Текст книги "Мой внутренний ребенок хочет убивать осознанно"

13. Детское и ребяческое

Детское поведение – это соответствующее возрасту поведение ребенка. Ребяческое поведение – это не соответствующее возрасту поведение взрослого.

Йошка Брайтнер. Внутренний желанный ребенок

У меня камень с души свалился – с грохотом, который был приглушен лишь повисшим в воздухе огромным вопросительным знаком. Борис все-таки явно не на свободе. Но что забыл в садовом домике феи Лили этот мафиози – связанный и без сознания? Он, кажется, спал в этом слишком маленьком пластмассовом строении. В джинсах и футболке, в которых должно быть немного холодновато в этой неотапливаемой части подвала. Единственными новыми предметами его облачения были кабельные стяжки на руках и ногах. Но они не греют. А только утихомиривают.

Еще шесть месяцев назад Борис был этакий человек-медведь. Большой, мускулистый, волосатый, загорелый. Шесть месяцев в подвальной тюрьме, без солнечного света, изменили бы любого человека. Перед нами лежал мужчина, похожий скорее на оголодавшего белого медведя на отколовшейся льдине. Борис сильно потерял в весе. Он выглядел осунувшимся. И все равно он не мог развернуться во весь свой рост в садовом домике. Впрочем, он уже в последние несколько недель выглядел каким-то поникшим. Его когда-то густые волосы потеряли пышность, он сильно поседел за последние полгода. Тот факт, что ни Саша, ни я не владели парикмахерским искусством, а только машинкой для стрижки волос, тоже не вполне позитивно сказывался на его прическе. Но я не испытывал из-за этого чувства вины. Если бы я шесть месяцев назад не загнал Бориса в ловушку и не заточил в темнице, мое тело изменилось бы гораздо сильнее, чем его. Полгода назад Борис убил бы меня без колебаний. А так, по крайней мере, мы оба до сих пор были живы. И Борис, лежа здесь перед нами, выглядел почти расслабленным.

Эта его расслабленность, похоже, была связана с чем-то, что было воткнуто в его левую руку. Трубка для инфузий соединяла локтевой сгиб с маленькой коробочкой, прицепленной к оконной раме игрового домика. В коробочке находилась ампула с какой-то жидкостью. Мое замешательство возросло еще больше.

Ликующий детский голос во мне, громко и радостно повторяющий «Тапси!», я успокоил уже почти механически, погладив птичку-повторюшку в кармане.

Саша казался таким же озадаченным, как и я. Мы, наверно, целую минуту молчали, после чего Саша убрал пистолет. Мы приблизились к Борису. Для начала я проверил его пульс. Слабый, но все-таки есть. Саша поближе рассмотрел коробочку с ампулой. На ней была этикетка.

– Что там? – спросил я.

– Тут написано «Мидазолам», – сказал Саша.

– И что это?

– Без понятия. Я изучал технологию защиты окружающей среды.

– Что бы это ни было, но, похоже, именно из-за него Борис в таком состоянии. Мы должны это снять.

– Может, не здесь, не в этой части подвала, куда каждый может войти?

Саша был прав. Мы положили коробочку и ампулу Борису на живот. Потом я ухватил его за ноги и вытянул из садового домика. Саша взял его за руки, и вместе мы отнесли Бориса обратно в камеру, где положили на кровать. Саша разрезал ножом кабельные стяжки.

Борис вроде бы не получил никаких внешних повреждений. Дыхание его было стабильным и ровным. Канюля в локтевом сгибе была обрамлена следами четырех явно неудачных попыток ввести иглу в вену.

– Довольно небрежно втыкали. Обслужили как кассового пациента[16]16
  Кассовый пациент – пациент, застрахованный в больничной кассе, то есть в системе ОМС. В ФРГ в системе ОМС существуют ограничения бюджета на обследование, медикаменты, а также на число посещений врача. Записываться на прием к специалисту кассовый пациент должен за две-три недели.


[Закрыть].

– Зато быстро и без вопросов. Кто бы это ни был.

Мы вытащили канюлю из руки Бориса.

Я повнимательнее осмотрел ампулу и коробочку. Ампула была еще наполовину полная. Всю жизнь я спрашивал себя, зачем, собственно, сдавал в школе расширенный экзамен по латыни. И вот наконец я смог впервые применить свое знание на практике.

