Текст книги "Шум. История человечества. Необыкновенное акустическое путешествие сквозь время и пространство"

Колокол, орган, собор: священное созвучие

Она на месте! Последние шесть дней я не раз терял веру в успех нашего предприятия. На последнем этаже тяговый канат запутался, колокол наклонился, затем покосился сильнее… Рискуя жизнью, голландцы вскарабкались наверх и распутали канат. Однако теперь колокол висит на своем хомуте, его корону крепко держат железные обручи, но он раскачивается легко, на что я должен обратить особое внимание. Глориоза, она поистине великолепна – сияющая, более пяти локтей в высоту и такая же тяжелая, как 140 мужчин. Мы уже слышали ее звон. Когда старший подмастерье плотника забивал последний шип, он уронил тяжелый молот прямо на Глориозу. Точно гром прогремел с ясного неба, и нас охватил трепет. Низкий, утробный, но необыкновенно благозвучный и чистый, божественный – таков ее голос. Я чувствовал его всем телом, до кончиков пальцев, и он до сих пор звенит в моих ушах. Потом настала полная тишина. В этот день, в лето Господне 1499, мы, казалось, ощутили присутствие Господа на земле. Но тут тишину разорвал рык мастера Герхарда, который наблюдал за нами снизу. Нас ждет хороший нагоняй, когда мы спустимся с колокольни[34]34
  Речь идет об установке колокола Глориоза (Gloriosa – «Славная», лат.), посвященного Деве Марии, на колокольню Эрфуртского собора (Германия). Этот колокол, один из самых больших и благозвучных в Средневековье, называли «Королевой колоколов». Так как в немецком языке слово «колокол» (die Glocke) женского рода, им давали женские имена. Упомянутый мастер Герхард – это знаменитый голландский специалист по отливке колоколов Герт ван Вау (ок. 1450–1527), руководивший изготовлением Глориозы.


[Закрыть].

С началом Средневековья Римско-католическая церковь захватила власть в царстве звуков. Никогда она не была так могущественна, как в тысячелетие, которое мы называем Средними веками. Она подчинила себе шум, властвовала над умами и ушами жителей Центральной Европы, и во всеуслышание заявляла о своих властных претензиях. Звон колоколов не только созывал людей к богослужению. Он был символом всеобъемлющей власти, которой тогда обладала Церковь. Колокольный звон, который перекрывал все прочие звуки, доминировал в звуковом ландшафте средневекового города, а чуть позже и деревни. Его невозможно было не услышать. Колокол был акустическим символом могущества Господа и Церкви, представляющей Его на земле.

Постримский звуковой вакуум буквально кричал о том, что новой эпохе необходим новый звук, в котором сможет воплотиться дух времени. В раннем Средневековье колокола христианского Запада наконец обосновались там, откуда мы слышим их и сегодня. Епископ Григорий Турский (538–594) впервые упомянул колокол, висящий на веревке. Анналы называют строителем первой колокольни папу римского Стефана II (752–757): он якобы повелел возвести башню с тремя колоколами возле базилики Святого Петра в Риме. Их звон должен был созывать людей к началу богослужения. Затем, в VIII–IX вв., колоколами обзавелось большинство европейских церквей.

Старейший из точно датированных колоколов Германии, колокол Св. Лулла, находится в Бад-Херсфельде. Указанная на нем дата гласит, что он был отлит в 1038 г. Он до сих пор способен звонить, но его голос звучит, по современным меркам, тонковато и немного дребезжит. Его высота составляет 1,44 м, а ширина 1,12 м; он совсем небольшой в сравнении с гигантами высокого и позднего Средневековья, которые до сих пор можно увидеть в христианских церквях и соборах. Огромная Прециоза (Pretiosa) из Кёльнского собора (1448) или Глориоза (Gloriosa) из средней башни Эрфуртского собора достигают более 2,5 м в высоту, а весят более 11 т. Их глубокий, утробный, вибрирующий звон веками формировал звуковой образ европейских городов христианского мира – вплоть до настоящего времени. Начиная с высокого и позднего Средневековья большие церковные колокола были акустической нормой, они задавали тон, особенно в городах. Их звон упорядочивал, регулировал жизнь людей и даже обеспечивал их безопасность, как никакой другой звук. Звуковой ландшафт был дифференцирован, горожане легко узнавали голос определенного колокола и понимали его значение. Например, чтобы сообщить нечто важное, власти приказывали бить в большой колокол. Гораздо чаще, чем в наше время, звонили колокола деревенских церквей. Эти громкие звуки не просто принимались как должное – они были частью благословленного Богом порядка. Этот порядок, а вместе с ним и колокольный звон начали критиковать только после усиления городов и светской власти, оживления торговли и расцвета городской культуры.

