Текст книги "Прикид"

При следующей нашей встрече она пребывала в более радужном настроении. До Рождества оставалось несколько дней, и она повезла детишек на какой-то праздник к знакомым неподалеку от Ричмонд-парк. И, как я подозревала, где-то за кулисами изрядно набралась, пока детишек в гостиной развлекал Санта-Клаус.

Во всяком случае, вернулась она уже затемно, в сопровождении двух полицейских автомобилей и целого хора возбужденных голосов. Рейчел ворвалась в дом, глаза ее горели, как угли. Мама Саманты, задыхаясь, объяснила она, снесла ворота парка.

– Врезалась в них два раза! Они как раз собирались закрывать, а она взяла и проехала! Знаешь, как здорово было, мам! Прямо как в боевике. Мы все орали: «Давайте, давайте, миссис Аппингем! Вперед, быстрее!» И тут у дальних ворот, откуда ни возьмись, еще одна полицейская машина. Но она и их тоже снесла! А потом мы удирали по Рохамптон-лейн со скоростью восемьдесят миль в час!

Я поняла, что после каникул мне придется отвозить девочек в школу по понедельникам, вторникам, средам, четвергам и пятницам. Интересно, какой штраф сейчас берут за вторжение в королевский парк и снесенные ворота? И на сколько могут лишить водительских прав?..

Но я, как всегда, недооценила Кэролайн. Осторожно выглянув на улицу, я увидела, как сержант полиции рвет в клочки протокол.

– Но только не вздумайте делать этого снова, миссис Аппингем, – услышала я. Это был голос человека, признающего свое полное поражение. – И в следующий раз, когда ребенок заболеет, все же лучше вызвать «скорую».

Одной рукой Кэролайн небрежно обнимала сержанта за талию, другой утирала слезу.

– Смехотища! – заявила она, бросая пальто на кухонный стол. – Такой славный парнишка попался!..

Я поняла, что остальным детишкам пришлось возвращаться домой в темноте.

Мы открыли бутылку шампанского. Кэролайн плюхнулась в кресло.

– Господи! – воскликнула она. – Нет, я никудышная мать! – Наступила пауза. Она обдумывала свое высказывание и потягивала из бокала шампанское. – Да, все мы таковы… Разве что кроме тебя. Уверена, ты совершенно замечательная мать. – Произнесла она это так, словно обвиняла в смертном грехе. Затем театрально вздохнула. Обычно такого рода вздохи служили прелюдией к важному заявлению. Оно не заставило себя ждать: – Да, все мы одним миром мазаны. Если ты принадлежишь к низшему классу, то дерешь их за уши и превращаешь в преступников. Если к высшему, запихиваешь в частную школу или пансион и тоже превращаешь в преступников. Неудивительно, что, подрастая, они начинают тебя ненавидеть!

Я сказала, что все это полная ерунда. Похоже, она была довольна. Затем вдруг резко сменила тему, как всегда, когда нарывалась на решительные возражения:

– А ты не жалеешь, что так рано выскочила замуж?

– Ну в каком-то смысле, может, и да, – осторожно ответила я.

– И никогда не имела любовника! Нет, это меня просто потрясает!

Она снова села на своего любимого конька, чего мне вовсе не хотелось. От этих ее слов я начинала чувствовать себя чуть ли не ущербной.

– Да ты могла подцепить кого угодно с такой-то внешностью! И потом ты – умница. А уж что касается фигуры… просто смерть мужчинам! Патрик бы определенно скончался от счастья, ну, да ты знаешь. Мне иногда хочется, чтоб так оно и было! – Кэролайн расхохоталась и налила себе еще вина. – Но имей в виду, я его тебе не рекомендую. Трахаться с ним – это все равно что ставить на скачках, заведомо зная, что лошадь проиграет. – Тут она вдруг посерьезнела: – Смешно, не правда ли, быть замужем за мужчиной по фамилии Аппингем? Мне всегда казалось, что фамилия у него должна быть Полуаппингем. Как думаешь, он согласится изменить ее, если я хорошенько попрошу, а?

