Текст книги "Стражи"

•••

Когда частному детективу удается раскрыть преступление?

Никогда!

Эд Макбейн

Некоторые люди живут так, будто вся их жизнь – сплошное кино. Саттон жил так, будто его жизнь – плохое кино.

Говорят, разница между одним другом и отсутствием друзей – бесконечность. Я с этим согласен. И с тем, что нельзя назвать неудачником человека, у которого есть друг. Вынужден с этим согласиться.

Саттон – мой друг. Когда я еще только начинал служить в полиции, меня послали на границу. Нудное задание, бесконечные дожди. Мечтаешь о хорошей выпивке. Но тебе дают только холодные сосиски и чипсы в какой-то хижине.

Отдохнуть можно было только в пивной.

Я пил в заведении, названном «На границе» человеком, у которого было богатое воображение. Когда я там впервые появился, бармен сказал:

– Ты легавый.

Я громко расхохотался и холодно поглядел на него.

– Я – Саттон, – сказал он.

Он походил на Алекса Фергюсона. Не на молодого, а на громогласного шоумена на закате славы.

– Почему ты в полиции? – спросил он.

– Чтобы позлить отца.

– А, ненавидишь старика?

– Нет, я его люблю.

– Ты просто запутался, да?

– Хотел проверить, станет он меня останавливать или нет.

– Стал?

– Нет.

– Ну тогда можешь собирать вещички.

– Да теперь мне вроде понравилось.

Несколько месяцев, пока я служил на границе, я пил в обществе Саттона. Однажды мы поехали на танцы в Южную Арму, и я его спросил:

– Что мне там понадобится?

– Армалитка.

Я ехал на танцы в предмете 8234, и Саттон спросил:

– Слушай, а ты на танцах пальто снимешь?

– Может быть.

– И еще. Молчи.

– Почему?

– Тут бандитов навалом. Из-за твоего произношения мы можем попасть в передрягу.

– Так как я приглашу девушку? Суну записку?

– Господи, Тейлор, это же танцы. Мы будем пить.

– Я могу показать им свою дубинку.

Вечер превратился в сущий кошмар.

Танцплощадка была забита парами. Ни одной одинокой дамы в пределах видимости.

– Они тут все по парам, – сказал я Саттону.

– Естественно, это же север, здесь не перебдишь.

– Лучше бы мы просто пошли в пивнушку.

– И лишились бы общества.

Оркестр сохранился еще с доджазовых времен. Девять мужиков в синих блейзерах и белых штанах. Труб – больше, чем в армии.

Любой армии.

Их репертуар простирался от Хаклбака до крещендо «Бич бойз», захватывая по пути евроазиатские хиты.

Вам не узнать, что такое ад, если вы не стояли во влажном танцевальном зале в Южной Арме в толпе, подпевающей «Серфинг сафари».

На обратном пути, пока Саттон осторожно двигался по опасной дороге, я заметил фары в зеркале заднего обзора и сказал:

– Ну и дела.

Машина несколько раз пыталась нас обогнать, но с Саттоном шутки плохи. Правда, оторваться от них нам удалось только у границы.

Я спросил:

– Как ты думаешь, что это было?

– Ничего хорошего.

– Значит…

– Что хорошего ждать от людей, которые преследуют тебя в четыре утра?

•••

То, что остается, не всегда лучше того, что потеряно.

Саттон переехал в Голуэй.

Я спросил:

– Ты меня преследуешь?

– А как же!

Он решил, что станет художником.

– Какой из такого засранца художник, – сказал я.

Но у него был талант. Не знаю, что больше – ревновал я или завидовал. Скорее всего – и то и другое, причем одно чувство питало другое, чисто по-ирландски. Его холсты начали продаваться, и он решил жить как художник. Купил себе коттедж в Клифдене. Если честно, я думал, что он станет полным засранцем.

О чем ему и сообщил.

Он засмеялся:

– Это только видимость; как и счастье, долго не продлится.

Так и вышло.

Через несколько месяцев он снова стал таким же, каким был. Дожди Голуэя могут разрушить все ваши мечты.

Саттон в своем худшем варианте был все равно лучше, чем большинство людей в их лучшем.

После встречи с Кленси я позвонил Саттону и попросил:

– Помоги.

– Что случилось, чувак?

– Полиция!

– А, эти гады… И что они?

– Не хотят мне помочь.

– Тогда плюхнись на колени и возблагодари Господа.

Мы договорились встретиться «У Грогана». Когда я пришел, он оживленно беседовал с Шоном.

