Текст книги "Домик в деревне"

Дотащила его Нюрка до дома, на кровать с горем пополам затянула. А Петька стонет, на боль жалуется, что горит спина, жжется, болит сильно. А ногами-то и двинуть не может. И как в туалет ему надо – тоже не контролирует. Хуже младенца стал. Неделю криком кричал от болей в спине, Нюрка и не отходила от него вовсе. Опосля, как понял, что и сесть сам не может, без помощи-то, да и с туалетом беда, вовсе выть принялся. Сестру убить его умолял, Аринку проклинал проклятьями страшными. А толку-то что?

Хоть и следила за ним Нюрка, и мыла его то и дело, а все ж не могла она возле него все время сидеть. И огородом заниматься надо, и копейку попробовать заработать, и постирать тоже… А стирки теперь ой как много стало. Потому вскорости пошли у Петьки раны по телу, а после он и вовсе гнить начал заживо. Хорошо хоть, боли не чувствовал.

Через день, как Петька с крыши свалился, за ним жандармы пришли – солдатом-то он записался, а не пришел. Дезертир, значит. Ну, Нюрка им его и показала. Сперва-то они не поверили, думали, притворяется Петька. Стали ходить чуть не каждый день, да в разное время – проверяли, значит. А как ни придут – лежит. Да Нюрка стирает вечно пеленки его. Ну, поверили, списали.

А один жандарм, покуда ходил, на Нюрку глаз положил. А вернее, на дом ее. Дом-то большой, крепкий – Захар его на совесть строил, на века ставил. Да на то, что защиты у Нюрки никакой нету – брат больной только, а больше и никого – даже соседи, и те не знаются. Смекнул он, что кроме безропотной жены еще и служанку бесплатную получит. Вот и стал Виктор Егорыч к Нюрке захаживать. А вскоре и замуж позвал.

Пришел уж по осени, с утра – Нюрка только-только печку растопила да белье замочила, воды наготовила брата с утра помыть, а тут и женишок припожаловал.

– Здравия тебе, Анна Захаровна, – серьезно сказал, с брезгливостью глядя на лоханки с бельем замоченным.

– И Вам утречко доброе, – улыбнулась Нюрка. – Пошто пожаловали, Виктор Егорыч? Али помощь какая надобна?

– Пожаловал я, Анна Захаровна, и верно, не просто так. Руки твоей просить пришел. Коли согласная ты, то в ближайшее воскресенье обвенчает нас местный поп, о том с ним уже говорено.

У Нюрки из рук ведро выпало. Не ожидала она, что ее замуж-то позовут. И старая уж – двадцать пять лет уж минуло, у иных к тому времени уж по шесть-семь деток имелось, и проклятие, да и… Кто он, а кто она? И что делать-то? Отказать? А счастья хотелось… Мужа хотелось, деток… Может, сжалилась наконец Аринка? Простила ее, непутевую? Мужа вон дает, да какого!

Конечно, Нюрка согласилась. Только сразу оговорила, что брата она не бросит, с ними он жить станет. Виктор Егорыч поморщился, но свое высочайшее соизволение на то дал. Однако условие жене будущей поставил – чтоб запаху от брата он не чуял. Нюрка то клятвенно пообещала.

Стали они жить вместе. Плохо жили – Нюрка к мужу иначе, чем по имени-отчеству, и не обращалась, заместо служанки бесплатной у него была. Жил он как барин – на всем готовом. Дрова Нюрка колола, траву Нюрка косила, в огороде Нюрка и в доме Нюрка. А он придет, курицу ей, али мяса кусок кинет, да велит пожарить ему. Сам наестся, а жене что осталось, ежели оставалось чего. Петьке и вовсе ничего не доставалось – однажды Нюрка пикнула, что брату тоже есть что-то надо, так он нагайку достал да отходил ее от души, заявив молодой жене, что он брата ее кормить не собирается, помрет – туда и дорога.

Стала Нюрка тайком от мужа еду прятать да себе да Пашке готовить. Где кусочек мяса отрежет, где крупы горсточку отсыпет, а как тот из дома уйдет, и сварит чего. Так и жили. А вскоре Нюрка понесла. Муж, как узнал, и вовсе жену лупить стал смертным боем. Петька, глядя на то, пытался ругаться, а что он сделать-то мог, калека немощный? И ему доставалось. Виктор Егорыч Петьку бить старался по плечам, голове да лицу – чтоб чувствовал, да запоминал, что хозяину слово поперек сказать нельзя. Да Нюрке у него на глазах еще добавлял – чтоб оба место свое знали.