На основе простого удара в колокол Средневековье сформировало сложную систему коммуникации и оповещения. Особенно развитой она была в больших городах. Колокол совета, часовой колокол, пожарный, набатный, погребальный – все они звучали поодиночке, вместе или вразнобой. Свои колокола были у ремесленных цехов, определенный звон призывал к сбору городского совета. Особыми звуковыми сигналами сопровождалось вынесение судебного приговора, оглашение постановлений совета, погребения. Колокол звонил вечером, когда закрывались городские ворота, и утром, когда приходило время их открывать. Монастыри, школы, больницы и ратуши использовали ранжированную систему звуковых оповещений, которая нам показалась бы очень непривычной. Колокольная какофония достигла, наконец, таких масштабов, что города стали регламентировать, кто может подавать сигналы, а также когда, как долго и в каком порядке ему следует это делать. Доступ на колокольню был открыт лишь немногим.

https://youtu.be/IwNbvDd2SyM?si=ownkBBLKyQ8ymNwP

5. Средневековая церковь

1497 г. Звон большого колокола «Глориоза», Эрфуртский собор

Сейчас орган – это преимущественно церковный инструмент, но так было далеко не всегда. Устройство водяного органа (гидравлоса) было известно еще в Античности: бронзовые трубочки, из которых извлекали звук с помощью воды и давления воздуха. Однако в раннем Средневековье орган пользовался дурной славой. Считалось, что в 67 г. его привез из Греции в Рим император Нерон, многому научившийся у греков[50]50
  Markovits Michael. Die Orgel im Altertum. Leiden: Brill, 2003. S. 369 ff.


[Закрыть]. По крайней мере, некоторые выступления императора на арене сопровождались органной музыкой. Возможно, под эти звуки погибали и первые христиане, но в данном вопросе ясности еще нет. Тем не менее орган ассоциировался с чем-то языческим и светским. Лишь в IX в. церкви Западной Европы в большинстве своем обзавелись органами, не в силах противостоять искушению – их прекрасный глубокий звук внушал верующим представление о всемогуществе Божьем и, таким образом, помогал наставить их на путь истинный. Поначалу орган был показателем статуса, его могли позволить себе лишь богатые диоцезы, но впоследствии, самое позднее в эпоху готики, он стал главным музыкальным инструментом христианской литургии.

Наряду с колоколом и органом крупнейшим источником звуков в Средневековье было само церковное здание. Головокружительно высокие своды, каменные стены, полы и потолки работали как один гигантский резонатор, усиливая даже шепот, довольно отчетливо доносившийся с дальних скамеек. Если в храме пели или играли на органе, звук усиливался многократно и, должно быть, производил на средневекового человека неизгладимое впечатление. Для него это было нечто нереальное, божественное. Мощь звука, отражаемого стенами, и его долгое эхо оглушали и ослепляли человека, заставляя раствориться в единой общности верующих. Собор, колокол и орган составляли как бы один сакральный аккорд. В своем триединстве он был акустическим отражением богословской мысли.

