Текст книги "Море спокойствия"

Глава 15

Джош

– У Кары в пятницу вечеринка. Ты идешь?

Я гляжу на Дрю так, словно тот задал риторический вопрос. По сути, так оно и есть.

– Когда-нибудь я все-таки заставлю тебя пойти со мной. – Нет, не заставишь. – Ладно. У меня есть запасной план. А вот и он, точнее она. – Я поднимаю глаза и вижу Настю, идущую по коридору в нашу сторону. На ней все те же туфли. Скоро на уроке труда мы приступим к настоящей работе на станках, так что я не зря ее предупредил. Мистер Тернер не пустит ее в мастерскую, если она не переобуется в нормальную обувь, защищающую ноги. Вот только ей все равно.

– Разве не я должен быть твоим запасным планом?

– Ты вообще никудышный план, но я, в конце концов, тебя уломаю.

– Снова ее напоишь, и она заблюет тебе весь диван.

– Ты все никак об этом не забудешь?

– Нет. – И это правда. То, что я видел в ту ночь, будет преследовать меня до конца жизни.

– Привет, Настюха-Плюха! – Дрю, бросив меня, ускоряет шаг и догоняет Настю, пока та не скрылась за дверью мастерской. Мне кажется, взгляд, которым она пронзает его, должен был убить на месте. – А что такого? – доносится до меня его обольстительный голос, когда я подхожу ближе. – Я же ласково. – Если это новая тактика Дрю, то я за него боюсь. Но сильно испугаться за его безопасность не успеваю, потому что выражение ее лица неуловимо меняется. Она словно сдерживает себя, но безуспешно, и ее губы изгибаются в легкой улыбке. Это даже улыбкой не назовешь. Уголки губ едва приподнимаются, хотя уже одно это изменение бросается в глаза: для нее оно – большая редкость. Я был бы очень разочарован, если бы его дурацкие подкаты на нее подействовали. Но это вряд ли. Мне кажется, они ее забавляют. В считаные секунды улыбка слетает с ее лица. Не успеваю я к ним подойти, как Настя уже скрывается в мастерской. Дрю остается в коридоре. Он даже не спросил у нее про вечеринку.

– Это ты легко отделался.

– И она даже мне не врезала. – Дрю улыбается, явно довольный таким исходом.

– А зря. – Тирни Лоуэлл, стоявшая неподалеку, захлопывает свой шкафчик и поворачивается к нам. Точнее, к Дрю. Меня она, похоже, вообще не замечает. На ней джинсы в обтяжку, настолько узкие, что как бы они не перекрывали кровообращение в ногах, и черный лифчик, просвечивающий под белой футболкой, которая заканчивается чуть выше талии и обнажает соблазнительный участок кожи. Такое тело, как у нее, можно только раздевать, и она его ничуть не стесняется. В прошлом году эти двое некоторое время встречались, однако последствия их отношений оказались не очень приятными. Тирни болезненно отреагировала на то, что ее бросили. Меня это не удивило. Зато удивило другое: как они вообще могли сойтись. Она же непробиваемая как скала, а Дрю – это Дрю. Никогда не мог этого понять. Дрю ничего мне не рассказывал до тех пор, пока слухи об их отношениях не вылезли наружу, но к тому времени между ними все уже было кончено. Когда Дрю переключился на другую девчонку, Тирни ужасно разозлилась, а все вокруг только недоумевали: чему тут удивляться, неужели она не видела, с кем спуталась? Она и не удивлялась, просто была разочарована.

Дрю ничего ей не отвечает, и девушка молча уходит прочь.

– Связываться с ней с самого начала было ошибкой, – замечает он. На мой взгляд, с ними со всеми не стоит связываться. Кому нужны эти постоянные драмы? Я захожу в мастерскую, а Дрю отправляется в офис администрации: будет весь следующий урок разносить по школе пропуска, заигрывать с девчонками в коридорах и всячески уклоняться от любых обязанностей.

