Текст книги "Домик в деревне"

Вернулась после беседы с ним домой Ульянка окрыленная, искренне веря, что судьба ее – Господу служить, прощение для брата с сестрами вымаливая, да слово Его неся в души людские. Не откладывая, в тот же день и с братом переговорила, но понимания и радости не встретила.

– Ульянка, ты что, совсем сдурела? Какой монастырь? Загубить себя хочешь? И думать не смей! Вот подрастешь еще маленько, станем женихов тебе искать, замуж выдадим, детки пойдут, – пытался отговорить младшую сестренку Петр.

– Не хочу я замуж, Петенька! Ты вон сестренкам лучше женихов подыскивай, а меня отпусти. Не вижу я своей жизни без служения Господу, – смиренно просила разъяренного брата Ульяшка.

– А ну как запру я тебя в каморке Глебовой, покуда вся дурь из твоей головы не вылетит, – с угрозой в голосе проговорил брат.

– На то воля твоя, братик. Все исполню, как скажешь. Что каморка Глебушки, что келья монашеская – все едино. Вот только храм далече будет в каморке-то… – склонив голову, произнесла Ульяшка. – Свези меня в монастырь, братик, Христом Богом тебя молю. Душа просит служения Господу. Больше пользы я там принесу, нежели в каморке запертая.

– Да что ты заладила – монастырь да монастырь! Ты жизни не видела! А ну как полюбишь кого? Нет, Ульяшка, и не проси – не дам я тебе жизнь свою угробить, – пытался достучаться до сестры Петр. – Лучшая служба Господу – семью создать да деток рожать, да мужа любить. Потому выбрось эту блажь из головы, да начинай мужа себе присматривать, – сердито выговаривал ей брат.

– Не могу я в миру, не мило мне ничто. Братик, отпусти, век Господа за тебя молить стану!

Петька убеждал ее, убеждал, даж к отцу Михаилу отправился, чтоб вразумил девку-то, но, поняв, что оттуда помощи ждать не приходится, плюнул да свез ее, куда просила.

* * *

В монастыре Ульяшка расцвела. На своем месте она там оказалась. Послушницей стала – постриг пока принять нельзя было, мала еще, а вот в послушницы – в самый раз. Обряды исполняла истово, старательно, в молитвы всю душу вкладывала.

Прошло так-то с полгода. Приняла на себя Ульяшка обет молчания. И душа ее радовалась тому, пела прямо. И матушка-настоятельница не раз ее отмечала, перстом указывая – вот, глядите, как веровать надобно: искренне, истово!

Покой обрела Ульяшка. И верила искренне, что простил ее Боженька, отвел страшное проклятие. И оттого еще больше молилась она за брата да за сестренок – чтоб и им такое же счастье выпало. Молилась до слез, рекой текущих из сияющих глаз, благостью наполненных.

На Рождество, в самый что ни на есть великий праздник, Ульяшка в храм не бежала – летела, чтоб вознести хвалу Господу, чтоб излить всю радость, коей она была переполнена. Пол службы на коленях отстояла, того не заметив, умываясь слезами радости.

Как вдруг, в самый яркий, самый радостный миг службы, кто встал рядом с Ульяшкой. Сперва-то она не заметила – настолько далека она была от тела этого бренного, воспарив вместе с песнопениями к самому куполу…

Но что-то было неправильно, не так… И это что-то тянуло Ульяшку, от службы отвлекало. Раз скосила она глаза на туфельки детские, два скосила – и лишь тогда мысль в голову проникла – а что дитя здесь делает, в монастыре? Подняла глаза Ульянка – а рядом с нею, в строгом черном платьице, аккуратным белым воротничком украшенном, Аринка стоит, с самой дорогой большущей свечкой белого воска в руках. Серьезная стоит, личико спокойное, на алтарь глядит, где надо, крестом себя осеняет, молитву вслед за батюшкой слово в слово шепчет…

Увидала Аринка, что Ульяшка ее заприметила, и сидит, смотрит на нее, рот разинув, усмехнулась.