Как пришло Нюрке время рожать, спряталась она в бане. Повитуха-то к ней не пошла, побоялась. Двое суток мучилась страшно, но родила дочь. С трудом, с болью адской, с муками страшными. Все это время Петька без воды да еды лежал, мокрый да грязный. Тока Нюрка с дочерью в дом вошла, как муж с нагайкою к ней кинулся – воняет от братца твоего, убирай его из дому. Отлупил Нюрку как следует, та только дочь новорожденную прятала, но все одно и ей досталось. Жалеть жену и дочь, а уж тем паче брата жены, калеку беспомощного, Виктор Егорыч не собирался.

Прожили они так-то еще года два. За то время Петька приноровился с бересты всякое делать – хоть чуть сестре помочь. Да стул они с Нюркой удумали – Нюрка ножки-то чуть подпилила, да колесики махонькие Петька к ним приладил. Палки прибил по бокам, чтоб вбок не упасть, да веревку – привязывал себя, чтоб вперед-то не завалиться совсем. Петька похудел сильно, совсем легкий стал, так Нюрка с ним теперь справлялась – на стул его сволокет, сесть поможет, да на улицу вывезет – и брату радость, и ей облегчение великое – хоть постель вымоет да высушит, да постелет как следует.

К тому времени Нюрка еще одну дочь родила. Разрывалась между детьми, братом и мужем. Не единожды, сжимаясь в комок под его тяжелыми ударами, женщина жалела, что замуж за него пошла. И всякий раз покорно молчала – лишь бы дочерей да брата не тронул, бить не начал, хотя и им доставалось тоже. Детям – за то, что плакали, а Петьке – чтоб и пикнуть не смел.

А весной раннею, тока снег сходить начал, царь-батюшка от престола отрекся. Скока шума было! Виктор Егорыч и вовсе возлютовал. Ходил мрачный, как сыч, со службы приезжал пьяный, едва из коляски вываливался, но даже тогда Нюрку нагайкой стегануть умудрялся – на большее-то сил не хватало. А ежели почти стрезву возвращался – тут беда была.

Олька, старшенькая, бегом к Петьке бежала да за него пряталась, словно мышь, боясь отцу на глаза показаться. Нюрка малую совала куда-никуда, но лишь бы подальше – чтоб не пикнула. Петька на своем стуле старался повернуться так, чтоб Ольку прикрыть, ежели что. И все затихали, будто мыши, со стенами слиться старались. Но не помогало. Нюрке, конечно, больше всех доставалось. Ну, да она и специально его на себя отвлекала, когда видела, что глаза у мужа сужаются да кровью наливаются, когда на брата глядел. Вот тогда возьмет, да сронет горшок, или ухватом об пол грохнет. Муж забывал про детей и брата, и на Нюрку начинали сыпаться удары. Спустив пар, Виктор Егорыч отдыхать изволил.

А в самом начале мая расформировали жандармерию. И Виктора Егорыча со службы уволили. Вот тогда для Нюрки начался настоящий кошмар. Витька пить стал не просыхая. На службу боле не ходил, на работу не устраивался – по первости с себя одежу продавал, потом из дома все мало-мальски ценное таскать да продавать принялся. Дошло до того, что чугунки стал продавать, лишь бы перевара купить, который он самогоном звал.

Нюрка только за голову хваталась – что делать, как жить? Есть-то он требовал, да детей кормить надо, да брата… Совсем у нее уж сил не было. Родила сына, да слабенького совсем, как и выжил-то, не понятно. Металась Нюрка из последних сил, чтоб хоть какая еда детям была. И выхода не видела. И все чаще и чаще на веревку поглядывать стала – повеситься, и дело с концом, потому как терпеть сил боле уже не было. Только дети да брат останавливали – не станет ее, совсем их Витька со свету сживет.

Прошло так еще с пару лет. Еще один сын у ней народился. Чудом и выжила тогда. Всех детей в муках страшных рожала, со всеми кровью исходила, а с Сереженькой особенно. Неделю в бане провалялась. Хорошо хоть, Олька подросла, уж пять годков ей тогда было – она хоть Петьке воды да хлеба кусок подать могла, да малым того же сунуть. И к матери забегала, тож попить давала, да младенца подала от ног, да к сиське положила.