– На ампуле с мидазоламом написано еще мелкими буквами «Dormicum».

– Что это значит?

– «Dormire» означает «спать». Эта дурь в ампуле, судя по всему, снотворное. Коробочка, кажется, его дозирует. Видимо, кто-то хотел, чтобы Борис проспал точно определенное время.

«Спи дальше, Тапси», – услышал я удовлетворенный шепот моего внутреннего ребенка.

Мой внутренний ребенок избавился от своей ярости, а я, на время, от своего страха. Борис снова сидел в тюрьме. Вместе с изрядным количеством вопросов.

– У нас теперь проблемой меньше или проблемой больше? – поинтересовался Саша.

Я пожал плечами:

– Ну да, хорошая новость, во-первых, заключается в том, что сегодня мы, скорее всего, не умрем. Сам Борис не представляет для нас опасности. – Я попытался для начала подытожить все позитивное.

– Но, может, тот тип, что его освободил, представляет опасность.

– Не имею понятия. Кто бы ни вытащил Бориса из подвала, это явно не его друг. Иначе он забрал бы Бориса с собой, а не оставил бы, усыпленного, в домике феи Лили.

Саша скрестил руки за головой – наверное, чтобы лучше сосредоточиться.

– Неплохо бы привести все в систему, – сказал он. – Что нам известно?

– Кто-то явно узнал, что мы здесь кого-то держим, – выдал я в ответ.

Саша кивнул:

– Он вытащил его из нашего подвала. Но не освободил. И не обратился в полицию. Он его усыпил, связал и засунул в домик феи Лили.

– Не просто засунул. Он его там спрятал. И даже починил замок на наружной входной двери, который до этого взломал, – добавил я.

– Это, наверно, какое-то послание?

Я задумался.

– Скорее даже три послания, – сказал я наконец. – Первое: мне известна ваша тайна. Второе: я с вами играю. И третье: кроме меня и вас, это никого не касается. Поэтому он уничтожил следы взлома на двери.

– Это совсем уж по-детски, играть с нами в такие игры, – отметил Саша.

– По-ребячески, – автоматически поправил я. – Кто играет таким образом с организованной преступностью, тот явно очень склонен к риску.

– И возможно, даже не знает точно, с кем связался.

Саша указал на спящего Бориса. У того из уголка рта тянулась ниточка слюны. Я счел абсурдным предположение о том, что кто-то связал и усыпил Бориса, не зная, кто такой Борис.

– Ты хочешь сказать, у этого кого-то случайно оказались при себе наркотическое средство, болторез, кабельные стяжки и лом? – заметил я. – И потом он в подвале дома, где квартируют адвокат мафии, бывший водитель мафии и детский сад, руководимый мафией, случайно нашел плененного русского. А потом отволок его в домик феи… Может, нам стоит проверить всех детей, не является ли кто-то из них злобным эльфом.

Саша сделал сокрушенное лицо:

– Все нормально. Я понял. Просто пришла такая мысль.

Я попытался еще раз все рационально упорядочить:

– Давай будем считать, что тип, который усыпил Бориса, знал, кто такой Борис и в каких мы с ним отношениях. Тогда он, совершенно очевидно, хотел, чтобы мы хватились Бориса. Чтобы искали его. Чтобы впали в панику.

– Но этот кто-то рассчитал, сколько времени Борис проспит. – Саша начал ходить взад и вперед по маленькой комнате. – Раз Бориса усыпили сегодня ночью, а сейчас ампула пуста лишь наполовину, значит до сегодняшнего вечера он не должен был очнуться. Если бы мы не нашли Бориса до этого времени, он наверняка разорался бы, когда проснулся, а никого, кроме нас, в доме не было бы.

– Что опять же означает, что этот тип знает, когда и кто здесь бывает, – продолжил я Сашину мысль.

– И это еще одно послание.

– Итак, кому в конечном итоге плевать, сколько мы будем паниковать из-за пропажи Бориса? – спросил я.

– Кому-то, кто знает нас и кому плевать на наши желания, – резюмировал Саша.

«Ай!» – крикнул мой внутренний ребенок. Он был тут как тут. Надавили на его синяк «Твои желания не в счет». Свою собственную ярость я сдержал осознанным дыханием и, исполненный любви, ласково похлопал птичку-повторюшку.

