Текст книги "Время библиомантов. Противостояние"

Глава третья

Пип плёлся вниз по коридору, в то время как за ним семимильными шагами шагал великан.

– Ты уже знаком с За́мзой?

– Только по слухам, – ответил Пасьянс.

– Его прозвали вредителем-меланхоликом, потому что он всегда в печали и бо́льшую часть времени лежит на спине. Жук на спине – это всегда грустно.

Несколько месяцев назад кто-то взялся истолковать Пипу слово «меланхолик», поскольку Пип был ещё совсем ребёнком. Но в силу своей начитанности он знал множество слов, и если какое-нибудь не понимал, то объяснял его себе сам, из контекста. Это было всё равно что пытаться определить цвет леденцов по вкусу. Если перепробовать много конфет, то приобретёшь в этом очевидную сноровку.

– В народе считают, что он похож на большого таракана.

Пасьянс поскрёб затылок:

– А он умеет говорить?

Пип остановился.

– А в твоей книге насекомые разговаривали? – Он думал о книгах, полных говорящих животных, которые ему приходилось проглатывать раньше, но не мог припомнить ни одной, где когда-либо встречался такой парень, как Пасьянс.

– Не-а, – протянул великан и хитренько усмехнулся. – Насекомых мы варили. На войне, когда у нас кончилась еда. Суп из муравьёв очень даже ничего.

Пип встал как вкопанный:

– Замзу в суп нельзя!

– Конечно нет. – Осклабившись, Пасьянс продемонстрировал свои зубы. – Я сегодня уже завтракал. Блинами с апельсиновым вареньем.

Пип подал верзиле ведро, которое он двумя руками вынес из кухни на второй этаж. До краёв наполненное несвежими овощами, оно пахло не слишком приятно, но Пип уже привык и приноровился таскать его через весь дом. Много недель он отвечал за кормёжку Замзы и не мог взять в толк, отчего это Фурия вдруг захотела, чтобы ему в этом помогал экслибр.

– На! – сказал он, протянув ведро Пасьянсу. – Достаточно у тебя сил, чтобы его нести?

Пасьянс кивнул и схватил своей лапой ручку ведёрка. В конце коридора на стене висело зеркало в тяжёлой золотой раме. Поверхность его потемнела, но Пип всё равно мог там себя разглядеть. Те же светлые волосы, что и у Фурии, но для своих одиннадцати лет он был всё ещё мелким, Пасьянс превосходил его почти вдвое. Раньше Пип боялся клоунов, но это прошло после нападения кавалеров Интриги на резиденцию. Сегодня он уже знал, что клоуны существовали только в его фантазии, в отличие от людей, разоривших их поместье. Фурия и Изида их прогнали и обещали, что они никогда больше не вернутся.

– Вот здесь, – сказал Пип и остановился перед последней дверью по правой стороне коридора.

Пасьянс приложил ухо к дверному замку:

– Он что, спит?

Пип постучался:

– Замза! Это я, Пип. Я привёл посетителя.

Некоторое время всё было тихо, потом изнутри послышалось жужжание и треск. Пип посмотрел на своего спутника сияющим взором:

– Он говорит, что мы можем войти.

– Ничего такого он не говорил. Сто процентов.

Пип нажал на ручку двери и вошёл внутрь. Окна были завешаны тяжёлыми шторами, и свет проникал через узенькую, с волосочек, щель. Пасьянс положил правую ладонь на рукоять револьвера, но Пип, покачав головой, слегка пихнул его в бедро:

– Не бойся.

Он ждал, что Пасьянс начнёт возражать, поскольку взрослые никогда не следуют советам детей. Но экслибр кивнул, опустил оружие и сунул большой палец за пояс.

– Замза, – сказал Пип, – это Пасьянс. Он, как и ты, экслибр.

