Текст книги "Домик в деревне"

– Спужался меня, Игнатушка? Нешто грех какой за тобой водится, что так боишься? – насмешливо глядя на него, спросила Аринка.

– Зачем пришла ко мне, Арина? Не трогал я тебя, и семья моя не трогала. Чем не угодил я тебе? Али обидел как нечаянно? – едва ворочая языком, проговорил Игнат.

– Нет, обиды от тебя не было, за то не бойся. Предупредить о беде к тебе пришла. Собирай жену свою, сына и уезжай с ними на север. Подальше уезжай.

– Надолго ли ехать нам, Аринушка? – спросил чуть осмелевший Игнат.

– Надолго. Ты насовсем уедешь, жена и дети вернуться смогут годы спустя, ежели того пожелают.

– А как же тут все? Дом, хозяйство… – в растерянности проговорил Игнат.

– Думай, Игнат. Крепко думай, что делать станешь. Тебе решать. Я тебе слово свое сказала. Неволить не могу и не стану. Только знай – сроку у тебя месяц. После один уедешь.

Сказала и растаяла. Почесал Игнат в затылке, да пошел курам корма задать. По двору-то ходит, а из головы у него Аринка все нейдет. И чего приходила? Зачем уехать просит? Да и как надолго уедешь? А хозяйство? А дом? А двор? Подумал Игнат, с женой посоветовался – та тоже ехать никуда не схотела. Да и куда ехать-то? На какой север? Кто их там ждать-то станет? Да еще и на сколько-то лет, а коль Аринка сказала – то точно. Да и на что? Нет, не дело это – с насиженного места срываться и в никуда ехать, да еще с дитем малым да женой на сносях. Вовсе то негоже.

А ввечеру Игнат узнал, что Аринка по всем дворам ходила, и со всеми один разговор вела. Вот чертовка маленькая! И чего она всю деревню выгнать собралась? Пошумели мужики, посоветовались, да и порешили не рыпаться. Кто ее, ту Аринку, знает, зачем ей надобно, чтобы все уехали?

Десять дней все тихо было, а потом снова Игнат, выйдя во двор по нужде, Аринку увидел. Чуть нужду-то со страху в штаны не справил. Он стоит, на нее смотрит, и она стоит, огонек из руки в руку перебрасывает, головку с боку на бок наклоняет, за ним наблюдает. Поиграли так в гляделки-то – мужик здоровый да девчушка махонькая, покуда ей не надоело.

– Пустить чтоль тебя в домик-то нужный? – скучающим голосом поинтересовалась у него. Игнат, вмиг покраснев от пяток до макушки, только и смог, что кивнуть. – Ну ступай. А то жену твою жалко – с дитем-то внутри тяжко ей стирать станет, – ухмыльнулась нахалка.

Игнат зайцем в нужник метнулся. Едва добежал. Сел и думает – выходить аль нет? Может, надоест колдовке его ждать, да уйдет?

– Не уйду, Игнат, не думай, – раздался насмешливый голосок прямо в голове. У мужика со страху процесс резко ускорился.

Справился Игнат, пот со лба рубахой утер, вышел. А Аринка сидит на перилах крыльца, ножкой покачивает, да из огненных шариков пирамидку строит.

– Полегчало тебе? – не отрываясь от своей игрушки, искоса взглянула на него девочка.

– Полегчало, Аринушка. Спасибо, – с трудом выдавил из себя красный как рак Игнат.

– Помнишь ли, Игнатушка, зачем я к тебе давеча наведывалась? – беря рассыпавшиеся огненные шарики, оставшиеся висеть в воздухе, и по одному кидая их в бочку с водой, стоявшую на углу дома, лениво поинтересовалась Аринка.

– Помню, Аринушка, – судорожно сглотнув, ответил мужик.

– И что решил? – подкидывая и ловя ручкой последний огненный шарик, поинтересовалась девочка.

– Не поеду я никуда, Аринушка. Тут земля моя родная, по ней мой дед ходил, прадед потом своим поливал… Куды мне-то срываться? – испытующе глядя на девочку, проговорил Игнат.

– Ну, ты-то точно поедешь, куда ты денешься, – усмехнулась колдовка, забрасывая шарик в огород. – А жена твоя что думает? Не страшно ей?

