Текст книги "Горький аромат фиалок. Роман. Том третий"

2

Ученики Заманжола Ахметовича вернулись из столицы воодушевленные. Как же – их приняла сама министр образования. И обещала положить конец безобразиям Тирановой. Они вернулись каждый к своим делам – кто к учебе, кто к работе. А Шокан с Анарой решили пожениться. Шокан заговорил об этом с отцом.

– А не рано ли? – спросил тот, – Тебе еще предстоит служить.

– Нет, не рано, – отвечал Шокан, – Я уже взрослый. И потом, Анара беременна.

Папа Шокана изменился в лице.

– Что у вас за нравы! – воскликнул он. Но сразу замолчал, хотя хотел добавить еще что-нибудь резкое. Шокан пожал плечами, мол, нравы – как нравы. Разве удивишь кого-либо такими вещами в нынешние времена.

– Ладно, – молвил его отец более спокойно, – Что случилось – то случилось. Придется поднапрячься. Но я хочу сказать вот о чем. Вам бы не мешало выучиться, особенно тебе. Сноха что – она женщина, домохозяйка. Как ты собираешься кормить жену и детей, не имея никакой специальности?

– Поступлю на заочное, когда вернусь из армии. А пока буду работать.

– А кто будет содержать твою жену, пока ты будешь служить? Конечно, мы ее не оставим. Но ты должен понять, что, женившись, берешь на себя большие обязательства. Это великая ответственность, а ты относишься к женитьбе так легкомысленно.

Шокан закачал головой, не соглашаясь с отцом.

– Вовсе нет, – сказал он, – Я знаю все это. И мы с Анарой обо всем подумали. Мы будем пока жить у нее, с ее мамой. Пока. Вот отслужу, а там поглядим. Анара не останется на улице.

– Ну что ж, – папа Шокана вздохнул с некоторым сожалением, – Если вы уже все решили сами, без нас… только не понимаю своей роли – к чему ты затеял этот разговор? Что я должен сделать?

Шокан улыбнулся и обнял отца. Он сказал, словно извиняясь:

– Не обижайся, папа. Я хотел, чтобы вы с мамой знали обо всем. И хотел обрадовать тем, что у вас будет внук. Или внучка.

Папа хмыкнул. Обрадовал, как же! Свалились новые заботы – нужно провести сватовство, сыграть свадьбу. Шокан, конечно, не думает об этом.

– Ладно, мы подумаем, посоветуемся с родственниками. Нужно наведаться к сватам, засватать твою Анару по всем нашим обычаям. У нее есть отец? Маму-то ее мы уже видели.

– Нет, папы у нее нет. Погиб в автомобильной аварии. И родственников у них нет – родители у Анары – бывшие детдомовцы. Так что сватов никаких нет.

– А – а… – протянул папа Шокана, – Но сватовство все же нужно устроить. У Анары нет родственников, но у нас-то они есть. Да и свадьбу сыграть не мешает.

– Анара говорит, что никакой свадьбы не нужно – устроим небольшую вечеринку. Пригласим наших бывших одноклассников. Ну и Заманжола Ахметовича с женой.

– Да? – папа Шокана задумался. Потом спросил:

– Кстати, где он сейчас? Я слышал, что он уволился. Жаль – вроде бы хороший учитель.

– «Вроде бы!» – передразнил Шокан отца, – Заманжол Ахметович – самый лучший! Мы с классом ездили в столицу, и нас приняла министр образования. Она обещала восстановить его в школе и наказать нашу Дарью Захаровну.

– Вот как! Дай-то Бог. Если это произойдет, то я поверю в наше правительство. Значит, министры не зря едят народный хлеб.

Тем временем приехал заместитель министра образования. Он уединился с Тирановой в ее кабинете.

– К нам в министерство обратились ваши бывшие ученики – нынешний выпуск. Их приняла сама Сания Калиевна, – сообщил замминистра.

Дарья Захаровна изменилась в лице.