К этому времени я уже привыкла к ее ироническим высказываниям в адрес мужа, а потому просто улыбнулась. Кэролайн рассеянно озирала комнату. Затем глаза ее остановились на снимке Ральфа, сделанном еще в ту пору, когда он был телезвездой.

– Боже, до чего роскошный был мужчина! – воскликнула она. А затем с обычно несвойственной ей тактичностью добавила: – Он и сейчас очень хорош собой. Наверное, слава придает мужчине особую сексуальность, ты как считаешь? Ведь знаменитому мужчине достаточно лишь пальцем щелкнуть, и дамочки налетят со всех сторон.

Еще бы мне не знать! Мне приходилось отбиваться направо и налево.

Кэролайн продолжала разглядывать фотографию.

– А с чего начались нелады? – неожиданно спросила она.

Я рассмеялась.

– Да так, сразу со всего. Сначала его сериал зарубили. Ну и пошло-поехало…

Кэролайн была удивлена. Она не видела связи. Деньги для нее не были чем-то, что у тебя есть или нет. Если есть, то будут и дальше – лежат себе законсервированные в каких-нибудь акциях, домах, землях, семейных трастовых фондах, страховых полисах и прочем. И нужна как минимум марксистская революция, чтобы изменить раз и навсегда устоявшийся порядок вещей.

Я пыталась объяснить ей. Сказала, что сперва надеялась, что у Ральфа просто не будет отбоя от разных выгодных предложений, что он повторит путь Шона Коннори, снявшегося в роли агента 007. Не вышло. Как-то раз Ральф с горечью заметил, что когда актер в течение длительного времени ассоциируется с одной и той же ролью, отвязаться от этого амплуа уже практически невозможно. Люди, видевшие тебя в этой роли, не верят, что ты способен на что-то еще. Тебя нет, не существует, словно ты умер – до тех самых пор, пока вдруг не разнесется весть, что так оно и есть, ты действительно умер.

Теперь же, пять-шесть лет спустя, Ральф занимался тем, что время от времени озвучивал на телевидении рекламные ролики – голос у него был очень красивый. И лишь относительно недавно ему начали предлагать там и сям маленькие рольки. Очевидно, он был мертв слишком долго, чтоб кто-то мог поверить в возможность воскрешения.

– Призракам из прошлого много не платят, – сказала я. – Да и профсоюза у них нет.

Не думаю, что Кэролайн было известно о существовании профсоюзов. Ну разве что в связи с забастовками, которые они иногда устраивают ни к селу ни к городу.

– А как насчет Голливуда? – туманно предположила она.

О Голливуде она говорила словно об отеле, где ты можешь благополучно зарегистрироваться, получить номер и не заботиться о его оплате. Я объяснила, что когда Голливуду кто-то требуется, они, как правило, звонят сами. Они, а не ты. А в данном случае – увы! – пока что никаких звонков не последовало. И уже наверняка не последует.

Она ушла, совершенно разбередив мне душу. Я чувствовала себя, как, должно быть, чувствует человек, представший перед судом за несовершенное преступление, когда в ходе заседания вдруг выясняется, что, возможно, ты все-таки его совершил. Все эти якобы невинные наводящие вопросы, на которые так легко отвечать не задумываясь, а потом вдруг ляпнешь такое, что все прежде сказанное превращается в ложь. Была ли я счастлива? Почему не заводила романов на стороне? Когда именно все у нас пошло наперекосяк?

Премьера у Ральфа должна была состояться в начале нового года. Я видела его все меньше и меньше. Вечера проводила в одиночестве, большую часть дня – тоже. Рейчел то прибегала, то убегала снова к своим многочисленным друзьям и подружкам. Заняться было нечем. В ушах звучал голос Кэролайн: «Боже, ты же совсем еще молоденькая!» Мне было двадцать восемь. Но молодой я себя не чувствовала. Чувствовала только, что никому не нужна.

Когда звонила Кэролайн, голос у нее всегда звучал так, словно человек должен обязательно торчать на месте, а если и ждать чего-то, так только ее звонка. Тон самый что ни на есть категоричный.

– Анжела!

Стоял январь. Снег растаял. Лондонцы радовались еще одной несостоявшейся зиме. Даже мороза не было. Жасмин в садике цвел пышным цветом. И все люди ходили без пальто.