– Молись, Ульяшка. Молись усерднее. За тем же ты сюда приехала? – насмешливым голосом, склонив головку на бок и с интересом ее разглядывая, словно зверя диковинного, проговорила Аринка. – А что ж ты не спрашиваешь, Ульянка, сколько душ отмолить тебе надобно? – уже строго вопросила ее Арина. – Знаешь ты о том, аль нет? Ах да, обет молчания… А я и позабыла. Но то тоже неплохо, – вновь усмехнулась Аринка. – Мешать мне не станешь, перебивая. А расскажу я тебе, сколь молиться тебе надобно. Да искренне, Ульяшка, от всей души. Авось и отмолишь, да беды не станет?

Аринка чуть склонилась над стоявшей на коленях Ульяшкой, крепко схватив ту за подбородок ледяной ручкой, отбросив свою свечу в сторону. Подняв ее голову, так, чтоб Ульянка смотрела прямо в ее полыхающие пламенем глаза, колдовка говорить начала, а перед глазами Ульянки картинки страшные побежали, как пред глазами Захара когда-то.

– Слушай меня, Ульянка, слушай, гляди да запоминай крепко, сколь молиться тебе надобно. Слово тебе даю мое крепкое: коль отмолишь всех, да не придет на землю Русскую беда черная, беда страшная, коль не станут гибнуть многие тысячи, и сотни тысяч, и тысячи тысяч людей, коль отведет Господь твой горе великое, да пожалеет несчитанные тысячи тысяч жизней – в тот же миг сниму я проклятие, ибо не за мою жизнь оно наложено. Плата то за жизни многих, коих спасти мы могли.

Думаешь, одна огневка дана богами была для спасения душ невинных? Нет, Ульяшка, много нас народилось. Ибо остановить то одной не под силу. Несколько сот огневок боги послали в помощь глупым людям, колдовкам беречь нас заповедали, про беду грядущую сказавши. Десять лет рождалися огневки. Рождалися, да гибли от глупости людской. Погляди, сколько нас загублено, – Аринка повела рукой, и храм начал наполняться девочками всех возрастов – от едва на ногах стоявших да ручками за старших цеплявшихся, до девочек, в пору девичества входящих. Все были разными – и светленькие, и рыжие, и русые, и темные, курчавые и с волосами прямыми, белокожие и смугленькие – но все они были невероятно красивы, и в глазах каждой плясало пламя. Набилось их столько, что весь храм собой заполнили, обступив плотным кругом Ульянку.

– Видишь, сколько нас рождено было? И каждая, каждая должна была сотни тысяч душ спасти, уберечь. А теперь… Теперь гляди, что ждет их! – и побежали перед глазами Ульянки бесчисленные старики и дети, стоявшие на краю огромной могилы, и накрывает их пламя, жадно глотающее тела… И люди, бессчетное количество людей, запертых в больших овинах, что мечутся в пламени, стараясь выбраться, младенцев вверх из последних сил подбрасывая, в надежде спасти кровинушку… И лица детей, изможденные, исхудалые, исступленные, детей, кои безропотно, ровными бесконечными рядами идут к разверстой пасти зверя, в коей горит жаркое пламя. И вступают в огонь, и вспыхивают в нем пуком соломы… Один за другим… Один за другим…

И плыли перед глазами Ульянки бесконечные лица – женщин, мужчин, детей, стариков… И звучал в ушах голос Аринки: – Вот как отмолишь их всех, сниму проклятие. А покамест смотри им в глаза, Ульяшка, смотри и помни… Помни…

Едва закончилось Рождественское богослужение, упала Ульянка, простоявшая статуей, без чувств, и неделю в себя не приходила. А как пришла в разум-то, словно безумная, в храм кинулась. Упала ниц пред Господом и молитвы ему возносила неустанно. Вот только не Господа отныне она видела пред собою – лица людей, напрасно загубленных, что живыми глазами в глаза ее отныне вечно глядели…

Глава 13

Лерка с каждым днем все больше и больше беспокоила мать. Держать все время возле себя девочку она не могла физически, и та, пользуясь каждой секундой, когда мать отвлекалась, удирала во двор. Наблюдая за девочкой, игравшей в дальнем конце участка, Юля понимала, что с дочерью что-то происходит.

