Текст книги "Квартира в Париже"

– Да. В общем…

Она в нерешительности смолкла. Слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Назад пути не будет.

Серж снял очки и старательно протер стекла извлеченным из кармана вышитым носовым платком.

– Эстель, но ведь этим дело не ограничилось, так? – скорее утвердительно, чем вопросительно заявил он.

Она молча кивнула.

– Я бы мог изобразить удивление, но к чему лукавить. – он надел очки. – Так что тебе нужно?

– Врач. Для оказания помощи, чреватой арестом, если об этом узнают. – Она посмотрела ему в глаза. – Можете отказаться, потому что вы нужны своей внучке и дочерям, которые в вас души не чают. Ни осуждать, ни поднимать этот вопрос больше никогда не стану, и забудем об этом разговоре.

– Кто-то ранен?

– Да.

– Тогда о чем разговор, – в его взгляде было столько доброты, что у Эстель защипало в глазах. – Я сейчас, только сумку прихвачу.

* * *

От криков на улице и топота сапог по лестнице Эстель подскочила на кровати, и сердце так бешено заколотилось, что чуть не выскочило из груди.

Она сидела в предрассветных сумерках, не в силах пошевелиться, поверить в происходящее и борясь с отчаянием. Значит, это конец. Сейчас ее арестуют за укрывательство раненого летчика, и все старания и ухищрения, все попытки прикинуться ветреной кокеткой, эксцентричной аристократкой не спасут от злого рока, что надвигается снизу по ступенькам.

Она судорожно вздохнула и заставила себя встать с кровати, кутаясь в халат. Учитывая, что ее ждет впереди, скромничать уже бессмысленно. Покосилась на шифоньер, но приближаться к нему даже не пыталась.

Летчику строго-настрого приказано не высовываться, что бы ни услышал. Если его не обнаружат, останется крохотный шанс спастись, когда Эстель уведут. Кто-нибудь из соратников, прослышав об аресте, вспомнит, что он скрывается у Эстель, и наведается сюда…

Послышался грохот кулаков по двери. Эстель замерла у порога спальни, силясь сообразить, что происходит, потому что ломились не к ней. Похоже, шум доносился с нижнего этажа, усиливаясь эхом на лестнице. Она метнулась к входной двери и выглянула в щелочку. Теперь к суматохе этажом ниже добавились женский визг и плач детей.

Напротив вдруг распахнулась дверь Уайлеров, и из квартиры выскочила растрепанная Рашель, волоча за собой сонную Авиву.

– Рашель? Что происходит? – прохрипела Эстель.

– За нами пришли.

– За кем?

– За евреями, – объяснила бледная как полотно Рашель.

– За Сержем?

– И за женщинами с детьми. Пожалуйста, спрячь Авиву. Там же, где наши картины.

– Что?

– Спрячь ее, – Рашель толкнула девочку в квартиру Эстель. – Обещай о ней позаботиться.

– Что? – повторила Эстель, так крепко хватая Авиву за руку, что та поморщилась.

– Обещай мне, что они ее не найдут. Я ее заберу, как только смогу, а до тех пор позаботься о ней, хорошо? Обещаешь?

– Да, – прошептала Эстель. – Конечно. Обещаю.

Рашель молча кивнула и бросилась обратно к себе. Авива начала хныкать, и Эстель прикрыла дверь, опускаясь перед ней на корточки.

– Крепись, малышка. Пожалуйста, ради меня.

Авива подняла на нее полные слез глаза и прошептала:

– Мне страшно.

Снизу донесся шум бьющегося стекла, а потом леденящий кровь топот сапог по лестнице.

– Идем, – Эстель подхватила Авиву на руки и направилась в сторону спальни. – Я познакомлю тебя со своим другом, – прошептала она. – Он ранен и ему тоже бывает страшно. Сможешь помочь? – спросила она. – Представь, что ты врач.

– Да, – тихонько ответила Авива. – А у него есть собака?

– Не знаю, – сказала Эстель, открывая шкаф и сдвигая в сторону платья. – Спроси сама.

Глядя, как тетя открывает заднюю стенку шкафа, девочка крепко обхватила ее за шею.

Разбуженный шумом летчик сидел на краю кровати, сжимая побелевшими пальцам простыни.