И вот пошла как-то Нюрка в погреб, взять репу последнюю. Туда-то спустилась, а он возьми, да обвались. Ремонтировать-то его никто не ремонтировал уж сколько лет, вот подпорки-то и прогнили да обрушились. Так Нюрку там и похоронило. Виктор Егорыч-то дома пьяный спал. Петька увидал, что погреб ухнул вниз, понял, что провалился, да давай кричать, звать его. Сам-то сделать ничего не может. Олька прибежала на его крики, узнала, к отцу кинулась со слезами, хоть и боялась его до смерти.

Вышел Виктор Егорыч во двор, потягивается, зевает.

– Чего разорался, убогий? Где сестра твоя шляется? Пошто стол не готов доселе? – мрачно глядя на Петьку и пытаясь нащупать на бедре нагайку, лениво проговорил Виктор.

– Завалило Нюрку в погребе! Погреб рухнул! Там она! Откапывать надо, не то задохнется совсем, – закричал Петька, плача. – Вон там лопата! Откапывай ее скорее!

Испуганная Ольга подбежала к Петру и спряталась за ним.

– Оленька, беги по соседям скорее, – достав ее из-за кресла и взяв за плечики, торопливо заговорил Петька, – скажи, мамку засыпало в погребе, помощь нужна, не то помрет. Беги, дочка, беги быстрее! Зови всех сюда! – и, подтолкнув девочку к выходу, мрачно уставился на Виктора. – Ну чего застыл, барин хренов! Бери лопату да копай! Помрет Нюрка, кто тебя кормить-то станет?

Виктор Егорыч задумчиво поскреб грязной пятерней по животу. Так-то… помрет Нюрка – да и пес с ней, все подворье ему достанется. Детей вон на паперть свесть, да и калеку тоже, дом продать… И заживет он человеком! Зевнул Виктор Егорыч, пузо с другой стороны поскреб, снова зевнул, да махнул рукой:

– Да и пес с ней… – развернулся да пошел в дом досыпать.

– Скотина! Сволочь! Тварь поганая! – в бешенстве сквозь слезы кричал Петька, кидаясь в сторону дома всем, что мог достать и поднять, физически ощущая, как убегают последние минутки Нюркиной жизни. Поднял Петька голову к небу и закричал зверем, выплескивая в этом крике все – и страх, и боль, и ужас, и свою беспомощность…

– Аринка!!! Чтоб тебе черти зад вилами чесали!!! Ведьма проклятая! – рыдал Петька. – Мало тебе издеваться над нами? Мало? Ответь, чертовка малая!

Выплеснув порыв отчаяния, Петька начал звать на помощь:

– Помогите! Люди, помогите!!! Ее смерть на вас ляжет! Помогите же! – захлебываясь и вытирая текущие из глаз слезы рукавами, изо всех сил орал Петька. – Люди вы или нет? Помогите!

К плетню начали потихоньку стекаться соседи. Кто на Петькин крик прибежал, кого Олька позвала… Войти никто не решался. Стояли за воротами да, перешептываясь, слушали крики Петькины. Наконец, один мужик не выдержал.

– А! Что будет… Но не помочь – и без проклятия совесть сожрет. Нешто и впрямь не люди? – и шагнул к Игнатовым. И, словно переступив черту, бегом бросился на крик. А за ним, скидывая шапки на землю и засучивая рукава, и прочие мужики потянулись.

Петр, увидев входящих во двор мужиков, показывая руками на завалившийся погреб, закричал:

– Там она! Там! Внизу! Засыпало! Спасите! Богом прошу! – и, утирая текущие по лицу и теряющиеся в короткой, седой всклокоченной бороде слезы, вдруг увидел стоящую перед ним Аринку.

– Звал меня, Петенька? – склонив черноволосую головку набок, насмешливо спросила колдовка. – Но помни: хоть звуком, хоть взглядом покажешь, что видишь меня – уйдут они, спугаются, – улыбнулась Аринка.

Всхлипнув, Петька проглотил слова, рвущиеся из самого сердца, засопел лишь, глазами с ненавистью сверкая.

