Текст книги "Я проснулась лисицей"

Седой Граф оказался дружелюбным мужиком и никому на меня не нажаловался. Я принесла ему извинения за орешки. Всю смену в любой точке пространства я ловила на себе его заговорщицкие взгляды – нас связывала некая тайна. Когда я оказывалась возле него, он что-нибудь у меня спрашивал: сколько лет? Какие планы на жизнь у студентки? Я посмеялась: мне уже тридцать и я давно отучилась.

На следующий день, собираясь как обычно на работу и завершив свой нехитрый быстрый ритуал, я вернулась в ванную и накрасила ресницы. Я посмотрела на себя в зеркало, и где-то в моих рассеянных мыслях мелькнула одна: возможно, я вполне ничего.

Глава 3
Мексиканец

Я отчаянно мечтала о Мексике – как я всё брошу, брошу эту грёбаную сырую Британию и уеду на Юкатан – и стала притягивать к себе всё мексиканское. Мне во всем виделись знаки – картинка с черепом sugar skull из журнала (я прилепила её на стену своей комнаты), какая-то случайная девушка в автобусе, которая обмолвилась, что жила в Мексике…

В один мерзкий дождливый четверг в ноябре, когда темнота наступает в три дня, у меня был выходной. Я зашла в магазин купить молоко и йогурт и уже на кассе, расплачиваясь, сказала: дайте мне самую дешёвую бритву. Впервые за очень долгое время я решила – пойду выпью и потанцую.

Большая Чешка была на работе, и я решила побаловать себя ванной. Я открыла настежь двери всех комнат, включила погромче проигрыватель и сделала воду погорячее, чтобы наконец согреться! Мне было всё равно, как сложится мой вечер – весь процесс уже доставлял мне огромное удовольствие. Бунт против заведенных в доме порядков, против основ нашего бытия заряжал меня необыкновенной силой.

Я надела кольца-серьги и самое свое шлюшное платье в обтяжку. Оно было из плотной ткани, в широкую горизонтальную полоску, и прибавляло моему отощавшему виду сочности. Я очень давно не одевалась как женщина. Я всё время ходила в одних и тех же кроссовках (отчасти потому, что всегда ходила пешком). И так как ходить приходилось по холоду и слякоти, и я постоянно мёрзла, то я надевала на себя как можно больше слоев любой имеющейся у меня одежды. На меня никто не обращал внимания и меня это устраивало. Волосы, которые я собственноручно откромсала летом, только начинали отрастать. Я выглядела как бесполое существо в шапке. Я сливалась с серым и коричневым ноябрем. Иногда мне казалось, что меня не существует.

Я собралась – «накуклилась», как говорила актриса – и выбрала для выхода в свет Кэмден. Там был один бар над каналом – с большими окнами – мне там нравилось. Я уже была там когда-то, и, чтобы чувствовать себя уверенно, я решила выбрать знакомое место. Как только я вышла из станции метро «Кэмден», начался дождь. Дождь был нешуточный, так что пришлось наплевать на бар над каналом и заскочить в первый попавшийся. Им оказалась кубинская бодега, в которой, не считая бармена и одну сосавшуюся в укромном углу парочку, никого не было. Бар был большой, с высокими потолками, и это только подчеркивало его пустоту. На свободной танцплощадке в центре ещё трое незнакомцев вытанцовывали что-то латиноамериканское. Я взяла пинту сидра и настроилась, что он подействует. Денег было всего на один напиток, а значит, у меня был всего один шанс почувствовать себя под долгожданным воздействием алкогольного расслабления. Я отказалась ото льда, чтобы не замерзнуть моментально, и села со своим стаканом за один из свободных столов. Я быстро выпила свой бокал, поскольку мне не на что было отвлекаться, и моментально почувствовала те самые забытые ощущения, как что-то разливается в теле, заполняя каждую его часть, на все становится наплевать и на душе становится легко. Алкоголь работал.

Постепенно народ заполнил пустоту, танцующих стало больше. Пить мне больше было не на что, но я не хотела идти домой. Я вышла на площадку с танцующими, чтобы тоже танцевать и чтобы не заканчивалось ощущение того, что всё хорошо.