– Что происходит? – хрипло спросил он. – За мной пришли?

– Нет, на этот раз не за вами. Вам ничего не угрожает, пока вы здесь. Но мне нужно спрятать и эту малышку.

Летчик посмотрел ей в глаза и кивнул:

– Понимаю.

Эстель опустила Авиву на пол и присела перед ней на корточки.

– Познакомься с моим другом. Его зовут Жан-Филип. У него болит нога. Пока я не выясню, что происходит, вам придется немножко побыть вместе. Сможешь за ним присмотреть, если он испугается?

– Пожалуйста, – тихо попросил Авиву Жан-Филип.

Авива нерешительно посмотрела на летчика.

– У вас есть собака?

– Есть, – улыбнулся ей он. – Дома целых четыре. И пять сестер, самая младшая твоя ровесница. Хочешь, я тебе о них расскажу?

Авива кивнула и забралась на кровать рядом с летчиком.

На площадке кто-то сердито кричал и молотил кулаками в дверь Рашель.

– Сиди тихо как мышка, – предупредила Эстель, изо всех сил стараясь унять дрожь в голосе. – И что бы ты ни услышала, не высовывайся, пока я за тобой не приду.

Не дожидаясь ответа, она захлопнула потайную дверь, сдвинула одежду на место и закрыла шкаф.

Из коридора доносились гулкие крики, и теперь среди них послышался голос Рашель. На улице стоял гомон множества голосов, перемежающихся плачем детей. Эстель на ватных ногах добралась до окна в гостиной и увидела, как отряд французских полицейских гонит по улице разрозненную толпу, в основном женщин, детей и стариков.

Многие с небольшими чемоданчиками в руках. Возле автобуса, стоящего в конце улицы, тоже виднелись полицейские, заталкивающие людей внутрь. От этой картины к горлу Эстель подкатила тошнота.

Она бросилась через всю квартиру к двери, распахнула ее настежь и чуть не налетела на дюжего полицейского в черном мундире и конфедератке, мрачной тенью нависавшего над площадкой, нетерпеливо постукивая по ладони дубинкой. Он обернулся на шум и уставился ей в лицо.

– В чем дело? – требовательно спросила она. – Что происходит?

– Забираем евреев, – ответил тот, окинув ее наряд плотоядным взглядом. – Их переселяют.

Она плотнее запахнула халат, косясь на широко распахнутую дверь Рашель.

– Куда?

– Вам-то какая разница? Идите домой. Это вас не касается.

– Они же мои соседи.

Ее семья.

– Они евреи, – злобно отрезал он. – Не суйте нос куда не следует, если не хотите попасть под арест.

И для пущей убедительности хрястнул дубинкой по косяку.

– А ну живо!

Из соседней квартиры появилась Рашель с опухшей рассеченной губой.

– А где ребенок? – спросил идущий за ней полицейский, сверяясь с каким-то длинным списком на планшете.

– Умер, – ответила Рашель. – Две недели назад. От лихорадки. Лекарств-то нет.

– В квартире детская кроватка и вещи, – сообщил второй полицейский.

– Да у меня руки не поднимаются их убрать, – зашипела на него Рашель.

Стоящий на площадке снова врезал дубинкой по косяку, да так громко, что Эстель вздрогнула.

– Не хами, – рявкнул он. – А то отправишься на тот свет к своему ребенку!

В дверях появился Серж, обливаясь кровью из длинной глубокой раны на виске. Алая струйка стекала по щеке и разбивалась каплями о коврик на пороге квартиры. Очков на нем не было, зато в одной руке он нес медицинский саквояж, а другой обнимал за плечо Ханну, безучастно глядящую под ноги, словно не понимая, что происходит. Заметив ошарашенный взгляд Эстель, Серж слегка качнул головой, предупреждая, чтобы она не вмешивалась.

Она застыла, переполненная ужасом и отчаянием от собственной беспомощности.

– Ну разве так можно! Вы такой же француз, как и они. Они ведь ни в чем не виноваты! – воскликнула она.

Удар обрушился совершенно неожиданно, и ее отбросило к стене. Щека словно онемела, уши заложило от звона.

– Достаточно того, что они появились на свет, – рявкнул полицейский. – И с ними у нас ничего общего. Убирайтесь!