Звуковой образ, создававшийся в стенах соборов, мог и устрашать, как в древности – гром или другие звуки природы. Он доминировал, и превосходство его было несомненным, неоспоримым. Это впечатление, сформированное благодаря прекрасной акустике церковных зданий, должно было вполне устраивать клириков, поскольку тем самым подтверждалось их главенствующее положение в обществе. Церковь создавала невероятную по силе воздействия звуковую декорацию, которая и сейчас заставляет почувствовать ее могущество. Эхо, отражавшееся от высоких куполов и каменных стен, дополнительно усиливало эффект. Оно также придавало звуку оттенок запредельности, отрешенности, устанавливая дистанцию между пастырями и паствой. Эхо часто затрудняло понимание проповеди, еще больше разделяя клир и мирян и недвусмысленно давая понять, кто здесь главный.

Проповедь христианства, звучавшая в церквях и соборах, была одним из немногочисленных средневековых средств коммуникации. В мире, где почти не было школ и книг, а газет, радио, телевидения и интернета не было совсем, проповедь была практически единственным путем передачи знаний. Церковь использовала свою монополию весьма продуманно, с целью укрепления своей власти. Хотя до II Ватиканского собора (1962–1965) латынь оставалась официальным языком Церкви, есть свидетельства того, что уже в Средние века в некоторых областях Европы произносили проповеди на национальных языках[51]51
  Reifenberg Hermann. Der Gebrauch der Muttersprache in der Liturgie des Bistums Mainz. Zeugnisse für die Entwicklung zum volkssprachlichen Gottesdienst, speziell vom 15. bis 20. Jahrhundert // Archiv für mittelrheinische Kirchengeschichte, 1985. Vol. 37. S. 37.


[Закрыть]. Верующие должны были не просто слышать Слово Божье, но и понимать его, а также беспрекословно ему повиноваться.

Голос проповедника был частью повседневной жизни города и деревни. За год в городских церквях могло состояться до 250 проповедей; одной из главных тем была близость Страшного суда. В источниках упоминается проповедник Айхштеттского собора Ульрих Пфеффель, чья пасхальная проповедь, посвященная Страстям Христовым, превратилась в настоящее испытание выносливости. В 1471 г. он начал мессу Великого четверга за два часа до рассвета и проповедовал без перерыва четыре с половиной часа. После полудня он говорил еще три часа, но так и не добрался до момента, когда Христос попадает к Пилату. Он простудился, и мучительный кашель с насморком вынудили его остановиться[52]52
  Dicke Gerd. Predigt im Kontext von Reform und Frühhumanismus. Der Eichstätter Domprediger Ulrich Pfeffel (urk. 1452–1492) // Jürgen Dendorfer (Hrsg.). Reform und früher Humanismus in Eichstätt. Bischof Johann von Eych (1445–1464) (Eichstätter Studien, NF., Bd.69). Regensburg: Verlag Friedrich Pustet, 2015. S. 293.


[Закрыть].

Проповедники не оставались запертыми в стенах своих церквей – они выходили, чтобы повсюду нести людям Слово Божье. Средневековые хронисты сообщают о множестве странствующих проповедников, которые путешествовали по дорогам средневековой Европы, возвещая христианские истины. По свидетельствам источников, на пламенные проповеди Джироламо Савонаролы, Бертольда Регенсбургского, Бернардина Сиенского собирались тысячи слушателей, причем некоторые из них чудесным образом исцелялись от болезней. То же самое рассказывают про Иоанна Капистранского (1386–1456), который в свое время был настоящей звездой среди странствующих проповедников. Этот францисканец, бывший инквизитор, знаменитый, среди прочего, своей ненавистью к евреям, был популярен во всей Европе. Куда бы он ни приходил, люди стекались к нему тысячами, как было, например, в Нюрнберге с 17 июля по 13 августа 1452 г. Иоанн проповедовал в имперском городе каждый день, собирая огромные толпы со всей округи и заодно совершая чудеса исцеления[53]53
  Mixson James D. John of Capistrano’s Preaching Tour North of the Alps (1451–1456) // Religious Life between Jerusalem, the Desert, and the World. Leiden: Brill, 2015. S. 255–276.


[Закрыть]. Он говорил только по-итальянски и на латыни, но это не было проблемой. К восторгу толпы, его слова синхронно переводили на немецкий.