– Какой класс? – спросила она.

– Одиннадцатый «Б». Они ходатайствуют за своего классного руководителя, Енсеева Заманжола Ахметовича. Эти ученики считают, что его несправедливо уволили.

– Никто его не увольнял. Он сам написал заявление по собственному желанию. Я покажу вам это заявление.

И Тиранова полезла в шкаф, где хранились документы.

– Не надо, – сказал замминистра, – Я в этом не сомневаюсь. Но ученики сказали, что его вынудили написать это заявление.

Дарья Захаровна вернулась на свое место, и заговорила, уставив на собеседника свои холодные глаза с красными крапинками на белках.

– Никто его не вынуждал. Эти ученики ничего не знают. Енсеев выставлялся святошей перед ними, но он – самый настоящий развратник. Да. Он снимал несовершеннолетнюю проститутку.

Замминистра вскинулся. Тиранова с удовлетворением встретила его удивленный взгляд.

– Да, да! И проститутка та – его же ученица.

– Ученица?!

– Да. Такова нынешняя молодежь. Учителя снимают учениц, учительницы беременеют от учеников. Что касается Енсеева, то его поймали на месте преступления. Полиция проводила рейд, и задержала его в тот момент, когда он уже посадил в свою машину эту самую проститутку. Меня едва не хватил удар, когда мне позвонили из отдела по борьбе с проституцией.

– И что было потом?

– Потом? Пришлось мне выручать его.

– Каким образом?

– Я сказала полицейским, что Енсеев был прикреплен к неблагополучной ученице, и просто собирался отвезти ее домой.

– Но это было не так?

Дарья Захаровна отрицательно закачала головой.

– Нет, конечно.

– Значит, вы ввели работников полиции в заблуждение.

На холодном лице Тирановой появилось выражение досады.

– Я была вынуждена это сделать. В противном случае разразился бы грандиозный скандал. Я должна думать о репутации школы. Вы, может быть, не знаете – в прошлом году наша школа была признана лучшей в области, а в этом году мы надеемся победить в республиканском конкурсе. Да что там школа! Речь шла обо всей нашей системе школьного образования. Подумайте – что было бы, если б это дело предали гласности? Пресса и телевидение постарались бы раздуть – как же, учитель снимает малолетку. И кого – свою же ученицу! Это могло дойти до президента. В каком положении оказалось бы руководство министерства? Я должна была подумать и об этом тоже.

«А эта Тиранова не промах, – подумал замминистра, – Спасала свою шкуру, а теперь преподносит себя нашей спасительницей. Нужно быть осмотрительнее с ней. Но и на голову нельзя посадить. Нужно поставить ее на место». И он сказал, сведя свои лохматые брови к переносице:

– Министерство само способно позаботиться о себе. Да, мы в ответе за каждое учебное заведение, за каждого преподавателя, за каждого ученика. И нам нет нужды скрывать что-то. А что касается вашего проступка, то я проверю все в вашем полицейском участке, и если подтвердится все, что вы сейчас рассказали, то оттуда я отправлюсь в прокуратуру. Да, Дарья Захаровна, мне придется сделать там заявление. Ваш проступок – уголовно наказуемое деяние.

Тиранова изменилась в лице. Наверное, этот замминистра держит ее за дурочку. Как бы не так!

– Вениамин Алексеевич, – сказала она холодно, – Не надо меня пугать. В полиции вы ничего не найдете – если уж там замяли дело, то замяли. А прокуратурой меня не испугать. Идите, делайте заявление – я скажу, что так оно и было – Енсеев был закреплен за неблагополучной ученицей и хотел просто отвезти ее домой и поговорить с ее родителями о моральном облике их дочери. И ваш Заманжол Ахметович, за которого вы так печетесь, подтвердит мои слова – он же не дурак, понимает, что сидеть дома лучше, чем в тюрьме. Хотя бы и без работы.