«От тебя страшно, чертовка маленькая! И чего пристала?» – подумал Игнат, а вслух ответил:

– Да чего бояться-то, Аринушка? Ты ж молчишь что страшного-то?

– Ну, коль меня боится, то хорошо, значит, страх есть. Авось и голова заработает? – усмехнулась Аринка. – А ты, Игнатушка, подумай крепко – здесь останешься али поедешь подальше? – колдовка спрыгнула с крылечка и пошла к выходу. Отойдя шагов на пять – Игнат уж вздохнул с облегчением украдкой – обернулась.

– Гляжу я, Игнатушка, в нужном домике думается тебе больно хорошо… Мысли разные в голову приходят, – Игнат вновь побледнел. – А коль так, то посиди в ем пару деньков, авось чего умного надумаешь? – глядя на него темными, словно ночь, глазами, со смехом в голосе проговорила Аринка. – Да, и не позабудь гляди: двадцать ден тебе осталось, чтоб семью увезти отсюдова, – уже абсолютно серьезно добавила девочка. – Ну что стоишь? Беги уже, думай! – насмешливо сказала она.

Игнат почувствовал резкий и очень сильный зов нужного домика. На ходу расстегивая штаны и перепрыгивая через грядки, помчался напрямки к домику, скромно стоявшему в уголке. Вслед ему несся заливистый детский смех.

На третий день, как из нужника выйти смог больше, чем на десять минут, Игнат к мужикам помчался про Аринку спрашивать – приходила ли? Приходила. Спрашивала, не надумали ль уехать? Всем напомнила, что двадцать дней им осталось, да исчезла. Да каждому памятку веселую дала – вроде как Игнату, тока кому что – кто чесался, кто икал… Двое тока ехать надумали, собрались да уж и уехали. Аринка сама провожать их пришла.

* * *

Спустя неделю Аринка вновь по домам пошла. Пришла и к Игнату. В горнице появилась, когда они обедать тока сели. Игнат чуть не подавился, Аринку увидев, закашлялся. Маринка его по спине постукала, пока тот не раздышался, да Аринке присесть предложила. Мрачно постукивая носком туфельки по полу, Аринка чуть улыбнулась ей и перевела серьезный взгляд на Игната.

– Что надумал, Игнатушка? – спросила серьезно. – Десять ден осталось, покуда уехать можно.

– Никуда я не поеду, Арина. И семью трогать не дам. Марье вон рожать уж скоро, куда я ее потяну? И как с Митькой путешествовать? Он же маленький совсем! – заговорил Игнат.

– А имя дочке-то придумал? – склонив головку набок, серьезно спросила Аришка. – Дочь у тебя родится. Увидеть ты ее не увидишь, так хоть имя дай, да не частое, чтобы опосля записать ее смогли. Да помни – десять дней тебе на раздумья осталось, – сказала так да исчезла.

Глава 18

А через две недели война началась. Радио в деревне не было, и в колхоз спешно прискакал посыльный на лошади, нашел председателя и сообщил ему о войне. И распоряжение товарища Сталина о мобилизации передал.

Мужиков позабирали всех. Сперва-то брали до тридцати пяти лет. Но мальчишек пока не трогали – ежели не было двадцать три года – дома оставались. А мужиков молодых всех позабирали. Уже в воскресенье ввечеру председатель колхоза повестки раздал всем и деньги, чтоб завтра в военкомат явились.

Мужики ушли… Деревня разом притихла, будто вымерла. Никто не понимал, что делать, как жить. Притихли даже дети. Матери цеплялись за взрослых сыновей, умоляя их остаться дома, а те мотались в город, послушать радио. Они и новости приносили. Каждый день к вечеру вся деревня собиралась на пятачке, а парни, пришедшие из города, рассказывали, что передавали по радио. Сводки были печальными, и лица людей мрачнели день ото дня.

А месяц спустя позабирали и парней остававшихся, из тех, что добровольцами на фронт еще не ушли. Семнадцатилетние подростки, которых гоняли от военкомата, злились и строили планы, как добраться до фронта. Были и девчонки, молодые, которые тоже воевать собрались, но их гонял сам военком, лично крича на них охрипшим голосом, уж вовсе слов не выбирая. Каждый день, недосчитавшись подросших сыновей, а порой и дочерей, выли и стонали бабы, закрывая лица платками, стянутыми с головы.

