Текст книги "Горький аромат фиалок. Роман. Том третий"

9

А в это время Бекхан беседовал с Аксакалом в его жилище. За тонкими стенками вагончика бушевал буран, но внутри было тепло. И уютно. Хозяин вагончика говорил:

– И я когда-то был материалистом. У нас у всех мозги были набекрень. И это не удивительно – материализмом нас начали кормить чуть не с пеленок. И все было понятно и объяснимо до какого-то возраста. Потом стали возникать вопросы, на которые не может дать ответа материализм. И его дитя – современная наука.

– Да, есть вопросы, на которые наука пока не дала ответа, – возражал Бекхан, – Но из-за этого нельзя отвергать материализм и, как вы говорите, его дитя – науку.

– Я говорю не о тех вопросах, на которые пока не может дать ответа наука. Я говорю о тех вопросах, на которые наука не сможет дать ответа в принципе. Никогда! Понимаете?

– Например? Приведите хоть один пример.

– Пожалуйста. Наука объясняет все поверхностно. К примеру – всемирное тяготение. Это одно из основополагающих явлений. Как объясняет наука это явление? А никак! Да, установлены закономерности; над этим потрудились и Галилей, и Ньютон, и Эйнштейн, и другие ученые. Но что такое тяготение? Почему материальные объекты притягиваются друг к другу? Откуда возникает эта сила? И каким образом она воздействует на материальные объекты? Откуда берется энергия? И почему эта энергия не истощается? Или истощается? Вы считаете, что наука когда-нибудь сможет дать ответ на эти вопросы?

Бекхан уклонился от прямого ответа. Он сказал:

– Почему нет? Я верю в науку.

Аксакал немного подождал, считая, что собеседник приведет какие-нибудь доводы в пользу своей веры. Затем продолжал:

– Или возьмем время. Что это такое? Материально ли оно? Или оно существует лишь в сознании людей?

Бекхан удивленно поднял бровь. Такого он еще не слышал! Аксакал продолжал:

– Эйнштейн признавал, что природа времени не ясна. Хотя он свободно оперировал временем в своей теории. И сегодняшние ученые со спокойной совестью говорят об экспериментальном подтверждении теории относительности, не утруждая себя выяснением того, о чем свидетельствуют эти самые эксперименты.

Бекхан улыбнулся и сказал:

– Что-то не совсем улавливаю вашу мысль, уважаемый. О чем вы говорите? Вы сомневаетесь в результатах экспериментов?

– Да. Я не понимаю людей, основывающих серьезную теорию на том, природу чего еще не выяснили. И тех, кто потом возводит эту теорию в абсолют, закрывая глаза на существенную оговорку автора.

Бекхан продолжал улыбался. Аксакал оставался серьезным.

– Можете не улыбаться. Вот возьмем пространство. Что это такое? Вроде бы с ним все ясно. Это то, в чем, как в трехмерной системе координат, расположен весь мир. Это представление господствовало в сознании людей до Эйнштейна. И до сих пор многие не могут представить, как может это пространство, эта абстрактная система координат, искривляться. А все потому, что понятие пустого пространства – это выдумка. Вернее всего, пространство так же материально, как и все объекты, расположенные в нем. Оно не пустое, оно – само материя. Поэтому и способно искривляться под действием тяготения. И неоднородно – в нем есть уплотнения и разрежения. Уплотнения – это видимые и фиксируемые нашими органами чувств и приборами объекты, разрежения – то, что мы считаем пустым местом. С пространством повторилась история с воздухом, с атмосферой. Ведь и воздух раньше считали пустым местом. Хотя и в древние времена кое-кто догадывался, что это не так.

Бекхан молчал. Он должен был признать, что его никогда не посещали подобные мысли. Возможно, Аксакал прав в том, что теория Эйнштейна когда-нибудь потребует коррекции или даже пересмотра. Но ведь это не означает, что человек, человеческий разум никогда не разберется с тайнами этого мира. Бекхан хотел возразить, но тут в дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Аксакал недовольно. Он досадовал тому, что его отрывают от такого захватывающего спора. Дверь отворилась, и вместе с клубами ворвавшегося холодного воздуха вперемешку со снегом в помещение вошел парень, который работал в одной бригаде с Аксакалом. Он поздоровался и остановился в нерешительности у порога.

– Извините, я думал – вы одни, – сказал он.