В условиях всеобщей неграмотности устные механизмы передачи информации приобретали огромную важность. В Средние века не только проповедовали, но и рассказывали, пели, молились; учились и заучивали тексты также на слух. Декламировали повсеместно – не только в церквях и монастырях, но и в городах, с той единственной разницей, что одни диктовали, а другие повторяли вслух, что и как говорить. Поскольку крестьяне не умели читать, они должны были запоминать существующие правила. Как указывают некоторые источники, лично зависимые крестьяне должны были наизусть заучивать приговоры и постановления господского суда.

Неграмотным также приходилось запоминать и заучивать слова молитв и песнопений. Иначе они не могли бы следить за ходом богослужения. Слушая певцов и рассказчиков, они усваивали народные песни, сказки и героический эпос. По оценке ученых, в те времена люди могли запомнить гораздо больше, чем мы сейчас, именно благодаря передаче информации из уст в уста. В эпоху поздней Античности бывали люди, которые знали наизусть всю «Энеиду» Вергилия – а это, между прочим, несколько тысяч стихов. И в сфере образования звучащее слово было мерой всех вещей. Даже в позднем Средневековье, в XIV–XV вв., среди студентов первых университетов были неграмотные – немыслимая в наше время ситуация[54]54
  Borst Otto. Alltagsleben im Mittelalter. Frankfurt am Main: Insel Verlag, 1983. S. 521–528.


[Закрыть].

Нам сложно представить тот поток звуков, бесед и речей, в котором буквально тонули люди Средневековья. Сейчас постоянные разговоры окружающих мы склонны воспринимать как шум, однако в Средние века ситуация была скорее обратная. Как это сформулировал медиевист Отто Борст, «во времена, когда литературные произведения только слушали (не имея возможности прочесть), звук не надоедал – он был незаменимым носителем информации, ее символом»[55]55
  Ibid. S. 18.


[Закрыть].

В деревне любое акустическое событие превращалось в сенсацию. Современному человеку скоро наскучили бы однообразие и монотонность (вслушайтесь, само звучание этих слов навевает скуку) сельской местности. Крестьяне смотрели на вещи иначе, однако и для них любое отклонение от привычного порядка вещей, даже самое незначительное, было долгожданной возможностью разнообразить течение будней. Особенно приветствовали странствующего торговца или музыканта, который, среди прочего, мог принести последние новости. Деревенские дети встречали пришельца громкими криками, а взрослые нередко бросали работу, чтобы с жадным любопытством слушать музыку или рассказы.

В любом высказывании, празднестве, ритуале нужно было соблюдать определенную меру: нельзя было касаться авторитета духовной и светской власти или тем более его оспаривать. Ослушникам Церковь грозила страшными карами, начиная с отлучения и заканчивая прямой дорогой в ад. Чистилище, вечное проклятие, геенна огненная, муки, крики и скрежет зубовный – для средневекового человека все это реально существовало и представляло серьезную угрозу. Описания ада он мог найти в устных рассказах, проповедях и литературе. Флорентийский поэт Данте Алигьери (1265–1321) в «Божественной комедии» проводит своего героя через ад и описывает его путешествие на староитальянском языке, тем самым оспаривая статус латыни как единственного литературного языка. Кроме того, выбор «народной речи» позволяет каждому понять мысль поэта и буквально услышать звуки ада, включая ужасные вопли проклятых, участь которых может разделить любой грешник:

 
Там вздохи, плач и исступленный крик
Во тьме беззвездной были так велики,
Что поначалу я в слезах поник.
Обрывки всех наречий, ропот дикий,
Слова, в которых боль, и гнев, и страх,
Плесканье рук, и жалобы, и всклики…[35]35
  Ад. Песнь III. 22–27. Пер. с ит. М.Л. Лозинского.


[Закрыть][56]56
  Alighieri Dante. La Divina Commedia. Dritter Gesang. Zeilen 22–33. Цит. по: Zoozmann Richard. Dantes Werke. Das neue Leben – Die göttliche Komödie. Leipzig, 1921. S. 12. (Данте Алигьери. Божественная комедия / Пер. М. Лозинского. М.: Правда, 1982.)