Лера вытаскивала на улицу настольные игры, и, играя в них, вела себя так, будто она играет с кем-то – разговаривала, протягивала фишки, смеялась, спорила, передавала кубик… Конфеты начала таскать во двор, хотя прежде этого никогда не делала. Особенно жутко Юле было наблюдать, как дочь играет с кем-то в догонялки или прятки. Она бегала по двору точно так, словно ловит кого, или начинала кружиться словно в паре с кем-то, вытянув напряженные ручки вперед, держа кого-то за руки, а сама отклонившись назад… Почему она не падала в таком положении, Юля не понимала.

На выходных, заставив дочь помогать ей готовить, она доверила той порезать огурец. В какой-то момент нож у девочки соскользнул, и она очень сильно порезала себе палец. Стоявшая к ней спиной Юля, не слыша характерного стука ножа о дощечку, обернулась. Лерка стояла возле стола, с интересом разглядывая свой палец и кровь, собиравшуюся на нем в крупные капли и часто-часто капающую на частично нарезанный огурец и доску. Девочка наклоняла голову с одной стороны в другую, будто пытаясь найти лучший ракурс для наблюдения. Ни боли, ни страха, присущих детям при виде собственных ран, девочка явно не испытывала. С минуту онемевшая Юля стояла истуканом, наблюдая за дочерью, после чего кинулась к аптечке.

Вечером девушка попыталась вызвать дочь на разговор. Лерка лежала в своей кроватке и общаться с матерью явно не желала. Разговор не клеился. Наконец, измученная Юля, словно кинувшись в омут, задала дочери вопрос напрямую:

– Лер, а с кем ты все время играешь во дворе? – и, ожидая ответа, затаила дыхание.

– С Аришкой. Мам, она хорошая. С ней интересно, – ни на секунду не задумавшись, ответила Лерка.

– С Аришкой, да? Как здорово! А ты меня с ней познакомишь? – спросила Юля, обрадовавшись, что дочь наконец-то пошла на контакт.

– Нет. Она не хочет, – спокойно и как-то буднично ответила девочка, словно речь шла о чем-то совершенно неважном. – Мам, я спать хочу, а ты мне мешаешь, – заявила дочь, поворачиваясь к матери спиной.

Вздохнув, Юля поправила девочке одеяло и, погасив свет, вышла из комнаты.

* * *

Юля никак не могла понять, почему проснулась. Была глубокая ночь, тишина, даже собаки не лаяли. Темнота накрыла землю, и даже луна спряталась в набежавших тучах. Девушка лежала, не в силах заснуть, и смотрела на красные всполохи на потолке.

Красные? Юля вскочила и метнулась к окну. Старый дуб, который она полюбила с первого взгляда и который так старалась сохранить во время стройки, горел. Он стоял, весь объятый пламенем, и отлетавшие от него искры опускались на стены и крышу домика. От жара, исходящего от дуба, уже занималась огнем стена. По ней тоже побежали пока еще робкие язычки пламени.

Перепуганная девушка заметалась по комнате. Сдернув со стула вчерашнюю одежду и выронив телефон, она бросилась в Леркину комнату. Дочь спала. Не заботясь о том, что может разбудить и напугать сонного ребенка, Юля схватила дочь вместе с одеялом, и выпустив из рук зацепившиеся за ручку двери джинсы, бегом бросилась вниз по лестнице.

Подбежав к машине, девушка поняла, что ключи остались дома. Посадив на капот трущую сонные глазенки дочь, она бросилась обратно в дом. Схватив с крючка ключи, Юля, не отвечая на вопросы ничего не понимающей дочери, засунула ее в машину и, выбив ворота, выехала на дорогу. Отогнав форд на безопасное расстояние, девушка начала искать телефон, чтобы вызвать пожарную охрану.

Игнорировать дергающую ее за руку Лерку Юля больше не могла.

– Мам! Мам! Ты чего? – едва не плакала девочка, цепляясь за мать и не понимая, что происходит.

– Лер… Все хорошо, все уже хорошо, – целуя и обнимая дочь дрожащими руками, бормотала Юля. – Ты посиди немножко в машине, я сейчас, ладно? Я только за телефоном и документами сбегаю, и вернусь, хорошо? Я быстро, дочь. Ты только не бойся и никуда не выходи, ладно, солнышко? – приглаживая руками растрепанные волосы девочки и держа ее лицо ладонями, быстро говорила Юля. – Я быстро! – и выскочила из машины.