У Нюрки сына, Сереженьку, тоже на фронт забрали. В живых-то у нее только Танька, вторая дочь, да Сережа и остались. Олька еще когда померла, а лет через пять и сына одного схоронила. Петька все еще живой был. Плохой совсем, еле сидел уж, лежал по большей части – сил совсем у него не было, но живой.

Танюшка еще до войны в город перебралась, замуж там вышла, уж двоих деток родила, да третьего ждала. А как забрали мужа на фронт, к матери обратно перебралась, в колхоз устроилась. Сергей пока только присматривал себе жену, но тоже из городских – с деревни-то за него замуж никто не пойдет, Аринки боятся.

Советская армия отступала. В июле начались бомбежки. Бои шли недалеко. Часто раненые добредали до деревеньки, и жители, как могли, подлечивали их и по возможности отправляли в тыл. Молодые ребята сбегали из дома и уходили на фронт, благо тот уже совсем рядом был.

Аринку видели часто. Девочка с потерянным видом бродила по деревне, порой подходила к малышам и затевала с ними игру, даже не пытаясь скрываться. Порой, приходя в ярость, начинала пылать огнем, со злостью кидая огненные шарики куда попало. И от того, что огонь от шариков не разгорался, злилась еще пуще, и, вытирая горящими ладошками слезы, текущие из глаз, снова принималась швыряться огнем. В такое время все старались на глаза ей и вовсе не попадать, ждали, покуда не перебесится.

Потом немцы пришли. Перед тем пару дней бомбили страшно. Бои шли недалеко, и деревеньке тоже доставалось. Бомбы упали на колхозные постройки. Весь колхоз разбомбили, сено, едва собранное, что сгорело, что разметало по полям. В три дома бомбы попали. Конечно, все, кто там был – все погибли. Стекла у многих повылетали от взрывов, пришлось окна ставнями закрывать – где нынче стекла-то добудешь? Бабы ревели белугами, в дома заходить боялись. В те дни все подростки, начиная с шестнадцати лет, а порой и меньше, взяв тех раненых, что идти могли, ушли из деревни.

После бой сместился, а потом и вовсе затих. Деревня замерла в ожидании. А на следующий день в нее въехали немцы на машинах и мотоциклах. Прозвучала команда, и из крытых грузовиков посыпались солдаты. Они выпрыгивали и выпрыгивали, и казалось, им не будет конца. Взяв автоматы наизготовку, немцы быстро разбежались по деревне.

Воющих баб, причитающих стариков, плачущих от ужаса детей принялись сгонять прикладами в парк. А потом поднялся шум – нашли раненых солдат. Настрой фрицев резко изменился. Они и так не были дружелюбны, а тут словно вовсе озверели. Зазвучали выстрелы и женские крики. Озверевшие фашисты, вытаскивая женщин за волосы из домов, насиловали и избивали их, детей, которые кидались на защиту матерей, расстреливали на месте, младенцев попросту брали за ноги и били головами о стены.

Пришли и к Нюрке. Выбив ударами прикладов дверь, быстро обошли весь дом, Нюрку с Танькой и детьми автоматами погнали на улицу. То ли от испуга, то ли ей попали прикладом в выдающийся живот, Татьяну согнуло на пороге в жестокой схватке. Немец, не ожидавший этого, наткнулся на женщину, державшуюся одной рукой за косяк, второй за живот. Разъярившись, он пинком выпихнул ее на улицу, и, схватив за косу, поволок к центру двора. Испуганные дети попытались побежать к матери, но у Нюрки хватило ума удержать их. Взяв младшую на руки и вцепившись мертвой хваткой в руку старшего, она замерла там, где сказали, и, боясь издать хотя бы звук, обливаясь слезами, смотрела на расправу над дочерью. Еще двое фрицев волоком вытащили на двор Петьку и бросили недалеко от Нюрки.

Глава 19

Вытащив из кустов ревущую исцарапанную Лерку, Юля убедилась, что дочь ничего не сломала, и, кроме ссадин и царапин, более серьезных травм не получила. Обняв ревущую дочь, Юля опустилась на землю, обессиленно опершись спиной на забор. Голова кружилась, руку выкручивало болью. С трудом удерживая ускользающее сознание, девушка из последних сил прижимала к себе вздрагивающую испуганную дочь, уже не обращая внимания на сбегавшихся соседей, полных праведного гнева. Шум в ушах сливался с голосами возмущавшихся жителей и Леркиным плачем, и превращался в гвалт, в котором Юля тонула, не в силах выбраться из полуобморочного состояния.