Замминистра залился краской. Ему показалось, что директриса дала ему пощечину. Он не знал, что сказать. Попыхтев недовольно, он заговорил вновь. На этот раз намного мягче.

– Дарья Захаровна, я понимаю вас – вы печетесь не только о себе. Да, репутация школы, и все такое прочее. Но, нам, педагогам, не к лицу говорить неправду. А уж вводить органы в заблуждение…

Дарья Захаровна криво усмехнулась. Началось обычное, то, чем всегда занимается начальство – нотации. Придется выслушать – ведь этому замминистра нужно что-то сказать. А тот продолжал:

– Нам нужно воспитывать не только доверенных нам детей. Все наши подчиненные, учителя – мы в ответе и за них. Если у вас завелся аморальный учитель – это ваш промах. Значит, плохо проводите воспитательную работу…

Дарья Захаровна слушала начальника с блуждающей улыбкой на лице. Наконец, замминистра закончил, и сказал:

– Ладно, что было – то было. Но что доложить Сание Калиевне?

И он уставился на собеседницу вопросительно. Та вновь усмехнулась.

«А это уже твоя проблема», – подумала она. Но вслух сказала другое:

– Скажите, что никто не выживал Енсеева. Что он ушел добровольно – не сработался с коллективом. А это правда – спросите любого учителя – все подтвердят, что отношения у него с коллегами были, мягко говоря, натянутыми. У него несносный характер. Он неуживчив. И учитель из него никудышный. Ему лучше разгружать вагоны.

Замминистра вспомнил слова учеников – «… если спросите учителей, то они не скажут правду… потому что они боятся Дарью Захаровну…». Он поверил теперь им – раз уж с замминистра она обращается так. Но он вынужден был согласиться с ней – нельзя министру передавать историю с ученицей – проституткой.

– Тогда сделаем так – вы напишете характеристику на этого Енсеева. И приложите к нему два-три отзыва от ваших учителей. От кого конкретно – вы сами решите. Не мешало бы и ученикам написать такие отзывы. Вы можете организовать это?

Он мог бы и не спрашивать – Дарье Тирановой это – раз плюнуть.

– Да я хоть сейчас готова пригласить любого учителя или ученика, и вы не услышите из их уст ни одного доброго слова о Енсееве, – сказала она. Но замминистра поспешил отклонить это предложение – не хватало, чтобы он выслушивал каждого учителя. Или ученика. Достаточно с него общения с директором.

– Я вам верю, Дарья Захаровна, – сказал он, – И мне некогда – мне еще нужно поговорить с этим Енсеевым. Сания Калиевна настоятельно рекомендовала встретиться с ним и обо всем его расспросить.

Дарья Захаровна картинно вздохнула.

– Он, естественно, постарается обелить себя. И облить меня грязью. Намекните, что знаете об истории с проституткой – это сразу остудит его пыл.

Замминистра ничего не сказал. Он отправился к Енсеевым.

А Заманжол в это время разгружал вагон со стекловатой. Это была самая неприятная работа – легче разгрузить два вагона с углем или цементом. Особенно досаждали партии этого стройматериала, не упакованные в полиэтиленовую пленку. Кристаллы стекла лезли за шиворот, вонзаясь в нежную кожу шеи и спины; в глаза и ноздри, вызывая нестерпимый зуд на коже и резь в глазах и слизистой. Но эта работа хорошо оплачивалась.

Казалось, – стекловате не будет конца. Заманжолу хотелось бросить работу и отправиться в бытовку, чтобы стать под спасительный душ. Но всегдашняя добросовестность и ответственность за взятую работу не позволяли сделать это.

«Кому-то ведь нужно разгружать эту вату, – думал он, – Не мне, так другому. Чем я лучше этого „другого“?»

– Заманжол, на выход! – услышал он голос одного из грузчиков, – К тебе пришли.

«Кто бы это мог быть? – подумал он, – Балжан? Что-то случилось?»

