Текст книги "Горький аромат фиалок. Роман. Том второй"

10

Что-то изменилось, что-то вошло в отношения Заманжола и Балжан. И выражалось это не только тем, что они отстранились друг от друга. Заманжол чувствовал неприязнь, овладевшую существом жены. Они перестали разговаривать, обмениваясь только короткими фразами по необходимости. И они перестали спать вместе, и, так как детская была занята, Балжан «поселилась» в гостиной.

Балжан одолевали Бота с Лейлой – они затевали всегда один и тот же разговор.

– Ну, как? – спрашивала одна из подруг, – Эта Алтынай все еще у вас?

Балжан кивала, мол, куда ей деваться. После чего следовала фраза:

– Удивляюсь тебе, Балжан! Чего ты ждешь?

Балжан пожимала плечами. Ей неприятны были эти разговоры; она, как могла, давала это понять, но подруги словно ничего не замечали. А прямо сказать им, чтобы отстали, она не решалась.

– Почему не подаешь на развод? – этот вопрос неизменно задавали подруги, которые сами уже распрощались со своими мужьями.

– Не знаю. Как-то рука не поднимается. Столько вместе прожили… да и Амину жалко, она так любит его.

– Вот она – психология женщины! – Лейла хлопала по столу ладонью, – Столько прожили! Ты думаешь об этом, а он? Он же не ставит тебя ни в грош. А почему он не подумает об Амине? Как он может заниматься блядством у ребенка на глазах? Как ты можешь такое допускать!

Балжан молчала. Эстафету подхватывала Бота.

– Ты обязана оградить ребенка – иди в суд. Суд быстро прекратит это безобразие. На то есть законы! И не обманывайся тем, что Амина его любит – что она понимает? А подрастет, поймет все и еще спасибо тебе скажет.

Балжан отделывалась от «умных советов» тем, что обещала подумать.

– Да, подумай, подумай хорошенько, но не тяни с этим. И не бойся его, знай, мы на твоей стороне.

Подруги медленно, но верно подгоняли Балжан к разводу, как загоняют терпеливые охотники зверя на заранее установленную ловушку. Зверь артачится, лавирует, чувствуя инстинктивно, что движение по направлению наименьшего сопротивления ведет к гибели, но с каждым часом пространство загона сужается все больше, и настанет момент, когда отчаявшаяся жертва сама бросится прямиком к единственному выходу из ситуации.

Все чаще Балжан задумывалась о разводе; она пыталась представить свою жизнь без Заманжола, думала о тех хлопотах, которые последуют за разводом, как то: размен квартиры, различные формальности.

«Если мы получим однокомнатную и двухкомнатную квартиры за нашу трехкомнатную, – думала она, – то нам с Аминой полагается большая. Это безусловно. Хотя я предпочла бы остаться в своей».

Но она понимала, что Заманжол имеет право на часть жилплощади. Однажды, в разговоре с подругами она затронула эту тему.

– Тебе нужно проконсультироваться с юристом, – посоветовала Лейла, довольная тем, что в сознании Балжан произошел сдвиг в желательном направлении, – Я думаю, Заманжол не может претендовать ни на что, ведь он виновник развода.

– Да, сходи к юристу, – включилась и Бота, – Не может быть, чтобы суд стеснил вас с Аминой.

И вот она у юрисконсульта.

– Суд может отказать вашему мужу в части жилплощади, если вы представите доказательства его неверности. Для этого вам необходимо обратиться в частное детективное агентство, детективы проследят за вашим мужем и предоставят соответствующие материалы.

Балжан наведалась к детективам, но ужаснулась тамошними расценками. Ей жалко было отдавать прорву денег, тем более что эти расходы ничего не гарантировали. Юрист оговорился, сказал, что суд может и не отказать Заманжолу в части жилплощади, даже учитывая его вину. Ну и приглашать чужих людей в свой дом, чтобы они установили там камеры, она не решилась.

«Ну да ладно, – решила Балжан, – Размен, так размен!»

Наконец, наступил день, когда она решила объявить Заманжолу о своем намерении подать на развод. А Заманжол, ничего не зная о ее думах, сделал попытку к примирению.