Он толкнул Эстель в квартиру, и она упала, ударившись головой о мощенный плиткой пол.

У нее потемнело в глазах, и все куда-то поплыло.

– Эту квартиру тоже обыскать! – словно издалека донесся рев полицейского.

Мимо протопали чьи-то сапоги. Она попыталась подняться, но перед глазами замельтешил все сгущающийся рой черных мошек.

– Здесь больше никого, – доложил чей-то голос, и вдруг наступила тишина.

Эстель не помнила, сколько провалялась на полу, пытаясь отдышаться и прийти в себя – то ли секунды, то ли часы. Наконец удалось кое-как подняться на четвереньки, потом встать. Добравшись до выхода на площадку, она обнаружила лишь зловещую тишину, окутавшую все здание, которую нарушал только приглушенный рев моторов где-то вдали.

Эстель с трудом спустилась по лестнице, борясь с головокружением и накатывающей тошнотой, и увидела скрючившегося на ступеньках первого этажа пожилого консьержа, в отчаянии уставившегося в пол.

Он поднял глаза на проходящую мимо Эстель.

– Я не знал, что они придут, – начал он дрожащим голосом. – Я не знал. Не знал.

Эстель выскочила из подъезда на улицу и попала в вонючее облако выхлопных газов. Семьи Рашель уже и след простыл. На опустевшей улице остались валяться лишь забытые сумки и узелки.

Двое полицейских рылись в чужих пожитках словно стервятники, прикарманивая мелкие предметы и отшвыривая в стороны крупные. Эстель заметила под ногами одинокую брошенную куклу. Наверху кто-то загремел ставнями, как будто ими можно было отгородиться от творящегося кругом ужаса, которому не было видно ни конца ни края.

Из груди так и рвался крик: «Воры, ублюдки!» Хотелось их обозвать трусливыми прихвостнями, но она юркнула обратно в подъезд, стараясь сдержать клокочущие глубоко в груди рыдания.

«Сейчас ничего не сделаешь», – убеждала она себя, хватаясь за перила и пересиливая пульсирующую боль в голове, пока взбиралась по лестнице.

Надо взять себя в руки и выяснить, куда отправили Рашель и Сержа с Ханной. Действовать расчетливо и хитро, чтобы не привлечь лишнего внимания, потому что Авиве и летчику оно сейчас совсем ни к чему.

Поднявшись на свою площадку, Эстель помедлила у распахнутой двери Рашель. Ноги сами понесли ее в опустевшую квартиру, обходя разбросанные второпях книги и одежду. На столе в тесной кухоньке оказался идеально подрумяненный торт со вставленным посередине огарком свечи, так и не дождавшейся, когда ее зажгут.

Пол был усеян осколками сброшенных со стола тарелок, а в стороне кверху дном валялся раскрытый футляр от скрипки. Останки инструмента виднелись рядом, сохранился даже розовый бант на грифе. Онемевшими руками она собрала обломки, сложила в футляр и защелкнула замки. Оставив его на столе, подняла с пола деревянную шкатулку, тоже перевязанную розовой лентой.

Она сняла ленту со шкатулки и открыла ее. На бархатной подушечке уютно устроились два эмалевых овальных кулона с вкраплениями из трех крохотных сверкающих камешков в ряд пониже середины. На ярлыке виднелась гравировка: «Рашель и Авиве. С любовью от Эстель».

Не устояв на ногах, она опустилась на стул, и долго сдерживаемые рыдания наконец вырвались наружу. Уронив голову на сложенные на столе руки, она попыталась отдышаться, борясь с распирающей грудь истерикой, от которой сводило живот. Ведь можно было спрятать и Рашель, и Сержа с Ханной, но теперь уже слишком поздно. Поздно. Поздно.

Давно могла бы догадаться, ведь автобусы, планшеты со списками фамилий – все это готовилось загодя. Наверняка кто-то проболтался, а она, столько времени проведя среди фашистских офицеров и их прихвостней, так ничего и не заметила. Что толку от ее стараний, если они не помогли спасти близких ей людей?

Эстель скрючилась за столом, сотрясаясь от бурных безудержных рыданий и ничего не видя вокруг от застилающих глаза слез. Но мало-помалу в глубине души зародилось какое-то новое чувство, расходясь по всему телу и проясняя мысли.