– Плохо ты проклятие помнишь, Петенька, ой плохо… – покачала головой Аринка. – Но раз так, не могу я в твоей просьбе отказать. Откопают они Нюрку. Но ты ведь помнишь: жизнь за жизнь. Помнишь ведь, Петенька? – улыбнулась колдовка и растаяла в воздухе. Лишь голос затухающий насмешливо прозвучал: – А в проклятье Нюркином было: три раза в могиле лежать станешь, два раза земля тебя отвергнет, на третий лишь примет…

Растащили мужики завал, откопали Нюрку, вытянули. Без чувств она лежала, с раной большущей на голове – то балкой ее шибануло. Но дышала. С трудом, но дышала. Отчистили мужики ее от земли, как могли, поглядели на то, что от погреба-то осталось, да у Петьки и спрашивают:

– С ямой-то что делать? Кто погреб-то восстанавливать станет?

– Некому его восстанавливать, – с горечью ответил Петька, поднимая глаза на мужиков. – Я калека беспомощный, Нюрка сама не сделает, а дети малы сильно… Некому делать.

– Так тогда засыпать бы надо? Не то свалится кто из детей, беда будет, – зачесали в затылках мужики.

– Ежели можете, засыпьте, Богом прошу, – горестно проговорил Петька. – Не в силах я засыпать ее, сами видите…

Вздохнув, поплевали мужики на ладони, да принялись яму засыпать да бревна, что от погреба остались, к дровам оттаскивать. Уж справились почти, как за плетнем, где бабы да дети толпились, поглядеть сбежавшиеся, шум поднялся да крики послышались.

– Понесла! Поберегись! Лошадь понесла! – доносился хор голосов от плетня, визги да крики бабьи, а вскоре и грохот послышался. Лошадь-то проскакала с громыхающей телегой, а к крикам вдруг причитания добавились.

Побежали мужики глянуть, что там за вой бабы подняли. А вскоре и вернулись, на руках тельце Ольгино неся. С разбитой головы девочки капала на землю кровь.

Встали перед очумевшим Петькой, головы опустив, и стоят. Они молчат, ждут, и Петька слова вымолвить не может – душат его рыдания да злоба лютая на колдовку проклятую, а в ушах голос ненавистный слышится: «Будь по-твоему, Петенька. Но помни: жизнь за жизнь». Взвыл Петька не своим голосом, за голову схватился, рвать волосы на себе принялся.

Из дома Виктор Егорыч выполз, пузо почесывая, да усы приглаживая, зевнул.

– Достали Нюрку что ль? – оглядев стоящих мужиков, лениво поинтересовался он. – А орешь чаво? – повернулся он к Петьке.

– Ты… Ты… Дочь твоя… вот! – едва смог выговорить мужик, державший на руках тельце ребенка, протягивая его бывшему жандарму.

Скользнув безразличным взглядом по мертвой дочери, Виктор Егорыч поскреб щеку и вновь широко зевнул.

– Померла, что ль? – безразлично поинтересовался он. – Ну зарой ее, что ли… – поворачиваясь спиной к мужикам, чтоб уйти обратно в дом, лениво проговорил Виктор.

Ошалевшие мужики переглянулись, и, не сговариваясь, разом шагнули к нему. Лупили бывшего жандарма от всей широкой души. Когда очухались от злобы, глаза застившей, поняли, что мертвое тело уж пинают. Отошли в сторонку, посоветовались. Опосля взяли лопаты да пошли две могилы копать – одну на кладбище, маленькую, а вторую в лесочке – нормальную.

* * *

Из странного транса Юлю вывел звонок, доносящийся из открытого окна дома и стук по калитке. Повернув голову, девушка посмотрела на качели рядом с собой. Странной девочки рядом с ней не было.

Внезапно сообразив, что в ворота колотятся не просто так, Юля подскочила и бросилась к забору. Там, за руку с одним из соседей, стояла жующая яблоко грязная, растрепанная, но живая и здоровая Лерка. Едва увидев дочь, Юля потеряла сознание.

Глава 15

Иван Васильевич был страстным грибником. С конца июля в лес ходил, считай, каждый день, без корзинки грибов никогда не возвращался. Впрочем, и больше корзинки никогда не приносил – незачем. Жадность – она до добра не доводит. Леший-то жадных ой как не любит.

