которых ни пациент, ни сам Фрейд не могли бы вообразить, так и просьба обследовать с помощью своего метода нескольких высокопоставленных прелатов разрушила все предположения Фрейда. Внезапно он представил себе, как жена Марта толкает его локтем, подсказывая: прими поручение, денег, полученных за него, семье хватит надолго. Но Фрейд, хотя предложение было лестным – и не только в смысле денег, запутался в целом клубке сомнений и недоумений. В первую очередь, он спросил себя: могут ли ассоциации идей, гипноз или анализ сновидений чем-то помочь при расследовании преступления.

Одновременно он удивлялся тому, что никогда раньше не думал о таком их применении. Ему теперь было очевидно или, по меньшей мере, ясно, что, копая в побуждениях, желаниях и ограничениях, которые человеческий ум создает в глубине своего сознания, можно выпустить наружу преступные или вредоносные склонности – или то, что противоположно им. Значит, работу психотерапевта можно считать подобной работе чиновника, который ведет расследование.

Ему случалось проверять, способен ли пациент на преступления, но не выяснять, совершил ли он уже преступление. А изучая причины более или менее патологических поступков, навязчивых идей, страхов или паранойи, расследователь, несомненно, соберет гораздо больше информации, чем при обычном допросе. Возможно, она не позволит установить чью-то невиновность или виновность, но приведет к обнаружению ряда согласованных между собой признаков, которые направят расследование в ту или иную сторону.

Правда, может пострадать его престиж профессионала, если станет известно, что уважаемый профессор Зигмунд Фрейд пренебрег пациентами и научной работой, чтобы заняться расследованием как обычный полицейский инспектор. Но от него требуют полной секретности, значит, ни одной из двух сторон не будет позволено распространять информацию о его участии.

И, вероятно, в еженедельную выплату входит и цена его молчания. Две тысячи лир – это восемь с лишним тысяч крон, его доход больше чем за три месяца; значит, будет логично послать к черту щепетильность. Однако в головоломке не хватало нескольких фрагментов, и Фрейд надеялся, что папа предоставит их ему.

– Ваше святейшество, вы позволите задать вам несколько вопросов? После этого я отброшу сомнения.

Легкий оттенок высокомерия в тоне его голоса, кажется, не заставил задуматься папу; наоборот, тот сложил ладони вместе и наклонился к нему.

– Почему именно я? – спросил Фрейд, встал и начал ходить взад-перед перед папой, словно маятник. – Вы знаете, что я еврей и что, к тому же, мои теории признаны не во всех европейских академических кругах.

– Дорогой доктор, кто вам сказал, что мнение большинства – самое разумное? Когда Иисус начал проповедовать, его осмеивали и считали сумасшедшим. Разумеется, я не сравниваю вас с Ним. – У папы вырвался смешок. – Я знаю достаточно, и знаю, что ваш метод, несмотря на свою новизну, основан на древнем опыте. Может быть, сам Бог говорит через видения и сны, которые должны быть истолкованы? Разве мы должны считать, что все святые обманывали, когда заявляли, что получали послания от Господа именно во время сна?

Папа замолчал – возможно, чтобы отдышаться; а Фрейд удержался от ответа, что, при всей искренности различных святых Екатерин, их беседы с Господом в значительной мере были вызваны приступами истерии из-за нехватки еды, сна и секса.

– А что вы еврей и к тому же агностик, – снова заговорил понтифик, – это прекрасно. Раз вы не католик, на вас не сможет повлиять симпатия или антипатия к кому-либо из трех кардиналов, которых вы будете обследовать.

– Трех… кардиналов?

– Ах да, я еще не говорил вам об этом. Они входят в число самых способных пройти в папы на ближайшем конклаве. – Лев вздохнул. – И они были во дворце, когда произошел тот случай. Первый – Мариано Рамполла дель Тиндаро, Государственный секретарь. Второй – Луиджи Орелья ди Санто-Стефано, декан коллегии кардиналов и камерлинг; фактически это он, как только я умру, станет выполнять мои обязанности, пока не появится новый папа. И, наконец, мой комнатный адъютант, молодой Хоакин де Молина-и-Ортега. Он лишь архиепископ, но я уже присвоил ему секретным решением сан кардинала. И он знает о своем новом сане: это говорю вам я. Де Молина руководит моими тайными подметалами.

Слова «подметать» и «трахать» (в сексуальном смысле) в итальянском языке так похожи, что Фрейд, услышав конец фразы, сощурил глаза и попытался подавить начинавшийся приступ кашля. Но говорить и глотать одновременно неудобно.

– Как… вы сказали, ваше святейшество? – произнес он наконец.

– Ох, Святые Небеса! Верно сказано, что лукавы глаза смотрящего и уши слушающего! Я имею в виду уборщиков, которые подметают в моих комнатах. Вы узнаете их по фиолетовым ливреям с черной каймой.

Договорив эту фразу, папа опустил взгляд, и Фрейд принялся извиняться, но увидел, как тонкие губы Льва Тринадцатого изогнулись в улыбке. «Ах, хитрый бес на папском престоле! Нарочно сказал двусмысленность, чтобы подразнить меня!» – подумал Зигмунд.

– У меня есть еще одно, последнее возражение. – Фрейд сел, и лицо папы стало серьезным. – Мой анализ предполагает сотрудничество пациента, и я задаю себе вопрос: отдадут ли их высокопреосвященства себя в мое распоряжение и предупредили их уже или нет, что это нужно? Кроме того, мне бы хотелось знать, известно ли им о подлинной причине обследования. Если они и согласны, то, вероятно, станут задавать мне много вопросов.

– Евангелист Матфей сказал: да будет слово ваше да, да; нет, нет, а что сверх этого, то от лукавого, – начал свой ответ папа. – Поэтому я отвечаю «да» на первый вопрос и «нет» на второй. Но к первому ответу хочу добавить, что, по милости Бога, повиновение еще остается добродетелью. Что касается второго, я верю, что вы сумеете убедить их, что обследование будет полезно и правильно, например, для их умственного здоровья в этот переходный период – я имею в виду свой близкий конец, а не только политическую ситуацию. Вашу способность убеждать тоже можно было бы включить в число добродетелей.

Папа и Фрейд обменялись взглядами и улыбнулись друг другу. Ученый кивнул, и решение было принято. Кроме вознаграждения, он может получить во время этого расследования опыт, который будет драгоценным, хотя и останется заперт в его сознании.

Фрейд совершенно неожиданно для себя поцеловал папский перстень, и во время поцелуя ученому казалось, что он – английский следователь, принимающий поручение архиепископа Кентерберийского. Совсем как Шерлок Холмс, чья дедуктивная логика, казалось, не имела соперников. Фрейду было бы очень приятно быть похожим на него – разумеется, не в ненависти к женщинам: она была порождена скрытым гомосексуализмом, а его следов Фрейд, к своему величайшему облегчению, пока в себе не обнаружил.