Текст книги "Клетка из слов"

Я убеждаю себя, что это может быть старая фотография. Может, она несколько месяцев пролежала в канаве или застряла в ветках дерева, а сюда ее принесло ветром только вчера.

Но полароид не старый. На его глянцевой поверхности ни царапинки, а изображение четкое и яркое. Белая полоска внизу абсолютно чистая. Очевидно, что это ложная надежда.

Тут же бросаю фото на землю. Но все равно чувствую его у себя в руке. Судорожно соображая, беру камень и прижимаю фотографию к земле. Уголок все еще колышется на слабом морском ветре, но камень неподвижен.

Я бегу вверх по холму, громко зову маму, папу и просто «на помощь».

Они бегут мне навстречу с побелевшими лицами.

– Фотография, – задыхаясь, бормочу я. – Фотография Человека с кинжалом. Лежит там на дороге. Он был здесь!

У мамы сжимаются и кривятся губы:

– Если это шутка, Уайлдер… – Но голос у нее испуганный.

– Ты уверен, чемпион? – спрашивает папа.

– Пойдемте быстрее, – умоляю я. – Пожалуйста!

– Мне нужно быть внимательнее с коленями на таком спуске, – с упреком замечает отец. – Ты же знаешь, Уайлдер.

Когда мы почти у подножья, я вижу, что белый квадрат все еще крепко прижат камнем. Остаток пути я несусь как ненормальный.

У меня возникает неприятное ощущение на кончиках пальцев, когда я медленно переворачиваю полароид. За спиной я слышу сдавленный мамин вздох.

Мишки, ракеты, блестящее лезвие.

Мы вместе с отцом отправляемся в небольшой полицейский участок в Кастине.

– Но я же просто нашел его на дороге! – не переставая повторяю я.

Естественно, на нем остались мои отпечатки, так что у меня их сняли, чтобы исключить из списка подозреваемых. Полицейские спросили отца, прикасался ли он к фотографии. И он пытается вспомнить.

– Я ее трогал? – испуганно спрашивает отец. – Трогал? Уайлдер?

Я тоже не помню. Все мои воспоминания за последнее время совершенно статичны, как застывшие кадры. Набор отдельных ярких моментов. Как стопка полароидов.

У папы они тоже берут отпечатки. Чтобы исключить из списка.

Я думал, это будет увлекательно – побывать в настоящем полицейском участке и поучаствовать в настоящем расследовании. Но когда острое чувство новизны проходит, все оказывается совсем не так. Все очень медленно, скучно и страшно одновременно. Пока меня допрашивают, составляют отчеты, снимают отпечатки и так далее, я могу думать только о ребенке на фотографии. Во всем участке только три или четыре копа – два пожилых мужчины и одна женщина. Я никак не могу удержать в голове их имена.

– Это девчонка Эбботов? – слышу голос одного из них. – Тех, которые сняли на лето дом Салтера?

– Похоже на то.

– Ну да… – говорит тот, что постарше.

Всю дорогу женщина держит перед собой открытый блокнот и время от времени что-то очень быстро в него записывает. Не больше пары слов. Не думаю, что это могут быть комментарии к чему-то важному, что говорим мы или они. Может, она составляет список покупок. Думаю, у полицейских примерно такая же жизнь, как и у всех остальных. Они тоже должны покупать молоко в городском магазине, как и все. Смотреть телевизор по вечерам, целовать своих детей и супругов. Нормальные вещи.

Но я вижу, как женщина-офицер покусывает губу. Ее глаза как два бездонных колодца. Ничего уже не нормально и никогда не будет. Не для нас, потому что мы видели спящую девочку Эбботов. Мы видели эти длинные ресницы, простыню с мишками, доверчиво прижатый к подбородку кулачок. Он заставил нас посмотреть на нее своими глазами, и мы никогда этого не забудем. Я до сих пор не могу.

Уходя, успеваю увидеть, что женщина писала в своем блокноте. Все страницы сверху донизу исписаны одним и тем же словом: «успокойся успокойся успокойся».

Сейчас я просто хочу, чтобы меня обняла мама. И мне за это даже не стыдно. На сегодня с меня хватит взрослой фигни. И со взрослых, похоже, тоже.