Настя сидит за одной партой с Кевином Леонардом, куда ее на прошлой неделе посадил мистер Тернер. И я этому рад, потому что чувствовал себя неуютно, когда она все время находилась у меня за спиной. Сам я люблю наблюдать за другими, когда они не видят меня. Многие ученики предпочитают не смотреть в мою сторону, но Настя с самого первого своего появления здесь доказывает, что не входит в их число.

Звенит звонок. Мистер Тернер обводит взглядом класс, после чего просит одного человека от каждого стола подойти к нему и взять по ящику с инструментами. За партой я сижу один, поэтому за материалами иду сам. Все остальные сидят по двое, за исключением Настиного стола – их три человека: она сама, Кевин и Крис Дженкинс. Настя не двигается с места, и за ящиком отправляется Крис. В набор инструментов входит несколько брусков, молоток, гвозди разных размеров, наждачка и еще несколько предметов – в каждом ящике, по-видимому, свои. Кевин выхватывает ящик из рук Криса и переворачивает его над столом. Выпавшая коробка с гвоздями от удара о столешницу открывается, и гвозди рассыпаются во все стороны. Грохот привлекает внимание всего класса, но никто не торопится их собирать.

– А теперь подбери гвозди, Леонард, – прикрикивает на Кевина мистер Тернер, ни капли не удивившийся бестолковости своего ученика. Я знаю, почему он взял его в свою группу: сколько ни отрицай, но Кевин – очень способный столяр. Возможно, он и не обладает достаточным художественным вкусом и чувством стиля, зато у него врожденное понимание конструирования и равновесия. Жаль, что он такой болван.

Настя приседает и принимается собирать с пола гвозди, складывая их в левую руку. Крис подбирает те, что рассыпались по столу, и кладет обратно в коробку. Кевин тем временем смеется. Настя собрала почти все гвозди, в ее ладони не остается места. Я думаю, сейчас она встанет, но гвозди вдруг снова летят на пол. Непонятно, как это произошло. Она словно их выронила. Сама она, похоже, этому не удивлена и спокойно продолжает их собирать. Мне кажется, я единственный, кто заметил случившееся. Со сборами ей никто не помогает. Даже я.

Мистер Тернер объясняет нам задание. В течение сегодняшнего и трех последующих уроков нам придется спроектировать, начертить и собрать некое изделие – либо имеющее практическое применение, либо эстетически приятное глазу – из тех материалов, что каждый нашел в своем ящике. Разрешается использовать всего два дополнительных предмета на выбор. Я уже изучил содержимое своего набора и знаю, что буду мастерить. Оставшуюся часть занятия делаю замеры, рисую эскиз и чертеж, пока остальные ученики обсуждают, чья идея лучше и что следует изготовить. Уже завтра я приступлю к работе, а они так и будут спорить.

* * *

Целый час я обыскиваю ящики в шкафу для инструментов в своем гараже. Понятия не имею, куда делся детектор неоднородностей. Захлопываю нижний ящик последнего шкафа и смотрю на настенные часы. Половина одиннадцатого. В магазин за новым идти уже поздно, да и сегодня он мне не понадобится – просто сейчас мне больше нечем заняться.

Я выпрямляюсь, озираюсь по сторонам, размышляя, как бы мне убить время, когда на подъездной дорожке, почти у порога своего гаража, вижу ее. Как хорошо, что я не вскрикнул или не сделал чего-то столь же жалкого, иначе пришлось бы отрезать себе яйца и вручить ей. Поскольку был бы их больше недостоин.

Она выглядит практически так же, как и в тот первый раз, только не растеряна и не испугана. Значит, пришла сюда специально. С минуту мы смотрим друг на друга, а потом до меня доходит: я жду от нее каких-то слов, которые, само собой, не прозвучат. Не понимая, что в этом случае мне следует сказать, я с неслыханной наглостью молчу. Потом отворачиваюсь и продолжаю искать детектор, прекрасно зная, что его тут нет. Делаю вид, будто меня не волнует ее присутствие, а сам прислушиваюсь к каждому ее вздоху. Именно поэтому чувствую мгновение, когда ей надоедает просто стоять. Вот только она не уходит, как я надеялся, а ступает в гараж.