Добежав до дома, девушка, взявшись за ручку двери, замерла. Простояв статуей пару минут, она медленно обернулась и, словно сомнамбула, пошла к углу дома. Завернув за угол, она увидела абсолютно целый и зеленый дуб. Даже намека на то, что он пылал пару минут назад, не было. Под дубом сидела черноволосая девочка лет шести в светлом старомодном сарафане. Видимо, услышав подошедшую Юлю, она подняла голову. На поразительно красивом личике девочки, обрамленном забавно выбивавшимися из косичек кудряшками, расцвела улыбка.

Юля, не понимая, что вообще происходит, крепко зажмурила глаза и замотала головой. Открыла – девочки под дубом нет. Снова зажмурилась. Открыв глаза, опять уставилась на дуб. Медленно подошла, коснулась рукой шершавой коры… Живой, не обожжённой. Посмотрела себе под ноги – трава не примята, роса ровным слоем покрывает всю траву возле дерева. Ошарашенная девушка развернулась и, едва переставляя ноги, поплелась к машине.

Возле форда, кутаясь в шаль, в ночной рубашке стояла баб Шура и явно ждала ее. Увидев плетущуюся по дороге девушку, она не выдержала и пошла ей навстречу.

– Девк, чего случилось-то? Ты зачем ворота-то снесла? – глядя на Юлю круглыми глазами, затараторила баб Шура. – А я сплю, а тут грохот такой! Подскочила, думала, случилось чего, гляжу – твоя машина-то под забором стоит. Пошла глянуть. Прихожу – а в машине Лерочка сидит испуганная… А чего случилось-то?

– Еще б я знала, баб Шур… – растерянно проговорила Юля. – Сперва пожар почудился… Приснилось, что-ли? – потерла девушка руками лицо. – Не знаю я… Пожар, девчонка под дубом… Вообще ничего не понимаю…

– Девчонка? Черненькая? – ахнула баб Шура. – Это что ж, к тебе сама Аринка пришла что ль? Ох, батюшки… – запричитала соседка, прижав ладонь к щеке и качая головой.

– Да какая Аринка, баб Шур? Ну что Вы ерунду-то говорите? Померла девчонка больше века назад, а вы все не угомонитесь никак! – в сердцах вскричала Юля. – Трупы, между прочим, только в кино бегают, зомби называются! Тьфу, господи, с вами во что только верить не начнешь! – окончательно разозлилась девушка. – Достали уже ваши сказочки! Так достали, что всякая чертовщина мерещиться начинает! – Юля в сердцах распахнула водительскую дверь машины. – Идите уже спать, баб Шур! И мы пойдем. Спокойной ночи.

– Погоди, девк! – баб Шура вцепилась в водительскую дверку, не давая ее закрыть. – Не ходи туда, не надоть. Пошли ко мне. У меня поспите с Лерочкой. А днем и пойдешь, когда солнце будет. Неча лихо-то дразнить!

– Баб Шур! Я то «лихо» Ваше уж год, как Вы говорите, дразню! И ничего, пока все живы и здоровы! – сердито пробурчала Юля.

– Ага, ага… – закивала головой баб Шура. – И в колодец никто не падал… – ядовито продолжила она. – Ты, девк, гордость-то свою мне не показывай, мне уж не интересно, старая я. Пошли, чайку горячего налью, коль спать-то не желаешь. Гляди, светает уже. Лерочку положим, пускай дите спит, а ты чайку попьешь, а? Пошли, пошли, неча тут стоять-то. Пускай там Аринка чуть похозяйничает, глядишь, и успокоится маленько… Пошли, пошли…

Юля, вздохнув, выбралась из машины, взяла на руки Лерку и пошла к баб Шуре. Уложив девочку на диван, она вышла во двор вымыть ноги – неудобно грязными ногами по дому шлепать, соседке работы добавлять. Против воли взгляд метнулся к ее дому. На садовых качелях возле дома, лицом к ней, на коленях стояла черноволосая девочка и смотрела на нее. Встретившись глазами с Юлей, девочка улыбнулась и… исчезла. Только качели продолжали слегка раскачиваться, словно от ветра. Тряхнув головой, словно отгоняя назойливого комара, Юля выплеснула воду и вернулась в дом.

Баб Шура уж налила чаю и достала пирогов, да конфет в вазочку насыпала.