– Итак, – заключил я, – этот тип, который сначала освободил Бориса, а потом засунул его в садовый домик феи Лили, беспардонный эгоист, которому плевать на наши желания. Это сужает круг подозреваемых?

– Ни в малейшей степени.

Так оно и было. Данное описание вполне подходило почти каждому человеку, который оказывал влияние на мою жизнь, начиная от Катарины, моих клиентов и отморозков на детской площадке и заканчивая Нильсом-официантом. И при этом только официант Нильс имел алиби.

Но кто бы ни был этот парень, он шагнул в мою жизнь в крайне неблагоприятный для него момент. Я больше никогда никому не позволю попирать ногами ни желания моего внутреннего ребенка, ни мои. Не в нашу первую партнерскую неделю. Благодаря господину Брайтнеру я заключил договор с моим внутренним ребенком.

14. Путешествие во времени

Путешествия в собственное детство должны происходить, как инспекции на предприятии. Их нужно совершать неожиданно, иначе вы сможете увидеть лишь приукрашенную картину.

Йошка Брайтнер. Внутренний желанный ребенок

Причину, по которой я так остро реагировал на тезис «Твои желания не в счет», господин Брайтнер со мной проработал на втором сеансе тренинга «Мой внутренний ребенок». И это было болезненно.

Господин Брайтнер сидел напротив меня очень расслабленный. Я – поначалу очень скованный.

– Сегодня мы совершим путешествие в ваше прошлое. Назад, в детство. Чтобы чуть подробнее рассмотреть ваше отношение к родителям.

– Как хорошо, что мои родители умерли. Они обычно паниковали, когда к ним приходили нежданные гости, – откликнулся я, не погрешив против истины.

– В этом путешествии речь пойдет не о ваших родителях. Речь о вас и вашем восприятии детства. Это путешествие совершенно сознательно станет неожиданным визитом. Неожиданным для вас. Чтобы у вас вообще не было времени заранее мысленно подчистить ваше детство. Мы должны увидеть его в точности таким, каким оно было.

Я напрягся.

– В прошлый раз мы установили, что, образно говоря, в детстве родители вколачивали вам в голову догматы веры «Наслаждение – это баловство» и «Твои желания не в счет». Сегодня мы попытаемся совершить путешествие назад, в тот момент, когда вы в первый раз восприняли эти догматы и связанные с ними травмы.

Господин Брайтнер дружелюбно посмотрел на меня, спрашивая, готов ли я последовать за ним.

– Как это будет происходить? – осторожно спросил я.

– Мы перекинем мостик от тех чувств, которые вы, взрослый, испытали при вашем срыве в Альпах, через те чувства, которые вы, ребенок, испытали в Альпах, когда ваши желания игнорировались, и еще дальше в ваше детство. И по этому мосту пройдем до того момента, когда догматы ваших родителей начали формировать вас. Согласны?

Я кивнул.

– Тогда закройте, пожалуйста, глаза и еще раз перенеситесь в ту ситуацию, из-за которой вы открыли эти ворота за хижиной.

Я закрыл глаза.

– Вы ощущаете, что ваши желания не в счет, что они игнорируются?

Моя ярость на официанта Нильса так никуда и не делась, так что оживить ее я мог без труда. Я кивнул.

– Теперь отправляйтесь в прошлое, в то время, когда вы проводили с родителями отпуск в горах и ваше желание поесть кайзершмаррна проигнорировали. Вы чувствовали тогда нечто похожее?

Я отправился назад, вчувствовался в себя и кивнул.

– Теперь отправляйтесь еще дальше назад. Нет ли какого-то более раннего события, которое вызвало у вас в точности те же чувства, потому что ваше желание игнорировали?

Я отправился еще дальше и встретил там Тапси. И моего отца, который прогнал котенка из подвала. К моей ярости добавилась какая-то очень детская печаль. Я рассказал господину Брайтнеру о переживании с котенком. И о чувстве потерянности, потому что тот, кто должен был меня защищать, проигнорировал мои желания.

– Это чувство потерянности вы ощутили тогда, с Тапси, в первый раз или вы уже испытывали его?

– Я… уже испытывал его. Поэтому мне было так грустно. Уже не в первый раз родители пренебрегали моими желаниями.

