Текст книги "Правила склонения личных местоимений"

5

Я стою на крыльце школы и курю. Вообще-то, мало кто отваживается курить прямо здесь, на глазах у проходящих учителей. Все стараются прятаться по близлежащим подъездам и укромным углам. Но мне что-то не особенно страшно, да и в подъездах не очень-то нравится. И конечно, я сразу становлюсь мишенью для нравоучений, негодования и лекций о здоровом образе жизни. Господи, даже не представляю, куда бы они девали все свои «умные речи», если бы не было меня! Первой начинает Валентина Михайловна, учитель алгебры. Причем, у нашего класса она даже ничего не ведет, но пройти мимо меня молча просто не может.

– Веригин! – осуждающе произносит она. – Ты совсем совесть потерял! Прямо на крыльце уже куришь! Совершенно никакого понятия не осталось!

– Понятия о чем? – спокойно почти без эмоций спрашиваю я.

– О нормальном поведении! – бросает она. – Скорей бы вы уже выпустились! Не дождемся, наверное, пока доучим вас! Все нервы вымотали! Не дети, а просто кровопийцы какие-то!

Я отворачиваюсь и молча показываю ей «фак». Она еще что-то возмущенно кричит про то, какое мы тупое отвратительное поколение, про то, что у нас нет никаких идеалов, что мы разрушаем свою жизнь и никого не уважаем. Я даже не смотрю на нее. Да я уже не слушаю. Ну в самом деле, как будто я сегодня первый раз курю на крыльце! Как будто она первый раз это заметила! И каждый раз одно и тоже.

Валентина Михайловна, по-моему, больше остальных ненавидит детей. Все учителя, конечно, ненавидят, но Валентина, как мне кажется, возглавляет этот отряд. Все время приходится от нее выслушивать, какое мы отвратительное разнузданное и опустившееся поколение, какие мы тупые засранцы. Я только не понимаю, чего она при таких раскладах в школе-то работает! Денег ей мало платят. Она нам и это в укор постоянно ставит. Как будто мы должны тут же скинуться и доплачивать ей за то, что родились такими уродами. Как будто если ей зарплату в два раз поднимут, она сразу начнет безумно любить детей! Как будто, если ей будут платить не пятнадцать, а тридцать тысяч, она перестанет обзывать нас безмозглыми кретинами и идиотами!

Сразу за Валентиной Михайловной идет Андрей Константинович, наш физрук. И его, конечно, тоже не оставляет равнодушным мой вопиющий поступок, курение на крыльце.

– Все уже прокурил, Веригин? – спрашивает он и, видимо, останавливается.

Я не поворачиваюсь, и он настойчивее обращается ко мне.

– Веригин! – повышает голос физрук. – Я с тобой разговариваю! Повернись! Совсем никакого уважения!

– Здрасьте, Андрей Константинович. – я выбрасываю сигарету и расплываюсь в натянутой улыбке.

– Чего ты улыбаешься?! – недовольно ворчит физрук. – Совсем обнаглел на крыльце курить!

– Да ладно вам! – говорю. – Какая разница-то, где курить?

Это я к тому, что они же, вроде как, о здоровье нашем заботятся. И вот тогда я не понимаю, в чем разница, курю я на крыльце или в подъезде, где меня никто не видит. Ну, в самом деле, что на крыльце курить в два раза вреднее что ли? Нет, конечно. Потому что не о здоровье нашем они пекутся. На наше здоровье учителям вообще глубоко насрать. Им главное, чтобы показатели у них высокие были, чтобы никакого компромата не было. Вот не дай бог придет неожиданно человек из департамента образования, а у них на крыльце Веригин курит – непорядок, галочку поставят где-нибудь. Так что они сами предпочитают, чтобы курили мы в подъездах. Вроде как, с глаз долой – из сердца вон. Если я этого не вижу, значит, этого нет. А я такой вот вредный, люблю им глаза мозолить – понятно, почему они все меня так ненавидят.

Но у Андрея Константиновича на меня еще с прошлого года личная обида. Я играл в волейбол за школьную команду. И довольно неплохо играл. Капитаном мне, понятное дело, не светило быть, я ведь не общительный и лидерских качеств не проявляю, но играл я неплохо. Не Бог весть что, конечно, но на городских соревнования мы что-то выигрывали во многом благодаря мне.