Она считала, что чувство ненависти ей знакомо. Говорят, необузданная ненависть затмевает разум и мешает трезво мыслить, но это новое чувство, охватившее ее целиком, оказалось настолько чистым, что все окружающее стало гораздо яснее: цвета казались ярче, звуки резче, детали отчетливей. А еще возникла непоколебимая уверенность, что она скорее умрет, чем позволит столь многое у нее отнявшим фашистам добраться до прячущихся в квартире людей.

Закрыв шкатулку, она положила ее в карман халата и подняла футляр для скрипки. Встала на подкашивающиеся ноги. Подхватив в углу кухни вместительную плетеную корзину, с которой Рашель ходила на рынок, она быстро и осторожно обошла квартиру, собирая все, что могло пригодиться: книги с яркими обложками и картинками, вырезанную из дерева собаку, вязаную куклу и одежду Авивы, сколько влезло.

Вернувшись в комнату, она обыскала выдвинутые в беспорядке ящики стола Сержа, но ничьих документов не нашла. Кто-то уже все перерыл вверх дном, то ли сам хозяин, то ли полицейские – не определить. Но те документы, которые они нашли, были изъяты или уничтожены.

Она прислушалась, нет ли за дверью шума или голосов, но весь дом погрузился в какую-то нездоровую тишину.

Эстель было направилась к выходу, но вдруг замерла у самого порога, заметив на полу одинокую фотографию Рашель с Авивой, скорее всего сделанную перед самой войной. Подруга сидела на диване, держа девочку на коленях, и обе смеялись в объектив.

Она спрятала фотографию в карман, вместе со шкатулкой, и вышла из квартиры Уайлеров, бесшумно прикрыв за собой дверь. Эстель не обольщалась надеждой, что полиция или фашисты, а то и те и другие сюда не вернутся. Все они стервятники, падкие на сокровища, которые могли остаться в квартире. Постоянно в поиске новых жертв. И она никак не сможет им помешать.

Но те секреты и жизни, что спрятаны у нее в квартире, им никогда не отнять.

Глава 9

Габриэль

ПАРИЖ, ФРАНЦИЯ, 28 июня 2017 года

Коллекция, которую Габриэль и Лия извлекли из тайника в гардеробной, просто поражала воображение, оказалась настолько захватывающей и удивительной, что Габриэль был уверен: ничего подобного ему в жизни уже не попадется.

Определить владельца картин, расставленных в спальне, было невозможно, но если они принадлежали кому-то одному, тот человек обладал весьма тонким чувством прекрасного. Сейчас у спинки в ногах кровати стояла работа Писсарро, а рядом с ней Моризо. На туалетном столике примостилась картина Кирхнера и, как подозревал Габриэль, чуть ниже, на стуле – Хеккель.

Габриэль взглянул на женщину в центре комнаты, озирающуюся кругом с каким-то странным выражением лица. Возможно, беспокойства. Или опасения. В любом случае, что-то мешало Лии разделить с ним восторг первооткрывателя, до сих пор будоражащий кровь.

– Повторюсь, ничего подозрительного здесь не вижу, – заявил он, отрываясь от любования Писсарро. – Насколько я помню, в каталогах краденых или утраченных эти картины не числятся.

– Спасибо, но не стоит так стараться меня успокоить.

Габриэль вздохнул.

– Лия, побольше оптимизма. Откуда бы эти картины сюда ни попали, благодаря вашей бабушке они сохранились, в отличие от множества утраченных. – Он показал на картину на туалетном столике. – Когда Кирхнера объявили вырожденцем, сотни и сотни его работ были уничтожены. И их уже никогда не вернуть.

Лия, явно оставшись при своем мнении, снова прислонилась к шкафу.

– Ни одна из этих картин не доказывает, что ваша бабушка сотрудничала с фашистами. Хотя, если бы в том шкафу у вас за спиной обнаружился «Портрет молодого человека» Рафаэля, у меня бы возникла пара вопросов.

– Очень остроумно.

– Нет ли там случайно «Художника на пути в Тараскон» Ван Гога? А «Портрета куртизанки» Караваджо не завалялось?

Лия закатила глаза, но теперь она по крайней мере улыбалась.