– Ничего, проходи, Габбас, – пригласил хозяин вагончика, уже более мягко, – Тут все свои.

Габбас остался стоять на прежнем месте.

– Да что с тобой? – Аксакал заметил, что парень не в себе, – Что-то случилось?

– Аксакал, я хотел, чтобы вы почитали Коран. Умер мой близкий друг. Вот…

Аксакал прошептал короткую молитву и провел ладонями по лицу.

– Да одарит Аллах его своей милостью, – сказал он и спросил, – Как звали твоего друга?

– Алик, – ответил Габбас, разуваясь и проходя в глубь помещения. Потом поправился:

– Алимжан. Его звали Алимжаном.

Аксакал усадил парня возле себя и начал произносить напевные и печальные аяты Корана. Бекхан слушал в задумчивости. Ему казалось, что эти непонятные слова свидетельствуют о бренности земного существования, о том, что все в этой жизни суетно, преходяще. Но, странное дело – они в то же время дарили надежду, дарили уверенность в том, что не все в этом мире грешно и подло, что есть и что-то святое, и что за страшной пропастью могилы нас может ждать лучшая доля.

– Сколько было лет твоему другу? – спросил Габбаса Аксакал, когда закончил чтение Корана.

– Двадцать четыре.

– Отчего он умер?

– Повесился, – Габбас опустил голову в безысходной тоске.

– Субханаллах! – воскликнул Аксакал. Его лицо потемнело, оно выразило большую скорбь, чем при первом сообщении Габбаса о смерти друга.

– О, Аллах! – сказал он потом, – Прости его грешную душу.

– От него ушла жена, – пояснил Габбас, словно пытался оправдать самоубийство друга, – Он ее очень любил.

Аксакал кивал головой, словно принимал эти оправдания. Но сказал он другое:

– Всякое может случиться, но налагать на себя руки – это не выход. Ему теперь остается одно – надеяться на бесконечную милость нашего Создателя. Ибо Алимжан совершил страшный грех. Да, конечно, все происходит по воле Аллаха. Но заклинаю вас, – никогда не лишайте самих себя жизни. Аллах милостив и милосерден, он может простить любое преступление, любой грех. Но самоубийство…

И он повторил:

– Это страшный грех. Потому что это свидетельствует о том, что в человеке нет веры. С верой ему ничто не страшно, никакое несчастье, никакая беда. Потому что он знает – он не будет одинок, пусть даже его покинут все, кто ему близок. Он не одинок, нет! С ним Аллах. Который никогда его не покинет. Лишь бы верить в него, в его бесконечную милость. Вера вселяет оптимизм, она дает человеку уверенность в конечной справедливости, в том, что за все воздастся, в конце концов. И за зло, и за добро, и за долготерпение, и за всякое преступление. В то, что суд Божий неотвратим. И что от него не скрыть ничего. В отличие от суда людского. Вот что дает нам вера! И как же мы обкрадываем себя, лишая себя такого богатства.

Слова Аксакала взволновали Бекхана, но на другой день он приказал своим парням доставить к нему Карину. Они привезли ее и впихнули в комнату, где обычно беседовал их шеф с теми, кого требовалось устрашить. Или предупредить, или вытрясти из них какие-нибудь сведения. Бекхан встретил девушку сына с торжествующей улыбкой.

– Оставьте нас, – сказал он своим подручным, и когда те подчинились, включил музыку и приступил к экзекуции. Он начал хладнокровно срывать одежду с Карины. Она пыталась сопротивляться, но силы были неравны.

– Я предупреждал тебя! – рычал Бекхан, срывая с нее все. Нежная ткань нижнего белья не выдержала. И трусики разорвались от сильного рывка мужских рук. Карина попыталась дать пощечину, но получила такую затрещину, что отлетела в дальний угол.

– Я тебя предупреждал, Карина! – повторил Бекхан, стоя над лежащей на полу девушкой. Она теперь была полностью обнажена. Это для большего устрашения. Ведь человек без одежды чувствует себя совершенно беззащитным. Но Карина не была испугана. Ее глаза излучали ненависть. Бекхан наклонился и придавил ее коленом. Девушка ухватилась за его ногу обеими руками и попыталась скинуть с себя. Ее лицо перекосилось в бессильной ярости.

– Убери ногу! – крикнула она.