Теперь уже не получится ее не замечать. Я жду, что же она будет делать. Настя снова обводит взглядом помещение, как это было в ту ночь, когда она появилась в моем гараже – вся потная, растерянная и удивительная. На меня она не смотрит, ее больше интересует окружающая обстановка. Обычный гараж с грудой деревянных досок и инструментами – не понимаю, что ее в нем так заворожило, но против не высказываюсь, потому что это дает мне отличную возможность: пока она разглядывает гараж, я могу рассматривать ее. Сегодня она снова без косметики, волосы собраны в хвост, лицо открыто. Даже на ужин к Дрю она пришла в полной боевой раскраске: черный карандаш для глаз, темно-красная помада и все в таком духе. Выглядит это особенно ужасно, когда ты видел то, что скрывается под всей этой штукатуркой.

В отличие от прошлого раза сегодня она не мокрая и не запыхавшаяся, но скорее всего только что с пробежки. Неужели бегает каждый вечер? Ноги у нее, как и руки – сплошные мышцы. Однако фигура совсем не сочетается с лицом. Оно мне напоминает лица фарфоровых кукол, что по-прежнему сидят на полках в комнате моей сестры. По-детски невинное. Гладкое, тонкое, безупречное и хрупкое.

Она расхаживает по гаражу, водя руками по рабочим поверхностям, пока не останавливается возле тисков, прикрученных к концу одного из верстаков. Несколько раз прокручивает ручку, наблюдая за тем, как сходятся пластины, а потом в пространство между ними сует ладонь и продолжает поворачивать механизм. Я потрясенно замираю, не понимая, что происходит. Пластины все плотнее обхватывают ее руку. Как долго я буду бездействовать, прежде чем подскочу к ней с криком, что она совсем спятила? Я словно вижу себя со стороны: стою в своем гараже и наблюдаю за девчонкой, пока та пытается решить, расплющить ей руку или нет. Как если бы устыдившись своих намерений, она вдруг останавливается, раздвигает тиски, чтобы высвободить ладонь, и как ни в чем не бывало продолжает свой обход.

Я быстро отвожу глаза, прежде чем Настя успевает заметить мой взгляд, и начинаю выдвигать ящики, которые проверял уже дважды за вечер. Потом переключаюсь на рабочие поверхности. По всему периметру гаража тянется верстак – мы с отцом соорудили его много лет назад. Как говорил Марк Беннетт, много рабочих поверхностей не бывает. Чем больше, тем лучше. Так что мы смастерили столько верстаков, сколько сумел вместить гараж. Наверное, тогда нам просто нечем было заняться.

Стоя к Насте спиной, я слышу, как она ходит по гаражу. Оборачиваюсь – и та уже восседает на верстаке в дальнем углу. Просто взяла и спокойно расположилась на нем. Ладно. Но как же бесит, что она сидит у меня в гараже и наблюдает за мной. А ведь именно этим она и занимается. Наблюдает и даже не пытается этого скрыть. Мне так и хочется крикнуть, чтобы она проваливала прочь, и в то же время я испытываю желание, чтобы она осталась. Вот такой я кретин.

В конце концов я усаживаюсь за верстак: проверяю линии распила на нужных мне брусках и принимаюсь строгать их рубанком. Работа эта не шумная, так что можно выполнять ее по ночам. К тому же мне необходимо чем-то себя занять, иначе так и буду играть с этой девчонкой в гляделки, напрасно пытаясь прочесть ее мысли. В полночь она спрыгивает со стола и, не говоря ни слова, выскальзывает из гаража. Уходит так же тихо, как и пришла.

* * *

Первые три урока я витаю в облаках, и никто этого не замечает. Во время обеденного перерыва я выискиваю ее глазами на школьном дворе, вдруг посмотрит в мою сторону, но она так и не появляется. Пока не прозвенел звонок, я встаю со скамейки и направляюсь в крыло, где располагается мастерская. Там-то и вижу ее: она стоит у стены с Клэем Уитакером. Я иду в другую сторону.

В классе я беру ящик с материалами, которые мне достались в понедельник, несу к своей парте и достаю чертежи. В это время Настя входит в мастерскую и направляется к рабочему столу позади меня, откуда забирает свой ящик – тот, что делит с Кевином и Крисом. Парни еще не пришли.