На первый взгляд тёмный контур на кровати под балдахином казался пятном примерно овальной формы, размером чуть побольше Пипа. Замза лежал на спине – это было его любимой привычкой, хотя перевернуться на живот самостоятельно ему удавалось не с первой попытки. Книга, из которой он выпал, – собственно, короткая повесть, – рассказывала о том, как однажды утром один неприметный человечек проснулся в своей постели в виде громадного насекомого[23]23
  Речь идёт о Гре́горе За́мзе – герое повести Ф. Кафки «Превращение».


[Закрыть]. Пип находил её смертельно скучной, так как вредитель не ел людей и день-деньской горевал о своей участи. Если бы Пип был автором этой истории, на чудовище в конце направили бы танки, а оно само сожрало бы любого, кто встанет на его пути.

Днём вредитель-меланхолик покоился в кровати на хитиновой спине, сложив ножки крест-накрест, словно дворники на машине, и в полумраке и забытьи дремал. Только ночью он начинал перемещаться по комнате, если испытывал жажду или же хотел поесть кухонных отбросов из корыт у камина. Из всех видов пищи больше всего по вкусу ему, очевидно, приходились гнилые овощи. Чтобы отыскать свой корм, Замза не нуждался в освещении: он обладал достаточно сильным обонянием. Если днём он бодрствовал и не предавался унынию, то часами мог чистить себя челюстями, особое внимание уделяя гигиене щупалец.

– Чёрт знает что за тараканище, – произнёс Пасьянс поражённо, так и оставшись стоять перед кроватью. – Надо ещё сшить тот сапог, который его раздавит.

– Ничего такого он не сделает, – успокоил Пип Замзу. – Пасьянс был на войне, и там им приходилось есть сапоги, – он перевёл глаза на экслибра, – я читал в одной книге.

Замза издал скрежещущий вздох – наверное, так он выражал желание опять остаться наедине со своей мировой скорбью. При этом в иные дни создавалось впечатление, словно он ничего не имеет против того, чтобы Пип к нему подсаживался и рассказывал о том, что его, Пипа, занимало. О своём беспокойстве за Фурию, когда она совершала вылазки с Финнианом и другими, чтобы одолеть Академию. О своём одиннадцатом дне рождения, на который экслибры подарили ему торт со сценами из одиннадцати разных книг. И о том, как проводит утро старая мисс Драйкраст, вышедшая на пенсию учительница из Уинчкомба, с недавних пор преподававшая Пипу у себя на дому. Её предшественника мистера Теофила им пришлось рассчитать, так как он настаивал на том, чтобы и дальше проводить занятия в резиденции, а в связи с изменившейся ситуацией это было совершенно исключено.

– В правое корыто, – сказал он Пасьянсу, всё ещё торчавшему с ведром у кровати и рассматривавшему Замзу. В комнате было как раз столько света, чтобы разглядеть громадное насекомое на фоне белой простыни.

Время от времени Замзе приходило в голову, что самое время отправиться в поход, – он искал дорогу на крышу, чтобы, упав оттуда, разбиться насмерть, – и по пути пугал экслибров, хотя был уже знаком им по лагерю в Лесу мёртвых книг. Он выпал из книги в тот момент, когда Саммербель пыталась с помощью библиомантики приготовить паштет. Один взгляд на её озадаченное лицо, рассказывали экслибры, заслуживает тех трудов, которые они отныне взвалили на себя, чтобы ухаживать за несчастным чудищем.

– В корыто, – повторил Пип, – в правое.

Пасьянс что-то пробормотал и направился к корытам у камина. Он высыпал туда овощи со слишком большой высоты. Один помидор отскочил от края и укатился под кровать. Пасьянс поставил ведро рядом с входом и опять подошёл к Замзе.

Замза раздосадованно вздохнул:

– У него бывает когда-нибудь хорошее настроение?

– Я бы на тебя посмотрел, если бы ты в одно прекрасное утро проснулся в виде прусака.

Пасьянс присел на краешек кровати, на почтительном расстоянии от Замзы, и положил руки на колени.

– Мне кажется, я хорошо себе представляю, что он ощущает. Он предпочёл бы быть кем-нибудь ещё, как я – оказаться где-нибудь ещё.

