Текст книги "Бессмертный"

На другой день Лоренца рассказала мне эту историю. Понятно, как велико было мое негодование.

– Хотите, я пойду и убью его! – вскричал я.

– Нет, – отвечала она и прибавила снисходительно: – Он, может быть, раскается.

В это время вошел Ромео.

Тогда как Лоренца, сильно покраснев, встретила его молчанием, я начал осыпать своего недостойного соперника самыми справедливыми упреками. Он сделал вид, что ничего не понимает. Подобное нахальство должно было заставить Лоренцу призадуматься. Он клялся, что ничего не помнит, что провел всю ночь под столом трактира, где нас отравили. Напрасно невеста рассказывала ему во всех подробностях его посещение. Он отпирался как сумасшедший и даже обратился к моему свидетельству.

– Что я могу ответить, если спал, – сказал я, – но тебе очень легко оправдаться. Мы втроем проснулись сегодня утром, и прислуга может сказать, уходил ли ты куда-нибудь ночью.

Ромео был восхищен такой простой мыслью, и она могла стать для него спасением. Он тут же послал уличного мальчишку за прислуживавшей нам девушкой, которая примчалась бегом, любопытствуя узнать, что от нее хотят.

– Поди сюда, Мария, – сказал Ромео, – и отвечай мне. Я дам тебе пару монет, если ты не солжешь. Полагаю, ты меня знаешь?

– Да, синьор.

– Что было вчера в трактире?

– Клянусь Мадонной, вы должны знать это так же хорошо, как и я.

– Все равно, говори.

– Ну, вы ужинали вместе с маленьким Лоренцо и синьором графом. Вы пили марсалу, и Богу известно, что выпили достаточно. Потом свалились со стула и уснули на полу. Все это вы хорошо знаете. Через полчаса проснулись и тихонько ушли.

– Я!..

– Да, вы. И даже, встретившись со мной в коридоре, меня поцеловали, и даже…

Молодая девушка в нерешительности остановилась.

– Ты осмеливаешься утверждать, что я уходил?

– Разве этого не надо было говорить? – она искоса взглянула на Лоренцу. – Тогда надо было предупредить меня заранее.

– Есть отчего сойти с ума! – вскричал Ромео. – Поклянись вечным спасением, что ты узнала меня, негодяйка!

– Святой отец! – возмутилась девушка. – Вы начинаете надоедать мне! Да, конечно, вы выходили и вернулись только час спустя, очень расстроенный, как человек, совершивший что-нибудь дурное.

– Довольно, – сказала Лоренца, вставая. – Не усугубляйте своей вины, Ромео, лучше признайтесь. Я уйду плакать к себе в спальню и никогда с вами не увижусь.

Служанка ушла, не требуя обещанных ей денег.

Ромео в отчаянии глядел ей вслед.

– Понял ли ты что-нибудь из всего этого? – спросил он у меня.

– Увы! – отвечал я. – Догадываюсь, в чем дело. Ты, несомненно, лунатик, мой бедный друг. Ты совершаешь во сне тысячу глупостей и не сознаешь своих поступков.

– Твоя правда! – вскричал он. – Я действительно лунатик. Рассказывали, что еще ребенком я вставал по ночам и крал яблоки. Это наследственная болезнь. Моя покойная мать, которая была святой, тем не менее, делала во сне, как говорил мне кардинал, самые неожиданные вещи. Значит, Лоренца не может на меня сердиться: человек не отвечает за то, что творит в состоянии лунатизма. Жозеф, она должна простить меня. Я хочу сейчас же говорить с ней.

– Нет, она раздражена и не захочет тебя видеть. Предоставь все мне, ступай домой и жди. Я все объясню ей и примирю вас.

Он тотчас же ушел. Прекрасный молодой человек! После долгих уговоров Лоренца согласилась открыть дверь. Она сидела в большом кресле. В глазах еще стояли слезы.