– Анжела, я устраиваю большую распродажу!

С чего это Кэролайн понадобилось устраивать распродажу в середине января? Впрочем, спрашивать мне не пришлось. Она объяснила сама. Следовало избавиться от целой кучи старого тряпья, освободить платяные шкафы, к тому же она ужасно растолстела и носить многие вещи уже не будет. В последнее я не слишком поверила – Кэролайн всегда преувеличивала свою полноту. Я подозревала, что затея вызвана очередным приливом необузданной энергии. Такое с ней случалось и прежде, и всякий раз она оставляла после себя выжженную пустыню.

– Не хочешь зайти помочь?

Я не слишком представляла себе, что это значит – куча старого тряпья. И ожидала увидеть свитера и кофты с протертыми локтями, полинялые джинсы и старые рубашки Патрика и прочее в том же духе. Но уж чего определенно не ожидала увидеть, так это кожаных сапог от Гуччи, платьев от Джин Мюр и костюмов от Жанны Ланвен. Ко времени, когда я появилась, на столе громоздилась гора вещей футов пяти в высоту, и, по всей видимости, это было еще далеко не все. Я прикинула в уме, сколько это может стоить, и тихо ахнула:

– Кэролайн, ты с ума сошла!

Она не обратила на эти слова никакого внимания.

– Лень считать, – заявила она. – Пусть все пойдет по десять фунтов за штуку. А тебя хочу попросить расклеить несколько объявлений у магазинов. Назначим на утро, в следующую субботу. Да, и налепи несколько штук на деревья в парке. У Патрика есть ксерокс, так что труда не составит.

И она отправилась за следующей кучей.

Я не сводила глаз с сапожек от Гуччи. Просто потрясающие! Пурпурная кожа с замшей, изящные, мягкие. Я примерила их, и тут как раз вернулась Кэролайн.

– Скажи, а я могу взять их по этой цене? – спросила я.

– Да бери что хочешь!

Я присовокупила к сапожкам жакет от Пола Кастелло радужной расцветки и шелковый шарф от Ива Сен-Лорана. И мне почему-то стало смешно. Ведь еще относительно недавно знаменитые модельеры буквально заваливали меня своими нарядами, для них было престижно увидеть свои произведения на «ипсуичской прелестнице Ральфа Мертона». И вот теперь меня заваливают ими снова.

Я написала и размножила объявления. Я расклеила их возле магазинов, приколола к стволам деревьев. Я честно отработала свою долю. И, как и следовало ожидать, меня пригласили руководить распродажей в субботу утром, потому как Кэролайн сочла, что на улице слишком холодно, а на деле у нее просто разболелась с похмелья голова. И конечно же, на мне были ее знаменитые сапожки от Гуччи.

– О Боже мой, Анжела, какого дьявола я их выбросила? – заявила она, выйдя из дома и не сводя глаз с моих ног. – Я, должно быть, совсем рехнулась! На тебе они смотрятся просто шикарно!

Она была права: смотрелись они на мне действительно шикарно. Судя по всему, Кэролайн надевала их раза два, не больше.

К полудню почти все вещи оказались распроданы. Большую их часть купила диковатого вида женщина с копной спутанных рыжих волос на голове. Она не вымолвила ни слова, лишь откладывала в сторону то платье, то костюм, то пару туфель. Я тоже молча наблюдала за ней. Наконец она отошла от стола, окинула меня каким-то странным взглядом и достала толстую пачку двадцатифунтовых банкнот.

– Прошу вас, дорогая, – протянула она с мягким ирландским акцентом. – Следует сказать, вы полная дура. Эти вещи стоят гораздо дороже. Вам еще учиться и учиться.

И она дала мне визитку. На ней значилось: «Торговый центр модельной одежды. Управляющий – Абигайль О'Коннор». Был указан также адрес в Найтсбридже и телефон.

– Позвоните, если надумаете устроить еще одну чистку гардероба, – сказала она. – И вообще, загляните как-нибудь. Получите удовольствие. В таких заведениях, как наше, больше узнаешь о жизни. – Она рассмеялась и откинула со лба рыжие пряди. – А теперь, дорогая, не могли бы вы помочь погрузить все это?