– Балжан, хватит дуться, – сказал он, – Давай помиримся. Ну, прости меня, если я в чем-то виноват.

– Нет, что ты! В чем ты можешь быть виноват?

– Балжан, я прошу прощения, но и вправду не пойму, чем провинился пред тобой.

– Тогда зачем просишь прощения?

– Ладно, поговорим тогда, чем я тебя рассердил. Да, я обошелся тогда немного грубо, но и ты тоже хороша. Как можно было издеваться над бедной девушкой, можно сказать – над ребенком? У Алтынай младенческий разум, должна же ты понять это, в конце концов! В тот момент я готов был убить тебя, так ты меня разозлила.

– Что ж, убей! Убей, чем так измываться. «Бедная девушка!» Она здорова, Заманжол! Я это знаю точно, и нечего устраивать спектакль. Вы хотели провести меня, думали – я дура. Я с самого начала чувствовала, что вы любовники, только сомневалась. И все потому, что верила тебе, верила, как не знаю кто! Верила вопреки очевидному. Да! Я сомневалась, думала, что не могут простые люди так играть. Но после того опыта, который мы вынуждены были поставить, ты можешь хоть как обвинять меня в садизме, но это пустяк по сравнению с тем, как жестоко вы обошлись со мной.

– Да ты пойми, – пытался образумить ее Заманжол, – Этот ваш так называемый опыт ничего не значит. Есть куча расстройств, при которых безусловные рефлексы сохраняются. Заладили: «Камо, Камо!». Это же легенда! Как ты не понимаешь? Съезди в больницу, поговори с Парфеновым, если мне не веришь. Почитай специальную литературу, в конце концов! Реакция организма на боль – это одна из главных безусловных рефлексов, и нужно быть основательно больным, чтобы эта реакция отсутствовала. Алтынай здорова во всех отношениях, только с мозгом случилось что-то непонятное, вся накопленная информация, исчезла, стерлась. Давай, съездим к Парфенову, поговоришь с ним, он-то знает, что Алтынай не симулянтка.

– Никуда я не поеду! Не о чем мне с ним разговаривать! – твердила Балжан, – Мне это ни к чему. Я знаю одно – больной человек должен находиться в больнице. Если я тебе дорога, если тебе дорога наша семья, – откажись! Откажись от нее.

Лицо Заманжола потемнело.

– Откажись от нее, ты же видишь, – из-за нее рушится наша семья. Найдутся люди, которые позаботятся о ней, ты и так много сделал для нее. Она научилась сидеть, скоро будет ходить и разговаривать. Чего же еще ей нужно?! В интернате доучат.

Заманжол отвернулся. Как объяснить ей, что он не может сделать этого! Не может еще раз предать Алтынай. Ведь он до сих пор не решился рассказать Балжан о той давней истории в пионерском лагере. Ведь он все это время твердил ей, что не знал Алтынай раньше.

– Ты требуешь невозможного, – возражал он, – Ты знаешь, какого труда стоило добиться опеки над ней. Ты хочешь лишить меня интересной научной работы, уникальной возможности, перспективного исследования, которое, возможно, принесет мне научную степень. На основе занятий с Алтынай я собираюсь написать кандидатскую диссертацию, на этом можно защитить и докторскую со временем. Это все помимо того, что мы сможем вернуть человека к полноценной жизни. И эта цель выше всех степеней и диссертаций!

Этот разговор ни к чему не привел, пропасть между ними все расширялась. Отчаявшись, Заманжол прибег к последнему средству – он рассказал Балжан о той истории, о смерти Алтынай и о своей вине перед ней.

– Теперь, когда она каким-то чудом воскресла, я не могу оставить ее на произвол судьбы. Мы не верим ни во что, но не случайно она вновь появилась в моей жизни, не случайно мне дан этот шанс, – и он с надеждой взглянул на жену.

Но лучше бы он ничего ей не рассказывал. Балжан, естественно, не поверила ни одному слову. Да и как можно было поверить пристрастной женщине в такую «белиберду».