[Закрыть]
 

Людей громко призывали воздерживаться от греха, порока и богохульства. Они боялись дьявола, испытания огнем в чистилище (Purgatorium) и адского шума. Рассказывали, что в аду грешников привязывают к огромным колоколам, звонящим день и ночь, так что осужденные на эту муку совершенно лишаются рассудка. Церковь ревностно охраняла клад античного знания, скрытый преимущественно в монастырских библиотеках. Именно она решала, что дозволено было знать людям. В течение столетий у Европы были проблемы с прогрессом, так как Церковь подавляла инновации и свободу мысли[36]36
  Тезис, который в настоящее время разделяют далеко не все медиевисты. О развитии средневековой науки и роли монастырей в накоплении и передаче научного знания см.: Фальк С. Светлые века. Путешествие в мир средневековой науки. М.: Альпина нон-фикшн, 2023.


[Закрыть].

До возникновения университетов все знание хранилось в монастырях. Церковь контролировала его, регламентировала и подвергала цензуре. Средневековый монастырь был свободен от грубого, вульгарного шума, особенно в дни церковных праздников, когда монахи и монахини еще глубже погружались во внутреннее созерцание. Тем не менее насельники монастырей и клирики далеко не всегда вели себя так тихо. День бенедиктинского аббатства был наполнен шумом всяческих работ – монахи-столяры стучали и сверлили, садовники орудовали лопатами. У цистерцианцев возле плотин скрипели колеса водяных мельниц, а братья пыхтели от натуги, перетаскивая тяжелые мешки с мукой. Даже нищенствующие ордена, францисканцы и доминиканцы, жили не особенно тихо. В кельях, капеллах и трапезных (рефекториях) их монастырей подолгу читали часы и вечерние молитвы, и делалось это ни в коей мере не тихо и не самоуглубленно. Братья молились громко, дабы каждому было слышно их обращение к Господу. Во время общих приемов пищи чтец звучно декламировал отрывки из Библии – и внимать должны были все, несмотря на шум трапезы. А после еды каждому монаху вменялось в обязанность прочесть вслух хотя бы один текст из Священного Писания, громко и отчетливо.

В X столетии в Священной Римской империи насчитывалось более 1100 монастырей, а во Франции – вдвое больше. Хотя строгие правила августинского и бенедиктинского уставов запрещали игру как бессмысленное времяпрепровождение, в стенах монастыря иногда раздавались громкие и веселые звуки. По крайней мере, время от времени монахи во что-то играли. Источники редко говорят об этом прямо, однако некоторые задокументированные инциденты позволяют представить звучание игр. Одна из них называлась жё-де-пом (фр. jeu-de-paume) – это вид сквоша, в котором нужно было бросать мяч о стену галереи и отбивать его ладонью. Французский историк игр Жан-Мишель Мель обнаружил, что в 1250 г. Церковь запретила монахам играть с мирянами[57]57
  Mehl Jean-Michel. Le jeu de paume. Un élement de la sociabilité aristocratique à la fin du moyen age et au début de la renaissance // Sport / Histoire. 1, 1. Paris, 1988. S. 19–30.


[Закрыть]. В 1396 г. мужчинам, желавшим вступить в конвент соборного капитула в Осере (Франция), предписывалось принести с собой мяч[58]58
  Sonntag Jörg. Erfinder, Vermittler und Interpreten. Ordensleute und das Spiel im Gefüge der mittelalterlichen Gesellschaft // Sonntag Jörg (Hrsg.). Religiosus Ludens. Das Spiel als kulturelles Phänomen in mittelalterlichen Klöstern und Orden. Berlin: Walter de Gruyter, 2013. S. 241.


[Закрыть]. Некая Марго, уроженка бельгийского Монса, считалась лучшей теннисисткой своего времени и поэтому была приглашена на игру ко двору герцога Филиппа Бургундского (1396–1467). Впоследствии она, уже постригшись в монахини, перебралась в траппистский монастырь Солеймон (Бельгия) и там, насколько нам известно, учила играть в теннис жителей соседнего Намюра. Возможно, ее ученицами были и сестры-траппистки, насельницы ее аббатства[59]59
  Ibid. S. 258.