Я танцевала, и вокруг меня незаметно собралась толпа. Как-то неожиданно людей вокруг стало много, и меня вдруг подхватили какие-то руки. Первые мгновения я даже не понимала, что происходит. Этот кто-то был значительно выше меня ростом, и я видела его лишь по уровень плеч. Он был худой, и на нем была светло-голубая офисная рубашка с закатанными по локоть рукавами. Он был безумно хорошим танцором – я совершенно ничего не делала и при этом получалось, что я весьма эффектно танцую. По ощущениям я даже не двигалась, а парила над землей на высоте нескольких сантиметров. Это было как во сне – я крутила какие-то сложные выпады, он вертел меня во все стороны как податливую тряпичную куклу. Во время одного из этих драматичных па я почувствовала, как куда-то под ноги танцующих полетели мои серьги-кольца, и только подумала: жаль, они мне так шли! Но не остановила этот приятный сон. Он танцевал драматично – подкидывал меня, укладывал на свое плечо, сгибал пополам (от чего я волосами подметала пол) – и в то же время непринужденно.

Я спросила: «Где ты научился так танцевать?»

И он ответил: «Это у меня в крови. Я мексиканец».

Я наконец подняла глаза и посмотрела на его лицо – он скорее смахивал на сноба француза. У него была очень белая кожа, каштановые волосы и выразительные карие глаза с длинными ресницами – такие, которые любая мать просит подарить своей будущей дочери.

Я перешла на испанский, кое-как слепив из слов фразу, что я немного владею языком, отчего у него сразу загорелись глаза и он мгновенно полностью переключился на español. Мексиканец спросил, откуда я. И как только услышал ответ, хлопнул себя ладонью по бедру и воскликнул: «Не может быть! Это судьба!» Он вытащил из заднего кармана джинсов купюру – сотку – и, сияя, продемонстрировал её мне: «Да я только вчера вернулся из твоего города с конференции!»

Обмениваясь фразами, мы все время улыбались друг другу. При этом я даже не спросила, как его зовут – как, впрочем, и он меня. Было чуть больше часа ночи. Утром мне нужно было на работу. Я тихо прошла между танцующими к выходу.

Мексиканец догнал меня на пороге – ливень перешел в морось, и я заматывала на голове свой шарф-платок. Он не стал уговаривать меня остаться ещё и вместо этого собрался со мной: раз ты уходишь, я тоже не хочу оставаться. Мы начали идти, выясняя, кто в какую сторону едет. Снова начался дождь. Мексиканец был в одной легкой кожаной курточке на тонкую рубашку и в джинсах. Я была в пальто, но без шапки – шарф всё время съезжал и голова у меня была уже мокрая. Так же мокрым был сам шарф и частично пальто.

Мы о чем-то болтали, и на остановке я наконец сообразила, что не знаю, как его зовут. В отличие от меня, он был совершенно трезвый и наблюдал за мной с полуулыбкой. Мне всё давалось с большим трудом!

«Не очень-то ты похож на мексиканца, – сказала ему я, – ну, по моим представлениям…»

Он поинтересовался, какие же у меня представления.

«Ну не знаю… Спиди Гонзалес – мышь из мультика с такими густыми усами и в сомбреро».

Он засмеялся: «Вообще-то, Гонзалес – моя фамилия».

Он жил в противоположном направлении, но когда подошёл мой автобус и я наспех распрощалась, он вдруг вскочил в последний момент: «А чёрт! Я пересяду на станции «Ангел». Я так и не взял твой телефон!» Пока мы ехали, я умудрилась назвать его тремя разными мужскими именами, упорствуя давать ему свой номер. В конце концов, я уступила его просьбам, и мы обменялись телефонами. Мы подъехали к станции «Ангел». Я запрыгнула в автобус в сторону дома, а мексиканец остался на пустой остановке.

На следующий день он прислал мне сообщение: «Давай встретимся на выходных». Я по-прежнему не знала, как его зовут, но ответила, что могу, если это будет вечером.