И вот, помню, должны мы были как раз играть в каком-то полуфинале. А Андрей Константинович как раз в этот день дежурный был, как раз на входе вторую обувь проверял. А я как раз в этот день вторую обувь забыл. Я, вообще, ее периодически забываю, но Андрей Константинович мужик принципиальный. Он не пустил меня в школу и отправил домой за обувью. Дураку же понятно, что на уроки я не вернулся. Короче, полуфинал они проиграли. Не знаю уж, потому что меня не было или по каким-то другим причинам, но физрук потом меня при всем классе отчитывал – просто жуть. И потом еще в кабинете у директора – повторно, для закрепления материала. А я сказал:

– Вы же сами меня выгнали!

– Я тебя за второй обувью послал! – ответил он.

– Ну так, послали же!

Из команды я, естественно, в тот же день ушел, а Андрей Константинович с тех пор люто меня ненавидит. Ну так пусть играет со своими принципами – я-то тут причем?

Во время уроков начинается второй акт пьесы о заботливых учителях. И главное – без антракта! Русский. Елена Петровна замечает у меня на лице синяк и не может оставить это без внимания.

– Что с тобой опять, Веригин? – спрашивает она как-то раздраженно. Как будто ей мой синяк очень мешает вести урок или постоянно отвлекает.

– А что со мной? – как будто не понимаю я.

– Откуда опять синяк?

– Подрался. – говорю.

Елена Петровна цыкает и начинает делиться со мной опытом.

– Пора бы уже научиться решать проблемы без кулаков, Веригин! Этим и отличаются люди от животных, тем, что умеют разговаривать, а не просто нападать друг на друга.

Я что-то ее совсем не понимаю, если честно. Это же у меня синяк на лице и губа разбита! Разве из этого не следует логичный и незамысловатый вывод, что били-то меня, а не я размахивал кулаками, безнадежно отдаляясь от всего человечества. И что, интересно, она предлагает мне завести этот разговор о животном мире с моим папашей? Да, это может быть любопытно. Я представляю себе эту беседу: вот он приходит, как всегда бросает на стол деньги, потом, как всегда, пытается реализовать свою заботу о дочери. Я, как всегда, не даю, встаю у него на пути. Он отталкивает меня, а я ему так проникновенно говорю: «Папа, люди же тем и отличаются от животных, что умеют говорить, а не просто бьют друг другу морды». И еще можно добавить для создания атмосферы семейного понимая: «Ты же в милиции работаешь, уж должен знать, как решать вопросы без применения силы». И я так живо себе это представляю, что не могу сдержаться и начинаю ржать.

– Что ты смеешься, Веригин? – повышает голос Елена Петровна. – Что я такого смешного сказала?

Я пытаюсь успокоиться, но ее слова еще больше меня смешат. И почему учителя всегда думают, что дети смеются именно над ними? Как будто весь мир крутится только вокруг них. Нет, на самом деле, мир крутится вокруг нас, а вы все совершенно скучные и серые. Вы все абсолютно не веселые и у вас нет чувства юмора, так что будьте уверены: над вами-то мы точно смеемся только в очень редких, исключительных, случаях. Но Елена Петровна все не может пережить мою радость.

– Выйди из класса! – командует она. – Насмеешься, тогда приходи! Нечего мне урок срывать!

Я быстро беру себя в руки и успокаиваюсь. Елена Петровна еще три раза очень строго и настойчиво повторяет, чтобы я вышел. И я понимаю – она не шутит. Я встаю, складываю тетрадь и ручку в сумку и выхожу.

– Сумку можешь оставить, Веригин! – кричит мне вслед Елена Петровна.

Я ничего не отвечаю. Понятно же, что возвращаться на урок я не собираюсь.

Потом еще на большой перемене ко мне подходит Дашка Конкина. Она же теперь тоже жутко хочет узнать все обо мне. Вернее, не обо мне, конечно, а о том, что произошло. И она сразу же видит мой синяк. Он небольшой, так, скорее, ссадина в районе левой скулы, но внимание же все равно привлекает.

– Ромка! – тянет Конкина. – Это он тебя так?

– Нет, не он. – отвечаю.

– Кто это был? Твой отец, да?

– Нет. – я немного отворачиваюсь, чтобы она перестала уже протягивать руки к моему лицу.

– А кто? Твой папа же в милиции работает?

– И что? Он один что ли в милиции работает!

– Ну кто это был? Что сказать трудно?! Это отец, да?