– Я раздавлю тебя! – Бекхану так хотелось привести угрозу в действие, но он помнил о словах Аликеева. Ведь босс предупредил, чтобы Бекхан не переусердствовал. Что трупы ему ни к чему. Он помнил и о словах Аксакала, но те слова оставались все же только словами. Может быть, пока…

Он наклонился еще ниже, увеличивая давление. Он не отрывал взгляда от лица Карины. Оно напряглось, покраснело. Бекхан видел, как ей трудно дышать. Карина предприняла еще одну, отчаянную, попытку освободиться, но с таким же успехом она могла бы откинуть упавшее на нее дерево.

– С-скотина… – прошептала она. Глаза ее продолжали полыхать в бессильной ярости.

– Я тебя предупреждал, – Бекхан продолжал давить на ее грудь, – А ты смеялась надо мной. Ты думала – я пешка? Как бы не так! Вот я сейчас задавлю тебя насмерть, и мне ничего не будет. Ты понимаешь – абсолютно ничего!

Лицо Карины побагровело. Она закрыла глаза. Бекхан ослабил давление, потом, подумав, убрал ногу. Карина судорожно вздохнула. Она открыла глаза, но в них ничего, кроме ненависти, не было.

– Карина, это последнее предупреждение, – сказал Бекхан, протягивая к ней руку. Он намеревался помочь ей подняться.

Но она произнесла посиневшими губами:

– Мы с Алиханом любим друг друга.

И Бекхан рассвирепел. Он ударил ее по лицу, хотя с самого начала решил не украшать ее синяками. Затем вытащил пистолет, и, передернув затвор, упер ствол ниже лона девушки.

– Я прострелю твою ненасытную утробу, шлюха! – рычал он, все глубже вдавливая ствол в ее влагалище.

Карина побледнела. Она замерла, но потом произнесла изменившимся голосом:

– Стреляй. Но знай – вместе со мной застрелишь и своего внука.

– Что? – прохрипел Бекхан, – Что ты сказала?

Он убрал оружие от ее гениталий.

К Карине вернулась уверенность. Она сказала, продолжая глядеть прямо в глаза своего истязателя:

– Что слышал. Я беременна. От Алихана.

Бекхан изменился в лице. Он встал и, отступив назад, упал на стоявшее сзади кресло. Карина поднялась, и, решив, что все кончилось, начала подбирать свою одежду. Она одевалась, а Бекхан сидел молча, раздумывая. Наконец, он сказал:

– Ты врешь.

Карина лишь пожала плечами.

– Я убью тебя, если соврала, – сказал Бекхан. Карина меж тем оделась и, подобрав сумочку, которая валялась у двери, подошла к зеркалу. Она стала приводить себя в порядок, достав из сумочки расческу. На ее левой скуле выступил синяк. Она замазала его кремом, потом припудрила. Бекхан продолжал молча наблюдать за ней. Наконец, Карина обернулась к нему. В глазах ее Бекхан прочел бесконечное презрение.

– Ты ничего мне не сделаешь, Бекхан, – сказала она, – Если, конечно, не хочешь потерять своего сына. Он проклянет тебя, если со мной что-нибудь случится. Я не дура. У меня есть оружие против тебя.

– Что ты хочешь сказать?

Вместо ответа Карина взяла из своей сумочки небольшой пакет и кинула Бекхану.

– Что это? – спросил он, хотя сразу понял, что в пакетике компакт-диск.

– Посмотришь на досуге. Только знай – этот диск имеет несколько копий. Их получат все твои домашние – жена, сын и дочь, если со мной что-нибудь случится. Так что подумай сто раз, прежде чем еще раз вздумаешь меня тронуть.

И она пошла к двери, бросив на прощание:

– Пока. Приятного просмотра.

Бекхан глядел ей вслед и думал, что нужно остановить ее. Но внутренний голос советовал посмотреть, что находится на диске.

«Ладно, пусть идет, – решил Бекхан, – Она никуда не денется».

Он поднялся и, включив плеер, вставил диск. Когда появилось изображение, ноги его подкосились, и ему пришлось опереться руками о телевизионную тумбу. Телевизор в это время показывал комнату для оргий в доме Аликеева. Там, на широченном ложе, занимались сексом двое – Карина и Бекхан.

– Ах ты, козел! – воскликнул Бекхан. «Ты теперь на крючке, – подумал он, – И не только на крючке этой шлюхи. Ведь ясно, кто ей дал эту запись».