[Закрыть]. Иногда из-за монастырской стены слышался и грохот кегельбана, и взволнованные крики футбольных болельщиков. В 1450 г. клирики монастырского собора в бенедиктинском аббатстве Эксетер (Англия) решились на самый радикальный шаг: они полностью закрыли соборную галерею, чтобы там не шумели игроки в мяч[60]60
  Gillmeister Heiner. Aufschlag für Walther von der Vogelweide. Tennis seit dem Mittelalter. München, 1986. S. 4.


[Закрыть].

Итак, в монастыре было значительно тише, чем в городе, и это вполне вписывается в картину эпохи. В средневековых скрипториях шла тихая интенсивная работа: там учились и копировали манускрипты. К чему там не стремились, так это к прогрессу. Монастыри сохраняли знание, собирали его по крупицам и складывали в архивы. Епископы и аббаты решали, какая часть собрания будет в открытом доступе, какая – нет. Философия вместо физики, теология вместо техники – общая тенденция была такова. Высшим авторитетом была Библия, истолкованная христианскими учеными, и труды Отцов Церкви. Все прочее было от лукавого, оно подвергалось цензуре, исправлениям в соответствии с церковной доктриной, а иногда уничтожалось. Таким образом, была утрачена значительная часть античного знания. Если кто-то шел против течения, его ожесточенно критиковали, наказывали и подавляли. В то время как Европа погружалась в пучину единообразия и смирения, на Востоке расцветала наука, а прогресс нес с собой обновление – и шум цивилизации звучал оттуда.

Громкие застолья и придворный этикет

Высокое и позднее Средневековье – эпоха каменных стен. Правящие династии и князья, но также аристократы рангом пониже строили замки и укрепления, в которых формировался особый образ жизни и соответствующие ему звуковые пространства. Замок в те времена был акустическим микрокосмом – будто город в миниатюре, где было слышно все то же, что и в больших городских центрах Средневековья. В каждом замке работали кузнецы. Там же часто находилась оружейная, место хранения ценных инструментов и склад сельскохозяйственных орудий. Здесь все время что-то ковали, чинили, латали, клепали, так что стук молота и молотка был обычным звуком. Кроме него, было слышно присутствие свиней, домашних птиц, топот лошадиных копыт. Суетились и хлопотали служанки, слуги и оруженосцы. Громыхали повозки. Наконец, звенел на разные голоса металл: оружие, шлемы и доспехи, стремена и уздечки. На каменных стенах и укреплениях все время что-то строили и достраивали. Каменотесы ломали известняк и песчаник, неделями пилили и шлифовали полученные куски, в то время как плотники возводили строительные леса, изготавливали потолки, полы и мебель, а также чинили подъемные мосты.

Складывается впечатление, что жизнь в замке была довольно монотонной, но при этом очень шумной. Формировало ее все-таки деревенское окружение. Имперский рыцарь Ульрих фон Гуттен (1488–1523), который жил в своем замке неподалеку от Фульды, в 1518 г. писал нюрнбергскому патрицию Виллибальду Пиркхаймеру: «Споры наших крестьян с чужими не прекращаются; не было такого дня, чтоб нам не сообщали о ссорах и склоках… Рыцари приходят и уходят, а с ними всякий сброд, воры и разбойники с большой дороги… А какой же шум! Блеют овцы, мычат коровы, лают собаки, на поле кричат работники, скрипят повозки и тележки, а в доме моем слышно, как воют волки»[61]61
  Schuerl Wolfgang. Burgen und Städte des Mittelalters. Wiesbaden, 1977. S. 92 f.


[Закрыть]. Бурги и пфальцы[37]37
  Бург – начиная с X в. то же самое, что замок. Пфальц (от лат. palatium, «дворец») – укрепленная резиденция императоров Священной Римской империи.


[Закрыть] – это удивительный акустический микс города и деревни.