– По крайней мере, ты не вредитель.

– Свою прежнюю жизнь я так или иначе потерял. У всех остальных здесь она есть.

Передние ножки Замзы дрогнули, но была ли это реакция на слова Пасьянса, осталось невыясненным.

– Я слышал, что произошло с тобой и с твоей сестрой, – сказал Пасьянс Пипу. – Такие испытания не для детей. – Лицо экслибра находилось в тени, но Пип чувствовал, что слова его не были пустой фразой. Прозвучало это серьёзно и грустно. Так частенько говорил отец Пипа.

Замза распрямил суставы на передних ножках и притянул левое щупальце к голове. Причмокивая, он провёл им вдоль расщелины пасти. Пасьянс в восхищении наблюдал за происходящим.

– Во всём есть что-нибудь хорошее, – сказал он Замзе, – ты мог бы проснуться собакой, тогда пришлось бы сейчас вылизывать самому себе зад.

Замза вымученно закряхтел и опустил своё щупальце, свистнувшее, словно розга.

– Благодаря тебе он обрёл силу духа, – заметил Пип.

Пасьянс дёрнул плечами:

– Помогу, чем смогу.

– Расскажешь мне о войне?

– Это не для маленьких мальчиков.

– Но ты же сам был мальчиком.

– Я был большим даже будучи маленьким. То есть больше, чем остальные. И сильнее.

Пип уселся в ногах кровати.

– Это, наверное, здо́рово.

– Это было ужасно. Потому-то меня и призвали в армию, когда мне стукнуло тринадцать. Мои друзья могли остаться дома, по крайней мере на пару лет, а на меня натянули униформу, сунули в руку саблю и ружьё и стали натравливать на врага. Навидался всякого ещё подростком, а в паре заварушек чуть не погиб. Вначале меня кто-то постоянно брал за шкирку и вынимал из тисков смерти, а потом было с точностью до наоборот.

В полутьме Пип рассматривал великана-южанина. Его длинные светлые волосы слегка поредели, а до того на свету Пип приметил мелкие рубцы, испещрявшие его правую щеку. «Чёрный порох, – подумал он, – от какого-нибудь старомодного ружья». Об этом он как-то читал, в «Зверобое»[24]24
  «Зверобой, или Первая тропа войны» (другое название – «Охотник за ланями») – приключенческий роман Ф. Купера.


[Закрыть], кажется, а может, в «Острове сокровищ», одной из любимых книг Фурии.

– По-моему, здо́рово, что Ариэль тебя назначил телохранителем Фурии, – сказал Пип. – Кто-нибудь вроде тебя ей может очень пригодиться. Кто-нибудь, кто ей поможет, если запахнет жареным.

Пасьянс сел по стойке «смирно»:

– Это я могу. И за тобой послежу, обещаю.

Пип хотел что-то возразить, как вдруг послышался робкий стук в дверь. Войдя, они её не защёлкнули, и теперь дверь от чьего-то прикосновения поддалась с тихим скрипом. Пасьянс вскочил: в светлом прямоугольнике входа стояла хрупкая фигурка. Сделав шаг назад, он вытянулся по стойке «смирно», словно был на линейке перед казармой.

– Молли? – прошептал он.

– Здравствуй, Нассандра, – приветствовал Пип.

Тоненькая девочка в дверях осторожно шагнула в комнату, но едва Пасьянс, как в трансе, протянул руку, заметалась и выбежала обратно в коридор, не произнеся ни слова.

– Нассандра! – воскликнул Пип. – Подожди!

Он встал со вздохом и, дав Пасьянсу знак не шевелиться, поспешил к двери. Пип был уже у выхода, когда две узенькие белые ручки уцепились за косяк и из-за него показалось фарфоровое личико с огромными испуганными глазами.

– Эй! – окликнул её Пип. – Это я. А это наш друг. Он теперь присматривает за моей сестрой. Его зовут Пасьянс. Вы вроде бы знакомы?