Я опустился перед ней на колени и целовал руки. Сказал, что Ромео невиновен, а я влюблен; что бедный малый – лунатик и она прекрасна, как Венера; что ее возлюбленный ходит по ночам против воли и что я готов умереть за нее. И так нежно глядел, защищая дело своего соперника, что девушка поцеловала меня.

– У тебя золотое сердце, – сказала она (в Риме человек, когда он взволнован, говорит «ты»). – Ты защищаешь соперника, хотя обожаешь меня. Мне кажется, я люблю тебя, но должна выйти за него для света, для кардинала, из-за того шума, который поднялся, и потому, что я поклялась в этом Мадонне. Клятва – дело священное. Я буду любить тебя, как любят нежного друга, дорогой мой Жозеф. И, если ты хочешь этого, прощу Ромео, только пусть он впредь будет благоразумен, а не то я пойду в монахини.

– А я? – жалобно спросил я.

– Монастырь или ты, – отвечала она, улыбаясь.

О! Первую любовь невозможно вырвать из сердца. Я ушел от Лоренцы в отчаянии, так как, возможно, надеялся, что она, несмотря на мое красноречие, или, быть может, благодаря ему, не простит Ромео. Увы! Примирение было полным, а брак готов был совершиться.

Накануне дня, приближение которого сводило меня с ума, Ромео пришел ко мне в большом беспокойстве.

– Граф, – сказал он, – всего несколько часов отделяют меня от счастья, но я боюсь этой ночью натворить глупостей.

– Ты с ума сошел, – сказал я ему.

– Чувствую, что нервы мои страшно напряжены, и боюсь проклятого лунатизма, чуть не поссорившего меня с Лоренцой. Что если я переночую у тебя?

– Это невозможно, у меня назначено свидание.

– Что же мне делать?

– На твоем месте я приказал бы привязать себя к кровати.

– Шутник! По крайней мере, проводи меня домой. Я проводил его, и, хотя было еще довольно рано, он сразу лег:

– Мне хочется спать. И ты будешь свидетелем, что оставил меня в постели.

– Постарайся ничего не видеть во сне, – отвечал я. В квартале Троицы все давно спали, когда на площади Пилигримов появилась толпа музыкантов со скрипками, флейтами и мандолинами. Под окнами Лоренцы послышалась нежная музыка.

Хотя заранее было условлено, что накануне свадьбы серенады не будет, она не рассердилась, но даже улыбалась на непослушание своего возлюбленного и с удовольствием слушала, как имя «Лоренца» прославлялось певцами. Но у окон появились соседи, так как в нашей стране все меломаны, и это начало раздражать сердитого бакалейщика.

Наконец снова воцарилась тишина, а вместе с ней и спокойствие.

Все опять уснули.

Вдруг громкие трубные звуки неожиданно разбудили дом, в том числе и прекрасную невесту, которая считала, что серенада окончилась. Любезность жениха походила уже на скандал. Охотничьи рога, кларнеты, тромбоны так и ревели вокруг постели, на которой она спала. Лоренца покраснела от гнева, слыша свое имя вперемешку с этими дикими криками. Естественно, соседи смеялись. Вся площадь Троицы была в волнении.

Понятно, что отец невесты не последним открыл дверь. Полный справедливого гнева, он требовал, чтобы оркестр удалился. Но его дурно приняли, и музыканты оставили площадь не раньше, чем исполнили ужасный финал.

Лоренца не могла заснуть. Она старалась объяснить себе эту новую выдумку жениха, как вдруг ей показалось, что небо рушится на ее голову! Сорок барабанщиков, выстроившись под окном, подняли страшный шум. В течение четверти часа ничего другого не было слышно. Как только музыка прекратилась, послышались громкие удары кулаков в ставни лавки, и весь дом задрожал. Это барабанщики требовали пить. Вне себя от страха, решив, что на них нападают, бакалейщик и его супруга спрятались под одеяла. С Лоренцой случился нервный припадок, но она никого не позвала и проплакала остаток ночи.