– Доброе утро, Солнышко. – Я даже не успеваю подумать, как слова сами собой слетают с губ. Хотя бы произнес их тихо: никто, кроме нее, не слышит. Не стоило этого делать и вообще как-то реагировать на вчерашнее, но я не сдержался. Решил, что вчера она просто издевалась надо мной, и захотел ответить ей тем же. Пусть не думает, будто может заявляться ко мне домой, играть со мной в свои дурацкие игры и пудрить мне мозги, когда ей вздумается.

Настя стоит у меня за спиной, но даже так я ощущаю, как все ее тело напрягается от моих слов. Вот и славно. Если не хочет, чтобы ей напоминали о той ночи, когда ее наизнанку выворачивало в моей ванной, пусть в следующий раз хорошенько думает головой, прежде чем приходить ко мне как к себе домой. Когда она уже усвоит, что живет в таком же мире, как и все, и в этом мире никто не смеет меня трогать?

Настя быстро приходит в себя и, не удостоив меня взглядом, возвращается за свою парту. Через минуту появляются Кевин и Крис, а следом за ними звенит звонок. Мистер Тернер велит всем приниматься за дело, и в классе мгновенно поднимается гвалт. Поразительно, сколько шуму могут создавать четырнадцать учеников, орудующих пилами и стучащих молотками.

За первую половину урока Настя ни разу не сдвинулась с места, при этом безучастной ее нельзя было назвать. Она следила за всем, что делали Крис и Кевин. В какой-то момент она придвигает к себе чертеж, выполненный Крисом, несколько минут изучает его и возвращает обратно. Парни ничего на это не говорят, но я замечаю, как Кевин заглядывает в вырез ее рубашки, когда она наклоняется, и мне отчаянно хочется ему врезать.

Несколько минут спустя Кевин поднимается с места, подходит к столу мистера Тернера. Тот что-то пишет на пропуске и отдает ему. После чего Кевин, оставив Криса и Настю одних, выходит из класса. Очевидно, что теперь Крису нужна еще одна пара рук, он то и дело поглядывает на Настю, не решаясь обратиться к ней за помощью. В конце концов отчаяние берет верх: я слышу, как он просит ее придержать доски, пока он будет их сколачивать. Показывает, где ей нужно взяться. Девушка кивает и сжимает детали по бокам. Как только одна доска прибита, они переходят к следующей. Похоже, им надо одним и тем же способом соединить четыре одинаковых детали. Я пытаюсь разглядеть то, что у них получается. Чертежа не видно, поэтому конечный результат приходится додумывать самому. Выглядит прикольно.

Вскоре возвращается Кевин. Входя в класс, он комкает выданное ему разрешение на выход и бросает его в мусорное ведро в углу.

– Надеюсь, вы тут не бездельничали в мое отсутствие, – говорит он и, даже не глядя в сторону Криса, хлопает того по спине. Мне бы очень хотелось сказать, что все дальнейшее происходит как в замедленной съемке, точно в фильме, где вот-вот должна случиться катастрофа: действие замедляется, так что можно рассмотреть каждую деталь. Но ничего подобного: все происходит мгновенно, и тем не менее я различаю каждое движение. Вот ладонь Кевина ударяет Криса по спине. Крис, уже занесший молоток, от неожиданного толчка впечатывает его сильнее нужного. Но попадает не по гвоздю. Молоток опускается на безымянный палец левой Настиной руки, которая, лежа плашмя на столе, удерживала доску большим пальцем.