Головка Нассандры дёрнулась обратно, но через две секунды показалась снова. Её глаза были в два раза больше, чем глаза обычного человека.

– Не надо его бояться, – успокаивал её Пип. – Он большой, очень сильный, настоящий герой. – Он бросил взгляд через плечо и подмигнул южанину: – Это Нассанра. Каллиста[25]25
  Каллисты – это сердечные книги, похороненные в Лесу мёртвых книг. Ночью они – деревья, а днём принимают обличье бывших хозяев.


[Закрыть].

Пасьянс всё ещё стоял как вкопанный, словно его застигла молния.

– Пасьянс? – Пип заметил, что здоровяк его совсем не слышал. Раскрыв рот, Пасьянс во все глаза смотрел на девочку, а правой рукой крепко сжимал край униформы. – Он не всегда такой. По крайней мере, насколько мне известно, – пояснил Пип Нассандре.

Босиком и на цыпочках, словно балерина, она медленно вошла в комнату, всё ещё держась руками за дверной косяк. На ней было короткое летнее платье, такое же светлое, как и её гладкие волосы. С обнажёнными руками и ногами, с белоснежной кожей молодой берёзки, испещрённой призрачными литерами, стояла она, хрупкая, как стекло, легонько балансируя на кончиках пальцев, чтобы в случае тревоги одним прыжком оказаться в безопасности. Она напоминала оленёнка, который никак не мог решить, стоит ли ему спастись бегством или принюхаться к охотнику.

Пасьянс сделал вдох:

– На мгновение мне показалось…

– Что? – спросил Пип.

– Моя Молли. Я думал… Длинные волосы, фигура… – Он откашлялся, что заставило Нассандру опять отдёрнуться, а потом отдал честь: – Прошу прощения, барышня. Ошибочка вышла. Издалека мы уже видались, хотя я ни разу не имел счастья, то бишь чести, с вами беседовать.

Пип закатил глаза.

Не успела Изида полгода назад открыть ворота между Лесом мёртвых книг и библиотекой резиденции, как экслибры безрассудно хлынули в библиотеку, спасаясь от ищеек Академии, не прихватив из вещей ничего, кроме того, что было на них надето. Каллиста проскользнула, пока закрывались ворота. Когда в Лесу хоронили разорванную петушиную книгу, из неё вырастало дерево; если же речь шла о сердечной книге библиоманта, то из неё рождался каллист или каллиста, идеализированный слепок её прежнего владельца. Днём каллисты бродили по Лесу в обличии людей, а ночью превращались в деревья, похожие на берёзы, незаметно укореняясь в подлеске до восхода солнца. Их кожу покрывали строки из книг, которыми они некогда были, а уделом их была немота, по крайней мере, никто никогда не слышал, чтобы они произнесли хотя бы слово. Ариэль окрестил каллисту Нассандрой после того, как она последовала за экслибрами в резиденцию.

Изида внесла было предложение отправить Нассандру обратно, но та отказалась и с тех пор целыми днями пропадала в долине. Её видели то в парке, то – гораздо реже – в доме. Большинству она ни разу не попадалась на глаза и лишь немногим позволяла к себе приблизиться на несколько шагов. Пип встречал её сегодня уже в пятый раз.

Никто не знал, что привело Нассандру в резиденцию. По ночам каллисты вытягивали питательные вещества корнями из почвы, иными словами, голод не мог послужить этому причиной. Некоторые видели, как она украдкой скользит по коридорам, пока наконец Пип не обнаружил её в комнате у Замзы. Время от времени Нассандра сюда наведывалась, молча сидела рядом с вредителем, а спустя некоторое время вновь исчезала. На третий раз Пипу удалось убедить её не сбегать, и с тех пор она терпела его присутствие рядом с собой.