На следующий день женщина-коп появляется на грязной дороге у дома. Она расставляет желтые отметки на какие-то строго определенные места. За ней приходит фотограф. А потом еще какие-то люди в белых синтетических костюмах. Но ничего полезного они явно не находят. Я понимаю это по их опущенным плечам. Мы с родителями наблюдаем за происходящим из окна. Это место теперь совсем не выглядит нашим.

Полицейская в перчатках подбирает какой-то предмет, достает пакет с застежкой и кидает его внутрь. Похоже на сигаретный бычок. Реальность и воображение начинают мешаться у меня в голове. Это он его бросил? Я чувствую себя совершенно дико, потому что очень отчетливо представляю, как Человек с кинжалом курил здесь, на этом самом месте, и это делает меня вроде как ответственным, как будто я создал его, или как-то контролирую, или что-то в этом духе.

– Я хочу спуститься туда, – заявляю я.

– Зачем? – спрашивает отец. Его борода сегодня особенно всклокочена, а это явно говорит о том, что он расстроен. – Пусть власти делают свое дело, Уайлдер. Не надо вмешиваться. Мы со своей стороны все сделали.

– Я просто… – быстро оглядываюсь в поисках вдохновения. – Может, ей не помешала бы чашка кофе.

Я осторожно несу чашку горячего кофе прямо туда, где она стоит, задумчиво поджав губы. У нее широкое лицо, и на нем широко расставлены глаза – черные, как бусинки. Она выглядит как старомодная вязаная кукла с косичками.

– М-м?.. – все так же задумчиво тянет женщина и берет у меня из рук кофе. И тут же вздрагивает. – О! Снова привет. Спасибо. Ты клал сахар?

– Нет.

– Хорошо.

Женщина-коп выпивает кофе двумя глотками. Он, наверное, очень горячий, но она не подает виду, просто вытирает рот тыльной стороной ладони и отдает чашку обратно.

– Как думаете, вы сможете его поймать?

– Откуда мы знаем, что это он?

Я пожимаю плечами.

– Мне кажется, что он.

– Мне тоже, – вздыхает женщина-коп.

Я так и не смог запомнить ее имя, так что опускаю глаза на бейджик. На нем написано «Офицер Харден[6]6
  Фамилию можно перевести как «Крепкая».


[Закрыть]». Пытаюсь сделать это незаметно, но ее сверкающие глаза-бусинки внимательно следят за моим взглядом.

– Да, я слышала много шуток. Можешь звать меня просто Офицер.

– Эм, хорошо, – соглашаюсь, но у меня в голове роится тысяча вариантов шуток, и я чувствую, как краснею.

– Ты боишься, это понятно.

– Пожалуйста, можете просто сказать мне правду? – прошу я. – Если его поймают, надолго его посадят? Я боялся бы гораздо меньше, если б знал какие-то факты. Но никто мне ничего не говорит.

– Ты еще пацан. Не стоит волноваться о подобных вещах.

– Мне семнадцать, – глубоко вздохнув, замечаю я. – Меня могут судить как взрослого, например.

Офицер смотрит на меня своими круглыми черными глазами.

– Могут, значит. Ладно. Факты. Ну, сейчас их маловато, но ладно. Взлом с проникновением – это преступление класса Б. Если мы сможем его доказать. Еще мы можем взять его за то, что он фотографировал детей. Что это? Угроза здоровью и жизни ребенка, очевидно. Нарушение неприкосновенности частной жизни? Ну, скорее всего. И есть еще нож. Итого он может получить восемнадцать месяцев. Хотя, как по мне, его нужно запрятать навсегда. Так что даже если мы выясним, кто это, ничего особенного может и не случиться. Но все равно нужно попытаться. И мы пытаемся. Ждем не дождемся, когда он сделает что похуже. А он сделает. Рано или поздно. Достаточно фактологии? – она берет из кармана карточку и протягивает мне.

– Вы нам вчера уже давали. Карточку.

– Теперь я даю тебе еще одну. Положи одну рядом с телефоном, другую оставь у себя. Звони, если заметишь что-нибудь. И я серьезно – что угодно.

– Как вы думаете, он может сюда вернуться? Ну, попробовать пройтись по тому же маршруту, чтобы найти ее?

– Может быть. Но мы будем за вами присматривать. По вечерам будет дежурить патрульная машина. Но, слава богу, ты не его типаж. Хорошо, что у вас нет детей в доме. – Офицер стучит по груди сжатым кулаком. – Уф. Кажется, слишком быстро выпила кофе. Не смогла заснуть прошлой ночью, так что кофеин был нужен. Ну, хоть припарковалась не очень близко.