– Эй, ребята! – крикнул я.

Шон выпрямился. Настоящий подвиг. Его кости даже скрипнули от усилия.

– Тебе нужно принимать теплые ванны, – посочувствовал я.

– Мне не помешало бы чудо, будь оно все проклято.

Затем они оба уставились на меня.

– Что? – спросил я.

Они сказали в унисон:

– Что-нибудь новенькое заметил?

Я огляделся. Та же старая пивнушка, шеренга печальных, потрепанных алкашей у стойки, привязанных к своим кружкам мечтами, которые давно уже не имели значения. Я пожал плечами. Что не так-то легко для сорокапятилетнего человека.

Шон сказал:

– Слепой придурок, смотри туда, где были клюшки.

Картина Саттона. Я подошел поближе. Изображена молодая блондинка на пустынной улице. С тем же успехом это могла быть бухта Голуэя. Кто-то из мужиков сказал:

– Мне клюшки больше нравились.

– Способный, правда? – восхитился Шон.

Он отошел, чтобы сделать нам кофе

с коньяком

и

без коньяка.

– У меня выставка в галерее Кенни. Эту оценили в пятьсот гиней.

– Гиней?!

– Ну да. Классно, да? Тебе нравится?

– Это бухта?

– Это «Блондинка за углом».

– А…

– У Дэвида Гудиса есть такой детектив, он его написал в 1954 году.

Я поднял руки:

– Давай семинар проведем попозже.

Он ухмыльнулся:

– Вечно ты все изгадишь.

Я рассказал ему о своем новом деле.

Он сказал:

– Сейчас многие ирландские подростки кончают жизнь самоубийством.

– Знаю-знаю, но в этом звонке матери есть что-то…

– Еще один больной урод.

– Может, ты и прав.

Потом мы спустились по Шоп-стрит. У входа в магазин какая-то румынка дула в оловянный свисток. Во всяком случае, делала это время от времени. Я подошел и сунул ей несколько бумажек.

Саттон воскликнул:

– Господи, да нельзя их поощрять!

– Я заплатил, чтобы она перестала.

Она не перестала.

Какой-то мужик жонглировал горящими факелами. Один он уронил, но ничуть не смутился. К нам шел полицейский. Саттон кивнул ему, он отдал нам честь.

– Надо же!

Саттон с любопытством взглянул на меня:

– Ты скучаешь?

Я знал, о чем он, но все же сказал:

– По чему скучаю?

– По полиции.

Я не знал и так и ответил:

– Не знаю.

Мы вошли в здание галереи как раз в тот момент, когда неудачник воришка засовывал книгу Патрика Кавана в брюки. Дес, хозяин галереи, проходя мимо, заметил это и рявкнул:

– Положь на место!

Воришка послушался.

Мы прошли через первый этаж и вышли к галерее. Выставлены были две картины Саттона, на обеих – наклейки «Продано».

Том Кенни сказал:

– Ты становишься известностью.

Высота, которой соответствует цена картин.

Я сказал Саттону:

– Можешь бросить дневную работу.

– Какую работу?

Трудно сказать, кому из нас больше понравился его ответ.

Несколько следующих дней мы занимались расследованием. Пытались найти свидетелей «самоубийства». Таковых не оказалось. Поговорили с учительницей девушки, ее школьными друзьями и почти ничего не выяснили. Если Кэти Б. ничего не раскопает, дело можно считать законченным.

Вечер пятницы я решил провести спокойно. Пиво и чипсы принести домой. Увы, пиво я до дома не донес. Только чипсы. Купил еще кусок рыбы. Какой-никакой ужин.

Нет ничего более успокаивающего, чем пропитанные уксусом чипсы. Пахнут детством, которого у тебя никогда не было. Я приближался к своему дому в довольно хорошем настроении. Первый удар я получил, когда свернул к своей двери. По шее. Затем удар по почкам. Странно, но я почему-то не выпускал из рук чипсы. Два мужика. Здоровых. Они отделали меня очень профессионально. Череда пинков и ударов в точном ритме. Без злобы, но с любовью к делу. Я почувствовал, что мне сломали нос. Честное слово, я слышал хруст. Один из них сказал:

– Возьми его руку и расправь пальцы.

Я попытался сопротивляться.

Затем растопыренные пальцы лежали на мостовой. Она казалась холодной и мокрой. На них дважды опустился ботинок. Я заорал во все горло.

На этом побои закончились.

Другой сказал:

– Не сможет какое-то время играть с собой.