– В шкафу почти ничего не было, не считая полудюжины платьев от кутюр.

И тут Габриэль насторожился.

– Гардеробная была забита до отказа, а шкаф стоял почти пустой?

– Да.

– И вы не находите это странным?

– У меня в последнее время просто голова кругом от разных мыслей, – пробормотала Лия. – В основном странных, и ни одной приятной.

– Можно взглянуть?

Лия пожала плечами и отошла от шкафа.

– Говорю вам, там ничего не было, кроме платьев.

– Верю.

Габриэль распахнул дверцы шкафа и, неловко согнувшись, забрался внутрь.

– Если случайно встретитесь, передайте от меня привет Белой колдунье. Заодно можете о картинах расспросить.

Он гулко хихикнул, словно в пустой бочке. Потом на всякий случай ощупал все стыки внутри – учитывая кипу картин в спальне, игра стоила свеч.

– Три года назад в Лиможе мой коллега обнаружил картину Шагала, спрятанную за фальшивой стенкой подобного шкафа, – заметил он. – Тоже одна из работ, исчезнувших во время войны…

Вдруг раздался громкий щелчок, и он замер.

– Что там такое? – заинтересовалась Лия.

Габриэль выбрался из шкафа и сообщил:

– Она открывается.

– Что?

– Задняя стенка шкафа открывается.

Лия проследила за его взглядом. Задняя стенка на самом деле висела на петлях и открывалась как дверь, за которой находилось какое-то помещение, а стены за шкафом не было вовсе.

– Даже не знаю, стоит ли все это переживать по новой. Как-то неохота лишний раз сталкиваться с бабушкиным вероломством.

– Можем подождать.

– Чего? – грустно усмехнулась Лия.

– Пока вы соберетесь с духом. Эти тайны хранились здесь больше семидесяти лет. Они никуда не денутся.

Лия сжала ладонями виски.

– Наверное, там тоже картины.

– Возможно, – согласился Габриэль.

– Что за чушь я несу?

– Людям свойственно сомневаться.

Лия опустила руки.

– Вы очень добры.

– Просто отношусь по-человечески, – поправил ее Габриэль, слегка подталкивая локтем.

– Вы правы.

– Это вы о чем?

– О том, что тайны, скрытые за той стенкой, никуда не денутся, сколько время ни тяни. Чем скорее выяснится, что там, тем раньше можно начинать все исправлять.

– Значит, как только будете готовы. Я тоже никуда не денусь.

Лия медленно шагнула вперед, протянула руку и толкнула дверь.

В падающем из спальни свете виднелось маленькое помещение с кроватью возле одной стены, узким столиком вдоль противоположной и стулом между ними.

На одном конце кровати лежали аккуратно сложенные шерстяные одеяла, на другом подушки. А на стене над кроватью висели три картины, изображающие балерин.

– «Живописец танцовщиц», – только и смог вымолвить Габриэль, показывая на них. На всех трех были изображены балерины на репетиции в прекрасных костюмах, словно готовые в любой момент сорваться с места. Габриэль мог поспорить на всю остальную коллекцию в этой квартире, что они окажутся подлинниками кисти Дега.

– Что вы сказали?

– Так себя называл сам Эдгар Дега. Как ни странно, его интересовали не сами девушки, а их движения и одежда.

– Что? – опешила Лия.

– Эти картины, – сообщил он. – На моем месте этого художника узнал бы любой студент-первокурсник. В Лондоне я получу официальное подтверждение, что это работы Дега. Кстати, стоить они будут целое состояние.

Лия только хмыкнула, оглядывая маленькую комнату.

– Оригинальный выбор для интерьера потайной комнаты.

– Да уж, – едва слышно ответила Лия.

– Ну что, вперед?

– Да, – повторила она.

Габриэль кивнул и посторонился, уступая дорогу.

Она пригнулась, пробралась в каморку и поманила Габриэля за собой.

Оба застыли посреди комнаты, озираясь кругом.

На дальнем краю стола рядом с высокой стопкой книг стояла керосиновая лампа. Там же лежал блокнот, похожий на альбом для рисования, и валялись огрызки карандашей. Рядом оказалась маленькая фигурка собаки, вырезанная из дерева. Ручная работа. На ближнем краю стола – фарфоровый таз для умывания, зеркало и бритвенные принадлежности. Под столом виднелся закрытый на замок чемодан.