Провожаю ее глазами, почему-то ощущая себя брошенным.

Он должен был уронить полароид ночью или ранним утром, незадолго до того, как я его нашел. Вчера вечером этой фотографии на дороге не было.

Вернется ли он за ней?

* * *

Этой ночью я без сна лежу в кровати и слушаю шум моря, сверчков и кричащих в ночи птиц. И тут слышу далекий тихий шум машины, подъезжающей к дому по единственной дороге. Это необычно: движения тут почти нет. Это патрульная машина, – думаю я, – они охраняют нас. Представляю серьезное лицо офицера Харден, которая сканирует лес своими глазами-бусинками в поисках темных силуэтов, сидя за рулем полицейской машины. От одного воспоминания о ней мне становится спокойнее. Я уже думаю подняться и пойти на кухню, чтобы посмотреть на нее в окно, выходящее на дорогу. Но не делаю этого.

Вдруг это не офицер Харден? Вдруг это он?

– Гляди под ноги! – окрикивает меня кто-то, и я вздрагиваю, очнувшись от своих мыслей. Я иду по натянутому вдоль волнореза канату, который утопает в промасленной гальке пляжа Кастина, окаймляющего город, словно грязный ноготь.

Мама ушла по делам в город, так что я решил спуститься к прибрежной полосе. Здесь особенно нечем заняться. Люди тут работают. Проржавевшие посудины стоят на деревянных мостках, а понтоны украшают длинные гирлянды рыболовных сетей. Пахнет бензином и потрошеной рыбой. В отличие от Рехобота или Кони-Айленда, это место не создано для развлечений.

– Осторожнее! – уже более взволнованно кричит голос, но я успеваю потерять равновесие. Моя нога утопает в куче склизких водорослей. Земля вздувшаяся и пористая, как губка, так что меня засасывает. Я кричу. В голове возникают сцены из старых черно-белых фильмов, и бегущей строкой проносятся рассказы про Шерлока Холмса: я вспоминаю сразу все истории про зыбучие пески, которые читал и слышал. Пытаюсь выкарабкаться, но от этого погружаюсь еще глубже и падаю на руки. Они тоже начинают вязнуть в мягком вонючем месиве – похоже на какие-то гнилые фрукты. Я задыхаюсь и с каждым паническим вдохом утопаю все сильнее – меня тянет и засасывает в глубину.

Чья-то крепкая рука хватает меня за плечо и выдергивает.

– Ты в порядке? – спрашивает рыбак с голубыми глазами, который поднял платок. – Немного застрял, да?

Я смущенно улыбаюсь.

– Поднимайся на борт и выпей газировки.

Его лодка болтается у небольшого причала.

На лодке пахнет бензином, а еще карболовым мылом. Тут очень чисто. Мама бы одобрила.

– Почти как дом, – замечаю я. Лодка напоминает о нашем доме в Свистящей бухте: такой же порядок, все на своих местах. Я представляю, каково никогда больше не возвращаться на берег, а просто жить в окружении тихий синевы, без людей, без тревог. Без школы.

– Плавучий дом! – с явным удовольствием соглашается он.

На полке в крошечной бортовой кухне стоят две жестянки. На одной написано «чай», на другой – «кофе». Он достает из холодильника содовую. Бутылки запотели от холода. С тихим чпоканьем рыбак снимает с них крышки. Я с удивлением наблюдаю за изящными движениями его легких коричневых пальцев.

– Уайлдер, – говорю я. – Извините, надо было представиться раньше.

– А я мистер Пеллетье, ну, вроде как, хотя меня так называют только в банке. Для своих Элтон, или Эл. – Он всматривается в мое лицо. – Ты знаешь моего сына. Ты друг Натаниэля.

– Да, – подтверждаю я. – Извините, я не сразу понял.

– Он мной не особо гордится, – вздыхает мистер Пеллетье. – Ну, дети должны быть лучше родителей. Это правильно.

Мне нечего на это ответить. Чтобы сгладить повисшую тишину, делаю огромный глоток газировки, но тут же закашливаюсь, и она течет у меня из носа.

– Могу я взять себе крышки? – спрашиваю, отдышавшись. При взгляде на них я вспомнил отца и его дурацкие запонки. Может, я смогу сделать ему новую пару – старые куда-то потерялись.