– Итак, мы приближаемся к цели, но еще не совсем достигли ее. Пожалуйста, отправляйтесь мысленно еще дальше в прошлое. Какие события вызвали в точности такое же смешанное чувство печали и ярости в первый раз?

В голову ничего не приходило. Хотя… было одно очень расплывчатое воспоминание. Но я не мог его назвать. Как будто пытаешься вспомнить имя одноклассника из начальной школы, но в голове лишь его смутный образ. Таким смутным образом из моего детства был педальный самокат. Совсем блеклый образ. И чуть красноватый. Почему это? Я отпустил мысли в свободный полет. Самокат становился все краснее. Воспоминание медленно обретало форму. И вдруг одним махом я мысленно перенесся в детство.

Мне пять лет. На дворе июль. У меня светлые льняные волосы. Я в коротких кожаных штанишках, на коленях ссадины. Уже несколько дней жарко и сухо. Прекрасная погода называлась тогда просто и исчерпывающе – лето. То лето обещало стать лучшим летом в моей жизни.

Потому что я, тот светловолосый мальчик в кожаных штанишках, только что получил лучший подарок в моей жизни – ярко-красный самокат. Его подарил мне Миха, соседский мальчик постарше. Подарил просто так. Я ему нравился. Он только что получил бонанзарад[17]17
  Бонанзарад – распространенный в Германии тип велосипеда с длинным, так называемым «банановым», седлом.


[Закрыть] на свой десятый день рождения и теперь чувствовал себя слишком взрослым, чтобы ездить на самокате. Это был суперский самокат, с белыми шинами и лакированной рамой цвета «красный металлик». С белыми ручками на руле. И с настоящим звонком. Педалью на нижней панели можно было тормозить заднее колесо. Но какому мальчишке нужен тормоз? Этот самокат был «порше» среди детских транспортных средств. Мои родители в жизни не купили бы мне такой. А соседский мальчик подарил мне его просто так.

Тогда считалось абсолютно нормальным, что пятилетний ребенок часами без присмотра играет на улице с соседскими детьми. У наших отцов тогда были не «проекты», а профессии. У наших мам – не термомиксы, а кастрюли. То и другое было достаточным основанием для того, чтобы отказаться от обычного сегодня круглосуточного наблюдения за потомством.

Мой отец был юристом и работал на почте как госслужащий. Сейчас никакой внештатный курьер-румын, после своего восемнадцатичасового рабочего дня, не поверит, что когда-то сотрудники почты были госслужащими[18]18
  Почта в ФРГ была приватизирована в 1995 году.


[Закрыть]. Однако мой отец был тогда заместителем начальника отдела кадров местного почтового управления. С правом на пенсию. Мать, раньше работавшая секретаршей, бросила работу, когда я родился. Чем она занималась целый день, пока я в первой половине дня был в детском саду, а после обеда играл с соседскими ребятами на улице, я, честно говоря, и сегодня не представляю.

Когда вечером того дня я, усталый и счастливый, появился в нашей квартире с самокатом, мои родители были в шоке. Я клялся и божился, что самокат мне подарили, но они не поверили. Никаких дискуссий. Мой отец без промедления поволок меня и самокат к соседям, чтобы вернуть его. Родители соседского мальчика ничего не знали о подарке. Но когда их сын подтвердил мою историю, они были целиком и полностью согласны с ним.

– Это самокат Михи, – сказали они. – Если он захотел его подарить, то все в порядке. Катайся на здоровье!

Мой отец извинился. Не передо мной за недоверие. А перед родителями Михи. За беспокойство.

В последующие дни всякий раз, когда я хотел поиграть на улице с самокатом, мои родители говорили, что я должен быть очень осторожен. Ведь самокат такой дорогой. Они измеряли ценность самоката в деньгах. Я – в радости.

Не прошло и трех дней, как я уже был чемпионом мира по самокату. Я мог ездить, держась одной рукой. Мог ездить вообще без рук. А мог и без ног – то есть я спрыгивал с него, отпускал руль, а самокат все равно продолжал ехать прямо. Хотя потом в какой-то момент опрокидывался.