А с Лешим Иван Васильевич дружил. В лес ходил по правилам, как бабка научила: как в лес войдет, в пояс поклонится, Хозяина поприветствует, горбушку в гостинец ему оставит. На пенек присядет, расскажет, куда идет, зачем, да что ему надобно, помощи попросит. А уж тогда и идет. Леший ему и грибы показывает, какие ему надо. Но если пришел за белыми, опят или там лисичек разных нипочем не трогал. Грибы зазря не губил, ни поганки, ни мухоморы. Ежели их человек не ест – так звери скушают. Потому и не блудил Иван Васильевич ни разу, да всегда с полною корзиной возвращался. Наберет, сколь ему грибов надо, да домой потихоньку идет, с Лешим беседует, природой любуется. Выходя из лесу, тоже поклониться не забывал, поблагодарить Хозяина.

И в тот день тоже за грибами отправился. С утреца-то не пошел – пятница, дачники уж понаехали, топчутся без толку, только мешают. Не любил он, когда лес звенит от криков да шума, да люди бестолковые по нему с алчным блеском в глазах туда-сюда шлындают. Потому и отправился в лес только после обеда, уж к вечеру.

Ну, на краю, как положено, Иван Васильевич поздоровался, горбушку добрую на пенек мшистый, красивый, уложил, да рядом еще и кашки сладенькой оставил – специально в тыкве запекал, чтоб Хозяина-то порадовать. Присел на пенек ближайший, да рассказал Лешему, что собрался он нынче за Дальний Луг сходить, в ельничек молодой, за просеку – места посмотреть, приглядеться. Да и не столь за грибами сегодня, а больше побродить, мысли в порядок привести, ну, ежели грибы попадаться станут – отказываться не будет. Рассказал так все, не торопясь, обстоятельно, помощи попросил у Хозяина, кряхтя, поднялся с пенечка да и пошел в направлении Дальнего Луга.

Идет Иван Васильевич по лесу, птичек слушает, на столбы солнечные, что сквозь листву пробиваются, любуется, да с Лешим разговаривает, новости ему рассказывает – что в деревне случилося, что в городе произошло.

И вот смотрит он, а Леший словно ведет его куда-то, да не туда совсем, куда он шел – Луг-то Дальний у него сбоку остается, а Хозяин его вовсе вглубь, в дебри заводит, грибами заманивает, свернуть не дает – сразу коряги да болотца ему под ноги кидает, чтоб обходить стал, да обходя шел туда, куда Ему надобно. Хмыкнул Иван Васильевич, да Хозяину и доверился, пошел, куда указывали. Грибы вовсе не трогал – кто знает, куда его Леший-то ведет, как далеко? А с полной корзинкой по лесу особо не побегаешь, быстро она руки-то оттянет.

Вскоре Иван Васильевич и вовсе потерялся. Завел его Леший в такие дебри, что и солнца не видно, и мох растет по всем сторонам, и дороги не слышно, ориентира нет никакого. Страшно Ивану Васильевичу стало, но Хозяину леса верит, идет, куда тот указывает. Как выбираться станет – даже думать боится.

Прошел так еще маленько. Вдруг глядь – из-за дерева голубым мелькнуло. Шаг в ту сторону сделал, смотрит – грибы дорожкой туда ведут. Усмехнулся Иван Васильевич – правильно, знать, идет, раз Леший так уж настойчиво дорогу-то показывает. Обошел орешник разлапистый, глядит – а на пригорочке, мхом укутанном, посреди елочек молоденьких девчонка в джинсиках и ветровочке голубенькой спит. Подошел поближе, присмотрелся – а то потеряшка с деревни ихней.

Всплеснул Иван Васильевич руками, корзинку бросил, перед девчушкой на коленки встал, и будит ее тихонечко. Девчушка глазки раскрыла, сперва-то сморщилась заплакать, а как его-то разглядела, обрадовалась, на шею кинулась.

– Дедушка, я заблудилась… Отведи меня к маме! – а у самой губка нижняя дрожит, глазки заблестели – вот-вот заплачет. – Моя деревня Нелюдово называется, мы там живем.

– Знаю я. Мамка тебя со вчера еще обыскалась, плачет. А ты пошто в лес-то пошла, никому не сказавши, да еще и одна, ась? Разве то можно? – помогая подняться девочке и отряхивая ее от иголок, добродушно ворчал дед, радостный, что нашлась пропажа.