– И долго ты думал? – презрительно скривив губы, бросила она, – Долго думал, чтобы такое изобрести? Если я смотрю сериалы с подобными историями, то это не значит, что я последняя дура и верю в них. Давай договоримся так – ты возвращаешь ее в больницу, пусть отправят ее в интернат, психушку, мне все равно куда! Лишь бы я не видела ее, и чтобы я ничего о ней не слышала. И будем спокойно жить. Мы обо всем забудем, лишь бы ты ничем не напомнил о ней. Я отказываюсь жить с ней, я ясно говорю тебе об этом. Сделай так, как я прошу, иначе я подам на развод!

– Ты не можешь требовать такого от меня! И потом, подумай об Амине, она так привязалась к Алтынай. Что мы скажем ей? И что я скажу людям? Парфенову, Алии, соседям, всем, кто меня знает и поддерживает? Что я бросаю ее, отказываюсь от взятых добровольно обязательств, потому что жена приревновала? Подумай – люди будут смеяться не только надо мной.

– Плевать мне на людей! Мне с ними детей не крестить. Что касается Амины, то ничего с ней не сделается. Скажем ей, что нашлись родственники у Алтынай.

– Ты хочешь, чтобы я лгал своему ребенку?! Ты хоть иногда вспоминаешь о том, что мы – педагоги?

– Ой, Заманжол, не надо высоких слов! Мы не в фильме снимаемся. И, хватит полемизировать! Я свое сказала, а ты теперь думай. Либо я, либо она.

На том и разошлись. Амина, конечно же, не могла представить всей глубины возникших между родителями сложностей, но она не могла не понимать, что в их семье наступил разлад. Не могла не понимать она и того, что виновницей этого разлада является Алтынай. Но в ней не возникла неприязнь к ней; детское сердце чувствовало, что Алтынай ни в чем не виновна, что все дело в самих родителях, в разнице их взглядов на нового члена их семьи.

Она учила Алтынай разговаривать. Заманжол заметил, что Амине лучше удается общение с ней. Он с умилением наблюдал за ними – Амина брала руки Алтынай в свои, и звонко и раздельно произносила:

– Па-па!

Алтынай повторяла, как эхо:

– Па-па…

– Лю-бит!

– Лью… бит, – с трудом произносила Алтынай незнакомое слово.

– Ма-му! – завершала Амина фразу.

– Ма-му…

После чего Амина повторяла фразу целиком:

– Папа любит маму.

– Па-па… – начинала Алтынай, затем добавляла не так уверенно, – Лью-бб…

И останавливалась, растерянно глядя на Амину. А та завершала за нее:

– …ит! «Любит», Алтынай! Любит маму!

И Алтынай преодолевала свое затруднение:

– Лью-бит маму…

За что была вознаграждена своим маленьким педагогом – Амина хлопала в ладоши и радостно восклицала:

– Вот молодец! Ты молодчина, Алтынай!

И приступала к следующей фразе:

– Ма-ма!

– Ма-ма…

– Лю-бит!

– Лью-бит…

– Па-пу!

– Па-пу…

– Мама любит папу!

– Мама… лью-бит… папу…

– Мама любит папу!

– Мама лью-бит папу…

– Ах, какая ты молодчина, Алтынай!

И они обе искренне выражали радость.

После этого Амина закрепляла результат:

– Папа любит маму.

– Папа лью-бит маму.

– Мама любит папу.

– Мама лью-бит папу.

Заманжол слушал эти, придуманные дочерью слова, и думал грустно:

«Если б это было так. Скольких ненужных ссор мы бы избежали. Конечно, Балжан не любит меня, и никогда не любила. Это теперь ясно, как день».

Затем спрашивал себя:

«А ты сам? Любишь ли ты ее? И любил ли раньше?»

На что определенного ответа не получал.