Кэролайн появилась как раз в тот момент, когда последние предметы ее туалета скрылись в багажнике фургона. Я показала ей визитку. Кэролайн фыркнула:

– Ты хочешь сказать, меня как липку ободрала какая-то акула с барахолки вторсырья?

Ирландка высунулась из фургона. На лице ее недвусмысленно читалось все, что она думала о Кэролайн:

– Если ты такая идиотка, что продаешь шикарные шмотки по бросовой цене, то лучшего и не заслуживаешь! – И она отъехала.

Кэролайн снова фыркнула:

– Что за омерзительная баба!

Я весело рассмеялась. Потому что у меня появилась идея. Совершенно замечательная идея.

Глава 2
АБИГАЙЛЬ

Все идеи, которые приходили мне в голову, непременно должны были пройти испытание ванной. Я нежилась в пене и пыталась подвергнуть их сомнению, но что-то не очень получалось, поскольку пребывание в теплой душистой воде настраивало мысли совсем на иной лад.

Первое из соображений отдавало самым откровенным нарциссизмом – я любовалась своим телом, оно страшно нравилось мне. Длинные ноги, стройные бедра, груди, гордо вздымавшиеся из облачка пены… Наверняка настанет день, когда они опадут и будут вяло колыхаться под водой, точно морские анемоны, прибитые к берегу. Но пока, слава небесам, этот момент еще не настал. Потом я попыталась взглянуть на свое тело глазами постороннего человека. Уверена, выражение этого взгляда наверняка бы не одобрила англиканская церковь. Но человек, как правило, неразборчив в мечтах, к тому же объятия теплой воды всегда наводят на мысль о чьих-то незнакомых и страшно ласковых руках. Вообще ванна – очень сексуальное место.

Затем от тела мысль моя переключилась на более возвышенные предметы. Нет, если разобраться, не слишком, пожалуй, возвышенные, но по крайней мере нацеленные вовне. А именно – к моей жизни в целом. Что я с ней сделала? Что поняла в ней? Куда иду?.. Легко, лежа в теплой ванне, планировать и измышлять самые невероятные авантюры, но стоит ступить за дверь – и вас тут же постигнет разочарование. И разумеется, мне это было прекрасно известно. И тем не менее планы угнездились в голове и не давали покоя. Я могу выучить иностранный язык, поступить в коллегию адвокатов, заняться торговлей недвижимостью, удариться в благотворительность, прочитать книги всех величайших философов… Ну и далее, в том же духе.

В мыслях этих не было никакой системы, хуже того, не было глубокой убежденности в возможности осуществления. В глубине души я была уверена, что стоит выйти из ванной, и они тут же улетучатся. Я почти слышала, как они уносятся прочь под бульканье воды. Но этот день был особенный. То был день, когда у Кэролайн состоялась распродажа, и в коридоре у меня, словно трофей, красовались сапожки от Гуччи. Моя плата за услуга. Я насухо обтерлась полотенцем, натянула свитер и джинсы и объявила во всеуслышание всем четырем стенам ванной комнаты:

– Быть матерью и женой… этого мало!

Убежденность, с которой прозвучали эти слова, утвердила меня еще кое в чем, куда более важном. И идея моя была правильной! Абсолютно верной!

Она прошла испытание ванной.

Я разглядывала визитку. «Торговый центр модельной одежды. Управляющий – Абигайль О'Коннор». Надо как следует подумать, что ей сказать. Возможно, самое лучшее – просто напомнить о приглашении посетить ее магазин, а дальше видно будет. Все предусмотреть невозможно. Да и вообще, как знать, может, я совершаю ужасную ошибку.

В конце концов, помучившись еще немного, я все же набрала номер. Подошел мужчина. Тот еще мужчина – шипящие свистели в трубке, точно змеи. О Господи, ну и местечко, подумала я! Но тут же постаралась взять себя в руки.

– Миссис О'Коннор, будьте любезны. – Почему-то я была твердо уверена в том, что она именно миссис.

В ответ – еще один фонтан шипящих и свистящих:

– А ш-ш-то ей с-с-ска-з-зать, кто ш-шпраш-ш-шивает?