Поэтому, придя рано утром, чтобы узнать истину относительно странной ночной истории, разнесшейся по всему городу, я увидел ее с заплаканными глазами. Бедняжка едва могла объяснить, в чем дело.

Ее отец вне себя громко кричал, что она не выйдет замуж за негодяя, подвергающего их всеобщим насмешкам.

Я не знал, что сказать, когда явился Ромео в парадном костюме, спрашивая с улыбкой:

– Правда ли, прекрасная Лоренца, что этой ночью вам дали несколько серенад?

Так как никто не ответил, то заговорил я.

– Отчего ты спрашиваешь об этом?

– Потому что сегодня утром ко мне пришли за деньгами; как оказалось, я во сне заказывал серенады.

– Итак, это ты устроил такое любезное шаривари?

– Надо полагать, раз я целую ночь бегал для этого. Даже дал письменные приказания, от которых не могу отказаться. И в то же время ничего не помню. Но почему у вас такие смущенные лица? Мне кажется, музыка никогда не портит свадьбы.

– Убирайтесь вон! – непреклонно крикнул бакалейщик. – И чтоб ноги вашей никогда здесь не было!

Озадаченный Ромео взглянул на невесту и понял, что все погибло. Он вышел, шатаясь, как пьяный.

Ясно, мне представлялся прекрасный случай. Я сейчас же повернулся к Лоренце, окруженной родителями.

– Вы меня знаете, – сказал я им, – и Лоренца знает, как я люблю ее. Есть только один способ заставить замолчать злые языки и подавить скандал. Отдайте мне вашу дочь. Я богат, знатен и отвечаю вам за ее счастье. Скажите мне – «да», решайте, согласны ли вы выдать ее за меня?

Я опустился на колени.

Лоренца вопросительно глядела на отца.

– Нельзя выходить замуж таким образом, – сказал он.

– Извините меня, – отвечал я, – все готово для бракосочетания, меняется только муж. Акт составлен заранее, а имена жениха и невесты будут вписаны в ризнице. Если вы захотите, Лоренца будет моей женой через два часа.

– Но кардинал, который должен благословить молодых, ожидает увидеть Ромео?

– Не все ли равно?

– Вы думаете, он обвенчает вас вместо него?

– Я в этом убежден.

– Ну, – решил тогда отец, не находя других возражений, – если Лоренца согласна…

Я поглядел на нее таким взглядом, что она не могла не улыбнуться.

– Кто бы мог предсказать это? – сказала она.

– Я, – отвечал я. – Попрошу вас одеться скорее, нельзя заставлять ждать кардинала.

Все разошлись, и в полдень собрались снова.

Сердце мое сильно билось, я оглядывался по сторонам, опасаясь какой-нибудь помехи.

Церковь била недалеко, и мы отправились пешком.

Моя прелестная невеста вышла из своей комнаты, сияя грацией и красотою, я был не в силах говорить от безумной радости. Хотелось, чтобы она скорее стала моей.

Отец подал ей руку, я подал руку ее мамаше, а Лоренцо следовал за нами с несколькими соседями, которые должны были быть свидетелями.

Церковь Спасителя, разноцветные стекла которой плохо пропускали солнечные лучи, была освещена таинственным светом. Мы вошли в маленький придел Святой Девы, считающийся счастливым для заключения брака.

В ожидании кардинала я опустился на колени возле девушки с сердцем, преисполненным обожания.

Лоренца отлично поняла это.

– Берегись, – сказала она, – не следует так любить друг друга в церкви.

– Отчего же, – отвечал я, – все нам улыбается, ничто не помешает нашему счастью.

Вошел кардинал в сопровождении четырех певчих. Решение самому провести обряд венчания было большой честью для бедного Ромео. После нескольких предварительных церемоний, кардинал с улыбкой направился ко мне.

Лоренца, которая была действительно сильно взволнована, посмотрела по направлению его взгляда.

– Вы!.. – вскричала она.