– Я не одна пошла… Мы с Аришкой пошли вместе. Грибы искать… – опустив голову, пробормотала Лерка. – Я маме хотела грибов найти… А потом она одна убежала, а я потерялась… А может, она тоже потерялась, а, деда? – подняв голову, с надеждой посмотрела на него девочка. – Ты Аришку тоже найдешь? Вдруг она тоже потерялась и плачет?

Ведя девочку за руку, и боясь выпустить ее ручонку – а ну как опять потеряется? – Иван Васильевич нахмурил брови.

– Аришка, говоришь? – кряхтя подбирая брошенную корзинку, переспросил дед. – А где твоя Аришка живет, знаешь? – задумчиво спросил старик.

– Ага, знаю. Она рядом с нами живет, через два дома, – кивнув, ответила девочка.

– Через два дома от Игнатовского? У Левонихи, чтоль? Никак Аринка то… – пробормотал дед себе под нос. – С бабушкой живет? – напряженно поинтересовался дед. – И прячется хорошо, да?

– Ага, – кивнула Лерка. – Деда, я есть хочу… Мы скоро домой придем?

– Скоро, скоро… – ворчливо пробурчал Иван Васильевич. – Леший-батюшка, выведешь нас с этим горюшком к дому-то? Я в долгу не останусь, медком завтрева побалую, – громко, кланяясь на все четыре стороны, проговорил дед. – Поклонись Хозяину леса-то! Чай, не развалишься, – по-прежнему не выпуская руки девчушки, сказал он ей. – Спасибо скажи, что сберег тебя, глупую, да меня к тебе привел, – поучал старик.

Девочка торопливо и неловко поклонилась, копируя деда, пробормотав: «Спасибо, Леший-батюшка». И тут же, подняв голову, с любопытством спросила:

– А почему ты его хозяином зовешь? И как это – сберег?

– Хозяином леса зову, потому как Леший в лесу хозяин. Он за лесом следит, за растениями, за животными, все его слушают тут и ему подчиняются. Он и подарками одарит, и накажет, в лесу все в его воле. А сберег – сохранил, живой тебя оставил. Потому как тут и болота есть, потонуть могла, и лоси, и волки, и кабаны тоже водятся – тебя задрать могли и съесть, а он того не допустил. Вон на полянку хорошую да сухую тебя привел, и охранял, чтобы никто не обидел, – дед, идя по только ему понятным знакам, уверенно вел девочку по лесу, обстоятельно отвечая на ее вопросы.

К краю леса они подошли уже на закате, солнце уж большей частью за горизонтом скрылось. Иван Васильевич в подсказках Лешего больше не нуждался – уж в своем-то лесу он каждый кустик наизусть знал. На пенечке, на котором дед оставлял подношение для Лешего, лежала небольшая часть горбушки и яблоко. Дед не успел остановить девочку – не ожидал он, что ребенок, увидев горбушку хлеба, побежит к нему и начнет жевать. А Лерка и правда очень сильно проголодалась. Потому, увидав лежащую на зеленом мху румяную горбушку, пусть и не целую, не важно, девчонка выдернула свою ладошку из шершавой руки деда и, схватив хлеб, засунула его в рот. Дед только головой покачал, да принялся извиняться перед Лешим за дитя малое, неразумное.

Поклонился, глядь – а там белый стоит, да красивый какой! Не выдержал дед, наклонился срезать его, а рядом еще один, чуть поменьше, и еще, и еще… А на шаг от него и красная шляпка подосиновика стыдливо из травки выглядывает. Так, не отходя от того пенечка, Иван Васильевич полную корзину отборных грибов нарезал. А к тому времени и Лерка горбушку дожевала и к яблоку приглядывалась, с какого боку его укусить.

Поклонился Иван Васильевич Хозяину низко, поблагодарил его за щедрость да милость. Лерка, на него глядючи, повторила все и вопросительно на деда уставилась.

– Деда, а мы домой пойдем? – нетерпеливо дернув его за куртку, спросила девочка.

– Пойдем. Уж почти пришли, – пробормотал дед, снова крепко ухватив девочку за руку. По деревне идти было мимо его дома, потому дед заглянул к себе, оставить корзинку с грибами. Пока корзинку ставил, Лерка с земли пару яблок ухватила, и в одно сразу впилась зубами, глядя на деда виноватыми глазами. Потрепав заскорузлой ладонью девочку по голове, дед, вздохнув о дополнительной задержке, пошел к дому. Усадив ее на крылечке, зашел в дом, отрезал ей бутерброд с толстым куском колбасы, и, набив ей карманы печеньем, спешно повел ее домой. Углядев, кого Иван Васильевич ведет за руку, за ними следом побежала добрая половина деревни – поглазеть.