Выбравшись из вагона, он заметил хорошо одетого человека. Человек этот стоял под навесом пакгауза, но продолжал держать зонт над собой. Заманжол спрыгнул с вагона и пошел к пакгаузу, отряхивая робу на ходу. Подойдя, он поздоровался. Но руки не стал подавать.

– Здравствуйте, – ответил человек под зонтом на приветствие, а затем справился, – Енсеев Заманжол Ахметович?

– Да, – подтвердил Заманжол, вопросительно вглядываясь в незнакомца.

– Меня зовут Вениамин Алексеевич, – представился тот, – Я – заместитель министра образования. Нам нужно поговорить.

Заманжол удивился. Это что-то новое – замминистра интересуется его персоной. Что бы это значило? Но он сказал:

– Хорошо, я готов. Только тут не очень удобное место для разговора. Давайте сделаем так – вы подождите в своей машине немного – я должен закончить работу. Извините, что заставляю вас ждать, но работа – есть работа. К тому же деньги за разгрузку мы, грузчики, делим между собой поровну.

Замминистра состроил недовольную гримасу. Не очень-то в этом городе церемонятся с высоким начальством. Заманжол заговорил с извиняющимися нотками в голосе:

– Да вы не беспокойтесь – я не задержусь. Минут пятнадцать – двадцать от силы. Мы уже заканчиваем разгрузку.

Замминистра кивнул и направился к своей машине.

– Я слушаю вас, – сказал Заманжол, подойдя к машине замминистра. Он закончил разгрузку и уже успел принять душ и переодеться в рабочей бытовке.

– Нам нужно поговорить о вашем увольнении. Садитесь в машину.

И после того, как Заманжол расположился рядом, продолжал:

– Заманжол Ахметович, почему вы написали заявление об увольнении по собственному желанию?

Заманжол вздохнул. Что ответить на это? И почему в министерстве заинтересовались его увольнением? И каким образом там стало известно об этом?

– А каким образом вам стало известно о моем увольнении? – спросил он, – Неужели министерство реагирует на увольнение каждого учителя?

– Вы не ответили на мой вопрос, – начальническим тоном напомнил замминистра.

– Извините. Просто я не ожидал, что моя судьба интересует заместителя министра образования.

– Нас интересует судьба каждого учителя и каждого ученика, – в том же тоне продолжал собеседник. И вновь вернулся к своему вопросу.

– Знаете, это долгий разговор… – начал Заманжол.

– А я, собственно, не спешу, – заметил замминистра, – Я должен разобраться во всем. Так почему вы уволились из школы? Неужели вас прельстила разгрузка вагонов?

Заманжол усмехнулся. Ему вспомнились его же слова о том, что разгружать вагоны легче, чем работать учителем. Он взглянул на замминистра и предложил:

– Вениамин Алексеевич, а поехали ко мне домой. Там и поговорим не спеша. Вы где остановились?

– Пока нигде. Я не собираюсь здесь задерживаться. Вот поговорю с вами, наведаюсь в вашу школу, и домой, в столицу.

– Ну, тогда погостите у меня. Супруга как раз дома. Там и поговорим обо всем спокойно.

«А он подмазывается, – решил замминистра, – Сейчас организует пышный стол – бешбармак, выпивка… обычная история. Нет, нельзя соглашаться».

– Извините, я не могу принять приглашения. Я нахожусь здесь по делу. Если не хотите беседовать в машине, можем отправиться в гороно.

– Нет—нет! – поспешил отказаться от этого предложения Заманжол, – Давайте поговорим здесь. Дело в том, что в нашей школе невозможно нормально работать.

Замминистра усмехнулся.

– Почему? – спросил он, – Не потому ли, что очень трудные ученики? Или ученицы – занимаются черт-те чем?

Заманжол насторожился. О чем этот замминистра?

– Что вы имеете в виду? Чем занимаются ученицы?

– Ну, например, выходят на панель.