Я перевожу взгляд на ее лицо. Глаза от первой вспышки боли едва заметно расширяются и быстро приходят в норму. Они увлажняются, в уголках собираются слезы, но ни одна из них не проливается. Какого черта она не плачет? Я видел, с какой силой жахнул молоток. Слышал этот стук. Даже я бы не сдержался и закричал. Потом скорее всего чувствовал бы себя дураком, но точно не стерпел. Боль должна быть невыносимая. А она даже не шелохнулась. Крис и Кевин тоже застыли на месте. Просто смотрят на нее и руку, распластавшуюся на столе. Да принесите девчонке лед, вашу мать! Крис выглядит испуганным. Кевин вообще не понимает, что произошло. Настя наконец оживает: склоняется над рукой, но не убирает. Очень надеюсь, что кто-нибудь все-таки встанет и принесет лед, иначе мне придется это делать самому. Вообще-то надо было давно это сделать, но я отчего-то тоже не могу сдвинуться с места. Не могу оторвать от нее взгляд. Почему она не плачет? Крис наконец выходит из оцепенения и бежит к морозильнику за льдом, который специально используется в мастерской в случае травм. Мистер Тернер уже стоит возле парты, осматривает Настины пальцы. Она слегка морщится, когда он проверяет их подвижность, однако лицо ее остается каменным. Или, точнее, фарфоровым.

Крис возвращается с пакетом льда, протягивает ей. Настя удивлена и будто хочет отказаться. Мне это напоминает случай с тисками – неужели она и правда чокнутая? А потом, передумав, Настя молча берет пакет – ни благодарности, ни кивка головы. Я рад, что она его не благодарит. Вид у него чертовски виноватый. Глядя на лицо Криса, можно решить, что ему в разы больнее, чем ей. Тем не менее не ему следует извиняться. Кевин – вот кто должен просить прощения, но от него не дождешься. Мистер Тернер приносит со своего стола выписанный пропуск в медпункт, куда вместе с Настей отправляет Валери Эстес – единственную, помимо нее, девочку в классе, – чтобы та несла ее книги.

По идее, Крис принес лед в считаные секунды после удара, но мне кажется, будто на это ушли часы. Возможно, время и впрямь замедлилось. Только когда Настя уходит, а в классе воцаряется спокойствие, я вновь проигрываю всю сцену в своей голове. И осознаю: несмотря на то что молоток со всей силой обрушился на ее пальцы и их пронзила нестерпимая боль, она не издала ни звука.

* * *

Да ты, похоже, издеваешься.

Первая мысль, которая приходит мне в голову, когда Настя заявляется в мой гараж – второй вечер подряд. Мой взгляд мгновенно устремляется к ее руке: два пальца вместе зафиксированы шиной. Сегодня она не колеблется. Я уже решаю, что она снова, как вчера, взберется на верстак. Поначалу так оно и выглядит. А потом она садится на пол, скрестив ноги, и приваливается спиной к шкафчикам. Ее, по-видимому, нисколько не смущает ковер из опилок. И все же мне не ясно, почему она села именно туда. Поверхность верстака не намного чище, зато на нем лучше, чем на полу. И тут до меня доходит: наверное, ей трудно залезать с одной рукой.

Я возвращаюсь к своему занятию. Мы сидим в тишине где-то около получаса: я работаю, она смотрит.

– Болит? – наконец спрашиваю я. Мне действительно хочется знать, даже если она не ответит. Настя крутит ладонью перед собой, словно пытается решить, болит она или нет. Потом пожимает плечами. Отличный ответ. А на что я рассчитывал? Я жду еще несколько минут, сосредоточенно настраивая циркулярный станок, после чего задаю свой главный вопрос:

– Слушай, чего ты хочешь? – Выходит грубее, чем я планировал, но оно и к лучшему. В ответ – молчание. У меня уже кругом идет голова от постоянных размышлений о том, почему она продолжает сюда приходить. Гостеприимным меня никак не назовешь. Может, сегодня она наконец уяснит намек и больше не вернется. Пытаюсь убедить себя, что буду только рад такому раскладу, но ничего не выходит. Тогда гоню эти мысли прочь и сосредоточиваю все внимание на пиле.

Молчание затягивается. Я понятия не имею, как долго еще она будет здесь торчать, наблюдая за мной. Как будто в гараже поселился призрак. И теперь преследует меня. Хотя учитывая, скольких людей я похоронил, один из духов обязательно болтается где-нибудь поблизости. Честно говоря, я надеялся на это. Ведь встреча с призраком – подарок небес. Я молил об этом. Мама, сестра, отец, бабушка. После того как все они умерли, я лелеял надежду, что когда-нибудь они вернутся, позволят увидеться с ними, хотя бы разок. Подадут знак, что дальше что-то есть и у них все хорошо, но никто из них не пришел. Дедушка до своего отъезда в хоспис утверждал, будто загробная жизнь существует, он видел ее мельком всего однажды, очень давно. Я слушал его, но не верил. Это была одна из тех историй, что порождена болезнью и обезболивающими, а не правдивыми воспоминаниями. Не сегодня-завтра он умрет, и я больше не стану ждать знака свыше. Просто вздохну с облегчением, поскольку мне больше некого терять.