Кто-то притащил нашатырь. Резкий запах помог прояснить сознание, а таблетка валидола, сунутая под язык – немного уменьшить боль в руке и начать легче и глубже дышать. Спустя время им с дочерью помогли подняться. Лерка, держась за руку матери, с тревогой поглядывала на нее снизу вверх, все еще всхлипывая.

– Теть Юль, а с великом чего теперь делать? – спросил вездесущий Тимошка. – Там колеса всё… в хлам.

– В хлам? – протянула Юля. – Тогда на мусорку его…

Услышав, как, радостно гомоня, мальчишки бросились к поломанному велосипеду, Юля улыбнулась – на мусорку Леркин велик, конечно, попадет, но позже и в сильно разобранном состоянии. Но сейчас она этому даже порадовалась, сама удивившись, что еще способна чему-то радоваться.

Посчитав, что соседи достаточно высказали дочери за ее поведение, ругать ее она не стала, просто обработала ребенку ссадины и заклеила пластырем самые большие царапины. Накормив и уложив спать наплакавшуюся дочь, Юля выпила лекарства и тоже прилегла. Но заснуть не получалось. В голове вертелись слова Ивана Васильевича: «Она ни живая и ни мертвая. Не человек она, огневка. Сущность, богами дарованная глупым людям, загубившим и ее, и себя. С тех пор ни одной Аринки в деревне не было». И что ей теперь с этим делать?

* * *

Ночью Юля подскочила от того, что на нее резко упало что-то тяжелое. Подпрыгнув в кровати от ужаса, в следующий миг она услышала требовательный мяв и скребыхание когтей по двери. Еще не соображая спросонья, Юля принялась вертеть головой в поисках источника шума. Перед дверью в комнату стоял тот самый кот и яростно и нетерпеливо скреб когтями дверь, сразу двумя лапами, требовательно и нетерпеливо крича. Вспомнив, что кот просто так никогда ее не зовет, Юля, подскочив, бросилась к двери и, распахнув ее, следом за котом, метнувшимся серой молнией к Леркиной комнате, подбежала и распахнула дверь.

Лерка в развевавшейся от легкого ночного ветерка сорочке стояла на подоконнике раскрытого настежь окна, широко раскинув руки. Ветер чуть шевелил ее рассыпавшиеся по плечам волосы, а лунный свет обливал маленькую фигурку с ног до головы, путаясь в подоле ее длинной ночной рубашки.

Юля похолодела. Она знала, что под их с Леркой окнами проложена каменная дорожка с высокими каменными зубчатыми бордюрами. Если дочь упадет на них… об этом она боялась даже думать. Руки и ноги мгновенно заледенели и отказались слушаться. Замерев, девушка боялась даже вздохнуть.

Кот, рванувшись в комнату, прыжками понесся к окну, и, вцепившись в подол Леркиной рубашки когтями и зубами, буквально повис на нем. От неожиданности девочка пошатнулась и начала заваливаться назад в комнату. Поняв, что дочь падает, Юля мгновенно пересекла комнату и успела подхватить заваливающуюся назад девочку, упав сама. Лерка рухнула на нее.

Неожиданно кот, уронивший девочку, встав перед ними, начал подниматься на задние лапы, махая перед собой передними, словно пытаясь кого-то поцарапать. На его лапах в лунном свете блеснули показавшиеся огромными изогнутые острые когти. Кот изгибался, словно от ударов, периодически отскакивая в сторону, но тут же снова кидался в драку. Со стороны это выглядело неимоверно жутко. Юля, притянув к себе дочь, отползла к стене, вжавшись в нее спиной и с ужасом взирая на кота, явно пытавшегося кого-то не подпустить к ним. Кого-то невидимого…

Прижимая к себе испуганную дочь, на секунду девушка увидела в залившем комнату лунном свете девочку с двумя косичками, яростно боровшуюся с котом. До нее донесся задыхающийся от резких движений и прилагаемых усилий раздраженный детский голосок:

– Не место здесь тебе, защитник! И кровь родная не отменит проклятия. Сказано: вовеки не вступят на землю проклятую силы защитные, жизнь берегущие! Уходи, покуда хуже не стало! Не волен ты здесь находиться! Свидетелями тому и Ветер, и Луна, и сама Земля-матушка! Нет твоей воли и силы здесь!