Заманжола словно обдали холодной водой. Ах, вот оно что! Конечно, замминистра уже побывал в школе. Как же он не подумал об этом. И конечно, Дарья Захаровна постаралась. Заманжол заметил на лице высокого чиновника усмешку, больше напоминавшую ухмылку, и понял, что разговор с ним бесполезен.

– Значит, Дарья Захаровна вам все обрисовала? – сказал он, – Только вы очень ошибаетесь, если верите ее словам.

– Но я разговаривал не только с ней, – солгал замминистра, – Учителя отзываются о вас не очень лестно. И ученики тоже.

Заманжол кивал, опустив голову. А ведь он уже загорелся надеждой. Ведь он почти уже поверил, что в министерстве есть люди, которым можно все объяснить, поделиться с ними своими мыслями относительно всей системы школьного образования, рассказать о том, что творится в их школе.

– Если вам известно все обо мне, то зачем я вам? – сказал он, – Или разговор со мной нужен вам для галочки?

Заманжол попал в самую точку. Замминистра отвел взгляд. Он не нашелся для ответа. Прокашлявшись для порядка, он сказал, не глядя на собеседника:

– Давайте вернемся к моему вопросу. Почему вы написали заявление?

– Потому что у меня несносный характер, – Заманжол вкладывал в свои слова всю горечь испытанного разочарования, всю горечь очередной несбывшейся надежды, – Потому что я неуживчив с коллегами. И аморален к тому же – не могу пропустить ни одну ученицу на панели. Что еще вам нарассказала Дарья Захаровна?

Замминистра пожал плечами. Он сказал:

– Вы сами подтверждаете ее слова. И теперь я убежден – вам и вправду лучше разгружать вагоны.

– Да, и я так думаю, – сказал Заманжол, собираясь покинуть машину, – Только жаль наших детей. Вам там, в министерстве, стоило бы думать о них хоть иногда.

Замминистра отреагировал весьма болезненно.

– Мы сами знаем, о чем нам стоит подумать!

– Конечно, конечно! – сказал Заманжол, открыв дверцу. Затем покинул машину, бросив напоследок:

– Прощайте! Привет министру.

3

Модернизация международного морского порта подходила к своему логическому завершению. Много уже сделано, но и предстоит сделать немало. Кантемир Всеволодович дневал и ночевал там, стараясь не сорвать график работ. Владимир теперь бывал там каждый день. Его уже не узнавали разве что новенькие сотрудники да прикомандированные из других подразделений компании, расположенных на других точках побережья острова.

Юрий Крымов взвалил на своих сотрудников дополнительное задание – прощупать всех акционеров компании и некоторых из директоров. Все, что добыли его подчиненные, Юрий тщательно вносил в базу данных. Вот, например, он доложил Владимиру Павловскому (тот уже изменил фамилию) о трех дочерях Цветова и о том, как владелец второго по величине пакета акций самолично участвует в их занятиях музыкой и камерным пением.

– Любопытно, – так отреагировал Владимир на это сообщение, – Никто бы не подумал, что этот щетинистый и вечно сердитый человек занимается музыкой. И что, – эти его дочери – участвуют в концертах?

– Оказывается, они должны дать сольный концерт в столичной консерватории. Сейчас их папаша усиленно готовит их к выступлению.

– М-м… и когда должен состояться этот концерт?

– На следующей неделе. Точнее, в следующую пятницу. Уже проданы все билеты – трио Цветовых завоевывает все большую популярность в столице.

Владимир ненадолго задумался. А потом сказал, а по сути приказал:

– Так! Мне нужны два билета на этот концерт. Вы можете достать?

– Не знаю… нужно попробовать.

– Юрий, это очень важно для меня… для нас всех. Вы должны достать эти билеты, не знаю как, но я со своей супругой должен попасть на этот концерт. Можете располагать моей личной кассой, я выделю любую требуемую сумму.