Он сидел, уставившись на экран телевизора. Там дело шло к групповому сексу – появилась Марина и пристроилась к Бекхану с другой стороны.

Бекхан вскочил. Он выключил телевизор и заходил по комнате.

– Ах ты, козел! – то и дело повторял он, не в силах успокоиться. Ему стало трудно дышать, ему стала тесной эта комната, и он устремился прочь, захватив верхнюю одежду. Когда он закрывал снаружи дверь, то вспомнил о диске. Он чертыхнулся и вернулся в комнату.

«Надо успокоиться, – говорил он себе, – И подумать спокойно, что можно сделать».

Бывшее здание химчистки быстро превращалось в магазин. Работа кипела и снаружи, и внутри. Был приглашен хороший дизайнер. Закуплены самые лучшие и дорогие материалы. Зайра не знала покоя – советовалась с дизайнером, делала заказы материалов и оборудования.

Зайре нравилось все, что делал дизайнер. Базарбай, так звали этого дизайнера, показывал ей эскизы внутренней отделки, и она убеждалась, что он угадал ее видение будущего магазина.

Они быстро сблизились, и у них уже состоялось несколько свиданий. Зайра думала, что, наконец, встретила человека, который захватил ее воображение. Базарбай был талантливым художником. Он показал своей новой подруге свои маленькие картины. Он увлекался миниатюрами. Но у него были и портреты.

Особенно поразил Зайру портрет матери Базарбая. Он познакомил ее с ней, и Зайра отметила про себя, как точно подметил сын сущность этой, казавшейся высокомерной, женщины.

«Интересно, как бы он изобразил меня? – думала она, – Сумел бы передать мою натуру?» Но она не сочла нужным сказать ему об этом.

Но Базарбай сам предложил Зайре позировать. Она охотно согласилась – никогда еще никто не рисовал ее. Художник быстро написал ее портрет. Взглянув на его творение, Зайра была поражена, – Базарбай словно угадал ее мысли и тайные желания.

– Когда ты успел так хорошо изучить меня? – сказала она, растерянно улыбаясь.

– Нет, я не изучал тебя, – скромно отрицал Базарбай, – Я просто изобразил то, что увидел.

Зайра все более увлекалась им. С ним ей было интересно и хорошо. И она видела свет радости в его глазах, когда они встречались. Им обоим хотелось быть всегда рядом.

Но ее часто сопровождал Аликеев. Боссу доставляло несказанное удовольствие видеть, как радуется его пассия каждой мелочи. Зайра часто напоминала маленькую девочку, которая ходит по магазинам в сопровождении своих родителей, и выражает непосредственную радость от каждой покупки.

– Как красиво! – восторгалась она, входя в свой будущий магазин, и одаривала шедшего сзади Аликеева признательным взором, – Спасибо, Талгат Мухамеджанович!

Он теперь часто приглашал ее; то отобедать в каком-нибудь шикарном ресторане, то устраивал специально для нее пышный прием. Повод легко находился. Он начал дарить ей драгоценности, и уже самолично надевал их на нее, не забывая, словно ненароком, ласкать ее. Зайра воспринимала эти словно бы нечаянные прикосновения, как нечто обязательное с ее стороны. Она ощущала удовлетворение своему тщеславию – такой человек, и прикасается к ней с заметным трепетом. К тому же она чувствовала, что этот могущественный человек как-то воздействует на нее, особенно, когда они остаются вдвоем. В такие минуты Зайра становилась несколько инертной, даже в какой-то степени безвольной.

Она думала об этом с легким беспокойством, и зарекалась впредь больше не оказываться наедине с ним. Но это получалось как-то незаметно – окружавшие их люди вдруг быстро расходились, найдя ту или иную причину, или покидая их без объявления оной, часто не испросив у Аликеева разрешения удалиться.

Вот и сегодня – Жакен, жена Аликеева, зазвала Майру и Зайру к себе в городской особняк. Когда они сидели за десертом, пришел Аликеев. Он, естественно, был приглашен за стол. Он сел против Зайры и завел разговор с ней о ее магазине. Вдруг Жакен взглянула на часы и сказала, обращаясь к Майре:

– О! Как летит время! Ведь нам в три нужно быть у Нагимы.