Юля моргнула – и все исчезло, только кот продолжал, извиваясь всем телом, кого-то царапать огромными когтями. В какой-то миг, жалобно мявкнув, кот, словно от сильного пинка, вылетел в распахнутое окно. Все сразу стихло.

Широко распахнутыми глазами Юля тревожно оглядывала комнату, делая тяжелые, судорожные вздохи. Голова кружилась, сознание вновь ускользало. От пережитого ужаса на нее словно бетонная плита навалилась. В глазах потемнело, спина и левая рука налились сильной тянущей болью, желудок зажгло огнем. Редкое тяжелое дыхание вырывалось из груди с хрипами, Лерка вдруг стала неимоверно тяжелой, в глазах все плыло… Словно издалека Юля еще услышала Леркин крик: «Мама! Мамочка, что с тобой?», – и провалилась в пустоту.

Непрекращающийся шум в ушах напоминал шум прибоя. «Я на море?» – удивилась девушка, и сквозь наплывающий шум и грохот вдруг различила надрывный плач ребенка, зовущего мать. Этот плач беспокоил ее, и девушка попыталась открыть тяжелые, словно чугунные веки. Перед глазами все плыло. Жутко заболела голова. Девушка застонала. Плач стал громче, и Юля различила уже четко:

– Мама, мамочка!!! Что с тобой? Мама! Мне страшно! Мамочка, открой глаза! Не спи, мам! – рыдала напуганная Лерка.

– Лера… – хрипло, с трудом прошептала Юля, вспоминая, что она у дочери в комнате, и что та чуть не выпрыгнула в окно… Спину и руку прострелило болью.

– Мамочка! Что с тобой? Мама! Открой глаза, мне страшно! Мам, не спи! Ну проснись же! – перепуганная девочка, захлебываясь слезами, в ужасе трясла мать за плечо, пытаясь дозваться ее. – Мамочка…

Боль растекалась по спине, на груди словно бетонная плита лежала, мешая дышать. Юля с трудом осознала, что она лежит на боку. Попыталась приподняться. Не сразу, но ей удалось опереться на руку. Лерка, постоянно дергающая ее за плечо и другую руку, сильно мешала. Не удержавшись, Юля снова упала.

– Лер… Лера… – слабым голосом позвала мать. Девочка не сразу отреагировала на голос матери – собственный плач мешал услышать мать. – Лера…

– Мама! Ты напугала меня! Вставай! – размазывая слезы по щекам, Лерка наконец прекратила трясти мать. – Вставай, мам! Вставай!

– Да, сейчас… Еще немножко полежу, ладно? – задыхаясь, прошептала Юля. – Там моя сумка внизу… Принеси…

Девочка бегом бросилась за сумкой. Когда дочь убежала, Юля снова попыталась сесть. Наконец, ей это удалось. Опершись на стену, она откинула голову и закрыла глаза, пытаясь делать глубокие вздохи и морщась от боли. Прибежавшая Лерка поставила сумку на колени матери, а сама приткнулась сбоку, прижимаясь к ней и, всхлипывая, обняла ручонками.

– Ты напугала меня, мам… – сквозь всхлипы пробормотала девочка, тыкаясь мокрой мордашкой в плечо матери.

– Я не хотела, дочь… Принеси мне воды, пожалуйста, – тяжело сглотнув, попросила Юля.

Девочка бросилась за водой. Юля с трудом засунула руку в сумку и достала лекарства, прописанные доктором. Подумав, что обследование все-таки надо бы пройти, она выщелкнула из блистера таблетку на ладонь. Баночку открыть не смогла – сил не хватило. Сунув баночку прибежавшей дочери, она попросила открыть ее и дать ей таблетку.

Какое-то время они так и сидели на полу: Юля – откинувшись на стену, Лерка – прижавшись к матери и обнимая ее, все еще всхлипывая и регулярно поднимая голову, чтобы проверить – открыты у той глаза или нет. Постепенно Юлю начало отпускать, она задышала нормально, головокружение проходило, боль отступала.

– Лерка… Зачем ты на окно залезла? – обнимая дочь, спросила Юля. – А если бы упала?