Ей показалось, что это Ромео, да, сам Ромео, стоит на коленях рядом с ней.

– Я – второй Ромео, – сказал я. – Чтобы получить тебя, готов совершить любое чудо, не старайтесь понять, как у меня это получается – превращаться таким образом. Если ты хочешь, чтобы я умер на твоих глазах, то на вопрос кардинала, хочешь ли ты быть моей женою, скажи: «нет».

Она ответила: «да».

Я был вне себя от радости.

Мы вошли в ризницу поставить подписи на брачном контракте.

– Боже мой! – удивился кардинал, увидя меня вблизи, – я думал, что венчал Ромео.

– Вы обвенчали, – гордо ответил я, – графа Калиостро, предпочтенного прекрасной Лоренцой. Надеюсь, монсеньор, что вы не жалеете о той чести, которую нам оказали.

– Нет, – сказал кардинал, казавшийся очень добродушным человеком и часто глядевший на Лоренцу, – но предупреждаю тебя, граф, что поцелую твою жену за труд.

– Сделайте одолжение, монсеньор.

– Отлично, подписывайтесь. Мы подписались.

И в эту самую минуту из главной капеллы, которая была ярко освещена, раздалось печальное погребальное пение.

– О! – вскричала Лоренца, вздрогнув. – Мне страшно.

– Успокойся, дорогая, – сказал я, стараясь победить странный ужас, охвативший меня, – это отпевание.

– Да, – вмешался подошедший Лоренцо, – разве вы ничего не слышали о знаменитой танцовщице, осужденной инквизицией? Это ее хоронят.

– Это похороны странной девушки, – добавил в свою очередь кардинал. – Она бежала в Рим, задушив в Палермо настоятельницу монастыря. Я был одним из ее судей. Она умерла до костра, и, поскольку примирилась с церковью, ее решили похоронить по обряду. Но идем. Прелестная Лоренца, сдержите обещание, данное вашему мужу.

Фиорелла! Это хоронили Фиореллу. Холодный пот выступил у меня на лбу, я с ужасом заключил в объятия озадаченную Лоренцу и убежал, унося с собой мое сокровище, тогда как ужасное похоронное пение преследовало меня, как проклятие.

ГЛАВА IX
О даме, которая играла в тресет, и о квакере, который проиграл в другую игру

С тех пор, как я стал счастливым любовником моей королевы, то есть, с тех пор, как назвал своей мою возлюбленную Лоренцу…

Но довольно. Ты, дорогой мой Панкрацио, человек нетерпеливый. Ты мог утомиться, следуя за мной, если бы я заставил тебя проследить все мое юношество, не пропустив ни одного занятого дуката, ни одного полученного поцелуя. В особенности утомило бы тебя то, что все эти приключения очень похожи одно на другое, поэтому я полагаю, что правильно поступлю, пропустив некоторые незначительные происшествия моей молодости, чтобы прямо перейти к более крупным победам и несчастьям, сделавшим меня знаменитым и восхищавшим моих соотечественников.

Различные мои недоразумения с тещей и с полицией, из которых последняя не была злее первой, заставили меня удалиться из Рима. Так как я говорил на всех языках с сильным сицилийским акцентом и не знал ни слова по-немецки, то решил, что будет прелестно выдать себя за прусского офицера. И во Флоренции, Вероне и Мессине выдавал себя за полковника Иммермана.

Моя Лоренца, сначала немного удивленная, скоро привыкла к нашей бродячей жизни и была прелестной полковницей.

Ты замечаешь, мой милый тюремщик, что я не говорю ни слова о путешествиях в Александрию, Каир и Египет, наделавших столько шуму. Дело в том, что я положительно не помню, чтобы когда-нибудь бывал в этих отдаленных странах. Да и зачем бы я туда отправился? Изучать химию и врачевание? Но об этом я знал почти все, что можно знать, и, кроме того, обладал тем, чему никто не мог меня научить, то есть, могуществом повелевать чужой волей с помощью взгляда и гением наблюдательности, которому обязан своей славой колдуна. Что касается Мальты, то действительно прожил там несколько месяцев и был очень хорошо принят монсеньором Пинта, гроссмейстером ордена.