– Конечно, а зачем?

– Это довольно сложно объяснить, но вообще это подарок отцу.

– Хорошо, – одобрительно говорит рыбак. – Любовь в семье – это хорошо.

Крышечки от бутылок у меня в ладони превратились в маленькие драгоценные самородки.

– Хочешь увидеть снасть на акул?

Я хочу.

Снасть представляет из себя катушку с гидравлической системой; на леске блестят несколько жутких острых крюков. При взгляде на них меня передергивает.

– Понимаю, – хмыкает рыбак. – Злые штуковины. Если честно, у меня в последнее время сердце кровью обливается, когда я охочусь на акул. У них такие умные глаза. У акул. Последний раз, когда поймал рифовую, отпустил. Увидел ее боль. Теперь – только синие. Это совсем другое дело. Те еще сволочи. Синюю я могу тянуть на леске вдоль берега сколько влезет. И без всяких сожалений.

Я смеюсь. Отец Ната показывает мне ловушку для лобстеров и зуб большой белой акулы, который висит у него на груди.

– Подарок Натаниэля, – объясняет он. – Натаниэль – хороший мальчик. Он ее не поймал, просто нашел на пляже. Только не говори ему, что я тебе это сказал. – Рыбак поглаживает зуб большим пальцем. – Он правда хороший мальчик. Но растет. Теперь нечасто бывает дома. – Тут его лицо проясняется. – У меня же есть печенье с раздавленными мухами[7]7
  Имеется в виду печенье «Гаримальди», которое состоит из двух слоев теста с начинкой из раздавленной смородины между ними. Именно прослойку со смородиной в шутку называют раздавленными мухами.


[Закрыть]! И оно правда с мухами! Я тебя угощу. – Он шутит, но я вижу тень грусти на его лице. Есть такие эмоции, которые ты всегда безошибочно распознаешь, насколько бы мимолетными они ни были. Отцу Ната одиноко. Я думаю о своем отце, который совсем не горит желанием проводить с нами время, и насколько все это обидно.

Печенье оказывается очень сухим и разваливается в руках. «Мухи» в нем – разбухший изюм.

– После того как ушла жена, у плиты пришлось встать мне, – говорит мистер Пеллетье. – Это рецепт моей бабушки. Мне кажется, кто-то должен их готовить. Плохо, когда хорошая вещь пропадает.

– Когда ушла мама Натана? – спрашиваю я, но тут же осекаюсь: – Извините.

– Все нормально. – Мистер Пеллетье разминает очередное печенье своими тонкими пальцами. – Семнадцать лет назад, так что достаточно давно, да? Арлин только родила Натаниэля. Какая женщина бросит своего новорожденного ребенка? «Я не вернусь», – так она мне сказала, а я ответил: – «Ладно, только оставь мне сына. Я его хорошо воспитаю». – Он замолкает. – Она вернулась к своим паршивым привычкам, которые обещала бросить, когда мы поженились. Так что я отпустил ее, а Натаниэль остался со мной, и у нас вдвоем с тех пор все очень хорошо. – И снова на его лицо падает та же тень. – Мне бы только хотелось, чтобы он почаще бывал дома.

Я смотрю на часы.

– Черт! – ахаю я с набитым ртом. – Извините, мистер Пеллетье, мне пора.

Но когда я прибегаю на главную улицу, маминой машины там уже нет.

Мистер Пеллетье отвозит меня к подножию холма в своем грузовике, разрешив прокатиться в кузове. Это просто потрясно.

Захожу в гостиную и вижу маму, которая сидит на диване и пьет чай с малиновыми листьями.

– Где ты шлялся, Уайлдер? Я тебя час в городе прождала!

– Извини. Я встретил друга.

– Никогда больше со мной так не поступай, ясно? Меня от нервов чуть не стошнило. Чуть не стошнило! Неблагодарный мальчишка. – Ее голос с крика понижается до шепота, и она, побледнев, откидывается на спинку дивана.

– Ты в порядке, мам?

– Да, – отрезает она. – Я сделала сэндвичи на обед, но они уже кончились. Есть хлопья, если ты голодный. Правда, нет молока, твой отец поехал за добавкой.

– Не сомневаюсь, – язвлю я.

Беру горсть сухих хлопьев. Мне так даже больше нравится. К тому же я объелся печеньем.

– Не надо так есть, – раздраженно говорит мама. – И не говори таким тоном об отце. Прояви уважение.