«Вот видишь, ты сам не уверен. Как можно ожидать любви от человека, если сам не любишь ее? Эти вопросы, эти раздумья должны были предшествовать свадьбе, тогда нужно было нам разобраться в своих чувствах, а не говорить легкомысленно: «Я тебя люблю! Стань моей женой». Минимум вины за наш неудавшийся брак лежит на Балжан, ведь это ты сумел убедить ее в своей любви, а она, опираясь на свой предыдущий горький опыт, была насторожена. Ну и, конечно, она не могла доверять своим чувствам, которые, как она считала, однажды ее уже подвели. Вообще-то трудно сейчас анализировать все произошедшее между нами, но то, что тогда мы оба ошиблись в выборе, что связали судьбу с совершенно неподходящим для себя человеком, стало ясным только теперь, и толчком к осознанию этой истины послужило появление Алтынай. Да, теперь оказалось, что я любил всю жизнь только ее, и любовь эту не смогло убить даже знание того, что ее нет на этом свете.

Да, любовь не исчезла, она сохранилась! Но что может она дать мне? Эта разница в возрасте. И это ее состояние. Но неужели она вновь появилась в моей жизни только для того, чтобы я испытал всю глубину горечи за свою давнюю ошибку? Неужели, невероятным чудом воскреснув, она появилась только лишь для того, чтобы служить живым укором? Нет! Не все еще кончено! Она получит эту любовь сполна. Пусть я не смогу быть с ней, пусть я и стар для нее. Пусть я не смогу ласкать ее и говорить ей о своей любви. Пусть! Но любовь моя поможет ей, она поднимет ее на ноги, вытащит ее из этого состояния».

«Хорошо, пусть это так, – размышлял он дальше, – Но что делать с Балжан? Ты же ответственен и за нее. Да… это так. Но ведь я не отказываюсь от нее. Ее я тоже люблю, пусть любовь эта и другого порядка. Но все же… Я же делаю все, чтобы сохранить семью».

«Все ли?» – появлялся вопрос, отравлявший сознание, ибо Заманжол понимал, что под «всем» подразумевался отказ от Алтынай. Отказ от своей любви, от счастья, от смысла жизни.

«Что выбрать? Кого? – думал он, мучаясь от неразрешимости проблемы, – И есть ли у меня выбор? Нет. Выбора никакого нет. Балжан поступает жестоко, ставя передо мной вопрос именно так. Она эгоистична в высшей степени. И, причем, она убеждена в том, что поступает правильно, и любой человек возьмет ее сторону, так как вроде бы она печется о благе семьи, о ее нерушимости, о самом святом для человека. Так рассуждает посторонний человек, именно посторонний; близкий, родной человек постарается понять, что движет близким человеком, почему он поступает нелогично, что он испытывает, каково его внутреннее состояние. А Балжан не поверила моему рассказу, пусть рассказ этот и смахивает на сказку».

«Ладно, – завершал он свои раздумья, – Дела обстоят так, как обстоят. Балжан не изменится и не изменит своих намерений. Она не понимала меня и вряд ли поймет теперь. Что мне делать? Что я должен сделать? Какой я должен сделать выбор? Отказаться от Алтынай и сохранить семью? Но, сохранится ли она? Или судьба этой семьи давно уже решена? Вернее всего речь идет о сохранении видимости семьи. Оправдана ли жертва Алтынай в таком случае? Нет! Нет, нет и еще раз нет! Я ни за что не отрекусь от нее. Это однозначно. Она ни при чем, она не виновата в том, что у меня не сложилась семья, и что мы с Балжан не понимаем друг друга. Алтынай стала жертвой однажды. Я не имею права пожертвовать ею еще раз.