В субботу я работала до шести. Мы договорились встретиться в девять вечера. Мне нужно было очень энергичным шагом дойти до дома и очень быстро привести себя в порядок. Я справилась оперативно – в отношении времени я стала нудная и слаженная как робот. Даже на свидание я умудрилась прийти на 15 минут пораньше. Чтобы заполнить время ожидания, я зашла в ближайшее кафе и взяла чай. Я села с чашкой за высоким столом у окна-витрины и смотрела на свое отражение. Мне вдруг стало всё так лениво, прямо через силу. В голову стали приходить мысли о том, как я не люблю все эти пляски с бубном, все эти глупые свидания. Потом меня пронзила мысль, что по пьяни я его переоценила и что он на самом деле совсем несимпатичный, или нудный, или плохо пахнет.

Я постоянно смотрела на часы, и предстоящая встреча была мне уже мучительна. Когда осталось несколько минут до девяти часов, я собралась с силами, встала, запахнула пальто и вышла.

Я увидела его издалека – он ждал напротив метро, всматриваясь в выходивших оттуда людей. На душе у меня моментально отлегло – он был еще лучше, чем я запомнила его со знакомства в баре.

Он стоял, высокий и тощий, как фонарь. Но в то же время в нём была какая-то уверенность в жестах – он был не из тех высоких, которым некомфортно в высоте своего тела. Когда мне нужно было посмотреть ему в лицо, мне приходилось задирать голову – он был где-то там, как потолок.

У мексиканца были красивые кисти рук с изящными пальцами, как у пианиста, но главным была его улыбка. Он улыбался очень много и искренне. Его рот умел растягиваться в особенную улыбку, которая вгоняла меня в какой-то блаженный транс. Он нагнулся и поцеловал меня в щеку.

Мы оба были в радостном возбуждении от встречи и незаметно для себя стали бродить по ломаной траектории среди рядов рынка Ковент Гарден. Наконец, мексиканец решил, что пора где-то присесть. Он осмотрелся по сторонам и выбрал место, где не было длинной очереди у входа – шёл моросящий дождь, и мы оба стали замерзать. Нас усадили за единственный свободный стол у входной двери. Это был крошечный круглый столик на высокой ножке, размером не больше подноса.

Мексиканец усадил меня на длинный диван с одной стороны стола, а сам сел напротив, спиной к двери. Он взял мне сразу две «Маргариты» и один мохито себе. После первой «Маргариты» я начала беспокоиться о спине мексиканца – алкоголь открывает во мне гипертрофированное сострадание. Я только и видела, как постоянно открывается дверь за его спиной и на его спину, защищенную лишь тонкой хлопковой рубашкой, дует, и ещё что его беспокоят постоянно снующие туда-сюда посетители. В конце концов я предложила мексиканцу сесть возле меня. Но там и на одну тощую задницу места не было, так что когда он втиснулся, мы оказались бедром к бедру, очень тесно прижаты друг к другу. С чувством неизбежного я начала вторую «Маргариту», а когда закончила, молча повернула к нему лицо – он уже сидел вполоборота ко мне – и мы начали целоваться.

Когда я иногда думаю о мексиканце, всё, что я хочу вспоминать – это его поцелуи. Никто никогда не целовал меня как он. Эти поцелуи были лучше секса – вернее, от них было настолько хорошо, что секс уже был не нужен! Позже я думала: что было бы, если бы я не встретила его? Как можно прожить жизнь и не попробовать таких поцелуев? И мне хотелось поделиться мексиканцем с каждой женщиной мира, чтобы они тоже узнали, что такое поцелуй.

Это были поцелуи чистой эйфории, от которых чувствуешь себя сидящей на коленях у Бога.

Бар стали закрывать. Мы вышли на ночные улицы, уже заполненные такими же пьяными и возбужденными шатальцами в распахнутых пальто.

Он сказал: «Поехали!»

Мы сели в автобус, который ехал в сторону моего дома, и я поинтересовалась, почему мы едем ко мне домой? Ничего же не будет.

А он спросил: «Почему нет?» Por que no?