В половине одиннадцатого девочка-призрак встает, здоровой рукой отряхивает опилки со штанов и снова исчезает.

Глава 16

Настя

В воскресенье Джош появляется у моего дома в пять сорок пять – точно по расписанию. Когда его машина въезжает на подъездную дорожку, я бросаюсь к холодильнику. Сегодня в качестве десерта я приготовила тирамису, поскольку все оказались большими любителями кофе – за исключением Сары, которая волнует меня меньше всего. Пальцы у меня до сих пор зафиксированы шиной, поэтому блюдо приходится доставать одной рукой. Делать это крайне неудобно. Утром Марго специально убрала его в холодильник, но была вынуждена уйти на работу рано, так что теперь я справляюсь сама. В неуклюжей попытке умудряюсь обхватить блюдо рукой и крепко прижимаю его к себе. Как только я подхожу к двери, раздается звонок. Вот только в правой руке у меня тирамису, а левой я не в состоянии взяться за дверную ручку. С минуту я просто стою с тортом и смотрю на дверь. Потом опускаю блюдо на пол, чтобы правой рукой повернуть ручку.

Джош стоит на крыльце, спрятав руки в карманах. Вид у него такой, будто он пригласил меня на свидание. Челка, как обычно, спадает на лоб, концы у нее чуть длиннее, чем нужно. Точно у ребенка, растущего без матери – некому доставать по поводу стрижки. Как ни противно мне признавать, но выглядит он весьма опрятно: на нем бордовая футболка поло и строгие брюки цвета хаки, хотя я вовсе не против тех потертых джинсов, в которых он обычно ходит. Меня удивляет, что сегодня он пришел не в своих рабочих ботинках. Я уже начала думать, что он с ними сросся.

Если мы не хотим попасть под дождь, нам придется поторопиться. Я уже вижу за его спиной надвигающиеся тучи. Сегодня целый день я провела на кухне и не видела, что погода портится. Обычно мне нравится сидеть у окна и наблюдать за тем, как небо темнеет, его обкладывает облаками. Это происходит стремительно, в считаные минуты.

Провозившись с тирамису, я не пошла в торговый центр за новым платьем, за что потом сильно себя ругала и пыталась придумать идеальный повод, чтобы не идти на ужин. Из всего длинного списка самой лучшей отговоркой оказалась дизентерия. На самом деле, было бы гораздо проще, если бы во время прошлого ужина родители Дрю сидели, задрав носы, и за столом царила неловкая, натянутая обстановка, но все случилось в точности наоборот. Вот только мне никогда не вписаться в их окружение, как бы они ни старались. Я вообще не понимаю, зачем миссис Лейтон меня опять пригласила. Единственная моя заслуга того вечера – это торт. Хотя, по словам Дрю, не стоит недооценивать силу воздействия торта на его маму. Вполне возможно, они приняли меня ради своего сына. А значит, не ждут, что я задержусь у них надолго. Интересно, сколько девчонок побывало на воскресном ужине Лейтонов и после первого раза больше не появлялось?

Относительно своего внешнего вида я решила не притворяться: долой миленькое скромное платьице. Чем раньше они увидят мой истинный облик, тем быстрее мы с ними распрощаемся. А потому надела черный топ с бретелькой через шею и глубоким вырезом, черную мини-юбку – особенно короткую – и высокие, до колен кожаные сапоги на шпильках. Если в прошлое воскресенье я выглядела неуместно, то что же будет сегодня. Все наконец-то встанет на свои места. Дрю найдет себе хорошенькую девчонку, которая будет спать с ним без каких-либо обязательств, а я вернусь к своему спокойному существованию, лишенному всяких ожиданий.