А вообще, в идеале, никакой жертвы не требуется. Мы вполне можем обойтись без нее. Что нам мешает? Предубежденность Балжан. Ее неверие в меня. Ее эгоизм. Ее уверенность, в том, что семья превыше всего, что ради интересов семьи возможно пожертвовать всем. И оправдать все. И равнодушие к судьбе другого человека в том числе. Она полагает, что звание жены, законной супруги дает ей преимущество перед другим человеком априори. Конечно, отчасти это так, тем более, что она присовокупляет к своей персоне и Амину; говоря «я», она имеет в виду себя и дочь, словно они единое существо, Балжан-Амина. И ей не приходит в голову, что и Заманжол считает дочку частью себя. Она и в этом эгоистична. Балжан представляет семью совокупностью двоих составляющих: Балжан-Амины, и Заманжола. Когда дело обстоит по-другому. Семья = Заманжол + Амина + Балжан. Поэтому нельзя ее расчленить бескровно, разрыв оставит на обеих сторонах кровоточащие раны. Вряд бы она ставила передо мной ультиматум, если бы рисковала получить следующий результат: Заманжол-Амина и Балжан. Если бы она рисковала потерять Амину, то вряд бы заикнулась о разводе, тогда была бы более терпимой. Так почему же она не задумывается над тем, как она жестока, требуя сделать выбор – либо отказаться от Алтынай, либо от Амины. Ей и в голову не приходит, что потеря Алтынай для меня равнозначна потере Амины. И как объяснить это ей? Как дать понять, когда у нее такое косное сознание? Я использовал все средства. Все напрасно.

Значит, придется согласиться с потерей для себя Амины? И с потерей себя для нее? Да, по всему видать, придется смириться с этой потерей. Но ведь потеря эта не будет абсолютной. Никакой суд не сможет запретить общаться с дочерью. Хотя, конечно, это слабое утешение».

Так закончился внутренний диалог Заманжола. Он понял, что психологически готов к разводу, хотя слабая надежда все же не покидала его. Балжан молчала, возвращаясь вечером домой, занималась домашними делами, ничего не говоря, ни о чем ему не объявляя.

Алтынай, после опытов, поставленных тремя «педагогами», стала панически бояться Балжан. Ночами она просыпалась с криками, видимо ее посещали кошмары, и Заманжол бросался к ней через гостиную, в которой спала Балжан. Та начала укладывать Амину с собой, и Алтынай было особенно страшно спать одной в детской комнате.

– Балжан, верни Амину на свою кроватку, – просил Заманжол, – Алтынай боится спать одна.

– Ложись сам с ней, – чего вам теряться? Все уже ясно.

– Ну, что ты городишь! Ты намеренно усложняешь ситуацию. Не знаю, чего ты добиваешься. Сдается мне, ты специально ведешь дело к разводу. Не знаешь, как избавиться от меня?

– Я не знаю, как избавиться от нее! Она – причина всех наших бед. Были у нас проблемы до нее? Ты лжешь, когда говоришь, что относишься к ней, как к дочери. Я не дура! Я постоянно наблюдаю за вами, и вижу, какими глазами ты на нее смотришь. И, какими она на тебя. Я не слепая.

Заманжол тщетно пытался доказать обратное. Словесная перепалка оканчивалась ничем. Так шли дни за днями, и для решительных действий недоставало самой малости, крохотной капли. Балжан с Заманжолом балансировали на самом краю, и любое насекомое, легчайший комар, севший на одного из них, мог опрокинуть их в пропасть развода. И эта капля, это насекомое не замедлили появиться.

Амина теперь спала с Балжан, и никакие уговоры не смогли заставить жену отказаться от ее новой тактики. Алтынай чувствовала враждебную ауру, исходившую из гостиной, и, просыпаясь от кошмаров, указывала, плача и лопоча что-то, на дверь, соединяющую комнаты, откуда, очевидно, появлялось беспокоившее в ее снах существо. Детскую и спальню разделяла гостиная, и, каждый раз, бросаясь стремглав к кричащей своей питомице, Заманжол слышал неудовольствие Балжан, проклинавшей и его, и «эту гадину».

Нужно сказать, и сам Заманжол спал неспокойно. Размолвка с женой начинала сказываться. Его посещали эротические сны, в которых он предавался любовным утехам с Балжан. Это было естественным. Но все чаще его стали смущать сны, в которых он обнимал Алтынай, и он любил ее так, как никогда не любил Балжан. Наяву он подавлял нескромные желания в зародыше, для этого у него было достаточно воли. Но во сне… Алтынай была сильнейшим раздражителем, и в течение дня оказывала на него огромное воздействие. Он купал ее, проводя трепещущими руками по ее обнаженным интимным местам, ее юное тело дышало здоровьем и неумолимо звало к себе. Каждая минута нахождения рядом с ней было тяжким испытанием для него, ведь он любил ее все крепче. Алтынай притягивала его к себе все сильнее, вопреки его железной воле.