Владимир с Юлией сумели попасть на концерт. Трио дочерей Цветова выступило блестяще. Большой зал консерватории сотрясался от непрерывных аплодисментов после каждого их выступления. Счастливый отец сам аккомпанировал им и Владимир с трудом узнавал этого прежде хмурого мужчину, одевавшегося всегда немного неряшливо, в помятый костюм, а теперь сидящего за белым концертным роялем в смокинге.

Когда концерт закончился, Владимир с женой прошли за кулисы. Они вручили девочкам по пышному букету, и Владимир поздравил их и пожал руку Геннадию Аристарховичу. Видно было, что тот приятно удивлен. Он совсем не ожидал, что его главный противник посетит концерт, и тем более, – что он придет поздравить его и дочерей за кулисы.

– Поздравляю вас и ваших дочерей с таким грандиозным успехом! – Владимир тряс руку Цветову и тот смущенно улыбался, – Ваши девочки – супер! Их ждет большое будущее.

На это счастливый папаша отвечал так:

– Благодарю вас, Владимир Михайлович. Признаться, ваш визит явился для меня неожиданностью. Я даже не мог подозревать, что вы посвящены в мое, так сказать, хобби.

Владимир широко улыбнулся.

– Э-э, Геннадий Аристархович, если это хобби, то каким должно быть выступление профессионала? По-моему вы просто наговариваете на себя и на ваших дочерей. Нет, вы настоящий аккомпаниатор, а они (в этом месте Владимир повернулся к дочерям Цветова; рядом с ними теперь стояла их мать, с которой беседовала Юлия) профессиональные певицы. Правда, я не музыкант, но даже непосвященному это ясно.

Цветов поблагодарил его за теплые слова, а потом познакомил со своей женой. Тут подошли и другие поклонники и поклонницы таланта Цветовых, среди них два-три держателя акций компании Павловских, а также, известные в столице люди – бизнесмены, политики, местные знаменитости – все они были приглашены на банкет по случаю такого грандиозного успеха. Приглашение получили и Владимир с Юлией. Таким простым способом Владимиру удалось, так сказать, проникнуть в круг родственников и друзей Цветова. Оказалось к тому же, что супруга Цветова, Варвара Леонидовна, была внучкой того самого капитана каботажного пароходика, на котором первый из Павловских прибыл на этот остров.

После того памятного концерта в консерватории Владимир с Юлией устроили прием в честь годовщины прибытия на остров Надежды. Были приглашены все директора и акционеры компании, сотрудники центрального и других офисов. Самое первое приглашение получили супруги Цветовы. Когда празднество было в разгаре, хозяин пригласил Цветова в курительную, и Геннадий Аристархович принял приглашение.

– Геннадий Аристархович, – начал Владимир, когда гость опустился на кресло и он сам сел на другое, – Я хотел бы предложить вам свою дружбу. Знаете, я был очень удивлен, когда узнал о ваших музыкальных способностях. Как-то так получается, что мы ничего не знаем об окружающих нас людях, и судим о них поверхностно. Поэтому-то и так много недопонимания среди людей. Вот вы…

Тут Владимир помедлил, делая затяжку и выпуская дым – Цветов внимательно слушал. Он был заинтересован этим приватным разговором, хотя, в общем-то, знал, о чем пойдет беседа.

– Вот вы. Ведь вы приняли меня в штыки вначале.

Цветов усмехнулся.

– Владимир Михайлович, – сказал он, перекладывая руку, лежащую на подлокотнике, – Я и сейчас готов принять в штыки ваше намерение изменить устав компании. Посудите сами – любой здравомыслящий человек на моем месте сделает то же самое. Почему акционер должен лишаться законных дивидендов? Хорошо, вы с Кантемиром Всеволодовичем убедили акционеров выделить средства на модернизацию. Да, я проголосовал против этой его затеи… и считаю, что можно было бы обойтись и капитальным ремонтом материальной части.

Он поднял руку, предупреждая, чтобы Владимир его выслушал до конца.