Пасьянс всё ещё не трогался с места. Каллиста вошла в комнату – пёрышко, лёгкое, как дымка, лишь случайно принявшее облик молоденькой девушки. Это платьице Фурия носила лет в двенадцать-тринадцать, а на Нассандре оно сидело как влитое. И тем не менее никому бы и в голову не пришло увидеть в ней дитя. Уж слишком мудро глядели её огромные глаза, а манера держать себя вызывала слишком большое благоговение. Даже Ариэлю не под силу было определить её возраст, ведь как только каллисты вырастали из сердечной книги, они больше не менялись. Ей могло быть и двадцать лет, а могло и двести, и намного больше.

Пип посторонился, чтобы она могла подойти к постели вредителя-меланхолика. Её мраморная кожа улавливала любое, даже совсем слабое мерцание и отражала его, словно лунный свет.

Она проскользнула к Замзе и положила ему руку на туловище. Шесть ножек вредителя расслабленно откинулись, так что теперь он являл собой нечто похожее на чёрную звезду. Тихое посвистывание заслышалось из его пасти. Пип решил, что так каллиста на чуть-чуть убавляет печаль Замзы и таинственным образом вселяет в него волю к жизни.

Примерно на одну минуту она застыла в этом положении, ни Пип, ни Пасьянс в это время не издали ни звука. Наконец она подняла глаза – сначала на Пипа, а потом на неподвижного южанина. Длинным указательным пальцем она ткнула сначала в него, затем в Замзу и повторила так три раза, после чего Пасьянс прошептал:

– Что она хочет сказать?

– Мне кажется, она просит, чтобы ты взял под защиту и Замзу.

Нассандра кивнула, и первый раз в жизни Пип увидел её улыбку. Его с ног до головы охватило радостное волнение.

– Рад стараться! – сказал Пасьянс и торжественно приложил руку к своему героическому сердцу. – Клянусь моей Молли! Я исполняю любое желание леди Нассандры, а это – в особенности!

На минуту Пипу почудилось, что звенит серебристый смех, такой тихий, что едва уловим. Каллиста сорвалась от постели Замзы и скользнула мимо Пипа к двери. Его овеяло благоуханием лесной почвы и древесной коры, и, пока она бесшумно удалялась по коридору, он, как обычно, не слышал её шагов.

Долго они простояли так в безмолвии: Пип – улыбаясь, Пасьянс – всё ещё прижимая руку к груди, словно только что присягнул самому президенту. Замза наконец прервал тишину глубоким вздохом, скрестив ножки над туловищем и тихо зажужжав.

– Будь я сто раз проклят, – пробормотал Пасьянс.

– Она тебе нравится, – установил Пип.

– А я в первую минуту подумал, что это Молли подошла к двери.

Уже в самом начале он продемонстрировал Пипу свою помятую карманную книжку, и правда: женщина на обложке обладала отдалённым сходством с Нассандрой, что впрочем, объяснялось прежде всего тем, что у той тоже были светлые волосы, огромные глаза и хрупкая фигурка.

– Но она не Молли, Пасьянс.

– Я знаю! Просто она мне её напомнила, – экслибр поглядел на постель вредителя. – По всему видать: теперь мне ходить за тараканищем. Уж не знаю, придётся ли ему это по вкусу.

– Не надо о нём говорить так, словно его здесь нет, – наставлял его Пип. – Можешь смело к нему обращаться напрямик. Думаю, он нас понимает, даже если не может сказать.

Пасьянс отмахнулся:

– Как-нибудь в другой раз.

Пип подошёл к кровати, попрощался с Замзой и вышел вместе с Пасьянсом из комнаты. Они побрели вдоль коридора. Экслибр всё время озирался, очевидно, в поисках следов только что посетившего их чуда.

– Листья с неё не осыпаются, – заметил Пип.

– Да знаю я.

– Ты охотно увиделся бы с ней ещё разок.

– С тех пор как я выпал из книги, она – самое прекрасное, что мне попалось на глаза.

– Неужели в Лесу мёртвых книг ты никогда не видел каллист?