Однажды Алтынай поняла, что способна передвигаться самостоятельно. Заманжол учил ее стоять и ходить, забыв, что хождению ребенка предшествует ползание на четвереньках, и что и Алтынай не исключение. Проснувшись от плохого сна, но, удержавшись от криков, Алтынай сползла на пол, и потихоньку поползла. Она знала, куда направляется – уже достаточно изучила расположение комнат и знала, где спит Заманжол.

Балжан проснулась, и, заметив «крадущуюся» на четвереньках Алтынай, затаила дыхание.

«Ага! Стало невмоготу?» – подумала она, и, как только Алтынай скрылась в спальне, встала и подкралась к двери. В неверном свете, проникавшем в комнату сквозь шторы, она увидела, как Алтынай залезла под одеяло и прильнула к Заманжолу. Балжан затаилась, ожидая, что последует дальше.

Заманжол спал, и когда в его объятиях оказалась Алтынай, он решил, что это продолжение сна.

– Милая моя девочка, как я люблю тебя! – прошептал он и покрыл ее поцелуями.

Балжан включила свет и, сорвав с них одеяло, крикнула:

– Вот какая, оказывается, у тебя «дочь»!

Заманжол открыл глаза и с ужасом обнаружил в своих объятиях Алтынай. Балжан сжигала его своими пылающими глазами.

– Какой же ты подлец! Какой же ты подлец, Заманжол!

Алтынай еще сильнее прижалась к нему, обхватила его руками, а он, высвобождаясь от этих рук, приподнялся, и только тут заметил Амину, с расширенными глазами стоящую в дверях спальни.

11

Цветов не терял времени зря. Он уже переговорил с акционерами о племяннике покойного Романа Владимировича и сумел убедить их в том, что племянник этот – подставная фигура Кантемира Шейхова.

– Никаких родственников у Романа Владимировича отродясь не было, – говорил он очередному акционеру, – И даже если допустить это, то как можно объяснить более чем странное поведение старика перед самой своей смертью? Лишить наследства родную дочь! Внуков! За что? Почему?

Геннадий Аристархович делал паузу, для того, чтобы собеседник поразмышлял над этими вопросами, чтобы тот легче принял последующее утверждение:

– А потому только, что он впал в маразм и оказался под влиянием Шейхова. Это он измыслил племянника Романа Владимировича, через которого теперь будет властвовать над компанией. Но мы не дадим ему эту власть.

И очередной акционер соглашался с ним – нет, не дадим властвовать Шейхову! Восстановив всех акционеров против ставленника Шейхова, Цветов связался с Надеждой Романовной, и они вновь встретились, там же, на последнем этаже отеля «Метрополь», в отдельном кабинете на самой вершине небоскреба.

– Итак, вы уверены, что все акционеры выскажут недоверие моему кузену? – сказала Надежда Романовна, сверля собеседника глазами. Но того нелегко пронять такими вещами. Цветов лишь усмехнулся, отворачиваясь от нее, словно бы для того, чтобы взять сигару из коробки.

– Да. Но вы же понимаете, что наше недоверие ничего не изменит. Вот если б вы как-нибудь сумели раздробить контрольный пакет… вот тогда разговор был бы совершенно иным.

– Конечно. Завтра кузен вступает в права собственности. И, как вы знаете, должен будет написать завещание. И…

– Вы надеетесь, что ваш кузен завещает вам часть акций? – Цветов ехидно сощурился и рассмеялся.

Надежда Романовна уставилась на собеседника своими холодными глазами, но тот вновь проигнорировал этот взгляд.

– Да, надеюсь.

– Зря надеетесь. У него ведь есть жена.

– Да, есть жена. И не только. Оказывается там, в России, то есть, там, откуда он приехал, у него осталась дочь. Но я все же надеюсь на свою долю.