– Нет! Говорю же, нет!

– А кто? – Дашка прет как бульдозер.

– Никто! – обрываю. – Сосед!

– Ну прям!

– Прям!

– Чего он тогда к вам ломился? – недоумевает Конкина.

– Напился, вот и крыша поехала! Да отстань ты от меня!

Отец, конечно, не был пьян, но не думаю, что Дашка это заметила. Главное, чтобы отстала от меня. Вот они, последствия внезапного приступа жалости и порыва человеколюбия. Все это чревато вопросами. С Дашкой, вроде, разобрался. Хорошо, что она не такая приставучая. Хорошо, что ей, по большому счету, наплевать.

Вечером я иду за Ксюшкой в детский сад. И тут тоже не обошлось без последствий родительского визита.

Нина Сергеевна просит меня зайти к ней в кабинет, пока Ксюша одевается. Я тут же напрягаюсь. Я волнуюсь, уж ни ляпнула ли моя напуганная сестренка чего-нибудь про нашего папашу. Ну, думаю, если так, то сейчас придется импровизировать, придется на ходу что-то придумывать и шлифовать «официальную версию». Но напрасно я так плохо думаю о Ксюшке. Она настоящий партизан, только вот память у нее хорошая как и у меня, кстати, и схватывает она все на лету.

– Как у вас дела, Рома? – Нина Сергеевна решает начать издалека.

– Нормально. – говорю.

– Как мама с папой?

– Хорошо. – я отвечаю очень осторожно, потому что каждый раз, когда воспитательница моей сестренки открывает рот, жду подвоха.

– Просто, знаешь, – продолжает Нина Сергеевна, – они никогда не приходят. Я даже не припомню, видела ли я их за последний год.

– Ну, они заняты очень. – я растягиваю слова.

– Я понимаю… – Нина Сергеевна делает паузу, и я перебиваю ее, потому что не могу больше находится в таком напряжении.

– Что-то случилось? – спрашиваю я.

– Да ничего страшного. – как будто успокаивает меня воспитательница. – Просто Ксюша сегодня такое сказала…

Оказывается, моя сестра в каком-то эмоциональном порыве сегодня сказала слово «мудак». И, видимо, сказала его очень громко, потому что Нина Сергеевна выглядит взволнованной и озабоченной. А я вздыхаю с облегчением. Слава Богу! Я-то уж думал что-то серьезное, а Ксюшка просто грязно выругалась на какого-то пацана из группы. Тоже мне проблема!

– Знаете, – говорю, – это я вчера кино смотрел по телеку. Наверное, Ксюша там что-то услышала. Вот и повторяет теперь.

Потом Нина Сергеевна еще минут пять все вздыхает и рассуждает о пагубном влиянии телевидения на неокрепшую детскую психику. Она все сетует на упадок культуры и разнузданность нравов. Потом я решаю прервать ее монолог.

– Можно мы уже пойдем? – спрашиваю я.

Я беру Ксюшку за руку, и мы уходим.

– Зачем ты сказала это слово? – строго спрашиваю я сестру.

– Какое слово? – отвечает она вопросом на вопрос.

Да, она молодец! Даже мне за ней не успеть, так она умеет разыгрывать из себя невинное дитя. Я просто восхищаюсь своей сестренкой. Меня так и подмывает растянуться в улыбке и восхищенно поаплодировать. Но все-таки надо проявить жесткость и немного поругать ее. Хотя, к чему эти понты! Ее еще найдется кому ругать и воспитывать. За всю жизнь найдется еще сотни три человек, которые будут ее воспитывать и учить, как надо себя вести. Я не хочу быть одним из них, потому что сам терпеть не могу, когда меня воспитывают.

– Какое-какое! – смеюсь я. – Которое я сказал тебе не говорить! Зачем ты обозвала мальчика мудаком?

– Потому что он мудак! – отвечает сестра, и я понимаю, что это сильный аргумент.

– Ладно! – я глажу ее по голове и улыбаюсь. – Если так, то правильно. Только аккуратнее с этим словом. Не каждому оно подходит, знаешь ли.

– Ему подходит! – фыркает Ксюшка, и мы вместе смеемся.