– Варенье-то мое попробуешь, ась? Хорошее варенье в этом году получилось, густое, как прям желе, аж стоит в ложке. Будешь?

– Нет, баб Шур, спасибо, – обхватывая двумя руками кружку, задумчиво произнесла Юля. – Можно, я просто чай попью?

– Пей, девк, пей! Вот пирожки бери, – затараторила соседка. – Замерзла, поди? Сейчас! – метнулась она в комнату и принесла халат. – Накось вот, одень. Большой он тебе, ну да ничего, теплее будет.

Юля одела предложенный халат, запахнулась. Снова уселась, уставилась в чашку. Напряжение начинало отпускать. Постепенно проходила дрожь, дыхание выравнивалось. Соседка погладила девушку по голове.

– Сколько седых волос-то у тебя, девк… Не рано ль? – покачала она головой.

– Потом покрашусь. Неважно это, баб Шур… – вздохнув, улыбнулась Юля. – Прорвемся. Главное, что все живы.

– Так-то оно так… Ох, девка… И занесло же тебя… – горестно оперевшись подбородком в ладонь, проговорила женщина.

– Нормально меня занесло. Все будет прекрасно, вот увидите! – широко улыбнулась Юля. Правда, улыбка получилась совсем не веселой. – Вы лучше расскажите, что с тем братом, с Петром, стало? Отвез он сестру в монастырь, а сам?

– Ну а сам что? Жить они с Нюркой стали. Настька-то спилась совсем. А после ее балкой пришибло насмерть. Прямо острым краем ей в спину вошла, насилу вынули потом.

* * *

Петька-то в отца, видать, пошел – ладный парень был, рукастый. Только как ни бился он, как ни старался – все хиной пролетало. За что ни возьмется – вечно что-то случится. Лошадь умудрился у барина выпросить заместо платы – та ногу сломала, в яму попав, даже до дому не довел. Пришлось прирезать. Пошел на базар мясо с нее продать – вроде и наторговал хорошо, да подстерегли его босяки, отколошматили, да всего обобрали. Еле живым домой дополз, все лето отлеживался. А много Нюрка одна-то сделает?

Так они ту зиму еле-еле и пережили. Еще соседи кто что даст – жалели их, видели, что стараются обои, бьются изо всех сил, а толку нет. Нюрка-то все покорно принимала – жила и жила себе. Трудно – да, но сама ж виновата, кивать не на кого. Да с Аринкой нет-нет, да беседы вела, рассказывала ей все. Вроде бы как и с ума сошла, а нет – нормально у ней с головой-то все было. Скрывалась, конечно, от людей, что с Аринкой-то знается, да разве то скроешь?

А Петка – тот ярился. Жениться – и то не мог. К тому времени слава-то про Игнатовых уж далече пошла, так ни одна девка за него замуж идти не соглашалась. Вдовы – и те не шли. Злился Петька, а что сделаешь? Да и Нюрке женихов тож не было. Не забыли ей детскую дружбу с Аринкой, да и то, что сейчас с колдовкой общалась, да и проклятье то еще… Так и жили вдвоем, покамест Петька не разбился.

Тогда уж Нюрке лет двадцать было. Война началась, так стали по деревням молодых мужиков в солдаты забирать. Вот Петька пошел да сам напросился – мол, поеду германца бить. Ну, Нюрка поплакала, да стала собирать его. Только попросила крышу починить – потекла крыша-то. Уедет Петька на войну – кто ей ее делать-то станет?

Полез Петька на крышу. Уж доделал почти, по мелочи осталось: где неровно, где чуть топорщится, где понадежней прибить надо. Вот оседлал Петька крышу, доделывает, молоточком постукивает. Вдруг глядь – а перед ним Аринка так же на крыше сидит, молоточком сосредоточенно так постукивает, поправляет.

– Ну что, Петенька, помочь тебе? – спрашивает, и головку набок, да ждет.

– Чего тебе опять снадобилось, колдовка проклятая? Пошла с моей крыши! – зло отвечает ей Петька. – Все никак не успокоишься? Всех уж загубила, весь род под корень повывела. Может, хватит уже?