Как сейчас вижу этого здорового и сильного старика, нежно глядевшего на меня и говорившего со мною по-отечески. Однажды я с волнением спросил его, не был ли он когда-нибудь в Неаполе и не знал ли там хорошенькую молодую женщину по имени Феличия Браконьери.

Он отвечал: «Дитя мое! Дитя мое!..» – и отвернулся, что не помешало мне увидеть две крупные слезы, медленно покатившиеся по его щекам. Я оставил Мальту.

Но не будем говорить об этом, я более ничего не хочу сказать о гроссмейстере Пинта, у которого было суровое лицо древнего тамплиера. Не могу вспоминать о нем без сильного волнения.

В Бергамо, поскольку у меня было мало дела, я устроил маленькую лабораторию, где изготовлял жемчуг, чтобы иметь возможность покупать шелковые чулки моей дорогой Лоренце. Мой жемчуг был фальшивый, но гораздо лучше настоящего, и полагаю, что я никому не вредил, продавая его по хорошей цене.

Один из моих друзей, маркиз Вивона, придумал делать топазы, но они ему плохо удавались, ювелиры заметили подделку, и в дело вмешалась полиция. В результате пришлось покинуть Бергамо немного поспешно, потому что топазы маркиза навели на мысль о моем жемчуге.

В Венеции произошло сильное волнение по поводу приезда сицилийского принца, который путешествовал с принцессой Требизондской и продавал высокопоставленным особам эликсир долгой жизни по двадцати дукатов за флакон. Великолепная покупка! Я имею в виду покупателя, так как за относительно небольшую сумму он приобретал нечто вроде бессмертия, которое в среднем у каждого покупателя, бывшего во цвете лет, продолжалось лет восемь или десять. Что же касается меня, то я почти проигрывал на этой продаже, ведь вино Мальвуази, которое наливал в пузырьки, было в тот год очень дорого из-за того, что подмерз виноград.

Я торговал также египетским вином, имевшим свойство давать многочисленное потомство самым старым Авраамам и самым бесплодным Саррам.

Полагаю, что это средство всегда имело успех, но не стану утверждать, ибо судьбе было угодно, чтобы ни в одном из городов, где продавалось это знаменитое средство, мне не удавалось пробыть девяти месяцев. Теперь я потерял этот рецепт, но полагаю, что нашел бы, если б какой-нибудь хорошенькой женщине было необходимо его употребить.

В Венеции чуть не умер от страха из-за сделанного мною чуда. Я был молод и еще не привык к своим чудесам. Моя Лоренца и я, то есть принцесса Требизондская и принц Сицилийский, оказались как-то в компании, где очень беспокоились об одной даме, которая долго не приезжала. Кто-то из гостей предложил отправиться за ней, и когда он ушел, другой гость заметил:

– Что может она делать?

Я, сам не зная почему, ответил:

– Может быть, она заигралась в тресет. Тресет был тогда очень распространенной игрой. Мне сказали, что я сумасшедший, что, без сомнения, причина ее отсутствия – нездоровье. Это подзадорило меня.

– Говорю вам, что она играет в тресет!

И затем, сам не зная, что делаю, начертил на паркете четырехугольник острием шпаги, распростер над ним руки, и тогда в тумане все увидали фигуру дамы, играющей с тремя друзьями.

Вы можете себе представить всеобщее изумление, но никто не был удивлен более меня, так как дама, о которой шла речь, вошла в это время и заявила, что она опоздала, играя в тресет с господами, на которых я указывал.

Это приключение вкупе с некоторыми другими странно взволновало меня. Я был недалек от мысли, что обладаю качеством, которым не владеет большинство людей. Пользовался этим, чтобы в каждом случае говорить таинственные слова.