Затем голос у самого моего уха:

– Не суй свой нос в чужие дела.

Мне хотелось закричать: «Позовите полицию!»

Когда они уходили, я попытался сказать: «Могли бы сами купить себе чипсы», – но рот был полон крови.

•••

Эти мгновения перед концом…

Четыре дня я провалялся в лихорадке в больнице университета Голуэя – местные все еще называют ее «районной». Если вы там побывали, значит, вас поимели. Но если вы там, считайте, что вам повезло.

Какая-то женщина из старого предместья сказала:

– Когда-то у нас были желудки, только есть было нечего. Теперь есть еда, а желудков нет.

Или:

– Лапочка, негде просохнуть. Когда было – где, у нас не было одежды.

Попробуй поспорь.

Я пришел в себя и увидел, что доктор-египтянин просматривает мою историю болезни.

– Из Каира?

Он сухо улыбнулся.

– Снова к нам, мистер Тейлор?!

– Не по своей воле.

До меня доносились звуки больничного радио. Габриель пела «Восстань».

Я бы спел с ней и ее оркестром «Стучусь в дверь рая», но губы сильно распухли. Я читал, что когда она снова вернулась в музыку, голову отца ее бойфренда нашли на свалке в Бриксоне.

Я рассказал бы об этом врачу, но он уже ушел. Появилась сестра и сразу же стала взбивать мою подушку. Они начинают это делать, когда только им кажется, что вам удобно.

Левая рука забинтована.

– Сколько сломано? – спросил я.

– Три пальца.

– А нос?

Она кивнула и сказала:

– К вам пришли. Пустить?

– Конечно.

Я ожидал увидеть Саттона или Шона. Но это оказалась Энн Хендерсон. Она ахнула, увидев меня.

– Видели бы вы другого парня, – сказал я.

Она не улыбнулась. Подошла поближе.

– Это из-за меня?

– Что?

– Это из-за Сары?

– Нет… нет, конечно, нет.

Она поставила пакет на тумбочку.

– Я принесла вам виноград.

– А виски случайно не найдется?

– Виски вам сейчас нужно меньше всего.

В дверях возник Шон и пробормотал, скрываясь:

– Боже милостивый!

Энн Хендерсон наклонилась, поцеловала меня в щеку и прошептала:

– Не пейте. – И ушла.

Шон пошатываясь приблизился ко мне.

– Видать, ты кому-то здорово нагадил.

– Именно.

– Кто-нибудь вызвал полицию?

– Это и были полицейские.

– Брешешь.

– Я ботинки видел, гораздо ближе, чем мне хотелось бы. Они точно из полиции.

– Господи! – Он сел – выглядел он хуже, чем я себя чувствовал, – потом поставил на кровать большой пакет и объяснил: – Здесь то, что тебе может понадобиться.

– А выпить?

Я чувствовал себя так, будто я сумасшедший священник из «Отца Теда». Пошуровал в пакете:

шесть апельсинов

плитка шоколада

коробка печенья

дезодорант

пижама

четки.

Я вынул четки и спросил:

– Чего тебе наговорили про мое состояние?

Он сунул руку в карман и вытащил четвертинку виски.

– Да благословит тебя Господь! – сказал я.

Я отпил прямо из бутылки, почувствовал, как шевельнулся мой разбитый нос. Виски дошло до сердца и растеклось по саднящим ребрам.

– Крепко.

Шон кивнул и вроде задремал.

– Эй! – закричал я.

Он аж подскочил. Казался потерянным, нет, еще хуже, старым. Сказал:

– Жара… Господи… почему есть такие места, где жарко, как в печке?

Наверное, подействовали болеутоляющие уколы, но я был совсем без сил. Спросил:

– Где Саттон?

Шон отвернулся, и я насторожился.

– В чем дело? Давай выкладывай.

Он повесил голову и что-то пробормотал.

– Говори внятно… Ненавижу, когда ты бормочешь.

– Был пожар.

– Боже!

– С ним все в порядке, но дом сгорел. Со всеми картинами.

– Когда?

– Тогда же. В ту ночь, когда тебя избили. Я покачал головой. Это я плохо придумал.

Виски плескалось у меня за веками.

– Что, черт возьми, происходит? – воскликнул я.

Снова появился врач и сказал:

– Мистер Тейлор, вам нужно больше отдыхать.

Шон встал, положил руку мне на плечо.

– Я еще приду сегодня.

– Меня здесь не будет. – Я спустил ноги с кровати.

Врач забеспокоился.