В ответ я пояснила, что имени моего она не знает, но мы на днях встречались на распродаже.

– Минутку, пож-ж-жалуйс-с-ста!

Воцарилась долгая пауза. Затем в трубке зазвенел громкий, напористый голос с ирландским акцентом:

– Ну что, расчистили еще один чердак?

Я рассмеялась и сказала, что нет, никакого чердака я не расчищала, что те вещи принадлежали не мне, что я продавала их по просьбе одной подруги.

– Ах, ну да! Та богатенькая сучка, которая высунулась из двери! Помню, как же. Немало довелось повидать таких дамочек. Мешки с деньгами, никаких манер.

В целом то была довольно исчерпывающая характеристика Кэролайн, но я была с ней не согласна. А затем объяснила, что мне очень бы хотелось посетить лавку и посмотреть, что там происходит.

– Ну конечно, почему нет. Заскакивайте, обязательно! – весело ответила Абигайль. – Если повезет, увидите много занятного. Тут такие сценки иногда разыгрываются, просто упасть! Но только не вздумайте смеяться, лады? Одной мне позволяется, больше никому.

И она от души расхохоталась. На фоне ее смеха я различала другие голоса – свистящий и шипящий мужчина беседовал с клиентками. Мы договорились на среду, на десять тридцать утра.

Я решила не говорить о своей поездке Ральфу, и уж тем более – Кэролайн. На последнюю неделю каникул Рейчел уехала погостить к подружке, так что времени у меня было предостаточно. Мной овладело странное возбуждение. Я пыталась убедить себя, что никакая это не авантюра, не приключение… так, сущий пустяк, но волнение почему-то не проходило.

Я сделала кое-что еще. Позвонила в строительную компанию. В течение десяти лет деньги, вырученные мною от продажи дома в Ипсуиче, лежали у них в банке. Своеобразный НЗ, отложенный на черный день. Время от времени я заезжала и проверяла, как они там поживают. Сумма мало-помалу росла. Я знала, что придет день, когда они пригодятся. Ральф категорически запрещал трогать эту заначку и тратить, как он выражался, на «нас» – то ли из гордости, то ли из благородных побуждений, я так толком и не поняла. Это твои деньги, только твои, твердил он, когда я в моменты кризиса предлагала воспользоваться ими. Подозреваю, он считал их неким пенсионным пособием, которое должно было достаться мне после его смерти. Хотя вслух об этом никогда не говорил. Сам он не мог много мне оставить. И я решила сохранить деньги нетронутыми.

Управляющий назвал мне сумму, я записала в блокнот. Потом села в автобус и поехала в город, чувствуя себя прогульщицей и авантюристкой.

Абигайль сказала, что не найти магазин невозможно. «Он находится точнехонько напротив карбункула!» И мне не составило труда понять, что она имела в виду. Квартал из домов застройки 30-х недавно модернизировали. Некий архитектор из разряда постмодернистов не нашел ничего лучшего, как пристроить извне спиралеобразную лестницу, поднимавшуюся на высоту шести этажей и застекленную снаружи, отчего дом стал напоминать гигантский шприц. Я увидела, как внутри «шприца» снуют люди. Затем взору предстала еще более завораживающая картина – в лице шотландца, поднимавшегося на шестой этаж и наконец раскрывшего долго мучившую меня загадку: что носят эти дети гор под своей клетчатой юбкой. Кэролайн, утверждавшая, что не носит летом панталон, была бы посрамлена.

И как раз напротив находилось нужное мне здание. Магазин под названием «Торговый центр модельной одежды». Я вошла. Абигайль приветственно махнула мне рукой и сделала знак подойти. Как раз в этот момент она заканчивала обслуживать клиентку, на которой крупными буквами было написано «жена из посольских» и которая покупала нечто страшно дорогое. Абигайль потрясла этим волшебным предметом туалета, затем передала его молодому человеку (тому самому, шипящему и свистящему, решила я), который принял предмет двумя пальчиками, словно снимал вишню с торта. Абигайль, продолжая неутомимо болтать, метнулась к прилавку, схватила гроссбух, пошарила в поисках ручки, отпила глоток кофе – и все это время грива ее рыжих волос жила, казалось, своей отдельной жизнью. Я скромно присела на краешек стула возле прилавка и стала наслаждаться представлением.