Барабаниться в калитку пришлось долго – уж сумерки на землю опустились, пока от леса дошли да в калитку стучались. Наконец, на дорожке, ведущей к калитке, показалась медленно идущая Юля. Шла девушка неровно, пошатываясь. Взглянув на нее, Иван Васильевич только головой покачал – бледная, губы синюшные, под глазами круги черные, темные волосы словно прядями покрасили – столько в них седины стало.

Подняв глаза и увидав дочь, девушка побледнела еще больше, из носа побежала струйка крови и часто закапала с подбородка. Прошептав окровавленными губами: «Лерка…» – Юля потеряла сознание.

* * *

Приехавшие на скорой медики привели девушку в сознание и, забрав их с Леркой, повезли в больницу. Примчавшаяся полиция поехала следом. В больнице врачи, бегло осмотрев Лерку, сказали, что ребенок, в отличие от матери, в полном порядке. До матери полицию не допустили, сообщив, что девушка в критическом состоянии, и волноваться ей сейчас нельзя. Юле сделали кардиограмму, и, поставив капельницу и обколов ее, предложили остаться в больнице.

– У Вас с сердцем проблемы, да и вообще обследоваться необходимо и пролечиться тоже. Давление очень высокое поднялось, слишком высокое для Вашего возраста. Девушка, 220 на 190 не шутки! Это хорошо, что у Вас кровь носом пошла, в следующий раз так может не повезти, получите инсульт. А если овощем останетесь? Вам лечиться надо! – сердито выговаривал Юле доктор.

– Вы дочь со мной положите? – слабым голосом поинтересовалась Юля.

– Естественно, нет! Что за вопросы? – раздраженно ответил врач.

– Одну я ее дома не оставлю, а больше не с кем, – ответила девушка. – Я домой поеду. Вы скажите, какие лекарства пропить надо, я пропью. Но дома.

– Вы в своем уме? Вам лечиться нужно! – горячился доктор. – Я не выпущу Вас из больницы! Вас привезут обратно через неделю овощем! Оно мне надо? Нет, Вы остаетесь в больнице!

– А ребенок? – зло спросила Юля.

– Пока обратимся в службу соцзащиты, ее на время пристроят в спецучреждение. Пролечитесь, и заберете девочку домой. Вас никто за это ругать не будет, и ребенка не заберут насовсем, – быстро проговорил доктор. – Я сейчас позвоню в соцзащиту, и ее заберут.

– В детдом? – ужаснулась Юля. – Не отдам! Я дочь никому не отдам! – сердито закричала девушка, пытаясь подняться с кушетки. – Где она? Где Лерка? Лера! Лера! – крича сквозь слезы, девушка боролась с доктором, пытавшимся удержать ее на кушетке и не дать сорвать с себя капельницы. – Да пустите меня! Где моя дочь? Лера!

– Здесь она, здесь! Да успокойся ты! Да что же ты делаешь? Лежи, кому говорят! – удерживая девушку, ругался доктор. – Совсем больная? Ты что делаешь? Галя! Да приведите вы ребенка уже!

– Пустите меня! – плакала Юля. – Где моя дочь?

– Сумасшедшая! Такими темпами твоя дочь через месяц в детдоме окажется полной сиротой! – злился доктор.

– Мама! – Лерка подошла к кушетке, глядя огромными, наливавшимися слезами глазами на мать.

– Лерочка… – Юля, оттолкнув доктора, привлекла дочь к себе, зарывшись лицом в грязную курточку и разрыдавшись. – Не отходи от меня, дочь, слышишь? Не отходи! Дай руку! – вцепившись в руку дочери, Юля обессиленно откинулась на кушетку.

– Вы понимаете, что Вам необходимо пройти обследование? – настаивал доктор, прилаживая манжет Юле на руку. – Последствия могут быть очень серьезными!

– Я пройду… – устало ответила Юля. – Я все, что скажете, сделаю, только Лерку не трогайте!

– Да никто ее не трогает! Пройдешь обследование? – прищурился доктор.

– Да… – устало закивала Юля. – Только я сама… Скажите, какое обследование нужно, я все сделаю. Но в больницу не лягу.