Цветов пожал плечами. Он решил запустить пробный шар, попытаться понять, до каких пределов может дойти эта женщина в погоне за своей долей акций.

– Ну, хорошо, этот ваш кузен завещает вам часть своих акций – и что? Что это нам дает? Ведь он, как я понимаю, не собирается умирать.

В этот раз отвела глаза сама Надежда Романовна. Она подумала, что если бы… если б только кузен завещал хотя бы несколько акций ей, то дело было бы в шляпе. Она бы нашла способ умертвить, не собирающегося умирать, человека. Но она не такая дура, чтобы трезвонить об этом на весь остров. Поэтому пожала плечами и высказала банальную фразу:

– Все мы смертны.

Цветов только хмыкнул.

Владимир проснулся, как всегда рано. Юлия посапывала рядом. Он осторожно, чтобы не разбудить ее, встал и прошел в туалет. Потом спустился в холл и сделал зарядку. После чего принял душ, быстро оделся и позвонил Шейхову. Тот отозвался сразу. Сказал, что пришлет автомобиль. У Владимира был свой автомобиль, он уже делал вылазку в город, но ездил неуверенно – левостороннее движение. Тут все было наоборот.

Остров до второй половины прошлого века был под властью британской короны, и вот результат – руль справа, движение слева. Оказалось, что нужно еще изучить английский язык – на острове Надежды жили не только русские и эти два языка имели одинаковое хождение. А официальным все же считался английский – наследие колониального прошлого. Еще когда они ехали из аэропорта через весь город к умирающему дяде, Владимир обратил внимание на изобилие вывесок на английском языке. Русских названий супермаркетов было слишком мало, чтобы причислить население острова Надежды к русскоязычному. А вчера, при посещении офисов компании, Владимир обнаружил, что документация там ведется на английском языке. Шейхов был шокирован, когда Павлов признался, что ни бельмеса не понимает в этом мировом языке. По-видимому, по понятиям Шейхова, он с тем же успехом мог сказать, что не умеет писать и читать.

– Как же так, Владимир Михайлович… – растерянно произнес он.

– Вот так, Кантемир Всеволодович. У нас там также распространено двуязычие – но – казахский и русский. Правда, там сейчас делаются шаги к всеобщему изучению английского, но это лишь первые шаги. В школе нам преподавали немецкий. Но и из него я помню только две фразы: «Гутен таг» и «Ауффидерзеен».

Шейхов хмыкнул.

– Немцы здесь тоже есть, – сказал он, – Но даже они говорят на своем языке только в своих семьях. Так что вам придется выучить английский. Здесь вам, без знания английского языка, делать нечего.

Владимир понимал, что придется засесть не только за учебники по английскому, чтобы без подсказок со стороны разобраться во всех тонкостях организации объектов компании, во всех этих хитросплетениях связей между подразделениями, банками и инвесторами. И кроме всего прочего он должен овладеть компьютером – уровень компьютеризации острова превзошел все его ожидания. Но он не унывал – учиться, так учиться!

Вступление в права собственности начиналось довольно спокойно. В присутствии акционеров душеприказчик зачитал завещание Романа Владимировича, и при этом никто не проронил ни слова. Но когда Цветов обменялся взглядом с присутствовавшей тут Надеждой Романовной, она еле заметно кивнула, и тогда он заявил:

– Я присутствовал при утверждении этого завещания. Но сомневаюсь в том, что Роман Владимирович составил его, будучи в здравом уме. Иначе он ни за что не стал бы завещать акции иностранцу. Я выражаю недоверие этому подставному лицу и категорически против того, чтобы передать ему в собственность контрольный пакет акций компании. Компания – слишком серьезное предприятие, чтобы вручать его судьбу в руки сомнительной личности.

Цветов говорил на английском языке, но Владимир понял, что этот акционер имеет что-то против него. Акционеры зашумели. Раздались резкие голоса против Владимира и некоторые предлагали передать акции Романа Владимировича его дочери. Когда голоса немного поутихли, душеприказчик возразил на чистом русском языке, так как был уже оповещен о том, что наследник Романа Владимировича не владеет английским. Об этом позаботился Кантемир Всеволодович.