К сожалению, однажды при таком упражнении он как раз не опрокинулся. А врезался в боковую дверь припаркованного на нашей улице «опеля-кадета» 1963 года. Хотя на руле самоката с обоих концов были мягкие белые ручки, но, когда он задел дверь «опеля», звонок повредил лаковое покрытие, оставив царапину длиной примерно шесть сантиметров. Самокат грохнулся на дорогу с погнутым звонком.

Владельцем «опеля» был сосед, которого мы, дети, знали как Мотцмана. Абсолютно уверенный в собственной непогрешимости учитель математики, ярый католик, который при каждом удобном случае сурово наказывал всех детей. В семидесятые годы это еще не считалось преступным деянием. Короче говоря, я боялся этого соседа и его реакции. Поэтому сразу же все рассказал матери, чтобы она защитила меня.

– Это плохо? – спросил я у нее. Нет, меня интересовало не это. Когда дети спрашивают, плохо ли это, их на самом деле не интересует, плохо ли это. Они хотят, чтобы им сказали, что это вовсе не плохо. Но мать не избавила меня от моего страха. А только от самоката. И она позвонила отцу. Он тоже не избавил меня от страха перед соседом. А только себя – от второй половины рабочего дня. Он пришел домой после обеда и оценил ущерб, нанесенный «кадету». А не моему самокату.

Взяв меня за руку, отец пошел к соседу и заставил меня рассказать, что произошло. Если бы не присутствие отца, то сосед отвесил бы мне оплеуху, я и сегодня в этом уверен. Правда, если бы не присутствие отца, то сосед вообще не узнал бы об этой царапине. На двери его машины и без того уже хватало изъянов. Но именно мой отец, который продавал наши собственные машины строго после ста тысяч километров пробега, иначе потом якобы потребуется дорогой ремонт, теперь сказал Мотцману, чей автомобиль имел пробег определенно больше трехсот тысяч километров, что пусть он, пожалуйста, залакирует царапину и вышлет ему счет.

Я получил в наказание неделю домашнего ареста. Мой самокат был изъят отцом. И в ближайшую субботу продан за пять марок по объявлению в газете. Это денежное поступление никак не соотносилось с моей утратой радости. Деньги родители вложили в ремонт автомобиля. Стоимость лакировки «опеля» составила якобы 180 марок. Мои родители еще много лет утверждали, будто я разорил их своим безответственным поведением.

– Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что, пожалуй, впервые почувствовал, что мои желания не в счет, в этой истории с самокатом.

И это осознание открыло мне глаза почти на все мои проблемы.

15. Родители

Ваши родители не были лучшими родителями в мире. Они просто были единственными родителями в вашем мире.

Йошка Брайтнер. Внутренний желанный ребенок

– Как вы думаете, почему история с самокатом только сейчас пришла вам на ум? Какое значение она имеет для вас? – поинтересовался господин Брайтнер.

Я задумался:

– Полагаю, что вплоть до сегодняшнего дня я придавал истории с самокатом совершенно другое значение. Десятки лет этот случай был для меня доказательством того, что мои отец и мать – правильные, порядочные родители.

– Ага. Вы можете объяснить это себе?

– Конечно. Само собой разумеется, что порядочные родители обращаются за подробностями к соседям, если их ребенок приходит домой с самокатом соседского мальчика. Естественно, порядочные родители указывают своему ребенку на то, что игрушки стоят дорого. Естественно, порядочная мать информирует порядочного отца, если непослушный ребенок что-то натворил. Естественно, порядочный отец оценивает ущерб и отвечает за это. Естественно, отец берет с собой ребенка, чтобы тот учился на своих ошибках. И естественно, пятилетнего ребенка нужно постепенно приучать к тому, чтобы он участвовал в возмещении причиненного ущерба. Понятия не имею, почему я так долго смотрел на все это под таким неправильным ракурсом.

Господин Брайтнер сделал глоток чая:

– Вы смотрели на это не под неправильным ракурсом. Наоборот. Это совершенно рациональный угол зрения, отвечающий простому принципу выживания. Каждый ребенок должен иметь возможность доверять своим родителям – от этого зависит само его существование. Поэтому почти каждый ребенок утверждает, что у него лучшие в мире родители. Притом что они всего лишь единственные родители, которые у него есть. Когда осознаешь это заблуждение, становится больно. Даже спустя десятки лет.

Такая мысль никогда раньше не приходила мне в голову. Это было и в самом деле больно.