– Grand mère прятала людей, – прохрипела Лия.

Был ли это вопрос, Габриэль не понял, но все равно ответил:

– Похоже на то.

– Она не предательница, – срывающимся голосом добавила Лия.

– Нет. Но вся обстановка в квартире как будто нарочно на это намекает.

– Господи, – Лия согнулась, упираясь руками в колени, словно марафонец, пересекший финишную черту. – А я уже такого о ней передумала, что за эти несколько недель вся извелась от стыда, чувства вины и отвращения, веря в самое худшее. – Она уронила голову. – Да что ж я за человек такой?

– Самый обычный.

– Ну что вы приукрашиваете? Внучка-то из меня совсем никудышная, и впрямь поверила, что бабушка с фашистами спелась в корыстных целях.

– Она же специально такую видимость создала. А будь вы такой уж никудышной, она вам вряд ли доверила бы все эти тайны.

Лия подняла голову.

– Значит, эти картины не обязательно краденые.

– Работы из тайника за гардеробной вполне могли принадлежать вашей бабушке. Или спрятаны по чьей-то просьбе. – Габриэль взглянул на стопку на столе. – Можно книги посмотреть?

Лия кивнула и выпрямилась.

Он взял самую верхнюю и аккуратно повертел в руках. Судя по треснувшему корешку и потрепанным страницам, это английское издание «Убийства в доме викария» было зачитано до дыр. Следующей оказалась «Таинственная улика». Третья книга была на французском, роман «Королевская дорога», а четвертая, кажется, на польском.

– Она, наверное, укрывала солдат союзных войск или летчиков, – размышлял Габриэль. – Вот для чего эти книги. И бритвенные принадлежности.

– А это как объяснить? – возразила Лия, листая альбом.

Заглянув ей через плечо, Габриэль увидел какие-то каракули, словно детские рисунки, напоминающие собак. Последние страницы пухлого альбома были разлинованы вручную словно прописи и заполнены сначала аккуратными печатными буквами, повторенными чьим-то корявым почерком, потом простыми словами по-французски.

На последней странице много раз повторялось имя «Авива».

– А вот и еще необъяснимое.

Габриэль отложил романы в сторону и перебрал книги в основании стопки. Там оказался «Меч в камне», такой потрепанный, что название на обложке едва удалось различить, и несколько детских книг с яркими картинками разных животных и предметов.

– Похоже, какое-то время здесь жил ребенок, – заметила Лия.

– Согласен.

Габриэль поднял последнюю книгу, «Винни Пуха» Милна, судя по измочаленному состоянию, такую же зачитанную, как и романы.

– Может, на книгах подписи есть? – спросила Лия.

Габриэль осторожно пролистал каждую, но ничего не нашел.

– Нет. А вот имя Авива в блокноте может быть важно, вдруг так звали того самого ребенка?

– А может, сестру, мать или тетю.

– А чемодан? Может, в нем найдутся какие-нибудь зацепки?

Лия присела возле стола и приподняла висячий замок.

– Заперт, – сообщила она.

Габриэль присел рядом.

– Вы позволите?

– Вы что, разбираетесь в замках?

– Это же простейшая модель, такой наверняка вскрывается без особого труда.

– Вы в художке такому научились? Проникновению со взломом?

– Это умеет каждый любопытный младший брат, желающий сунуть нос в дневник сестры.

– Не может быть.

– Еще как может, – поморщился Габриэль.

– Выходит, быть единственным ребенком в семье порой не так уж плохо.

– Когда я попался со своими проделками, сестра чуть не осталась единственной.

– Ну что ж, тогда валяйте, – рассмеялась Лия. – Рискните еще разок.

Габриэль ненадолго отлучился и вернулся с набором инструментов в кожаном футляре, который тут же развернул, не обращая внимания на аккуратные ряды кисточек, шпателей и пинцетов, и выбрал пару отмычек с бородками.

– Вы серьезно носите с собой отмычки?

– Иногда очень полезная штуковина в нашем деле. Сокровища короны не умыкнешь, если вас это беспокоит. Но порой с их помощью удается попасть туда, где давным-давно не ступала нога человека.