– Так вы-то не думали, когда сказать надо было? Что ж никто Нюрку-то не искал, да как врать стала, правду сказать не заставили? Неважно то было? Померла колдовка да померла, забот меньше станет? Так, Петенька? – Аринка с любопытством разглядывала мужчину. – Чего молчишь? Али не так ты думал-то? Так, Петенька, так все и было. А того ты не подумал, что не просто так в деревне-то вашей огневка объявилась. И того, что за мной жизни многих и многих стоят, тоже не думал, верно?

– Так обратно все одно уж ничего не воротишь! Так ради чего весь род-то губить? Нешто ты мало поигралася? – прямо, без страха глядя в карие глаза, требовательно спросил Петька.

– Поигралася? – подняла брови Аринка. – Не игралась я еще, Петенька. А с тобой стану. Но наперед запомни: жизнь за жизнь. Смелый ты, отчаянный, и солдатом хорошим станешь, дорого жизнь свою продашь. Но долги отдавать надо, Петенька. Вот и начнешь сейчас. А я поиграюсь, – с улыбкой, глядя ему прямо в глаза, Аринка ему молотком, что в руке держала, по пальцам сильно стукнула. И тут же по колену. Закричал Петька, за колено да за руку хватается, но за крышу цепко держится. Улыбнулась Аринка:

– Нет, скучная то игра, не интересная, – и ударила его по второму колену, да ручкой в бок толкнула, – Ну что ж ты так слабо держишься-то, Петенька? – глядя вниз на распростертое на земле тело, Аринка покачала головой и растаяла.

Глава 14

В понедельник Юля, завезя в садик Лерку, попыталась отпроситься с работы, чтобы сходить к психологу. Она все-таки решила обратиться к специалисту – поведение дочери ей совершенно не нравилось. Но Алексей Владимирович, буквально зубами выгрызший несколько заказов, отпускать работника никуда не собирался, пока не будет выполнена работа. Никакие доводы, что ребенка требуется срочно показать врачу, на него не действовали.

– Юлия Владимировна, я Вам тысячу раз говорил – решайте проблемы с ребенком самостоятельно! Я Вас рожать не просил, и в мои обязанности руководителя пункт о заботе о Вашей дочери не внесен никаким боком! Есть работа, и работа срочная, и ее необходимо выполнить, – сердито глядя на стоящую перед ним Юлю, отчитывал ее он. – В связи с тяжелейшей ситуацией в компании многие сотрудники находятся в отпусках, и Вам это прекрасно известно! У меня каждые руки на счету. Потому идите и работайте.

– Вы понимаете, что я не гулять отпрашиваюсь? Пусть не на целый день, на три-четыре часа Вы меня можете отпустить? Хотите, оформите весь день за свой счет, мне все равно. Ребенка необходимо показать врачу, и кроме меня, это сделать некому, – чуть не со слезами просила Юля.

– Пусть отец сходит с ней в больницу, бабушки, дедушки – не важно. Вы будете работать.

– Нет ни отца, ни бабушек, ни дедушек, и Вы об этом хорошо знаете, – упрямо стояла на своем Юля. – И Вы не можете мне, как матери-одиночке, отказать в отпуске за свой счет на сутки для посещения врача.

– Ах, Вы, Юлия Владимировна, мне еще рассказывать будете, что я могу делать, а что нет? – прищурившись, с угрозой в голосе тихо проговорил директор. – Так вот я Вам напомню, что я могу уволить работника, не соответствующего занимаемой должности. Также я могу категорически запретить приводить в офис детей сотрудников, чего я раньше, кстати, никогда не делал.

– Алексей Владимирович… Мне правда нужно отвести дочь в больницу. Пожалуйста… – Юля уже едва не плакала. – Я отработаю потом. Хотите, вечером после работы останусь и все сделаю.

– А почему отец не может заняться ребенком? – настырно спросил директор.

– Потому что его нет. Физически, – устало ответила девушка.

– Да что Вы? По моему, в последний раз непорочное зачатие произошло более двух тысяч лет тому назад, и с тех пор не повторялось. Вы новая Мадонна? – издевательски спросил начальник. – Советую разыскать Вашего бывшего сожителя и сообщить ему радостную весть об отцовстве.

– Вы… Вы… – Юля, не договорив, пулей вылетела из кабинета.