– На какое окно? Мам… Ты чего? – подняла голову девочка. – Я не залезала. Я возле окна стояла.

– Лер… Я же видела… – нахмурившись, проговорила Юля. И вдруг у нее мелькнула мысль… – Ты с Ариной играла?

– Да. Мам, мы ничего плохого не делали. Мы в ангелов играли, – быстро проговорила Лера.

– Это она сказала открыть окно? – пряча тревогу в голосе, спросила мать.

– Ага… Это чтобы научить меня летать, как ангелы, мам, – подняв мордашку вверх, девочка нахмурила бровки. – Но я возле окна стояла…

– Понятно… Пойдем ко мне спать, ладно? Я боюсь без тебя спать, – вздохнув, начала подниматься Юля. Лерка, взяв мать за руку, послушно пошла в ее комнату.

* * *

Утром, договорившись со старостой, что та присмотрит за Леркой, Юля отвезла дочь к бабе Любе, строго наказав слушаться беспрекословно и вести себя хорошо, а сама поехала в церковь.

Достояв службу и дождавшись, когда разойдутся люди, Юля потерянно оглядывалась, не зная, что ей делать. К ней подошла одна из бабулек.

– Ты зачем в храм в штанах-то пришла? – ворчливо сказала она. – И платок одеть надоть. Негоже в храме с непокрытой головой-то быть. Чего потеряла-то?

– Простите… Я не знала. В следующий раз одену юбку и платок возьму, – потерянно произнесла Юля, про себя думая, что в брюках выглядит гораздо приличнее, чем в юбке. Странные эти бабки… Если сами в платках, так на всех натянуть надо? – А можно поговорить со священником?

– С отцом Ильей, что ли? А чего нельзя, можно. Ща, кликну его. А платок ты все ж надень, – проворчала бабка, принеся ей откуда-то цветастый платок. Юля, не желая спорить, повязала его на голову.

– Воот… Еще бы юбку тебе, и на человека станешь похожа… – оглядев девушку и поворачиваясь к выходу, пробормотала бабка. – Что за молодежь нынче пошла? Натянут на себя штаны и ходют, как не знаю кто… Нет бы юбочку одеть… – дальше Юля уже не могла разобрать, что та бормочет – бабка отошла достаточно далеко от нее.

Девушка принялась разглядывать убранство церкви, иконы… С одной стороны, ей было довольно спокойно, и запах горячего воска, смешанный с ароматом ладана, успокаивал и словно лечил душу. С другой – она чувствовала определенную скованность от того, что не знала ни как себя здесь вести, ни правил, ни молитв… А вдруг этот священник ее сейчас молиться заставит или вовсе выгонит, потому что она не в юбке?

Занервничав, девушка вновь почувствовала, как сильно, с трудом заработало сердце, и ей стало трудно дышать. Теперь запах ладана и дыма раздражал, ей не хватало воздуха, и девушка рванула ворот рубашки, делая тяжелые вдохи и пытаясь не обращать внимания на растекавшуюся боль в руке и спине, ставшую уже привычной. Понимая, что если сейчас не вздохнет свежего воздуха, то снова потеряет сознание, Юля направилась к выходу, на ходу пытаясь достать из сумки таблетки.

Выходя, она столкнулась в дверях с полным невысоким мужчиной в черном одеянии. Толкнув его, она выскочила на воздух и, прижавшись спиной к стене, попыталась глубоко и ровно дышать.

– Добрый день. Что Вы хотели? – услышала девушка зычный голос. Открыв глаза, Юля взглянула на священника.

– Здравствуйте… Здесь можно где-нибудь присесть? Я не очень хорошо себя чувствую, – проговорила девушка.

– Вон там лавочка, пойдемте, – махнул рукой священнослужитель. – Вы что-то хотели узнать? Похороны? – с сочувствием в голосе прогудел он.

– Нет, слава Богу… – быстро проговорила Юля. – Я хотела узнать… Вот если призрак пристает к человеку, от него можно избавиться? Или сделать так, чтобы она больше не подходила к нам.

– Призрак? Вы уверены? – удивленно поднял брови мужчина. – У вас летает мебель и падают цветы?

– Нет, ничего такого… У нас девочка, которая утонула более ста лет назад. Она пытается играть с моей дочерью, и Лерка все время попадает из-за нее в разные неприятности. Я понимаю, что это звучит как бред, но я хочу, чтобы она от нас отстала, эта Аринка. Вы можете что-то сделать? – сдвинув брови, попыталась объяснить девушка.