Майра не имела представления о том, почему им нужно быть в три у Нагимы, но раз Жакен сказала так, значит, так оно и есть. И она вскочила со своего места. Зайра тоже поднялась, но Аликеев воскликнул с шутливой досадой:

– Вот так всегда – усадят за стол, а потом бросают.

Жакен взглянула на Зайру и попросила:

– Зайра, поухаживай немного за Талгатом Мухамеджановичем. Нам с твоей мамой нужно спешить.

Зайра кивнула, соглашаясь, и опустилась на свое место.

Аликеев поговорил о том, о сем, а после ухода женщин, встал, и, достав из бара бутылку коньяка, предложил выпить. Затем пригласил прокатиться по городу.

– Мне нужно съездить в пригород, – сказал он, – Ты согласишься сопровождать меня?

Зайра согласилась. Она не смогла отказать, хотя ей хотелось отправиться в свой будущий магазин, где колдовал Базарбай.

И вот они у Роксаны. Зайра с удивлением оглядывала комнату, где на старинном ложе возлежала колдунья. В помещении царил полумрак. Стены были в драпировках со странным орнаментом – словно какие-то таинственные письмена.

Сама ворожея смотрела на посетителей с каким-то, не то пренебрежением, не то презрением.

– Садитесь, – сказала она, не ответив на приветствие. Она уставилась на Зайру и до конца приема не отрывала от нее своего непонятного взгляда, хотя разговаривала только с Аликеевым.

– Чего ты хочешь? – спросила она.

– Эта девушка, – сказал Аликеев, – дочь моего друга. Она решила открыть свой магазин. И хочет узнать, что ее ждет – успех или банкротство.

Зайра быстро взглянула на него, но ничего не сказала. Она не сочла возможным сейчас опровергнуть своего покровителя. Колдунья еле заметно кивнула и спросила Аликеева, когда открывается магазин.

Тот посмотрел на Зайру, словно бы хотел у нее справится, когда она планирует открыть свой магазин. Но та промолчала, ведь он сам знал об этом.

– В следующем месяце, – сказал Аликеев, и ворожея вновь кивнула.

– Чем она будет торговать?

– Одеждой и обувью, – ответил Аликеев.

– Хорошо, – отозвалась колдунья. Казалось, что она не знает, о чем еще спросить, что еще сказать. Зайре показалось, что эта женщина просто решила изучить ее.

– Она может спокойно заниматься торговлей, – сказала она, – Ей будет сопутствовать успех. И у нее есть опыт. Она уже занималась торговлей. И считать деньги она умеет.

И колдунья взглянула на Аликеева, давая понять, что аудиенция закончена.

– Да, ее ждет большой успех. Ее дело будет процветать, – добавила она напоследок, – Но я должна тебе что-то сказать. Пусть она выйдет.

– Зайра, пожалуйста, подожди меня в машине, – попросил Аликеев.

Когда за ней закрылась дверь, Аликеев спросил:

– Ну что?

– Девушка очень сильная, и ей покровительствуют все стихии, – сказала ворожея, – Тебе будет нелегко с ней. Но я кое-что сделала, внедрила в нее установку, и теперь она никуда не денется. И еще. Возьми вот это.

И она передала Аликееву маленький, темный пузырек.

– Опои ее этим снадобьем и она станет твоей. Ей ни за что не устоять!

Аликеев взял пузырек и взглянул с сомнением.

– А она не отравится? – спросил он.

– Ей! За кого ты меня принимаешь! – воскликнула ворожея и с нее слетела ее таинственная личина.

– Хорошо. Сколько с меня?

– Я никогда не запрашиваю деньги, – с презрением ответила ворожея, – Клиенты сами знают, во что оценить мои услуги. Если у тебя деньги куры не клюют, то чего же ты жмешься?

Аликеев вытащил из кармана несколько стодолларовых купюр и положил перед колдуньей. Та не шелохнулась. Думая, что мало, он добавил еще несколько. И молча покинул дом ворожеи.

– Почему вы сказали, что я хотела погадать? – спросила Зайра, когда он сел за руль.

– Извини, я хотел сделать тебе сюрприз, – оправдывался Аликеев, – Я всегда советуюсь с этой женщиной – она умеет угадывать будущее. И я рад, что тебя с твоим магазином ждет успех.

Зайра ничего не сказала.

– Вы можете отвезти меня в магазин? – попросила она, – Или домой.

– Конечно, – согласился Аликеев, – Но я хотел бы выпить за твой будущий успех.