Во время обеденного перерыва девушка углубилась в интернет в изучении отзывов о платных психологах и времени их приема. Найдя подходящего специалиста, она записалась к нему на прием. Договорившись с Ниной, что та присмотрит за Леркой, пока она будет общаться с ним, Юля отправилась на встречу.

* * *

В кабинете Юля увидела средних лет ухоженную женщину с доброжелательной улыбкой. Предложив девушке присесть, она, представившись, сверилась с записью в журнале.

– При записи Вы, Юлия Владимировна, указали, что требуется консультация для девочки шести лет, – полувопросительно произнесла Инесса Григорьевна.

– Да… Но я подумала, что для начала стоит поговорить без дочери, – нервничая, пояснила Юля.

– Хорошая позиция. На самом деле, не все можно сказать при ребенке. Поэтому, думаю, Вы поступили правильно, – с милой улыбкой произнесла психолог. – Что у вас случилось?

Юля вкратце рассказала о том, что ее беспокоило в поведении Лерки, опустив подробности про утопление, порезанный палец и ее странное чувство равновесия, все-таки не будучи уверенной, что все это – не результат ее взвинченных до предела нервов. Психолог задавала уточняющие вопросы, после чего широко улыбнулась.

– Ну, Вы знаете, ничего страшного я не вижу. Дети часто заводят себе воображаемых друзей. Здесь нет повода для того, чтобы вмешиваться. Со временем это пройдет. Попробуйте расспросить девочку о том, какая ее подруга, как она выглядит, что любит делать… Хотя… Знаете, было бы неплохо, если бы Вы привели в следующий раз девочку. Мы бы быстрее поняли, чего ей не хватает – возможно, общения с Вами, или ее кто-то обижает, а может, у нее потребность лидерства вдруг проснулась вот в таком варианте. В любом случае, без ребенка понять ее потребности сложно.

– Хорошо. Когда я могу прийти с дочерью? – спросила Юля.

– Завтра в час дня Вас устроит?

– Нет, лучше на вечер договориться, чтобы мне не пришлось отпрашиваться с работы, это сложно.

– Хорошо. Тогда в пятницу в шесть вечера. Устраивает?

Юля задумчиво кивнула.

* * *

А в четверг Лерка исчезла. Около двенадцати часов дня Юле позвонила рыдающая воспитательница и попросила ее приехать в детский сад. На вопрос «зачем?» та разрыдалась еще сильнее. Из ее сбивчивых объяснений Юля с трудом разобрала, что Лера куда-то делась.

Схватив сумочку и уже на бегу крикнув Нине, что она в садик – с Леркой что-то случилось, Юля бросилась к машине. Пролетев по городским улицам, нарушив пару десятков правил дорожного движения и несколько раз едва избежав аварий, с трудом успевая вывернуть руль и удержать машину на дороге, девушка в рекордные сроки примчалась к детскому саду. Влетев в группу, она увидела там рыдавшую воспитательницу, белую как мел заведующую и нескольких представителей полиции, что-то писавших и задававших вопросы работникам детского сада.

– Где моя дочь? – обращаясь ни к кому конкретно и ко всем сразу, закричала Юля, перекрывая стоявший в помещении гомон и плач.

– Понимаете… – к ней подошла заведующая, нервно теребя в руках носовой платок.

– Не понимаю! – закричала Юля сквозь подступавшие слезы. – Где мой ребенок?

– Девочка исчезла… – пролепетала заведующая.

– Что значит исчезла? Как мог исчезнуть ребенок, находящийся под присмотром взрослых, с закрытой охраняемой территории? – едва сдерживая подступавшую истерику, закричала Юля.

Спустя минут пятнадцать выяснилось, что девочка всю прогулку просидела в беседке. К беседке никто не подходил, по территории детского сада никто не проходил, воспитательница все время находилась недалеко от беседки. Никакого шума, криков или плача никто не слышал. Когда пришло время возвращаться с прогулки, воспитательница заглянула в беседку, чтобы позвать девочку, но ее там не оказалось. Среди других детей ее так же не было. Отведя остальных детей в группу и убедившись, что там Леры тоже нет, воспитательница, оставив детей на попечение нянечки, сообщила о происшествии заведующей. Спустя пятнадцать минут девочку искала половина сотрудников детского сада и приехавшая полиция. Безуспешно. Ребенок словно испарился.