Джош изучает меня некоторое время, разглядывает мой наряд, словно ищет в нем ответ на невысказанный вопрос. Его приветствие состоит всего из одного слова: «Солнышко». Мое – совсем без слов.

Я приседаю, чтобы взять тирамису с пола, но никак не могу просунуть пальцы правой ладони под блюдо. Мысленно проклинаю молотки и бестолковых парней. Я уже собираюсь помочь себе левой рукой, когда Джош переступает через порог, опускается рядом, почти вплотную ко мне, и берет торт. От него не пахнет древесными опилками, и это кажется мне неправильным. Как бы хорошо он сейчас ни выглядел, но Джош Беннетт без рабочих ботинок и запаха опилок – это не Джош.

Мы подъезжаем к дому Лейтонов как раз в тот миг, когда начинается дождь. Остается только по-быстрому выскочить из машины и забежать в дом. Обхватив рукой блюдо, я крепко прижимаю его к груди. При прыжке тирамису и мои лодыжки каким-то чудом остаются живы. Едва ноги касаются земли, Джош оказывается со мной рядом, забирает у меня блюдо из рук и бежит под навес крыльца. Нам удается добраться до дома, не промокнув до нитки. Прежде чем открыть дверь, он возвращает мне тирамису, а потом берет мое лицо в свои ладони и большими пальцами аккуратно проводит по коже под глазами. Наверное, я стою с открытым ртом, поскольку совершенно не понимаю, что он делает.

– Твоя черная фигня, – поясняет он, и я осознаю, что у меня, должно быть, потекла тушь. Затем парень открывает дверь и молча пропускает меня вперед.

Как только мы оказываемся внутри, все происходит в точности, как и неделю назад. Только стол накрыт менее пышно. И я этому рада: значит, больше я здесь не новенькая. Но с другой стороны, если это так, то теперь я – своя, а вот этого мне совсем не хочется.

Мы направляемся на кухню через столовую, и я замечаю на столе еще один комплект столовых приборов. Интересно, для кого он? Дрю возится со стереосистемой: очевидно, сегодня его очередь выбирать музыку на вечер. Даже не представляю, что он включит.

Входя на кухню, я уже внутренне готовлюсь встретить неприязненный взгляд со стороны миссис Лейтон, который непременно последует при виде моего наряда, но ничего подобного не происходит. Она просто улыбается и продолжает освобождать в холодильнике место для моего блюда, попутно замечая, что мне не стоило так беспокоиться. Меня посещает острое чувство дежавю: я знаю, что в следующую минуту меня обнимут, нравится мне это или нет.

За гранитной барной стойкой чуть в стороне ото всех сидят на двух высоких табуретах Сара и девочка, которую я видела в школе. Больше чем уверена, это она назвала меня дочерью Дракулы. Сейчас девушки хихикают, пытаясь сплести свои волосы в одну косу. Абсолютно незрелое поведение двух девчонок-подростков. Я хочу посмеяться над ними, но меня выбивает из колеи внезапно нахлынувшая грусть.

В эту минуту я ощущаю себя выжившей в апокалипсисе: смотрю в окно и представляю жизнь, которой больше нет. Думаю о том, каково это – иметь подругу. Раньше у меня были две, но с ними все было иначе. Они были всецело поглощены музыкой, как и я. Именно она связывала нас. Другие девчонки сравнивали лаки для ногтей, делились своими влюбленностями; мы же обсуждали музыкальные произведения. Наша дружба никогда не стояла на первом месте, его всегда занимала музыка. Уберите музыку из этого уравнения, и вряд ли между нами останется хоть что-то общее. А даже если и останется, я бы все равно впоследствии с подругами порвала. Находиться рядом с ними слишком больно.

Моя подруга Лили еще долгие месяцы продолжала мне звонить, однако все ее разговоры были об одном: прослушиваниях, концертах и занятиях. Я старалась радоваться за нее, но у меня ничего не выходило. Я злилась и завидовала ей. Ты как будто смотришь, как твоя лучшая подруга, довольная жизнью, встречается с твоим бывшим парнем, в которого ты до сих пор безумно влюблена. У нее есть все, что раньше ты любила, но чем не можешь больше обладать. Другими словами, это мучительно, гнетуще и вредно для здоровья. А я всегда слежу за здоровьем.