6

Я думаю, куда бы пристроить Ксюшку на выходные. Просто мне надо будет тусоваться с Егором всю субботу и воскресенье. Скорее всего, и ночью буду занят. Сестренку нельзя вот так оставлять. Папаша теперь, конечно, не заявится: так часто – это не в его стиле. Теперь ждать его не раньше чем недели через две, а то и позже – у него какое-то свое представление о родительском долге. Хотя, так даже лучше. Если бы он торчал у нас чаще, я вообще не знаю, что бы делал. Но все-таки с Ксюшкой что-то решать надо. И очень кстати, я встречаю в лифте Инну Марковну. Я стараюсь не напрягать ее лишний раз. Мне просто неудобно просить ее все время посидеть с Ксюшой. Ну в самом деле, не нянька же она нам! Но она сама заводит этот разговор, как будто чувствуя мое беспокойство. Но сначала, она, естественно, замечает следы побоев у меня на лице.

– Что, опять он приходил? – спрашивает она, имея в виду, конечно, моего отца.

– Да нет, – отвечаю. – Это я так, подрался просто.

– Ну конечно! – качает головой Инна Марковна. – Я же слышала шум и крики.

Я пожимаю плечами, как бы не зная, о чем она говорит.

– Ром, – соседка, наконец, переходит к делу, – ко мне дочь с внучкой приезжают в эти выходные. Я подумала, может, я Ксюшу к себе возьму? И ей хорошо, и ты отдохнешь немного.

– Если это вас не очень затруднит. – отвечаю я.

– Ну ты же знаешь, у меня внучка Ксюше ровесница. Поиграют вместе.

– Если только вам это на самом деле не трудно. – повторяю я.

Инна Марковна кивает и склоняет голову на бок.

Ну вот, сестренка пристроена. Это хорошо. Теперь можно нарушать закон без оглядки на дом.

Да, я уже второй год нарушаю закон под шефством Егора. Он крутой парень, ему года двадцать два, наверное, и у него есть автосервис, пара магазинов и еще человек пять таких подростков как я. Собственно, мы и делаем для него всю грязную работу. Снимаем с тачек колеса, скручиваем номера, крадем что-нибудь и самое главное – угоняем машины. Я работаю в паре с одним пацаном. Ему восемнадцать и он просто маньяк по технической части. Мишка – так его зовут – может за пару минут вскрыть любую сигнализацию, даже самую навороченную. Ну а я отлично вожу. Вот и вся наша команда.

Не знаю, что Егор делает со всеми машинами, которые мы ему пригоняем, кому он их сплавляет и так далее. Мне это не интересно. Он неплохо платит. Хотя и рискуем, конечно, мы неслабо, но таких денег за пару ночей точно нигде больше не заработать, особенно если тебе шестнадцать. Егор мной очень доволен. Можно сказать, она даже дорожит мной как сотрудником. Да, еще чуть-чуть и смогу метить в топ-менеджеры. Я правда отлично вожу и ничего не боюсь. Но все дело в том, что у меня просто офигенная мотивация. А ведь мотивация – это главное в любой работе. У меня все предельно ясно – мой отец майор милиции. И если уж я хоть раз попадусь на чем-нибудь, то папаша точно засадит меня по полной программе. Так что мне ни за что нельзя попадаться. Пару раз я сильно впечатлил своих коллег и Егора тем, как технично свалили от ментов, которые сели мне на хвост. В общем, да, я на хорошем счету у начальства. Я даже премии иногда получаю, говоря приличным профессиональным языком.

Конечно, я понимаю, что все это не особенно хорошо, что рискую своей задницей каждый раз, когда соглашаюсь выполнять поручения Егора. По сути, я преступник, обычный вор, который должен сидеть в тюрьме. Да, я все понимаю и не питаю напрасных надежд. Я и заниматься-то всем этим начал, только чтобы досадить отцу, чтобы быть с ним на разных сторонах, чтобы быть совершенно далеким от него – чем дальше, тем лучше.

И как раз тогда ко мне подошел Егор и предложил заработать пару штук. Мы познакомились на ночных гонках. Мне было пятнадцать, но я уже уверенно садился за руль и рвал всех на драг-рейсинге. Правда, мне не очень-то нравились все эти тусовки, но зато безумно нравилось водить.