Своей относительной монотонностью жизнь в замке напоминала деревенскую. Любой перерыв в повседневной рутине встречали с радостью – с той только разницей, что рыцарские и придворные развлечения были более пестрыми и многообразными. Пиры, игры, странствующие менестрели, танцовщики, жонглеры и акробаты с медведями вносили приятное разнообразие в течение будней. Когда приходили музыканты (videlaere) со своими фидлами и скрипками, вся прислуга бросала работу, и даже хозяйка замка спускалась к ним. Странники приносили новости и громко рассказывали их изумленной и благодарной публике. Марнер, швабский миннезингер XIII в., пел свои романтические стихи и рассказывал увлекательные истории о героических битвах и приключениях[62]62
  Strauch Philipp. Der Marner (репринт 1876). Berlin, 1965.


[Закрыть]. Франконский стихотворец и певец Вальтер фон дер Фогельвейде (ок. 1170 – ок. 1230) хорошо зарабатывал своим искусством. 12 ноября 1203 г. архиепископ Пассау записал, что было выдано поэту на дорожные расходы: «Вальтеру, певцу из Фогельвейде, на шубу – 5 длинных солидов», то есть 5 шиллингов («Walthero cantori de Vogelweide pro pellicio v solidos longos»[63]63
  Heger Hedwig. Das Lebenszeugnis Walthers von der Vogelweide. Die Rechnungen des Passauer Bischofs Wolfger von Erla. Wien: Schendl, 1970.


[Закрыть]).

Музыка врывалась в однообразную повседневность. Она могла сопровождать какое-то необыкновенное событие, но могла быть и частью обычной жизни. Хозяева замка нередко пели и играли на музыкальных инструментах сами. Лютня, шалмей, арфа, фидл, флейта, барабан, колесная лира, волынка – вот характерные инструменты того времени; кроме того, существовали ныне забытые псалтерий, портатив и трумшайт. Портативом называли маленький переносной орган, очень похожий на большой, но несколько выше тоном. Шалмей, тростевой духовой инструмент, выглядел как большая флейта, только сделан был из дерева и звучал в типично средневековой манере. Столь же рыцарской и романтичной была мелодия, сыгранная на монохорде, единственная струна которого издавала чарующие звуки. В XI в. Европа наконец оказалась способна на прорыв, хотя бы в музыке. Многоголосие, особенно выраженное в хоралах высокого Средневековья, стало поистине громким нововведением, завоевавшим мир[38]38
  Первые письменные описания многоголосия в музыке Европы относятся к концу IX в. См.: Лебедев С. Н. ОРГАНУМ // Большая Российская энциклопедия. М., 2014. Т. 24. С. 357. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Эта инновация лежит в основе современной музыки: многоголосых композиций, опер, мюзиклов и песен поп-звезд. В то же самое время итальянский монах Гвидо из Ареццо (ок. 992–1050) изобрел систему нотного письма, которая стала основой для современной нотации. Благодаря нотам впервые в истории появилась возможность исполнять одно и то же произведение в разных местах, даже если музыканты и певцы ни разу не слышали его своими ушами. А ведь еще в IX в. монахам приходилось всю жизнь заучивать церковные песнопения наизусть.

Застолья были пусть не самой важной, но все же необходимой частью каждого праздника во дворце или в замке. Хотя стены позднесредневековых замков обычно украшали ковры и гобелены, по залам гуляло эхо. Оно повторяло и умножало звуки, которых сейчас за столом не услышишь. Сотрапезники без стеснения рыгали и пускали газы, чавкали и причмокивали, вытаскивая куски из общего котла (ложкой или прямо руками). Однако, вопреки широко распространенному мнению, все перечисленное отнюдь не считалось хорошим тоном. Клирики высказывались на сей счет с особенным презрением, считая, что наслаждаться божьими дарами нужно с соблюдением хороших манер. Кроме того, они боролись с использованием вилки как орудия дьявола, вследствие чего первые вилки имели лишь два зубца – так они, по крайней мере, были меньше похожи на сатанинский трезубец. Только в позднем Средневековье был разработан придворный и застольный этикет, благодаря которому застолья стали проходить тише и приличнее. Правила поведения за столом формировались на базе обычаев, которых придерживались в монастырях раннего и развитого Средневековья. Они стали частью рыцарской и аристократической культуры только в XIII в. Изящные манеры должны были отличать представителя высших сословий от вульгарных крестьян или амбициозных, набирающих силу горожан.