Он достал меня с этим своим испанским – я уже сто раз прокляла момент, когда чёрт дернул меня за язык с радостью сообщить ему о своих посредственных способностях на этот счёт. Я и так с трудом собирала мысли по частям, не говоря уже о том, чтобы переводить их на испанский. Прямота вопроса обезоружила мой одурманенный «Маргаритами» мозг. Я вернула ему вопрос: «А почему да?»

«Потому что между нами есть магия», – он обнял меня своей длинной рукой и притянул ближе.

Так, обнявшись, мы вели дебаты всю дорогу, пока не вывалились на остановке аккурат у моего дома. Он утверждал, что всего лишь проводит меня до двери – для чего следовало буквально перейти дорогу.

У входной двери он наклонился и повис на калитке, умоляя о чашке чая или кофе. У меня не было ни чая, ни кофе – и это была чистая правда! У меня даже не было сахара, чтобы развести в стакане кипятка. Тогда он стал просить воды. Он взял мою ладонь и голосом человека, который долго полз по пустыне, сказал: «Воды!»

Я не могла сдержать приступ смеха и сдалась. Я не хотела вести его в свою комнату – моя комната была как дневник, распахнутый на самой личной странице. Постепенно, как гнездо сороки, я заполнила её сокровищами с улицы – жестяная коробка для хлеба с надписью «Хлеб», которую я приспособила для разных мелочей; подсвечники из двух стеклянных стаканчиков – бордовый и оранжевый, в которых я принесла свечи из нашей с актрисой тайной церкви на Марилебон роуд. На большую стену я прилепила картинки из журналов и открытки – портрет Фриды и Вивьен Ли в роли Скарлетт О’Хары. Я подобрала на улице пальму, а на подоконник поставила горшок цикламенов – подарок актрисы. Пальму я тащила домой целый час. Когда я её увидела, то подумала, что кто-то переезжает и растение на самом деле не выбросили, а просто вынесли на улицу. Я постояла, всматриваясь в прохожих – все же похоже, что она была ничья. Я поскорее подхватила мою пальму, обняла горшок обеими руками и пошла домой. На проездном у меня была сумма «для непредвиденных случаев», равная одной поездке на автобусе. Но был час пик, автобусы были забиты людьми, и я побоялась, что пальме сломают листья, поэтому пошла пешком. Так я шла в обнимку с цветком, как героиня фильма «Леон», добрый час. Над проигрывателем была моя фотография, сделанная шаманкой – я лежала на полу её квартиры, голая, худая как героиновая наркоманка, в трусах и чёрных гетрах, и с сигаретой во рту. На месте груди я прилепила прямоугольник, который вырезала из упаковки от презервативов, со слоганом: «Приготовься к удовольствию». Мое ложе – матрас – я задвинула в нишу над встроенными полками. На внутренней стороне нижней полки я написала краской: «Однажды я проснулась лисицей, я была свободна и мне было хорошо». Каждое утро я открывала глаза и видела эту надпись.

На цыпочках мы с мексиканцем прошли в гостиную комнату и прикрыли дверь, чтобы не разбудить Большую Чешку. Я включила настольную лампу. Он сел на стул и усадил меня себе на колени. Мы стали целоваться, переместились на диван, и наконец на пол. Я всё ещё думала, что ничего не будет, о чём периодически его оповещала. Но своими поцелуями он довёл меня до состояния, когда я не смогла бы ему отказать, даже если бы над нами стояла Большая Чешка с наведенным прицелом ружья.

Он занимался сексом как танцор – это было для него выступление на сцене и он ждал аплодисментов (хотя всё же танцевал он несравнимо лучше). Но мне было хорошо – волшебные поцелуи компенсировали всё!

Я не подумала о презервативе, и потом мне пришлось совершить поход в срамную больничку (где к лету меня уже знали в лицо). Хотя это было не нужно – он был чист, как лилия. И тело его пахло так же, как пахнет воздух вблизи чистой реки.

Я валялась на полу, на мате, на котором Большая Чешка пыталась усадить себя на шпагаты. Он поднялся и стал застегивать рубашку. Мексиканец посмотрел на меня долгим изучающим взглядом и вдруг сказал: «Ну вот и всё. Теперь я тебе неинтересен».

«Ты поёшь?»

«Нет», – ответил он.