– Ага, сейчас! – ору я и захлопываю за собой дверь.

Я несусь вниз по тропинке. Ветер холодно и жестко хлещет меня по лицу. Все просто офигенно паршиво.

Впереди я вижу человека на велосипеде в ярком, кислотно-желтом костюме. Ветер дует в мою сторону, так что меня не слышно. По расслабленно опущенным плечам, спокойному повороту головы и задумчивому взгляду я понимаю: велосипедист думает, что он один.

Я мог бы подбежать к нему, – начинаю размышлять я. – Застать врасплох. Столкнуть со скалы и понаблюдать, как он катится по утесам и превращается в маленькую желтую фигурку, а потом исчезает в ревущем потоке у самого подножия. Йу-ху, черт возьми!

Пока не могу понять, мужчина это или женщина. Иду быстрее, сокращая расстояние между нами; мои ноги в кедах тихо ступают по камням. Если это женщина, – размышляю я, – пусть живет. А если парень…

Велосипедист снова поворачивается к морю. На этот раз из-за ворота куртки выскальзывает длинный хвост, развевающийся на ветру.

Ха, жить будет.

Иду по участку тропы, которая поворачивает к лугу. Я это точно знаю, потому что у меня возникает дурное предчувствие. Фу. Правда ненавижу это место. Но придется потерпеть – хочу взять пива из маленького тайника Ната. Он все время обвиняет меня в воровстве, так что почему бы мне этого не сделать.

И тут я слышу что-то типа совиного уханья на лугу. Прохожу через небольшую рощу и вижу в высокой траве какую-то несуразную фигуру. Она выглядит как чудовище. Какой-то хаос из рук, ног и глаз. Я прищуриваюсь и подхожу ближе. Ступаю тихо, как когда преследовал велосипедистку.

Оно корчится и извивается. Звуки издает именно оно. Фух, фух. Вот почему у меня всегда было плохое предчувствие. Я знал, что на лугу случится нечто ужасное.

Я присматриваюсь, но мой взгляд выхватывает только отдельные детали. Рыжие волосы – как сигнал тревоги. Ободранные края джинсовых шорт. Его руки у нее на спине – темное на светлом. Рубашка, сползающая с ее плеча.

Нат встречается со мной глазами, глядя ей через плечо. Сначала его взгляд кажется невидящим, но потом его зрение обостряется. Она сидит ко мне спиной, так что ничего не видит. Всего секунду мы с Натом смотрим друг на друга, а потом я разворачиваюсь и взбегаю на холм. Нат нарушил наш уговор.

* * *

Я забираюсь на клен и гляжу в море. Морю наплевать на штуки типа любви, это точно. Море даже не знает о существовании обещаний, так что не может их нарушить.

Я не слышу, как мама зовет меня обедать. Вздрагиваю и вскрикиваю, когда она дергает меня за мысок. Отца снова нет дома. Мы едим покупные макароны с сыром из коробки. Я не могу доесть свою порцию, хотя обожаю их.

Знаю, что сказала бы Харпер, если б узнала о нашем с Натом соглашении. Ее бы это дико взбесило. Но взбесило бы настолько, чтобы прервать с ним всякие отношения? Я могу это проверить. И я знаю, что Нат по-прежнему встречается с Бетти. Я могу уничтожить его одним словом.

Теперь у меня есть власть, говорю себе. Но совсем этого не чувствую.

Я лежу с открытыми глазами, открыв свое круглое окно, насколько позволяет ограничитель. Человек с кинжалом не сможет влезть через него. Но я начинаю подозревать, что ему это и не нужно.

Моторка простаивает без дела, а море зовет. Мы собираемся доплыть до одного маленького каменистого островка. Харпер хочет посмотреть тюленей.

Шорты Ната уже на ладан дышат; они истлели, разошлись на нитки и теперь едва доходят ему до бедер. Я сглатываю, вспоминая, как их касались длинные травинки, – и эти ухающие звуки.

– Нет, – говорю я. – Давайте не поплывем на остров. Я снова хочу к божеству.

– Что?

– У меня есть для него секрет.

– Уайлдер, – недовольно рычит Харпер. Она правда хотела посмотреть на тюленей.

– Это моя компенсация, – заявляю я. – И я ее требую.

– Мы обязаны, Харпер, – вздыхает Нат.

Лодка быстро выходит из бухты.