– Ладно-ладно! Я готов согласиться с тем, что модернизация назрела и была необходима. Хотя Шейхов завысил все пределы сметы – ведь она проделала такую брешь в бюджете. И как ее заделать? И кто это должен сделать? Акционеры. Опять же акционеры. Так почему вы считаете возможным раз за разом запускать руки в наши карманы? Почему мы, акционеры, должны платить за ваши идеи?

– Вы должны будете заплатить не за мои идеи, а за то, чтобы сделать сносной жизнь тех, кто ежедневно трудится для того, чтобы эти ваши карманы наполнялись регулярно.

– Эти люди трудятся для того, чтобы наполнить свои карманы, – возразил Цветов с недовольной миной на лице, которое приняло свое хроническое выражение, – Они получают за свою работу хорошие деньги. И если б они были немного бережливее и рачительнее, то смогли бы накопить на хорошее жилье сами, а не ждать подачек от акционеров.

Владимир закачал головой.

– Геннадий Аристархович, вы знаете, сколько стоит хорошее жилье в столице?

Цветов поднял на него свои холодные глаза. Он-то знал цену жилья в столице. Как знал и то, что нереально скопить такие деньги на зарплату портового рабочего.

– Есть банки, – сказал он, – Они предоставляют ипотечные кредиты.

– Конечно, можно приобрести квартиру в ипотеку, – согласился Владимир, – Но, во-первых, банки дерут такие проценты… я узнал, это просто грабительские кредиты. А во-вторых, чтобы отработать эти кредиты, рабочему придется горбатиться весь свой век на этот банк. И всю эту жизнь над ним, как Дамоклов меч, будет висеть угроза конфискации квартиры. Согласитесь – это не жизнь, а сущий ад.

– Нет, Владимир Михайлович, не соглашусь. Миллионы наших сограждан пользуются услугами банков и ипотечных кредитов и живут вполне счастливо.

Владимир вновь закачал головой. Он уже начал догадываться, что ему не удастся убедить этого человека. Он только сказал:

– Я знаю, что мог бы убедить вас в том, что вы ошибаетесь, утверждая, что эти люди живут вполне счастливо, если б у нас с вами было время пройтись по всем квартирам, полученным в ипотеку. Но думаю, что этого и не нужно делать, ибо вы сами не верите в то, что сказали сейчас. Пусть каждый останется при своем мнении, а я все же доведу свое дело до конца и постараюсь изменить устав компании так, чтобы рабочие и служащие могли жить в хорошем жилье без того, чтобы оказаться в кабале у банкиров.

Цветов пожал плечами.

– Я не против того, чтобы рабочие и служащие жили в хорошем жилье не входя в кабалу к банкирам, как вы изволили выразиться, но я буду голосовать против изменения устава компании. В этом вы можете быть уверены.

– Хорошо, – сказал Владимир, поднимаясь и протягивая с улыбкой руку оппоненту, – Но это расхождение во мнениях не отменяет наших дружеских отношений, не так ли? Моя супруга очень лестно отзывается о Варваре Леонидовне и о ваших прелестных дочерях. У нас здесь не очень много друзей, чтобы терять расположение вашей семьи.

– О нет, что вы! – воскликнул Цветов с немного натянутой улыбкой, – Наши разногласия по поводу дел в компании не должны касаться наших дружеских отношений.

И он крепко пожал протянутую руку.

Владимир понимал, что это рукопожатие ничего не означает. Все осталось на своих местах – Цветов ни на йоту не отступился от своей позиции в вопросе изменения устава компании. И не отступится. Так что этот тактический ход с посещением концерта трио Цветовых оказался холостым выстрелом.

Если б он знал, каким результативным оказался этот ход! Но все это в будущем, а сейчас ему нужно придумать что-то другое, чтобы выиграть в предстоящем голосовании за поправки в устав компании.

Шейхов усмехнулся, узнав из уст Владимира о беседе с Цветовым.