– Сокровища короны меня волнуют меньше всего.

Габриэль склонился над замком. Тот был старый и громоздкий, но хранился в сухом месте и совсем не заржавел. Поддался он довольно легко.

Габриэль открыл чемодан и посторонился, пропуская Лию.

Сверху лежала мужская одежда: брюки, рубашки, носки, даже нижнее белье. Там же хранился аккуратно сложенный поношенный пиджак, вылинявший до серовато-бурого цвета. Лия осторожно вынимала каждый предмет и складывала рядом на кровати. Под одеждой оказалась старинная начищенная до блеска винтовка без следов износа.

Рядом лежала прямоугольная жестяная коробка из-под печенья. Лия вытащила ее наружу, поставила на пол и откинула крышку. Внутри оказалась пачка каких-то документов, видимо удостоверений личности, бельгийских и французских, потрепанных, пестрящих чернильными отметками и штампами, с серьезными лицами на черно-белых фотографиях. Осмотрев каждое, она передала их Габриэлю.

– Знакомых фамилий не заметили? – спросил Габриэль, разглядывая бумаги на имя какого-то бельгийца из Шарлеруа по имени Жак Брюне.

– Нет. Ни одного знакомого.

Они убрали документы обратно в коробку и продолжали изучать содержимое чемодана. Тихонько ахнув, Лия достала футляр для скрипки и положила на пол.

– Узнаете? – спросил Габриэль.

– Не этот конкретно, а вообще. Grand mère играла на скрипке, и…

Открыв футляр, она замолчала. Внутри оказались обломки некогда прекрасного инструмента: деки разошлись с обечайками, гриф переломлен у основания, а возле колков поникшим бантиком повязана розовая ленточка.

Лия робко потрогала бантик.

– Будь это инструмент grand mère, она бы рвала и метала.

– Может, кого-то из знакомых?

– Зачем тогда ее хранить?

Габриэль в полной растерянности пожал плечами.

Лия захлопнула крышку футляра, словно не могла больше на это смотреть.

– Что там еще в чемодане?

Запустив руку внутрь, Габриэль выудил набор инструментов в кожаном футляре, подозрительно похожий на его собственный, и тут же ловко развернул. Там оказались не инструменты, а четыре блестящих лезвия зловещего вида, от длинного кинжала до широкого ножичка короче среднего пальца, а рядом виднелся моток шнура с петлями на концах.

– Ни дать ни взять набор инструментов Джеймса Бонда, – заметил Габриэль, изучая тупой конец крохотного, с большой палец, кинжала. – Все это оружие можно спрятать в кармане, за лацканом или в сумочке. – Он показал на смотанную веревку. – В том числе удавку, – кивнул он на смотанный шнур. – Это могло принадлежать вашей бабушке?

– На нее это совершенно не похоже, – пробормотала Лия. – Она терпеть не могла насилия, даже из комнаты выходила, когда по телевизору показывали что-то жестокое.

– Может быть, этот набор кого-то из здешних тайных постояльцев. Взгляните. – Он показал на нижний угол кожаного футляра. – Здесь инициал «С».

– Вы считаете, бабушка прятала убийцу? – с сомнением спросила Лия. – Я ведь рассказала, как она ненавидела насилие?

Габриэль уселся на полу и задумчиво уставился на разложенные предметы.

– Скорее всего, один из ее постояльцев был спецагентом, – воодушевляясь мыслью, предположил он. – Многие парижане помогали разведке союзных войск.

– Если это правда… Если она помогала во время оккупации союзникам… почему же она никогда об этом не рассказывала?

– Наверное, пыталась забыть.

– Что забыть? – Лия покачала головой. – Чушь какая-то. Ничего не понимаю.

Габриэль шагнул к проходу и ощупал края выреза, искусно проделанного в задней стенке шкафа.

– Мой дед, – немного помедлив, добавил он, – тот самый, кто написал миниатюрный пейзаж, во время войны служил в британских ВВС, а когда его сбили, почти пять лет провел в лагере для военнопленных. И за всю жизнь ни разу не обмолвился о тех временах… об ужасах войны и о том, чего ему это стоило. Никогда. – Он прижался спиной к стене. – Так и ваша бабушка. Вероятно, ей было больно вспоминать о том, что она вынесла.