«Жонглируешь?»

«Нет».

«Ну, ладно. Ты сносно танцуешь, может, дам тебе шанс».

Было почти 4 утра. Я не просила его остаться. Когда он оделся, я встала и проводила его к двери. Он пофлиртовал ещё немного, изображая сцену «он отдал себя без остатка и низко пал в её глазах», и наконец ушёл.

На следующий день я проснулась почти в 12 и поняла, что мне сильно хочется с ним общаться. Я написала ему: «Как добрался?»

Он ответил: «Сегодня с 9 утра пришлось выйти на работу. Тяжело».

Мы обменялись ещё парой нейтральных фраз, и потом он пропал. Понедельник – ни слова. Вторник – ни слова. К среде я уже поняла, что я дура. И чего, собственно, я жду? Что он, зная мой адрес, пришлёт мне с курьером букет цветов? Со вложенным в розы билетом в театр? Да, как раз примерно так я и думала!

Я ничего не понимала: что я чувствую? Что произошло? Но я ревела каждый день. Я не знала, что, черт побери, на меня нашло. Я просыпалась и первое, что я делала – плакала. Когда я собиралась на работу, тушь в три ручья текла у меня по щекам, пока я пыталась накрасить глаза.

Я вела с собой разговоры, убеждая себя, что это стыдно, что у меня нет даже приличного повода так убиваться. Но я ничего не могла с собой поделать. Так я проплакала ровно неделю – семь дней слез, как в фольклорных сказаниях! На восьмой день я наконец успокоилась и поняла, что жизнь продолжается. И вот тогда, еще через пару дней, мексиканец отозвался вновь: «Привет! Ты жива?» Я как раз подходила к калитке дома, возвращалась с работы, читая его слова, и в душу мне заползла теплая змея. Я почувствовала расслабление и успокоение. Поганый мексиканец – я 10 дней ждала этого сообщения, подождёшь и ты! Я осилила паузу в два дня и написала ему: «Нет, она не жива. Тебе пишет енот, который завладел этим телефоном».

Он ответил: «К несчастью, мы потеряли и его! У него была ужасная, ужасная неделя без сна и отдыха. Он не выдержал и скончался. Тебе пишет его ангел. Енот, мне кажется, ты интересный тип. Можно пригласить тебя куда-нибудь?»

Я написала: «Попробуй».

И он предложил сводить меня в мексиканский бар недалеко от станции «Ангел». Было уже очень холодно. Актриса снабдила меня сапогами и щедро разделила две свои шубы по принципу – «серебристый ворс подходит к твоим волосам, белый – к моим». Я завернулась в платок, надела сапоги и шубу.

Мексиканец ждал меня на остановке автобуса. Он был всё так же в тонкой курточке на рубашку. Он погладил мех на моей шубе, как гладят кошку, и мы пошли под ручку в бар. Был сильный ветер, и мы побродили туда-сюда, но так и не могли найти то место, о котором он говорил. Он клялся, что это именно здесь – раньше он снимал комнату в этом районе и хорошо знал округу. И тем не менее мексиканского бара не было. Вместо этого мы оказались на пороге крошечного бара «Прага». Внутри был полумрак и свечи, и мы зашли. За баром стояла симпатичная разговорчивая чешка. Она посмотрела на мой платок и шубу и сказала: «Я сделаю тебе коктейль “Белый Русский”!» Я посмотрела ей в лицо, и мы широко улыбнулись друг другу. Мексиканца задело, что он остался без внимания, и он прервал наш обмен любезностями, потребовав себе «Маргариту»: «Поскольку у вас тут коктейли по национальному признаку, а я, так уж случилось, мексиканец!» – сказал он подчеркнуто громко, словно ожидая, что его слова произведут какой-то бурный эффект.

Мы сели в укромном углу, где стояли большое красное кожаное кресло и маленький пуфик. Я немедля направилась в кресло, оставив пуфик мексиканцу. Он пододвинул его поближе и сел, поджимая свои длинные ноги и пытаясь найти удобное положение. Его коленки торчали вровень его ребрам, словно он сел за руль детского велосипедика. Я упорно игнорировала его красноречивые телодвижения и твердо решила, что буду восседать в кресле. Накануне я была у актрисы. Она выслушала мои рассказы о мексиканце и покачала головой на мою мягкотелость. «Стейк! – сказала она решительно. – Он должен тебе стейк!» Актриса как раз собиралась в ресторан, где планировала повысить свой гемоглобин за счет богатого поклонника.