Прошел, наверное, час, а я все наблюдала. Время от времени пробегавшая мимо Абигайль наклонялась ко мне и отпускала реплику в адрес очередной покупательницы – с кем разводится, чьей является любовницей, в какой из финансовых скандалов вовлечена. Материалов, имевшихся у нее, хватило бы, чтобы заполнить не одну колонку светских новостей. Впрочем, интерьер магазина был более чем скромен: длинные ряды металлических вешалок вдоль стен, пронзительно-яркое освещение, уничтожавшее даже малейший намек на тень.

– Приглушенное освещение совершенно бесполезно, – шепнула, пробегая мимо, Абигайль. – Иначе не разглядишь ни пятна, ни дырки, прожженной сигаретой.

Лишь при виде бирок на одежде вы понимали, где находитесь. Все они были тут в полном составе – Брюс Олдфилд, Билл Гибб, Эммануэль, Кэролайн Чарлз, Джин Мюр, Жанна Ланвен, Жозеф, Крис Клайн, Шанель, Ив Сен-Лоран, Пол Кастелло, Умберто Джиночетти. И я тут же успокоилась и стала чувствовать себя как дома. И еще это вызвало у меня улыбку: многие из этих модельеров некогда навязывали свои туалеты мне в те незабываемые сладостные дни, когда я была новой подружкой Ральфа Мертона, юной девушкой с широко раскрытыми от удивления глазами.

Продавца, с которым я говорила по телефону, звали Тимоти. Он так и порхал по магазину и был подчеркнуто любезен со мной, что зачастую характерно для голубых. Абигайль обращалась с ним как с любимой комнатной собачкой. «Ступай и обслужи вон ту старую корову, будь славным мальчиком!» – шептала она, отвешивая ему шлепок по заднице, в ответ на что Тимоти радостно хихикал и бросался исполнять поручение. Затем она поманила меня за собой в дальний угол торгового зала, где стоял автомат для приготовления кофе.

– Похоже, никаких драконов сегодня не предвидится, – разочарованно протянула она. – Разве что Мадлен заглянет, тогда я дам тебе знать. Хуже ее не бывает. Мадлен недавно бросил муж, к тому же она сидит на диете. Готовится к следующей схватке.

Бизнес довольно прост, объяснила Абигайль. На свете полно богатеньких сучек, которые покупают одежду от кутюр – «как эта ваша подружка». И естественно, они не наденут одну и ту же вещь больше двух раз. Отсюда возникает проблема: что, черт возьми, делать с целой горой ненужных тряпок, которые только занимают место? Деньги для них значения не имеют. Главное – чтобы было свободное пространство.

– Ну вот они и приносят свои шмотки мне. Хотят свободного пространства – нате, пожалуйста! Приносят на два месяца. Если вещь не продается, я ее возвращаю. Я беру двадцать процентов комиссионных. Часто они пропускают все сроки и так и не приходят ни за своими деньгами, ни за тряпками. Может, на Гавайях отдыхают, может, в очередной раз разводятся.

Абигайль рассмеялась, откинула назад ворох рыжих волос, а сама тем временем не сводила пристального взора с Тимоти, который вытанцовывал вокруг очередной «старой коровы», пытавшейся втиснуться в платье от Джин Мюр, предназначенное для женщины вдвое ее моложе.

– Цены до смешного низкие, – продолжала Абигайль. – Здесь можно купить трехсотфунтовый костюм от Жозефа всего за пятьдесят – восемьдесят фунтов, надеть пару раз, и все начинают думать, что ваш муж богат, как Крез, или что у вас есть любовник-мафиози. Ярмарка тщеславия, точнее не скажешь, дорогая! И заметь, внакладе никто не остается.

Она снова рассмеялась, затем поставила кофейную чашку и поплыла ко входу – приветствовать совершенно поразительное создание, сплошь состоящее из одних глаз и ног, которое, приоткрыв дверь, неуверенно застыло на пороге. В руках у девушки был какой-то пакет. Абигайль без долгих слов взяла его у нее, раскрыла, извлекла нечто воздушное и летящее из черного шелка.