– Ты в порядке, Нат?

– Конечно. – Но он врет, потому что снова постукивает ногтями большого и указательного пальцев. Такой, можно сказать, тик.

– Да что происходит? – спрашивает Харпер уже у меня. Я вскидываю бровь и приставляю ладонь к уху, словно мотор слишком громкий, хотя обычно мы всегда его перекрикиваем. Харпер хмурится и откидывается на спину.

Лодка прыгает на волнах, как будто они твердые, а солнце становится жарче. Зарождающийся день упрямо отказывается соответствовать моему настроению и обещает быть теплым и светлым.

Прилив уже давно начался, но вход в пещеру видно – он приоткрыт, как призывно разомкнутые губы. Мы вплываем в темноту. Я осторожно держу длинное блестящее лезвие ножа для устриц. За нашими спинами все еще приветливо светит полумесяц дня. Так легко было бы повернуть, поплыть обратно в тепло, к воздуху и свету.

– Давайте быстрее, тормоза! – кричу я. – Догоняйте! – Я захлебываюсь соленой водой и закашливаюсь.

Каменные стены большой пещеры блестят от стекающей воды. Сегодня здесь совсем тихо, и гладь воды неподвижна, словно зеркало.

– Держи меня, – велю Нату. – Мне нужно рассказать кое-что воде. Секрет.

– Пожалуйста, Уайлдер, – просит он. – Не надо.

– Компенсация, помнишь?

Он залезает вслед за мной и хватает за руки.

Нат опускает меня все ниже, пока я почти не целую воду губами. Мне приятна эта боль в руках, в спине. Я почти плачу.

Делаю глубокий вдох. Я уничтожу его. Их обоих. Они этого заслуживают.

– Мне кажется, мой отец – Человек с кинжалом, – слышу свой голос. Это совсем не то, что я собирался рассказать; оно просто вырвалось само собой. Я ужасно устал. У меня больше нет сил.

– Что? – восклицает Харпер.

Нат ахает, пошатывается и выпускает мою кисть – она скользкая, как мокрая резина. Теперь он держит меня всего за одну руку. Мы оба угрожающе нависаем над водой. А потом хватка Ната ослабевает, он роняет меня, и я падаю головой вниз.

Подо мной, под толстым слоем воды, что-то начинает бурлить, а потом с диким ревом врезается в меня, разрывает блестящую гладь и кричит в лицо. От стен пещеры отдается нестерпимо высокий адский звук. Я вижу, как она тянется ко мне.

Кто-то бьет меня кулаком в лицо, и перед глазами рябит. Хватит, – пытаюсь сказать я, – хватит! Я отталкиваю ее, но она снова наскакивает на меня. Нат кричит и пытается вклиниться между нами. Я размахиваю руками и ногами и тут ощущаю металлический привкус. У меня в руках больше нет ножа – где он? Где-то стонет Нат, и этот нехороший звук эхом отражается от воды и от каменных стен.

Нам кое-как удается вытащить Ната из пещеры. Свет солнца ослепляет и бьет по глазам. За нами по воде тянется алый след, уходящий в темноту. Он похож на красный платок, качающийся на поверхности.

– Акулы? – шепчет Харпер.

Я не хочу об этом думать.

– Все плохо? – спрашиваю я.

Нат со стоном поднимает руку. Нож прошел прямо насквозь, словно яркий луч света.

Я залезаю в лодку, Харпер подталкивает Ната сзади, а я тяну вперед. Мы пытаемся не задевать торчащий нож, но от страха становимся совершенно деревянными. Нат в голос плачет, и на это невыносимо смотреть. В какой-то момент мы все-таки оказываемся в лодке втроем, и я завожу мотор. Нат побелел как простыня. Из его пульсирующей раны не переставая бьет темная густая кровь. Нож вонзился в нижнюю часть ладони, почти у запястья, и я думаю про вены – насколько близко к ним он прошел?

– Наложи шину на запястье, – командую я. – Постарайся остановить кровотечение. – Я просто повторяю Харпер слова из сериала. Это мой единственный ориентир.

Харпер отрывает кусок от своей футболки, но Нат стонет и пытается ее оттолкнуть. Она крепко перевязывает запястье, и кровь как будто идет не так сильно. Но, может, это тоже плохо? Может, у него отнимется рука? Я не знаю, что делать.

– Куда мы плывем? – кричу я Харпер. – Где ближайшая больница, или телефон, или что-то такое?