Наконец мексиканец принял несколько полусползающее с пуфика положение – он оперся спиной о стену, вытянул вперед ноги и стал ныть, что ему неудобно и ужасно болит спина. Я подняла бокал, приглашая его выпить. Мой коктейль имел тот самый приятный обманчивый вкус, когда кажется, что и алкоголя-то там нет. В бар подтянулись люди, которые слились в фон из обрывков разговоров и смеха. Мне нравилось это место, и я вдруг поймала себя на мысли, что здорово было бы здесь работать. И еще, что я хотела бы сейчас быть здесь без мексиканца.

Я посмотрела на него и сказала, что хочу к весне насобирать денег и купить билет в один конец в Мексику. Мне казалось, ему будет приятно знать, что я мечтаю о его стране, но это вызвало у него странный всплеск раздражения. Он сказал, что и сам не прочь, но из-за работы привязан к трем городам мира – Лондон, Париж и Нью-Йорк.

«Штаты я ненавижу всей душой, – сказал мексиканец. Париж ему не пришелся по душе, и в Лондоне он тоже чах. Я застрял в этом тупике-чистилище. Получается, что либо быть никем в чудесной Мексике, либо три ненавистных города на выбор». Он помолчал, выдавил неубедительную улыбку и продолжил: «Ну что, ты разве не хочешь расспросить меня про Мексику? Какие-нибудь ценные советы?»

Я откинулась в кресле: «Конечно, рассказывай!»

На мгновение он растерялся: «Что именно?»

«Что угодно – мне всё пригодится».

Он вздохнул, обвел глазами бар и, вернувшись взглядом ко мне, сказал: «Ты будешь там сильно выделяться – ты, твоя речь, твоя кожа, твоя манера себя держать. От тебя все будут хотеть только одного – секса».

Он говорил таким тоном, как будто у нас начинался скандал. «Сначала тебе будет сносить крышу от того, сколько у тебя там друзей и как все хорошо. Только они окажутся никакие не друзья и им нужен будет только секс!» Он посмотрел мне в глаза, как будто предъявлял обвинение и ждал, что я буду защищаться. Я не шевельнулась. Мне не нравился этот разговор и всё, что он говорил про Мексику. Мне казалось, я дала ему подержать в руках свою мечту, а он замарал её какой-то грязью.

«Только мужики там все страшные и низкорослые, – он ухмыльнулся. – Я в этом смысле нетипичный мексиканец». – Он допил свою «Маргариту» и поставил бокал на столик. Я ничего не сказала и только подумала: какого-то дерьма наговорил.

«Я хочу сесть в кресло», – вдруг сказал он.

«А я?» – Меня озадачило его пожелание.

«А ты мне на руки», – он поднялся с пуфика и встал передо мной, протягивая мне руки, вынуждая меня подняться. Мы устроились вдвоем в одном кресле. Музыку прикрутили погромче. Полумрак и шум голосов отгородил нас от остальных невидимой ширмой. Мы стали целоваться.

«Знаешь, что здесь есть между домами тайный садик?» – мексиканцу пришла в голову какая-то идея. Я покачала головой: нет. «Я покажу». Мы вышли из бара и стали бродить пустыми улицами между домами, где не было ни садика, ни людей. Только лисица, желтая от света фонаря, семенила трусцой чуть поодаль. Я всё пыталась представить, чем закончатся эти шатания, как он увлек меня за рукав в нишу в стене дома, распахнул мою шубу и стал прижиматься. Он был очень возбужден, но я сказала, что домой я его наотрез не поведу. На меня напало какое-то непонятное полное отчуждение. Мне стало абсолютно всё равно. В самом деле, о чем же я плакала неделю? Поцелуи были хороши, но утратили магию. Я сказала ему: «Это был только секс», запахнула шубу и ушла.