С этого времени я начал заниматься предсказаниями и лечить больных наложением рук. Мои пророчества были не хуже других и очень часто оправдывались.

Что касается лечения, то должен сознаться: оно имело успех у бедных больных. Они очень быстро выздоравливали. Я им платил за это.

Но мне надоела Италия, где за моей дорогой Лоренцой слишком много ухаживали и распустили слухи, будто я терпел ее кокетство и даже любезно советовал ей принимать некоторых богатых и высокопоставленных особ.

Вот как клевета искажает самые чистые побуждения! Нет сомнения, что я, мало ревнивый от природы, благосклонно наблюдал, как Лоренца болтала, кокетничала, пела, танцевала – одним словом, развлекалась в обществе мужчин ее лет и даже немного старше. Я указывал ей, по праву всякого осторожного мужа, на тех людей, которые своей образованностью, добродетелью и положением в свете заслуживали большого уважения. Неужели же нужно было требовать, чтобы моя жена грубо обращалась со знакомыми, расположенными к нам?

Она любила красивые платья, бриллианты, конечно, не моего изготовления – что могло быть естественнее? И разве можно было запретить ей в городах, которые мы проезжали, принимать незначительные подарки? Это было бы дерзкой тиранией. Кроме того, граф Калиостро, граф Феникс или шевалье Пелегрини, я всегда был слишком знатен, чтобы кто-нибудь решился громко клеветать на меня. Тем не менее, многочисленные сплетни наконец вынудили нас уехать в Англию, где солнце и небо не так жарки, а языки более сдержанны.

В Лондоне я имел возможность часто использовать один из талантов, сделавших меня знаменитым, – способность угадывать положение людей, их наклонности, отвращения, их прошлые приключения и даже иногда их имена; и все это только глядя на лицо.

В то же время мой талант предсказателя все более развивался, и нельзя умолчать о новом доказательстве этого.

У одного банкира, где я открыл себе кредит, меня однажды познакомили с квакером, который пользовался репутацией человека очень целомудренного и чрезвычайно скупого одновременно. Он так выставлял в разговоре свою сдержанность и свою экономность, что я забылся и сказал, мол, буду удивлен, если в скором времени ему придется заплатить тысячу фунтов стерлингов за любимую женщину. Это казалось таким невероятным, и все так смеялись. Я же почти оскорбился и ушел в сопровождении маркиза Аллиата, итальянского дворянина, путешествовавшего вместе со мной.

В этот день у нас не было никакого определенного занятия и мы воспользовались случаем осмотреть городские памятники, из которых многие настолько грандиозны, что было уже довольно поздно, когда мы вернулись в отель, так как заходили еще в трактир.

Прощаясь со своим спутником, я услышал громкие крики в спальне Лоренцы. Мы бросились туда вместе с Аллиатом. Моя возлюбленная жена боролась с каким-то человеком, который пробрался к ней в комнату и крепко обнимал ее, несмотря на яростное сопротивление. Нам скоро удалось одолеть непрошеного гостя, и моим первым побуждением было отдать его в руки правосудия, но Аллиат заметил, что в такого рода делах скандал всегда неприятен. Но есть другое средство наказания, и виновник, без сомнения, не колеблясь, если только у него есть какое-нибудь состояние, отсчитает нам порядочную сумму денег, чтобы избежать палочных ударов и доноса.

Я возражал. Мне было неприятно получить деньги в столкновении, в котором подвергалась опасности честь моей жены и моя собственная. Но когда Лоренца сказала, что перенесенные ею оскорбления не невознаградимы, смягчился и согласился взять тысячу фунтов стерлингов. Виновный покорился этому.

Судите же о моем удивлении, когда, помогая ему, – после того, как он передал нам расписку, – надеть нечто вроде рясы, я вдруг узнал квакера, славившегося своей скупостью и целомудрием.

Однако божественное качество, которым я был обязан природе гораздо более, чем искусству, не нашло бы достойного применения, если бы не одно обстоятельство, изменившее мою жизнь и определившее мою судьбу.