Вновь Зайра не сумела ему отказать. И вот они у Аликеева. Только в этот раз в другом его жилище – в загородном. Аликеев взялся за составление коктейля, а ничего не подозревающая гостья рассматривала журнал мод, поданный хозяином.

– Посмотри, какие красивые наряды, – сказал он, – Думаю, тебе стоит оборудовать один отдел для таких супермодных одежд. Мы могли бы выписывать их из Европы. Прямо из Парижа.

Его последняя реплика оказала должное действие. Наряды из Парижа! Зайра не могла и мечтать об этом. Босс заметил признательность в ее взгляде и расцвел довольной улыбкой.

Когда он угостил ее коктейлем с подмешанным в нее снадобьем, то решил, что девушка уже готова. Он включил музыку и пригласил ее на танец. Зайра дала согласие и вот они закружились в медленном танце. Аликеев смотрел в ее глаза, стараясь угадать, подействовало снадобье или нет.

Зайра не выдержала этого прямого взгляда в упор и отвела глаза.

– Зайра, я хочу тебе сказать кое-что, – сказал Аликеев тихо, проведя ладонью по ее волосам, – Я… я очень полюбил тебя. С самой первой встречи, помнишь, на вашем новоселье. И я хочу знать, нравлюсь ли я тебе?

Зайра напряглась. Она была трезвой – выпитое даже не вскружило ей голову. О чем говорит Талгат Мухамеджанович? Она понимала, что он не зря возил ее к той ворожее. Она почувствовала, что сейчас произойдет что-то неприятное.

– Я вас очень уважаю, Талгат Мухамеджанович. Вы так нам помогаете. И я очень благодарна за этот магазин. Но давайте – будем и дальше друзьями.

– Ты считаешь меня старым для себя? – спросил Аликеев, и его глаза неприятно напряглись. Зайра пожала плечами. Она все более недоумевала. Неужели он и впрямь питает какие-то надежды? Не зря говорят: старики, словно дети.

– Но я не ощущаю себя стариком, – продолжал Аликеев, не дождавшись ответа на свой вопрос, – По мне я – зрелый мужчина. Мужчина в самом расцвете сил. Да, в твои годы я тоже считал людей старше пятидесяти глубокими стариками. Теперь понимаю, как тогда ошибался. Теперь я понимаю, что только начинаю жить по-настоящему. И то, что все эти предыдущие годы были подготовкой к настоящей жизни. Учебой, осмыслением… и ожиданием. Ожиданием большой любви…

Зайра молчала. Она почувствовала себя как-то странно – словно впала в какую-то легкую дрему; и даже слова Аликеева доходили до нее как бы с запозданием. Она задавалась вопросом, почему они наедине, зачем им этот танец, эта глухая, без окон, комната. Но не могла сосредоточиться, чтобы сделать какой-нибудь вывод. Все происходящее предстало перед нею в каком-то нереальном свете, словно это был сон наяву. Она находилась во власти непонятного состояния, и в ее сознании то и дело всплывала мысль о том, что принятая ею доза спиртного не могла быть причиной этого состояния.

В какой-то момент Аликеев замолчал и начал целовать ее в шею. Зайра не сразу поняла это. Но потом она опомнилась и вырвалась из его объятий. Она отшатнулась от него и едва не упала – закружилась голова.

– Что с вами, Талгат Мухамеджанович! – воскликнула она. Аликеев сделал попытку вновь обнять ее, но девушка оттолкнула его.

– Возьмите себя в руки! – этот ее визгливый окрик привел его в чувство.

Аликеев остановился. «Как же так – снадобье не подействовало? – подумал он, и выругался про себя, – Ну, колдунья хренова! Ты у меня попляшешь!»

Босс улыбнулся растерянно и начал оправдываться:

– Прости, Зайра. Я просто потерял голову. Рядом с тобой я всегда схожу с ума.

– Не надо… Талгат Мухам-мед… жанович, – говорила Зайра заплетающимся языком, пятясь к двери, – Я… я пойду… я хочу домой.

Аликеев бормотал что-то невразумительное. Он попытался вновь овладеть девушкой, но та, собрав остатки сознания и воли, оттолкнула его от себя изо всех сил.

– Не надо! Я прошу… вас! Тал-лгат… Мух-х… – Зайра толкнула тяжелые створки дверей и, едва не падая, шатаясь и спотыкаясь, устремилась к выходу.