https://youtu.be/kjlUZ2dfY4Y?si=Z2tgN7rlBKIjHAt6

6. Новые звуки

Средневековье. Портатив шпильманов (реконструкция)

Насколько широкое распространение имели дурные манеры за столом – чавканье, пускание газов, отрыжка, громкий стук ложками и мисками, – показывают сатирические памфлеты, которые прицельно высмеивали варварские нравы. Они вошли в моду на исходе Средневековья. В 1482 г. в немецко-латинском словаре Vocabularius teutonicus впервые появилось слово «Гробиан». Чуть позже немецкий теолог и писатель Фридрих Дедекинд (1525–1598) сочинил свою ироническую поэму «Grobianus. De morum simplicitate»[39]39
  «Гробиан. О простоте нравов» (лат.). Поэма была издана в 1549 г. на латинском языке, в 1551-м переведена на немецкий. Фрагменты ее переведены на русский язык М.Л. Гаспаровым и изданы в сборнике: Неолатинская поэзия: Избранное / Под ред. Ю.Ф. Шульца. М.: Терра, 1996.


[Закрыть] – «Сатирическое руководство по сколь можно худшему поведению с утра и до вечера»[64]64
  Dedekind Friedrich. Grobianus. De Morum Simplicitate (Dt. Fassung von Caspar Scheidt). Darmstadt, 1979.


[Закрыть]. У других литераторов и в фольклоре вымышленный святой Гробиан превратился в покровителя грубых, вульгарных и невоспитанных людей.

В мирные времена – а таковые преобладали, несмотря на общую неспокойную обстановку, – шла репетиция войны. Важную роль в ней играл архетипический представитель Средневековья: закованный в гулкий доспех, бряцающий оружием рыцарь, опоясанный мечом и восседающий на благородном коне, который зачастую имел собственную броню. Так выглядел и так звучал мир низшей знати – круга избранных, проживавших в графских укреплениях и замках. Лишь немногим крестьянам удавалось хоть раз в жизни увидеть или услышать вблизи рыцаря в полном снаряжении. Только во время войны или беспорядков эти «танки Средневековья» вступали в контакт с рядовым населением.

Рыцарские турниры, проходившие в трех формах – бугурт, турнай и тьост, – были важнейшими событиями в жизни представителей низшей знати, а также королевских резиденций. Поединок проходил очень шумно. Звенело оружие, храпели кони, публика вопила от восторга – особенно во время тьоста, легендарной сшибки на копьях, когда рыцари в полном снаряжении, но вооруженные тупыми копьями, неслись навстречу друг другу вдоль барьера (тилта). Того, кто попадал своим копьем в щит противника или сбрасывал его с лошади, публика награждала бурными овациями. Поэт Вольфрам фон Эшенбах (ок. 1160–1220) увековечил это зрелище в своем знаменитом «Парцифале». Возможно, он сам был свидетелем похожих сцен:

 
Теперь сошлись они друг с другом.
Колотят копья по кольчугам,
И древки яростно трещат,
И щепки на землю летят.
Ах, в беспощадной этой рубке
Ждать не приходится уступки[40]40
  Пер. со средневерхненем. Л. Гинзбурга.


[Закрыть][65]65
  Eschenbach Wolfram von. Parzival. Übers. v. Karl Simrock. Stuttgart, 1862. (Neuausgabe hrsg. von Karl-Maria Guth. Berlin, 2016). S. 34. (Вольфрам фон Эшенбах. Парцифаль. Песнь 1 / Пер. Л. Гинзбурга // Средневековый роман и повесть. М.: Художественная литература, 1974. С. 280.)


[Закрыть].