– Негодница вы эдакая! – услышала я ее голос. – Ладно, оставьте, дорогая. Я знаю, кому предложить. За сотню уйдет.

Девушка кивнула и растворилась точно мираж. Абигайль вернулась ко мне с платьем.

– Разве можно их в чем-то винить? – сказала она и выложила на стол передо мной маленькую бирку. На ней значилось имя знаменитого молодого модельера. – Манекенщицам, разумеется, не разрешают продавать модели. Но что делать и как прикажете жить, когда тебе всего шестнадцать и ты только начинаешь? Приходится спарывать бирку и тащить сюда. Через пару лет эта малышка будет стоить полмиллиона. И тогда здесь вы ее больше не увидите, точно вам говорю.

Зазвонил телефон – следовало отметить, звонил он не слишком часто. Абигайль подпустила в голос найтсбриджского акцента.

– Торговый центр, – бросила она и подмигнула мне. Затем зазывные нотки исчезли, и она скорчила кислую мину. – Нет, не совсем так, – сказала она в трубку. – Леди Фортескью умерла… – Абигайль возвела глаза к потолку. – Нет, мне не приходит на ум никто другой… Нет, это будет неудобно… Ну, если вы настаиваете… – Она повесила трубку и прищелкнула пальцами. – Хозяйка, мать ее за ногу! Способна ли я управлять этим магазином или нет? – передразнила Абигайль, затем передернула плечами. – Чтоб ее!

«Старая корова» удалилась, так ничего и не купив. Тимоти прихорашивался перед зеркалом. Был уже почти час дня, и я решила приступить к делу.

– Абигайль, могу ли я пригласить вас на ленч? – спросила я.

Она удивилась:

– Это совершенно необязательно.

– Но мне хочется.

– Ладненько, – сказала она после секундной паузы и обернулась к Тимоти: – Можешь продержать осаду примерно с час, дорогой? Только ничего не покупать, ни одной гребаной тряпки, понял? Мы будем «У Луиджи», это на тот случай, если вдруг явится леди Ди и принесет на продажу свадебное платье. – Затем она тихо добавила: – Сильно напиваться мне совсем ни к чему. Ну что, вперед? – Она подала мне пальто.

Однако ленч растянулся не на один час, и Абигайль все-таки напилась. Я – тоже. Зато когда где-то около трех мы с ней вышли из ресторана, я очень много чего о ней знала. И что еще важнее – обрела друга. И что гораздо важнее – моя идея обрела крылья, расправила их и превратилась в проект. И передо мной замаячили очертания новой, неизведанной жизни.

– Можешь называть меня просто Гейл, – сказала Абигайль, когда официант подвел нас к столику у окна. – Абигайль меня никто не называет. Кроме этой гребаной хозяйки.

Женщина она была крупная. Трудно судить о возрасте женщины с такими типичными для ирландцев огненнорыжими волосами и свежим цветом лица, но, полагаю, ей было за сорок. И вообще, вид у нее был такой, будто жизнь она провела на продуваемой всеми ветрами ферме, а судя по жесту, каким запахивала одежду на груди, ветры эти продолжали дуть.

Но все это только казалось. На самом деле она родилась и выросла в Уиклоу. Об этом она объявила, следя, как я разливаю по бокалам «Фраскати».

– Но что, черт возьми, мне было делать в этом поганом Уиклоу?

И вот она, как и многие другие, переехала в Ливерпуль и вышла, тоже как и все, за какого-то придурка. И, как и все, благополучно вскоре с ним развелась. Но в Ливерпуле в то время не утихала битломания, и можно было запросто получить работу. Продавать майки, плакаты, пластинки и прочую муть с их портретами разным идиотам, которые валом валили в Ливерпуль поклониться тому месту, откуда вышли их божества.