Сначала Егор поручал мне какие-то мелочи типа передать кому-нибудь какой-нибудь пакет или что-то в этом роде. Сначала я был, вроде как, курьером и гонял на байке, но когда мне исполнилось шестнадцать, я заявил, что хочу заниматься чем-то посерьезнее. Ну, Егор и поставил меня в пару к Мишке. С тех пор мы угоняем тачки. Иногда по две-три за ночь. Иногда мы угоняем очень дорогие тачки, сигнализация на которых как сейф в швейцарском банке. Но Мишка гений, он все может.

Обычно мы просто выслеживаем нужную машину, дожидаемся, пока хозяин уйдет надолго. Лучше, если он идет в ресторан с девушкой или возвращается домой и паркует машину на ночь под окнами. Потом Мишка врубает свою аппаратуру и отключает всю защиту. Ну а дальше я завожу двигатель и гоню в назначенное место.

Сегодня мы должны пригнать Егору серебристую «Камри» и синюю «Калину». Ну с отечественными машинам все совсем просто. «Камри» мы тоже уже нашли, так что дальше только дело техники. Вот водитель паркуется у большого торгового центра. Дурак, он припарковался далеко от входа. Он припарковался именно там, где нет камер. Он слишком самоуверен. Мужчина в кожаном пиджаке выходит из «Тайоты», следом выходит молодая девушка – наверняка, любовница. Она высокая, стройная, очень сексуальная блондинка на огромных каблуках с маленькой блестящей сумочкой на золотой цепочке, а это значит, что они долго пробудут в торговом центре. Мужчина в кожаном пиджаке нажимает кнопку, и сигнализация издает негромкий писк. После того как парочка скрывается за автоматическими дверями центра, мы начинаем. Мишка все делает очень быстро и сваливает. Я гоню машину в гараж.

Когда все сделано, парни скручивают номера, и мы потрошим автомобиль. Тут, как всегда в таких машинах, полно всякого хлама: какие-то карточки, очки, пара журналов. Но на этот раз мы находим еще и дорогущий навороченный ноутбук, за который Егор неплохо нам платит.

Отличные выдались выходные. Я заработал почти столько же, сколько папаша принес, когда заявился в прошлый раз посреди ночи. Вот и зачем нам нужны его деньги? Мы бы и без его подачек вполне справились! Подавился бы он своими деньгами! Да, отличные выходные, только я почти не спал, поэтому в воскресенье вырубаюсь сразу как возвращаюсь, часов в семь, как только забираю Ксюшу у Инны Марковны.

7

Я сижу на английском. Вернее, я лежу на парте, уткнувшись в локоть, и сплю. Такой уж это день, понедельник – всегда не высыпаешься. Сначала я уснул на истории, и мне влетело, потом я вырубился на русском и тоже получил от Елены Петровны. И вот, теперь английский, а я все никак не могу взбодриться. Сначала я слышу, как Анна Олеговна что-то бормочет по-английски. Сначала я даже что-то понимаю, но очень скоро слова сливаются в один сплошной гул, моя голова падает на руку, лежащую на парте, и я моментально проваливаюсь в сон.

– Веригин! – вдруг слышу я голос Анны Олеговны. – Веригин! Подъем! – она стоит надо мной и внимательно наблюдает.

Я открываю глаза, смотрю на нее и тру лицо, пытаясь проснуться. Англичанка укоризненно качает головой. Вообще, Анна Олеговна очень молодая. Она всего пару лет назад окончила институт и с тех пор работает в нашей школе. Она ничего, с ней можно поржать, можно легко увести разговор в сторону, далекую от ее предмета, а можно и просто дурака повалять. Анна Олеговна любит обсуждать с учениками новые фильмы или играть по сети в компьютерные игры, но при всех этих очевидных плюсах ей абсолютно до лампочки, знаем ли мы ее предмет. Никто ни фига не знает английского, но зато спроси кого, так Анна у нас любимый учитель.

– Ром, – продолжает Анна Олеговна непринужденным и почти дружеским тоном, – ты не выспался за выходные?

– Чем ты занимался всю ночь, придурок? – ржет Леха Карпенко, наш местный авторитет. – Ты же не развлекаешься! Ты же псих! – и он кидает в меня скомканную бумажку.