– Хорошо… Напишите расписку, что отказываетесь от госпитализации. Но в понедельник пойдете к кардиологу и невропатологу. Вам выпишут больничный лист, – вздохнув, проговорил доктор. – Анамнез я напишу, какие лекарства принимать на выходных дома тоже. Там Вам назначат обследование, и по его результатам лечение. Дома режим абсолютного покоя. А ты, – обратился он к Лерке, – побереги свою маму! Никаких фокусов! Никаких побегов больше! Поняла?

Лерка, глядя на него испуганными глазами, закивала.

* * *

На следующий день, проснувшись, Юля, не вылезая из-под одеяла, затеяла с Леркой возню в кровати. Поиграв, она, подставив под голову руку, добродушно спросила у дочери:

– Лер, а почему ты ушла из садика? – и затаила дыхание в ожидании ответа.

– Мы с Аришкой за грибами пошли. Она сказала, что в лесу много грибов, и ты обрадуешься, когда я их принесу, – пожав плечами, ответила дочь. – Мам, только она тоже потерялась. Мы грибы искали, и потерялись… А потом меня деда нашел.

– А куда же вы их складывали? – поинтересовалась мать. – Не в руках же нести собирались?

– У Аришки корзинка была… – ответила Лерка.

– Она за тобой в садик с корзинкой пришла? – удивилась Юля.

– Нет… Она ее за забором оставила.

– А как же ты из садика вышла? – спросила мать. – Ты же в беседке была.

– Ага. А потом пришла Аришка, и мы ушли.

– И вас никто не видел?

– Нет. Мы вышли из беседки и за кустами спрятались, а потом через забор перелезли, – весело рассказывала Лерка. – Нас никто не заметил! Мам, а потом мы на автобус сели, и возле леса вышли. И нас тоже никто не видел, представляешь? Совсем никто! – захлебываясь от восторга, рассказывала Лерка. – Это Аришка фокус такой знает!

– Веселый фокус… – растерянно ответила мать. – А какая она, Аришка? Ты нас познакомишь?

– Она хорошая, мам! С ней знаешь, как интересно играть! Она много фокусов знает, – неожиданно разоткровенничалась Лерка. – И я тоже косички хочу, как у Аришки. Мам, ты мне заплетешь косички?

– Заплету… – задумчиво ответила Юля. – Лер, ты только больше не уходи никуда с Аришкой, не предупредив меня, ладно? – девочка кивнула.

– Дочь… Неужели тебе в лесу совсем-совсем не было страшно? – вздохнув, спросила Юля.

– Неа… – замотала головой Лерка. – Аришка сказала, что это сказочный лес, и там живут сказки.

– И ночью страшно не было? – удивилась мать.

– Ночью? – еще больше удивилась Лерка. – Меня же деда вечером нашел… Мам, ты чего?

– А… Мне показалось, дочь… Тебя так долго не было… – через силу ответила Юля.

* * *

В понедельник Юля, взяв Лерку с собой, отправилась на работу. Отводить ее в детский сад она больше не собиралась. В ближайшие дни надо было решить, что делать с дочерью, с кем ее оставлять. Сама Юля склонялась к мысли поговорить со старостой и доплачивать ей, чтобы Лерка была у нее, пока она работает.

На работе, едва она вошла, Нина сказала, что ее ждет начальник в кабинете. Оставив Лерку под присмотром Нины, Юля пошла к Алексею Владимировичу. Тот, подняв глаза на девушку, терпеливо выслушал ее объяснения, после чего предложил написать заявление на увольнение.

– Но… Алексей Владимирович… – побледнела Юля.

– Юлия, либо Вы пишите заявление по собственному желанию, либо я Вас уволю за прогулы. Вам это нужно? Давайте расстанемся по-хорошему, – проговорил начальник. – Вы сможете найти себе работу, на которой не нужно будет Ваше постоянное присутствие.

– Но я не прогуливала работу никогда… – девушка растерянно посмотрела на руководителя.

– А что было в четверг? Вы ушли с работы, даже не посчитав нужным поставить меня в известность! А в пятницу Вы вообще на работу не явились. Насколько я помню, я не давал Вам отпуска за свой счет! – повысив голос, разъяренный начальник впился глазами в девушку.

– Но… у меня пропал ребенок! – закричала в ответ Юля.