– Может быть.

– Ну и что бы изменилось, – спросил он, – между вами, если бы вы обо всем этом знали?

– Кто знает, – посмотрела на него Лия. – Вообще-то в детстве я ее немного побаивалась. Родители каждое лето отправлялись путешествовать, а меня оставляли с ней, и она всегда казалась такой строгой… сдержанной. А с возрастом мы вроде сблизились, и я поняла, что ей просто… одиноко, понимаете?

– Да, – ответил он.

– Наверное, отчасти поэтому я продолжала ее навещать и потом, когда выросла, – тихонько хмыкнула она. – Сама не знаю, кто больше этому удивлялся, она или я. И что тут произошло, почему она сюда больше не возвращалась, только если бы она со мной поделилась, я бы лучше ее поняла.

– Ну вот и выпала такая возможность, она ведь именно вам доверила свою тайну.

Лия убрала с лица выбившиеся пряди волос.

– Я бы предпочла об этом узнать от нее лично, а не в одиночку.

– Ну почему в одиночку, я же рядом, – ляпнул Габриэль и тут же об этом пожалел. Вот уже второй раз он делает подобное заявление. Он немного отстранился, чтобы не нагнетать неловкость таким выходом за профессиональные рамки.

– А что в конверте? – наконец нашел он повод сменить тему.

– В конверте?

– На дне чемодана.

На дне виднелся какой-то пожелтевший конверт, видимо, случайно завалившийся в самый угол.

Лия достала конверт и высыпала содержимое на стол рядом со стопкой книг.

– Фотографии, продуктовые карточки, железнодорожный проездной. Кажется, бабушка прятала и женщин, – выдохнула она.

Габриэль наконец отклеился от стены и подошел к столу, все еще стараясь держаться на почтительном расстоянии. Сверху лежал железнодорожный проездной на двенадцать месяцев на имя некоей Софи Бофор из Марселя во Франции, датированный семнадцатым января 1943 года. С черно-белой фотографии в левом углу документа серьезно смотрела дама со скулами супермодели, светлыми локонами и ясными глазами принцессы из скандинавских сказок.

Лия протянула его Габриэлю, а тот, аккуратно взявшись за края, вгляделся в снимок и вдруг нахмурился от смутного ощущения чего-то знакомого.

– Уж не знаю, кто она такая, но редкой красоты, – пробормотала Лия.

Он оторвал взгляд от проездного и увидел на столе еще с полдюжины фотографий той же дамы, только на них Софи Бофор смеялась, улыбалась или кокетливо оглядывалась в объектив через плечо.

Каждый снимок хоть сейчас в рамочку и на стену, настолько мастерски была выполнена прическа, нанесена косметика на губах, щеках, глазах, что напомнило Габриэлю блестящую рекламу в гламурных журналах.

Взяв ближайшую к нему фотографию, он поднес ее к свету и ахнул:

– Не может быть!

– Что?

– Женщина на этой фотографии. Я ее знаю.

– Боюсь, для знакомства вы опоздали лет эдак на семьдесят, – недоверчиво со смехом фыркнула Лия.

– Это моя двоюродная бабушка, Софи Сеймур. Я уверен.

– А она из Марселя? – скептически спросила Лия.

– Нет.

– А эта женщина оттуда. И звали ее не Софи Сеймур.

– У нас в Милбруке висит на стене ее фотография… портрет, – продолжал убеждать Габриэль. – Тысячу раз видел. А у деда на тумбочке стоит их снимок вдвоем. Они были очень дружны, пока она…

Он осекся.

– Пока? – переспросила Лия.

Габриэль хмыкнул и смущенно провел рукой по волосам.

– Неважно. Забудьте.

– Да ладно, – заинтересовалась Лия. – Договаривайте же, что с ней случилось?

Габриэль поморщился.

– Она работала переводчицей в варшавском посольстве. Пропала без вести, погибла в 1939 году во время немецкой бомбежки.

– А поточнее? Пропала или погибла? – на полном серьезе спросила Лия.

– По официальным данным ушла с работы как раз перед налетом на Варшаву, но там началась такая бойня, что следы затерялись. Она стала одной из сотен тысяч невинных жертв во время того вторжения.