– Я не знаю! – орет она на почти нечеловеческих частотах. – Просто плыви по направлению к Кастину и остановись у первого попавшегося дома!

Я не умею управлять лодкой, так что движемся мы медленно и с заминками. Невероятно, как мало мы обращали внимания на дома по пути. Это казалось неважным. А теперь пустое побережье проплывает перед нами одну бесконечную минуту за другой. В какой-то момент я прихожу к твердому убеждению, что все люди в мире исчезли и остались только мы втроем; что теперь мы будем плыть вечно – плачущий Нат и Харпер, которая держит его за руку и шепчет: «Прости меня, Натти. Господи, мне так жаль». А потом она тихо произносит: «Я люблю тебя». Но он не отвечает. Я вижу, что Нат потерял сознание. Она нежно обнимает его, пытаясь уберечь руку от плещущихся волн. А берег все проползает мимо.

Тут я замечаю на пляже далекое сияние, где-то в двухстах метрах от моря. Когда мы подходим ближе, я вижу, что это большой современный дом почти полностью из стекла. К нему ведет длинный променад с белым заборчиком. Наша «Сирена» пристает к галечному пляжу, и я сразу выскакиваю. Бежать по этому пляжу – словно бежать в кошмарном сне: я снова и снова проваливаюсь в песок, ноги вязнут и не слушаются. Вспоминаю Ребекку, которая вечно плыла к голубому огню. Наконец, я добегаю до деревянного настила. Под ногами оказываются надежные, крепкие доски. Несусь во весь опор, но все равно проходит будто вечность, и мир ныряет и раскачивается, словно я до сих пор в лодке.

Испуганная пара не успевает насладиться своим первым за день коктейлем, потому что к их роскошному бассейну выскакиваю я: мокрый, окровавленный и ошалевший, как будто меня только что родило само море.

Мы с Харпер ждем, пока над Натом трудятся хирурги. Центр неотложной помощи в Кастине – совсем небольшое здание, где в основном занимаются тем, что вытаскивают посторонние предметы у детей из ушей и ставят прививки от столбняка. Но Нату нужна кровь, и нет времени везти его в Белфаст или куда-то еще.

Мы оба, скрючившись, сидим на жестких оранжевых пластиковых стульях. Время от времени кто-то выходит за кофе или дежурная медсестра идет на парковку покурить, и тогда двери распахиваются и закрываются со странным присвистом, как больные легкие.

– Почему ты думаешь, что твой папа – Человек с кинжалом? – спрашивает Харпер. Ее глаза на бледном лице выглядят просто огромными.

– Да всякие мелочи, но если сложить все вместе, то кажется… вполне достаточно. Я кое-что нашел. Фотографию дочки Эбботов, полароид.

– Где? – чуть ли не перебивает меня она.

– Прямо рядом с нашим домом, у дороги. Там в радиусе нескольких миль больше никто не живет – с чего бы кому-то туда приходить? Отец каждое лето ездил сюда без нас, чтобы навестить дядю Вернона, – продолжаю я. – То есть он был здесь в подходящее время. Плюс он исчезает по ночам. У него всегда находится какое-то оправдание – либо ищет аптеку, или едет за молоком, но все это какое-то охренительное совпадение. – Я прочищаю горло. Удивительно, что даже сейчас мне неловко об этом говорить. – Плюс Человек с кинжалом действует только в определенные дни месяца. Ну, типа, когда у моей матери эти дни. Я не знаю…

– Серийные убийцы иногда ориентируются по лунному циклу, – вставляет Харпер. – Я о таком читала.

– Он не серийный убийца. – Ужасно произносить это вслух. – Но дядя Вернон любил фотографировать на «Полароид». Может, они вместе этим занимались – отец и дядя Вернон. Может, он убил дядю Вернона… – Я хватаюсь руками за голову. – Господи, может, он и правда серийный убийца. Творится что-то нехорошее, Харпер.

– Ты правда думаешь, что это он? – В ее голосе появляется какая-то странная интонация. Звучит как (хотя такого точно не может быть!) облегчение. Но она тоже испугана. Я довольно часто притворялся, что мне не страшно: дома, в школе. Так что я точно могу распознать, когда люди делают то же самое.

– Я не знаю. У меня просто крыша едет.

– Ты думаешь, с Натом все будет хорошо? – шепчет она мне в плечо.