– Как вы сегодня расцениваете поведение ваших родителей?

Я почувствовал, как во мне нарастает ярость:

– Родители попросту попирали ногами мои базовые душевные потребности. Потребность в близости? Мы не поможем тебе, – наоборот, мы тебя подставим! Потребность в свободе? Домашний арест! В радости? Мы продаем самокат.

Я физически ощутил, как из-за инцидента с самокатом душа моего внутреннего ребенка с льняными волосами была так исколота значками, что расцарапанные коленки по сравнению с этим были сущей ерундой. «Ты получил в подарок самокат? Вот тебе значок с изречением „Ты ведешь себя безответственно“. Соседи подтверждают твою историю? Вот тебе значок с изречением „Даже когда ты говоришь правду, нам приходится извиняться за тебя!“ Ты боишься Мотцмана? Мы тоже. Вот тебе значок с изречением „Наш страх важнее, чем твой“. И вот тебе для всего вместе большой значок с длинной иглой и красной, как самокат, надписью: „Твои желания не в счет!“»

Господин Брайтнер, преисполненный понимания, смотрел на меня и ждал, что я скажу дальше. Но я не мог говорить дальше, слова не шли, а только слезы подступали к глазам. Слезы, в которых отражался маленький пятилетний мальчик. Слезы, которые, однако, еще не осмеливались пролиться.

– И вы еще удивляетесь, что ваш внутренний ребенок не имеет базового доверия? При всех этих травмах? Меня удивляет только, что ваш внутренний ребенок не плачет и не впадает в ярость гораздо чаще.

Я наконец-то понял, чтó так глубоко ранило моего внутреннего ребенка. И я в первый раз безудержно разревелся вместе с ним. От этого мне стало неимоверно хорошо.

После этой сессии я смог легко применить теорию значка «Твои желания не в счет» ко всем своим проблемам. Не только к Нильсу. Клиенты, которые действовали мне на нервы, отморозки из парка, Катарина, лишившая меня любви, – все показывали мне своим поведением, что для них мои желания не важны. Что им абсолютно безразличен маленький светловолосый мальчуган с разодранными коленками, живущий во мне. Неудивительно, что мой внутренний ребенок снова и снова кричал от боли, и я снова и снова справлялся с его страданиями только благодаря осознанности. Эти убогие догматы родителей вплоть до сего дня формировали мое отношение к окружающим людям.

Я был бесконечно благодарен господину Брайтнеру за это болезненное осознание.

Даже убийство Драгана можно было свести к тому обстоятельству, что и ему мои желания были не важны. Но этого господин Брайтнер не мог мне подтвердить ввиду своей неосведомленности.

А что же Борис? Как можно было объяснить теорией догматов веры, что он был еще жив? У меня не было больше желания убивать. И по своему собственному желанию я не убил Бориса. Борис был еще жив, потому что я так хотел. Может быть, то, что я оставил Бориса в живых, было всего лишь протестом против моих родителей? Или в случае с Борисом речь шла вообще не о том, чтобы оставить его в живых? А гораздо больше о том, чтобы держать кого-то у себя?

В подвале моего дома обитало живое существо, о котором я мог заботиться. Как когда-то тот маленький мальчик о Тапси. У меня имелся, в самом широком смысле, некий предмет, который представлял для меня ценное имущество. Как когда-то самокат. Котенка и самокат я, тот маленький мальчик, вынужден был отдать. Бориса я, будучи взрослым, мог держать у себя. Потому что никто, кроме нас с Сашей, о нем не знал. До нынешней ночи. И кем бы ни был тот, кто сперва освободил, а потом усыпил Бориса, – этим он показал мне и моему внутреннему ребенку, что обладает такой же властью над Борисом, как когда-то родители над моим котенком и моим самокатом. И этот незнакомец имел кое-что общее с родителями: и ему, и им были абсолютно безразличны желания маленького мальчика в кожаных штанишках, которым я когда-то был и который все еще существовал во мне.

Распознать причину моих проблем – это было одно. Разработать на основании этого какую-то стратегию, чтобы исцелить моего внутреннего ребенка, – нечто совсем другое. И именно этим навыкам господин Брайтнер обучил меня на очередном тренинге.

Что и привело к роковым последствиям для того незнакомца.