У Юли полицейские по пятому разу выспрашивали малейшие подробности о том, во что была девочка одета, о маршруте ее движения, куда она могла пойти, с кем общалась, с кем дружила, скачали с ее телефона кучу последних Леркиных фото… Юля рассказала обо всех знакомых, даже тех, адреса которых и знать не знала, вспомнила все места, где они с дочерью бывали в последнее время. Просматривавший наружные камеры полицейский сообщил, что девочка действительно в беседку вошла в начале прогулки, и воспитательница крутилась недалеко от беседки, несколько раз заглядывая туда – видимо, звала девочку к другим детям. Но потом камеры дали сбой, и записи не велось до настоящего времени.

Лерку объявили в розыск. Плачущая Юля вместе с сотрудниками поехала домой. Ее машину пригнали полицейские, потому что сама в таком состоянии сесть за руль она не могла. Полиция тщательно осмотрела весь дом и участок, Юля с сотрудниками оббежали всю деревню, каждый двор, расспросили соседей – девочки нигде не было, и ее никто не видел.

Юля, снова рванув в город, обошла все морги и больницы, опросила каждого контролера и водителя автобусов – все было бесполезно. Девочка как в воду канула.

Ребенка не нашли и на следующий день. Юля сходила с ума. Куда она только ни звонила и кого только не спрашивала – Лерку никто не видел. С каждым прошедшим часом сотрудники полиции все больше мрачнели и злились – время шло, а ребенка найти не удавалось. С Юлей почти перестали общаться в полиции – дежурный заученными фразами отвечал, что делается все возможное, ждите.

Юля сидела у себя дома, и, обняв Леркиного любимого медведя, запустив пальцы в растрепанные волосы, тихо поскуливая, монотонно раскачивалась из стороны в сторону.

Несмотря на страх перед проклятым местом, рискнувшая зайти к ней староста застала девушку практически в невменяемом состоянии. Вызвав ей скорую, она сварила суп, и, с трудом всунув в нее пару ложек бульона, уложила девушку спать. Ушла она, только убедившись, что Юля заснула.

Проспавшая около часа тяжелым медикаментозным сном, девушка проснулась от кошмара. Не в силах находиться дома, где каждый миллиметр напоминал о дочери, она накинула на плечи кофту и вышла во двор. Бесцельно побродив по участку, девушка села на садовые качели и невидящим взглядом уставилась в никуда.

Спустя время она поняла, что на качелях, кроме нее, есть кто-то еще. Медленно повернув голову, она увидела сидящую рядом с ней черноволосую девочку, ту же, что сидела тогда под дубом. Девочка сидела рядом с ней и болтала в воздухе ножками, совсем так, как это делала Лерка.

– Страшно тебе? – повернув к ней спокойное, не по-детски серьезное личико, тихонько спросила она у Юли.

Девушка в прострации кивнула.

Девочка вздохнула и тоже уставилась в никуда. Так они и сидели рядышком, слегка покачиваясь. Никто не двигался – у Юли не было ни физических, ни душевных сил даже на то, чтобы шелохнуться, а девочка… Она просто сидела рядом и молча смотрела в только ей одной известную глубину.

Неожиданно, накрыв ледяной ладошкой Юлину руку, она заговорила. Рассказывала она спокойно, без эмоций в голосе, ровно и обстоятельно, а перед глазами Юли пробегали картинки, словно в кино.

– Когда Петенька с крыши-то упал, да так неудачно – спину сломал, Нюрки дома не было. Крики-то его соседи слышали, да кто ж к Игнатовым по доброй воле пойдет?

* * *

Соседи видели, как свалился Петька с крыши. Так бы, может, и не углядели, только еще на крыше сидя начал он кричать не своим голосом, а потом и свалился с нее. Кинулись было к нему на помощь, да войти побоялись. Отловили сорванцов и послали их Нюрку разыскивать. Те нашли и привели ее.

Прибежала Нюрка, кинулась к брату. Сперва-то подумала – помер, ровно неживой он лежал, на земле раскинувшись. К груди-то припала – сердце стучит. Живой, значит. Ну, она его на одеяло перекатила, да волоком в дом оттащила. Покуда тащила, очухался Петька, стонать начал.