Пасьянс покачал головой:

– Я чаще всего нёс караул. Наш лагерь мы разбили в корнях упавшей гигантской секвойи, довольно-таки высоко над землёй. Каллисты же живут всегда в низине, на голой почве, и неохотно карабкаются на другие деревья. – Он замолчал и плюхнулся на обитый бархатом стул, стоявший под картиной в золотой раме. Закрыв лицо руками, он глядел на Пипа сквозь пальцы. – Это потому, что я опять вспомнил Молли.

– Тебе её очень недостаёт, да?

– У меня никогда не было ничего лучшего, чем она. Не потому, что она богата или красива, как Дева Мария. А потому, что она принимает меня таким, каков я есть. Умом я не вышел, сам знаю, до неё мне по уму далеко. Но она любит меня, пусть даже я и несу подчас чушь.

– Ты спас ей жизнь.

– Это бы каждый сделал. За неё умереть было бы… совсем не так плохо.

Пип задумался о тех, кого больше нет.

– По-моему, смерть – это ужасно, – сказал он.

– Если бы я точно знал, что тогда увижусь с Молли, мне было бы всё равно.

– А вот я бы не хотел умирать, чтобы снова увидеться с отцом, – при этих словах Пип почувствовал угрызения совести, но что правда, то правда: как бы горячо он ни любил отца, Пипу было слишком хорошо в этом мире, чтобы его просто так покинуть.

– Могу я тебе доверить один секрет? – спросил Пасьянс.

Пип кивнул. Экслибр оглядел коридор и приглушил голос:

– Ты когда-нибудь слышал об Аноним-реке?

– Есть такая библиомантическая сказка.

– Совсем не сказка, – возразил Пасьянс, энергично замотав головой. – Она существует взаправду. Я сам слышал. Некоторые об этом болтали.

Этот довод показался Пипу несколько слабоватым. Но он не возражал, поскольку Пасьянс явно очень хотел в него верить.

Аноним-река, согласно легенде, протекала между страницами мира и омывала по пути бесчисленные книги. Она текла сквозь каждую книгу, где описывалась река. Эта река напоминала актёра, появляющегося в бесчисленных фильмах то в главной роли, то лишь в эпизоде. Считалось, что вода Аноним-реки рано или поздно доберётся до любой книги в виде крошечного ручья или бушующего потока – всё равно.

– Я хотел бы написать одно письмо, – продолжал Пасьянс, – письмо для Молли, ведь она не знает, где я и что со мной. В книге-то я всё ещё значусь.

Когда экслибр выпадал из романа, книга оставалась целой, а история – неизменной. Пасьянс – или кто-то, кто выглядел, как его близнец, – ещё сегодня воевал в «Огненном шторме страсти» на стороне Юга за любовь и за неминуемый счастливый конец. И Пасьянсу, наверное, было от этого ещё тягостнее, ведь Молли о нём даже не тосковала и в конце романа мчалась на лошади на встречу с человеком, как две капли воды похожим на Пасьянса.

– Я напишу, как всё было, – объяснял он, – а после суну письмо в бутылку и попрошу какого-нибудь библиоманта бросить её в Аноним-реку. Когда-нибудь да и прибьёт её течением к нужной книге, к берегам Миссисипи. И тогда Молли найдёт её и прочитает моё послание. И даже если это случится через тысячу лет, мне наплевать, ведь однажды доверенные бумаге истории уже не умирают. Главное – Молли узнает правду, что она для меня самый важный человек на свете.

– Она и так давно это знает. Во всяком случае, в твоей книге так всё и обстоит.

Пасьянс вынул своё карманное издание и провёл грубыми пальцами по изображению женщины на обложке:

– Имеется только одна загвоздка.

«Сотни загвоздок», – подумал Пип, а вслух спросил:

– Какая же?

– Не умею я складно писать. Ну то бишь, ясно: имя и всё такое – могу. Но то, что я хочу выразить, – много предложений, трудные слова…

– Давай я тебе помогу?

Пасьянс поднял засиявшие глаза:

– Правда поможешь?

Пип отсалютовал:

– Положись на меня, солдат!

Пасьянс поднял в приветствии два пальца к виску и заговорщически улыбнулся.