Даже если бы я говорила – ведь, скажем честно, молчание совершенно не способствует налаживанию дружеских контактов, – у меня все равно не было бы друзей. Весь свой шестнадцатый год жизни я потеряла. Пока другие девчонки думали о школьных балах, уроках вождения и избавлении от своей девственности, все мое время занимали походы на физиотерапию, опознания подозреваемых в полицейском участке и беседы с психиатром. Я выходила из дома, только чтобы отправиться к врачу, а не на футбольный матч. Общалась с детективами полиции, вместо консультантов в «Олд Нейви».

В конце концов, мое тело излечилось. Мое психическое здоровье тоже начало восстанавливаться. Вот только не совсем в том порядке. По мере того как тело заживало, в сознании образовывались трещины и разломы, и никаких проводов и шурупов не хватит, чтобы их скрепить.

Поэтому в пятнадцать-шестнадцать лет я занималась всем тем, чем мои сверстники обычно не занимаются. В этом возрасте многие из них задаются вопросом, кто они, я же пыталась понять, зачем живу. Мне больше не было места в этом мире. Не то чтобы я хотела умереть, просто не чувствовала, что должна жить. Особенно тяжело, когда все вокруг считают, будто ты должна быть благодарна уже за то, что жива.

Вот так у меня появилась куча времени, чтобы размышлять, злиться и жалеть себя. Постоянно задавать один и тот же вопрос: «Почему это случилось со мной?» Почему? У меня уже черный пояс по жалости к себе. Я стала настоящим специалистом в этой области. И до сих пор им являюсь. Такие способности не забываются. Не стоит и говорить, что все эти размышления и вопросы не особо мне помогли. Поэтому я стала направлять свои силы на злость. Прекратила быть вежливой, заботиться о чувствах других, говорить то, чего от меня ждут, исцеляться так, как это должно быть, дабы все поверили, что со мной все в порядке, и продолжили жить своей жизнью. Моим родителям особенно было необходимо знать, что у меня все нормально, так что я долгое время пыталась их в этом убедить. А заодно и себя, хотя с этим уже было сложнее: я-то знала правду. У меня далеко не все нормально. Я вдруг поняла, что мне в любом случае будет погано. Возможно, даже погано всю оставшуюся жизнь – жизнь, которой у меня быть не должно. Жизнь, которой следовало меня отпустить. И я стала злиться. С каждым разом все сильнее и сильнее. Но злиться можно лишь до тех пор, пока не научишься ненавидеть. Я перестала себя жалеть и начала ненавидеть. Нытье – жалкое занятие, зато ненависть помогает двигаться вперед. Ненависть укрепила мое тело и оформила мою решимость. Я была полна решимости отомстить. Ненависть оказалась для меня чертовски полезной.

Вместе с тем я поняла: как бы ненависть ни была хороша в некоторых случаях, все-таки она не позволит тебе завести много друзей. С этими мыслями я отворачиваюсь от Сары и девчонки, которую мне представили как Пайпер. Пайпер[3]3
  Пайпер (англ.) – дудочник, волынщик, свирельщик.


[Закрыть]. Мысленно кручу ее имя в своей голове. Бестолковое, бессмысленное имя (если только под ним не подразумевается дудочница; от этой мысли мне становится смешно: ведь это – дудочница!) – как раз для такой, как она. Направляясь в столовую, я ничуть не удивляюсь, почему у меня нет друзей.

Несмотря на присутствие Сары и Пайпер за столом, в остальном ужин снова проходит хорошо. Мы – ладно, они – говорим о поступлении в колледжи, сооружении платформы для школьного парада, театральных прослушиваниях и серьезных изменениях в налоговом законодательстве. Последнюю тему поднимает мистер Лейтон, он – дипломированный бухгалтер. В этом месте я перестаю прислушиваться к беседе, поскольку мало что смыслю в хитросплетениях налогового законодательства. И тут речь заходит об ораторском искусстве.