– Неужели ж вы так наивны, Владимир Михайлович, что думали уломать Цветова таким легким способом? Для таких людей «дружба – дружбой, а табачок врозь».

Владимир молча кивнул. Шейхов потом поинтересовался:

– Вы еще не отказались от своей идеи?

Владимир вскинулся.

– Нет, конечно!

– Тогда что вы еще предпримете?

Владимир бросил на собеседника быстрый взгляд. У него есть одно соображение, есть еще один тактический ход, но он убежден – Шейхов никогда не одобрит его.

– Вы ведь знаете, Кантемир Всеволодович, – начал он осторожно, – Что я сделал свою жену и кузину совладельцами контрольного пакета. Но это еще не все. Теперь я хочу передать им их доли вполне официально.

– Что-о?! – Шейхов аж взвился!

– Мне нужны их голоса в предстоящем голосовании за поправки в Устав.

Несколько секунд оба молчали. Наконец Шейхов заговорил.

– Владимир Михайлович, я вас прошу… умоляю – откажитесь от этого рокового шага. Ваша кузина никогда не проголосует за ваши поправки. Напротив, она использует свой голос против этих поправок, она использует свою долю против вас. Вы рискуете потерять контроль над компанией.

– Нет, Кантемир Всеволодович, кузина всецело поддерживает меня. К тому же между нами заключен договор о взаимодействии. Ведь она все же Павловская.

– Вот именно – она Павловская! Простите меня, вы тоже принадлежите к этому роду, и должны бы знать, что Павловские не любят быть зависимыми от кого бы то ни было. Сейчас Надежда Романовна делает вид, что поддерживает вас во всем, она вынуждена это делать, так как еще не стала настоящей владелицей своей доли акций и не заимела права голоса. А как только вы ей это право предоставите, она использует его против вас. В первую очередь против вас. А потом уже – против меня.

О том же сказала и Юлия, когда Владимир посвятил ее в суть разговора с Шейховым.

– Смотри сам, Володя, но я бы не доверяла твоей кузине.

– Почему? Ведь вы с ней в таких тесных отношениях. Ведь вы уже стали подругами. Или я ошибаюсь?

Юлия усмехнулась.

– Ну и что, Володя! Я сблизилась с Надеждой потому, что ты сделал шаг к ней навстречу. Ведь я – твоя жена. Что бы ни случилось, она твоя кузина, двоюродная сестра. И почему я должна ее сторониться. Тем более, что она так помогает мне. Во всем, что касается хозяйства. Не знаю, что она испытывает к нам, может быть, она и не чужда родственных чувств, как знать? Но все же я не стала бы доверять ей. Я ничего не имею против нее, возможно, что я и ошибаюсь, и она будет тебя поддерживать. Но согласись – Кантемир Всеволодович все же знает ее лучше, чем мы с тобой.

– Возможно. Но имей в виду – Кантемир Всеволодович имеет предубеждение против Надежды. Они не ладят между собой. Не ладят давно, задолго до того, как мы с тобой появились тут. Поэтому я в этом случае позволю не прислушаться к его мнению.

– Как знаешь, Володя, – кивнула Юлия, – Решать тебе. Я лишь хотела предупредить тебя от опрометчивых шагов. Не спеши.

– Я бы не спешил. Но ведь время не ждет. Скоро очередное собрание акционеров, а мне не хватает как раз ваших двух голосов – твоего и кузины. Я этим шагом вырву победу у моих противников и заставлю их раскошелиться на жилье для рабочих.

– А что будет, если кузина все же проголосует против твоих поправок?

– Не проголосует. Не забывай – между нами заключен договор о взаимодействии.

– Да этот договор – фикция! Вспомни – какие санкции будут применены к нарушителю этого договора? Смешно сказать – порицание других участников договора. То есть, наше с тобой порицание.

– А что – этого мало? К тому же поговорю с ней и заручусь ее поддержкой, перед тем, как разрешить отчуждение ее доли.