Вообще, конечно, обычно тех, кто ни с кем не дружит и держится одиночкой чмырят по-черному. Но со мной этот номер у них не прошел с самого начала. Пару раз, еще классе в седьмом Карпенко со своими дружками пытались наехать на меня, сделать меня мальчиком для битья, но получили жесткий отпор. С тех пор меня не трогают. К тому же, за мной прочно закрепилась репутация нелюдимого психа, поэтому в какой-то степени меня даже побаиваются. Впрочем, я понятия не имею, с чего и когда меня вдруг начали называть психом. В общем, ко мне особенно никто не лезет, но иногда Карпенко отрывается вот таким незамысловатым способом, швыряя в меня бумажки. Не много – всего пару-тройку раз за четверть, так что меня это не сильно напрягает. Однако я тут же хватаю со стола ручку и что есть сил запускаю в Леху. Он успевает увернуться.

– Ладно, мальчики, хватит войн! – говорит Анна Олеговна. – Не на моем уроке, пожалуйста!

Она такая нелепая, когда пытается разыгрывать из себя эдакую лучшую подружку! И главное, я-то знаю, что за спиной ее все равно всерьез никто не воспринимает. Все знают, что она готова ставить четверки и даже пятерки только за то, чтобы сохранить статус «любимого учителя». Потом Анна Олеговна просит меня задержаться после урока.

Я сижу на первой парте прямо перед ее столом.

– Ром, – очень доверительно и мило начинает она, – что с тобой происходит? Ты же способный мальчик! Тебе и усилий не надо прилагать, чтобы быть лучше всех по английскому, с твоей-то памятью.

По большому счету, Анна Олеговна ничем не отличается от всех остальных учителей. Разве что детей она не ненавидит. Но, возможно, это приходит с опытом. Хотя, может быть, лютая ненависть к подросткам – это пережиток поколения советских училок, которые так и не смогли вписаться в ритм новой современной жизни. Меня всегда интересовал вопрос, какими станут такие как наша англичанка лет через тридцать? Будут ли они, сейчас молодые и игривые, похожи на всех этих унылых теток с аккуратными гнездышками волос на головах. Однако поучить и повоспитывать и молодые учителя не против. Методы немного другие, но в сущности, то же самое.

– Вы сейчас будете опытом со мной делиться? – спрашиваю я совершенно серьезно.

– Что? – не понимает Анна Олеговна.

– Я просто спать хочу, и в такие моменты опыт совершенно не воспринимаю.

Она не просекает фишку и продолжает попытки наставить меня на путь истинный.

– Ром, я все понимаю, конечно, но дело ведь не только в английском, правда? Ты же не только на моих уроках такой?

Понятно, думаю, нелегкая роль посла доброй воли выпала на хрупкие плечи Анны Олеговны. Пробиться к сердцу закрытого подростка Ромы Веригина – вот боевое задание, которое получила наша учительница по английскому. Не знаю, рада она этому или нет, но таковы побочные эффекты статуса «любимого учителя». Мне смешно от того, как Анна Олеговна уверена в себе. И еще мне смешно называть ее Анна Олеговна. Да потому что Юля, например, почти ей ровесница. А Юля же практически моя старшая сестра.

– Попытка не удалась. – отвечаю я. – Но попытка засчитана.

– О чем ты, Рома? Какая попытка?

– Попытка найти ко мне подход.

– Господи! Веригин! – Анна смеется и изо всех сил старается, чтобы смех ее звучал непринужденно, но видно же, что она ни черта не поняла. – Ты все шутишь!

– Да не шучу я. – отвечаю. – Просто подхода нет. Можете так и передать на педсовете, что все подходы блокированы.

– Ты издеваешься надо мной? – уже немного раздраженно произносит англичанка.

– Нет, Анна Олеговна. Просто у вас ничего не выйдет.

– Что не выйдет? – нет, она совершенно не успевает за моей мыслью.

– Ну, затея вся эта ваша, подружиться со мной: гиблое дело.

Повисает минутная пауза. Ну что они, в самом деле, взялись вдруг вокруг меня какие-то полигоны доверия выстраивать! Уж на тройки-то я стабильно учусь, а большего мне не надо! Неужели не могут просто отвалить, просто оставить меня в покое! А еще как начинают эту пластинку с ЕГЭ и институтами, так хоть вешайся! И ведь нельзя им сказать правду, нельзя сказать, что не собираюсь я ни в какой институт, что на фиг не сдалось мне ваше высшее образование – мне бы со школой поскорее разобраться.

– Ну, я пойду уже? – прерываю я затянувшееся молчание и встаю со стула.

Анна Олеговна только головой кивает. Да, подорвал я ей мозг, кажется. Надо же, и не сделал, вроде бы ничего, а так приплющило.