– Я научилась подделывать подпись Ринго на фотографиях и толкала их по двадцать фунтов за штуку, – говорила Гейл, выскребая ложкой мякоть второго авокадо. – А уж какие сочиняла про них истории… хоть стой, хоть падай! О том, что была знакома с каждым из них, выступала с ними. Нет, о том, что перетрахалась с каждым из этих парней, я не говорила, потому как была ирландкой и носила обручальное кольцо. Мне бы все равно не поверили, да… Но ничего, подзаработать тогда удалось, и неплохо. А потом я опять вышла замуж. На этот раз – по любви, такой уж оказалась дурой…

Похоже, ей нравилось рассказывать о своей жизни. И я была уверена, что рассказывала она все эти истории неоднократно и всякий раз получала истинное удовольствие.

Муж номер два, небрежно заметила она, оказался вором, грабителем. Причем не слишком удачливым, потому что всякий раз попадался и его сажали в тюрьму.

– Я без него прямо места себе не находила, – объяснила Гейл. – В том-то и проблема. Любила его, сукиного сына, и все такое прочее. А он почти всю дорогу торчал за решеткой. Я попыталась внушить дураку: сперва научись делать свое дело как следует. А если видишь, что не получается, ищи себе другое. Но разве он меня слушал!.. Упрямый, как козел. Так что в конце концов я его бросила. Наверное, и сейчас торчит за решеткой. Последний раз прислал мне открытку на Рождество. Из тюрьмы. Уж в скольких тюрьмах пересидел, прямо со счета сбилась! Даже не думала, что у нас столько тюрем. Помню, еще посоветовала ему написать путеводитель «По тюрьмам Англии».

Мы приступили к ossobuco alle milanese 1515
  говядина по-милански (ит.).


[Закрыть] и к красному вину «Бароло», и Гейл принялась рассказывать о своей лондонской жизни и третьем муже. После торговли майками с портретами битлов она устроилась продавщицей нижнего белья в универмаг «Дикинс энд Джоунс» на Оксфорд-стрит, а затем перебралась в отдел модного платья – если его вообще можно назвать модным в этом «Дикинс энд Джоунс». Она рассмеялась и капнула вином на блузку. Ossobuco alle milanese уже почти исчезла.

– Я всегда обожала модную одежду! Бог его знает почему, это с моей-то фигурой! Проблема в том, что и поесть я тоже очень люблю. И выпить.

В глазах светилась надежда, и я подлила ей еще вина.

– Ну а потом встретила Рика. Это ж надо, чтоб познакомиться с мужчиной, будущим мужем, в «Дикинс энд Джоунс»! Чего его туда занесло, одному Богу ведомо. Наверное, просто посматривал, где что плохо лежит. Я почему-то всегда нравилась ворам… Короче, он там торчал, голубчик, и щупал дорогие меха. Я сказала, что пальцам можно найти лучшее применение, ну и тогда он мне надерзил. Типичный выходец из Ист-Энда, мой Рик! Широкий парень. Умный, вечно что-то изобретает. Чем только в жизни не занимался, всем помаленьку. Ну и сидел тоже, правда, недолго. Помню, я еще подумала: «О Господи, только не это!» К тому же он еще моложе меня на четыре года. Помню, как он сказал: «Знаешь, мне жуть до чего нравятся твои волосы!» А я и говорю: «А вот мне твои – ни капельки! Потому как у тебя их почти нет!» Я ведь тогда не знала, что у него имеется кое-что другое, получше…

И она" громко расхохоталась.

В конце, когда нам подали гусиный паштет, она начала рассказывать о том, как занялась «секонд-хендом». Было это лет восемь-девять тому назад. Рик вовлек ее в это дело. Вернее, какой-то его знакомый, с которым он проворачивал делишки. Гейл состроила гримаску, предоставив мне Гадать, что это были за делишки.

– Короче, объявилась женщина. Ей принадлежал магазин, и нужен был управляющий. – Гейл выразительно тряхнула головой. – Не этот, не нынешний. В Фулхеме. Типичный блошиный рынок. Но иногда попадались хорошие вещи, и я потихоньку начала разбираться, что к чему. Затем в один прекрасный день заходит вдруг эта дамочка, ну, нынешняя моя хозяйка. Вся из себя, вся в духах и перьях. Спросила, сколько мне платят, а потом вдруг предложила перейти к ней. Обещала, что будет платить гораздо больше. Ну вот, так я тут и оказалась. И застряла. – Она сделала паузу – проглотить последний кусок. – И она оказалась сущей ведьмой, вот так!