– И Вы считаете, что к вам приходит призрак утонувшей девочки? А раньше он приходил? – нахмурился священник. – И как Вы его видите? Или не видите, просто думаете, что это девочка?

– Видела я ее. Несколько раз видела. Вот как Вас. И вчера видела тоже, когда она с котом дралась… – проговорила Юля, глядя на священника и понимая, что у него появилось сильное желание вызвать ей неотложку. – Послушайте. Я не сумасшедшая. И это не бред. Эту девочку, Аринку, ее вся деревня видит уже больше ста лет!

– Конечно, конечно, что Вы. Я Вам верю. А святой водой Вы на нее брызгали? Как она на святую воду реагирует? – спросил девушку священник. – И… Давайте освятим дом, участок. Повесим иконы. У Вас иконы в доме есть?

– Нет… Я не верующая, – покачав головой, ответила девушка.

– Но Вы же крещеная? – спросил мужчина.

– Нет. И дочь нет, – проговорила Юля, опустив плечи.

– Так что же Вы хотите! Конечно, к Вам всякая нечисть липнуть станет! – торопливо заговорил священнослужитель. – Мы крестим по воскресеньям. Вам необходимо походить в храм, проникнуться…

– Спасибо, – вставая, ответила Юля. – Я подумаю. Простите, что побеспокоила.

* * *

Накупив гостинцев, Юля поехала обратно. Баба Люба долго отнекивалась от гостинцев, а потом усадила Юлю обедать и пить чай. Лерка уже навернула борща и столярничала с дедом во дворе.

– А ты кудай-то моталась-то, а? На работу, чтоль, устраивалась? – подперев щеку рукой, с любопытством спросила баб Люба.

– Нет… Работу пока не искала. Денег нам надолго хватит – я зарплату почти и не тратила, да и с продажи квартиры еще остались. За жилье платить не надо, только за электричество, а это совсем немного. Живем мы скромно, тратить особо некуда, – так же подперев рукой щеку и вращая кружку, разглядывая ее содержимое, вздохнула Юля. – Так что сейчас надо со здоровьем разобраться, да с Аринкой тоже… В церковь я ездила, баб Люб…

– Ну наконец-то! И чего сказали там? – напрягшись, как струна, с интересом уставилась староста на девушку. – Снимут они проклятье-то? Аринку бы упокоить надо… И девка ведь тоже мается…

– Да ничего они не сделают… – покачав кружку, Юля сделала глоток чая. – Да мне этот священник чуть скорую не вызвал – подумал, что я ненормальная. У нето такой взгляд был… как будто я сейчас наброшусь на него. А так… Аринка его и вовсе не заинтересовала. Знаете, вот словно я с капризом каким пришла. Иконы повесим, освятим… в церковь походите, проникнитесь… А на самом деле у него в глазах суммы щелкали. Я тебе все что хочешь отчитаю, ты только заплати, – усмехнулась Юля. – Я так и знала – нечего там делать.

– Ой, девк… Совсем обнаглели… А мож, ты чего не так поняла? – нахмурившись, протянула баб Люба.

– Да так я все поняла, баб Люб, – проворчала Юля. – Там и понимать нечего было.

– Ох, беда… А чего ж теперь делать-то? – сокрушенно покачала головой староста. – Может, тебе к бабке какой сходить? Аринка – она так просто не отстанет…

– К какой? Еще б я знала, куда идти… Ладно, в инете еще посмотрю, куда люди обращаются, – невесело улыбнулась Юля. – Прорвемся, баб Люб. Все хорошо будет!

– Ну дай Бог… – покачала головой Любовь Ивановна. – Лишь бы отстала от вас Аринка… Лишь бы не трогала…

– Ладно, прорвемся. Баб Люб, мне дед Иван вчера рассказывал про войну, про расстрел… Только вот дорассказать не успел. Расскажете, что дальше было? Откуда Витька-то алкаш взялся, если всех убили? И детей, и внуков всех?