– Конечно! – Но я не знаю. К приезду «Скорой» его кожа была явно не того цвета. Когда его привезли сюда, было такое чувство, что в его теле совсем никого не осталось.

Стеклянные двери с кряхтеньем отворяются. Солнце на улице отбрасывает на парковку приглушенный бледный свет. Рассвет, – думаю я, но потом понимаю: закат. Это кажется невозможным, но сейчас все тот же день.

– Эй, вы двое, – обращается к нам офицер Харден. У нее стакан кофе размером с голову. – Тяжелый день? Останьтесь здесь еще на минутку. Мне нужно будет поговорить с вами для отчета. А потом я верну вас родителям. – Снова пройдя через стеклянную дверь, она проходит в отделение, что-то насвистывая.

– Нужно сказать ей, – говорит Харпер. – По поводу твоего отца.

Я хочу ответить, но она прижимает палец к моим губам:

– Стоп. Это очень важный момент. Что бы ты ни хотел сказать – сначала подумай. Эти слова останутся с тобой навсегда, ты никогда не сможешь их забыть. Так что ты должен быть уверен, что не пожалеешь о них.

Харпер как будто видит меня насквозь. Я собирался сказать: «не говори никому», – но теперь это кажется неправильным. Я видел это маленькое розовое ухо, сжатый под подбородком кулачок, простыню с мишками. Кем бы ни был мой отец, он опасен. Я не могу так это оставить.

Я глубоко вздыхаю:

– Да. Ты права. Я скажу ей. – Но тут меня охватывает паника. – Правда, у меня нет никаких доказательств, и вообще ничего…

Дверь в палату распахивается, и из нее снова выходит офицер Харден. Но теперь она выглядит по-другому. Ее глаза превратились в острые кристаллики. Они даже не круглые, а сузились до двух жестких точек.

Я встаю, чтобы заговорить с ней. Сейчас или никогда. Я понимаю, что если хоть на секунду замешкаюсь, то потом найду повод ничего не рассказывать.

Офицер тычет в меня острым ногтем. Все в ней внезапно стало каким-то острым.

– На место, сейчас же, – приказывает она. – Никто из вас ни на миллиметр не сдвинется, пока я не скажу.

Я сажусь. Она что-то бормочет в свою рацию, ни на секунду не отрывая от нас своего острого взгляда.

– Что происходит? – шепчу я Харпер. – Мне все равно нужно сказать ей об отце?

– Нет, Уайлдер, – отвечает она. – Думаю, уже не нужно.

От нахлынувших чувств ее лицо искажается.

За меня все сказал устричный нож, торчавший из руки Ната. Офицер Харден узнала его на полароидах. На фотографии с девочкой Эбботов, которую я нашел на дороге, рукоятки не было. Полиция не обнародовала другие снимки, но там нож можно разглядеть целиком. И рукоятка очень узнаваемая – она вручную вырезана из местного орешника Элтоном Пеллетье, отцом Ната.

А между рукояткой и лезвием нашли один микроскопический фрагмент ее волос. Волос девочки Эбботов. Наверное, они там застряли, когда он проник в ее комнату. Также предполагают, что Человек с кинжалом отрезает пряди волос детей во сне.

Мы использовали нож Человека с кинжалом, чтобы вскрывать устриц и срезать крышки от банок.

Полиция обыскала дом Пеллетье у моря. То, что они нашли, заставило всех позабыть о Человеке с кинжалом, потому что это оказалось гораздо страшнее, чем кто-либо мог представить. Мир разваливался на части, и мы трое были абсолютно раздавлены. Разбиты. Не думаю, что я с тех пор смог восстановиться.

Далеко не прилив угрожал местным купальщикам.

В доме Пеллетье есть подвал. Его стены завешаны коврами с огромными черными пятнами высохшей крови. В одном из углов полиция обнаружила спрятанную коробку от сигар. Маленькая сокровищница. Водительские права на имя Кристи Бэрам, обернутые в носовой платок, задеревеневший от слез. Пластиковая черепаховая заколка. Брелок для ключей с надписью «Дэйтона». Небольшая фотография девушки с розовыми волосами. Одна жемчужная сережка, которая, как позже идентифицировали, принадлежала пропавшей в этих местах десять лет назад женщине. Ее звали Ребекка Бун. Все предметы заржавевшие, заляпанные кровью. На всех – отпечатки Элтона Пеллетье.