– Геннадий Аристархович! Господа акционеры. Выражая недоверие законному наследнику покойного Романа Владимировича Павловского, вы тем самым выражаете недоверие нашей конторе. А ведь наша контора имеет безупречную репутацию. Напомню, – ведь многие из вас являетесь нашими клиентами. Поэтому призываю вас к корректности. Я свидетельствую перед вами, и готов засвидетельствовать на Библии, готов засвидетельствовать и в суде, что, составляя это завещание, Роман Владимирович был в здравом уме и твердой памяти и отдавал отчет своим действиям. Да, он не дал объяснений своему решению передать акции своему племяннику Владимиру Михайловичу Павлову, да мы не были вправе этого от него требовать – он мог бы завещать свою собственность первому встречному на улице. Вот Кантемир Всеволодович может засвидетельствовать, что Роман Владимирович был в здравом уме, составляя это завещание.

И он взглянул на Шейхова. Тот оглядел всех акционеров тяжелым взглядом и изрек:

– Господа! Вы можете проголосовать против передачи унаследованных акций племяннику Романа Владимировича Павловского Владимиру Михайловичу Павлову, но тогда вам всем придется судиться с ним. Вы понимаете, что в случае, если суд признает его полномочия законными, то вам будут предъявлены немалые суммы в качестве компенсаций. Владимир Михайлович вступит во владение контрольным пакетом, это бесспорно, так что советую вам воздержаться от опрометчивых поступков.

И после этого он произнес:

– А теперь можете поставить этот вопрос на голосование.

Проголосовали за Владимира Павлова с перевесом в два голоса – акционеры не рискнули передать дело о наследстве в суд.

Остальное было делом техники. Владимир дал снять отпечатки со всех своих пальцев, дал образец своей росписи, ему выдали личную печать и служащий банка принес оригиналы акций, чтобы новый владелец их принял лично и убедился в их целости и сохранности.

Владимир не спеша знакомился с этими документами в абсолютной тишине. «Знакомился» было бы не точным словом – акции все до единой были составлены на английском языке. Он лишь просматривал их, делая вид, что читает. Так ему посоветовал Шейхов – пока что о том, что Владимир не владеет английским, знает он, душеприказчик… ну, и Надежда Романовна. Но она ничего не сказала. Правда, внимание ее, да и не только ее, было приковано к самим акциям. Все понимали, что стоит за этой внушительной стопкой плотной гербовой бумаги. Миллионы долларов! Целое состояние. Власть над империей по имени компания. Присутствующие бросали взгляды исподтишка на этого, атлетически сложенного человека с уверенными манерами, и иногда им казалось, что это сам Роман Владимирович, восставший из могилы и помолодевший на полстолетия.

Когда Владимир закончил прием акций и поставил подпись под актом об их приемке, душеприказчик и председатель банка облегченно вздохнули. Акции были унесены, они вновь окажутся за семью печатями в спецхране, а церемония вступления в собственность должна завершиться составлением нового завещания. И вот тут-то взгляды всех акционеров устремились на Владимира и его кузину. Надежда Романовна, конечно, держалась. Но все заметили, как она побледнела. И когда на вопрос душеприказчика, кому же новый владелец акций завещает все свое состояние, Владимир сказал, обернувшись и взглянув на свою новую жену:

– Весь пакет принадлежащих мне акций я завещаю своей дочери Павловой Алене Владимировне, которая сейчас проживает в Республике Казахстан. А остальное состояние, как то: дворец деда, Владимира Михайловича и виллу дяди, Романа Владимировича, и другие объекты недвижимости, автомобили и денежные средства в островных банках, я завещаю своей супруге Савенко Юлии Петровне.

Когда они сели в автомобиль, Юлия надулась и отвернулась. Владимир усмехнулся – она обиделась. Он подумал о том, что ведь не прошло и месяца с того дня, когда они сидели в ее домике в Первомайском и она говорила, что согласна на все – хоть прислугой или наложницей, а теперь надулась оттого, что он не завещал ей контрольный пакет акций компании.