– А то разные истории-то совсем. Убили-то убили, да тока не всех. Вон мемориал на кургане стоит, видала? Вот там их и расстреливали, там и остальных схоронили на следующий день, чтоб в одну могилу-то… Много тогда людей погибло. Деревня-то не то, что сейчас, тогда-то она большой была, много народа жило. И в тот день, почитай, намного больше половины положили. Стариков-то всех, младенцев всех, а малых – вот тех, что Аринка спасти успела, четверых, да убегли человек пять, пока немцы промеж себя сварились – вот те живы-то и остались, а так тоже всех… Девок много положили, баб опять же. И получилось, что сирот много осталось – матерей убили, а дети живы, али наоборот – сама-то жива, а деток не осталось. Вот сирот промеж собой и поделили – каждой досталось, да не по одному. Разбрелись бабы с детьми по домам уцелевшим – возле леса дома остались, да с той стороны тоже, к реке – не пожгли их немцы, не успели, видать… Так вот всем и хватило домов, еще и осталися.

* * *

Нюрка-то, пока их расстреливали, долго стояла. Стреляли в нее, да не до смерти. Малая у нее на руках была, вот прямо на руках и застрелили. Так и держала ее мертвую, покуда могла. С ней вместе в могилу и упала. Закопали их немцы, да уехали.

Разбрелись бабы с детьми по домам. Детей-то по уму делили – родных не разлучали, так вместе и брали всех. Всем тяжко было, у всех души болели. А особенно плохо было тем, у кого всех деток положили. У Марьи, что воон в том доме жила, аж четверых всех упокоили. И дом сожгли. И свекра со свекровью, и мать с отцом – всех закопали. Осталась она одна-одинешенька, как перст. Детей брать отказалась – не могла, вовсе не живая была. Пошла в дом, на какой ей бабы указали, даж света не зажгла – упала на кровать чужую ничком и лежала бревнышком. Так бы она себя и вовсе порешила, если б не Аринка.

Появилась посередь избы, постояла, посмотрела на Маньку лежащую, ножкой потопала…

– Долго так лежать станешь? – с интересом спросила у ней Аринка, по обычаю своему головку набок склонив и ножкой постукивая.

Ничего Марья не ответила, и не отозвалась вовсе. Как лежала, так и лежала. Покачала головой Аринка, ручки на груди сложила.

– Вставай. Неча валяться, – сердито притопнула Аринка ножкой. – Подымайся, ну?! Нашла время себя жалеть! Вставай, кому сказано?!

Марья с трудом сползла с кровати, встала перед Аринкой.

– Пошли со мной.

Повела ее Аринка за пруд, к колхозу разбомбленному. Подвела к одной воронке, в коей как попало бревна лежали.

– Полезай туда, – коротко сказала девочка.

Марья, не смея ослушаться, неловко сползла в воронку. Огляделась… И вдруг слышит шепот:

– Теть Маш… Вы? Мы тута… – и детский всхлип. – Уже все? Давно тихо…

Марья наклонилась на голос, заглянула под бревна… А там дети сидят.

– Господи… – всхлипнула Марья, прижав концы платка ко рту. – Как же вы тут, а?

– Мама? – раздался вдруг родной до боли голосок сына. – Мамочка! – зарыдал в голос мальчишка, выбираясь из-под бревен и кидаясь к матери. Следом за ним из-под бревен выбрались мальчик и девочка постарше, и помогли выбраться еще троим малышам. Они стояли потерянные, прижимаясь друг к дружке. Володя Акунин держал на руках соседскую девочку, вцепившуюся в него мертвой хваткой, а Катюшка Боброва держала за руки еще двоих малышей.

– Как… – глядя на них поверх головки прижавшегося к ней сына, с трудом выговорила Марья.

– Мы сами убежали… – ответила ей Катюшка. – Володя нырнул в кусты, а я за ним. А когда немцы бегать стали, мы поползли, а потом сюда спрятались. А тут Аринка с ними сидит, рты им закрывает, чтобы не кричали, – рассказывала девочка. – Потом нам их отдала, а сама исчезла… Только тихо сидеть велела, как мыши, и чтоб ни звука, пока она за нами не придет.

– Ага, – подтвердил слова девочки Володя. – А они пищат, им страшно, еще и есть захотели… Насилу справились с ними… – пожаловался мальчик. – Теть Маш, а мамка моя дома? А сестры и братья? Они живы?

– А мои? – подхватила девочка.

Марья села на землю, прижимая к себе практически воскресшего сына, и, уткнувшись в платок, стянутый с головы, горько зарыдала.