– Мистер Тейлор, я настаиваю, чтобы вы легли.

– Я ухожу… ВСВ, так это у вас называется?

– ВСВ?

– Вопреки совету врача. Бог мой, вы что, не смотрите «Скорую помощь»?

У меня на мгновение закружилась голова, но виски придало уверенности. Все мое существо вопило от нетерпения – так хотелось выпить пива. Много-много.

На лице Шона отразились все страдания мира, когда он сказал:

– Джек, будь разумным.

– Разумным? Это не по моей части.

Я неохотно согласился взять такси. Когда меня катили на коляске к выходу, медсестра сказала:

– Ты настоящий придурок.

Монахиня читала Патрицию Корнуэлл. Увидев, что я взглянул на обложку, сказала:

– Я предпочитаю Кэти Райх.

Ну что на это скажешь? Вежливого ответа уж точно не найдешь. Я спросил:

– Я приехал слишком рано?

Она неохотно отложила книгу.

– Еще полчаса. Можете пока погулять.

Что я и сделал.

Монастырь Бедной Клары стоит в самом центре города. Здесь каждое воскресенье в половине шестого утра бывает месса. Такое впечатление, что переносишься лет на пятьдесят назад.

Или вообще в средневековье.

Сам обряд, запах ладана, латинские интонации погружали в благодать, описать которую невозможно.

Я не знал, почему прихожу сюда. Спросите меня, во что я верю, и я потянусь к газете, где есть расписание скачек. Как-то я, не подумав, рассказал об этом Кэти Б. С тех пор она меня все время дразнит.

– В чем дело? Можно подумать, ты язычница.

– Я буддистка.

– Ну видишь, о чем я? С чего бы тебе сюда приходить?

– Это как в телесериале «Возвращение в Брайдсхед».

– Что?

– В Англии католицизм исповедуют немногие избранные. Ивлин Во, Грэм Грин и так далее.

Она меня утомила. Сейчас я смотрел, как она приближается к монастырю. Я ее предупредил:

– Оденься соответствующе. Не на гулянку собралась.

На ней было длинное платье. Вполне годится для бала в «Банке Ирландии», но для мессы? Затем я заметил ботинки, те самые, и сказал:

– Ботинки!

– Я их почистила.

– Но они синие.

– Монахиням нравится синий цвет.

– Откуда ты знаешь?

– Я видела «Агнцы Божьи».

Тут она заметила мой нос, пальцы в гипсе и подняла брови. Я все рассказал. Она восхитилась:

– Вот здорово.

– У тебя что, крыша поехала?

– Как ты думаешь, они за мной придут?

– Нет никаких «они»… просто совпадение.

– Ну да… как же.

Зазвонил колокол. Кэти спросила:

– Откуда я узнаю, что надо делать?

– Делай то же, что и я.

– Тогда нас обоих выставят.

Внутри маленькой церкви было тепло и уютно. Кэти схватила листок со словами гимнов и взвизгнула:

– Они тут поют!

– Это не для тебя.

Но я ошибся.

Прихожане пели гимны хором. Кэти – громче всех. Когда месса закончилась, к нам подошла монахиня и поздравила ее, сказав:

– Хотите как-нибудь еще спеть в воскресенье?

Я тут же вмешался:

– Она не наша.

Кэти и монахиня посмотрели на меня с глубоким презрением. Я отошел в сторону.

Прибыл отец Малачи. Не успел слезть с велосипеда, как закурил сигарету.

Я сказал:

– Ты опоздал.

Он улыбнулся.

– Куда опоздал?

Малачи был очень похож на Шона О'Коннери минус

загар

гольф.

Я не назвал бы его другом. У священников другие привязанности. Я знал его с детства. Он оглядел мои раны и сделал вывод:

– Все пьешь?

– Это тут ни при чем.

Он вынул сигареты. Хорошие. Бело-зеленая пачка. Крепкие, как пинок мула, и настолько же смертельные.

Я заметил:

– Ты все куришь.

– Я и БетДевис.

– Она умерла, между прочим.

– Я это и имею в виду.

Он проследил за двумя монахинями и заметил:

– Шик-блеск.

– Что?

– Аккуратистки. Тут им нет равных.

Я огляделся.

– Как сейчас церковь относится к самоубийству?

– Собрался покинуть нас?

– Я серьезно. Все еще не разрешают хоронить самоубийц около церкви?

– Ну ты здорово отстал от жизни, Джек.

– Это ответ?

– Нет, это печальный факт.

Факты

Мы с Кэти Б. перекусывали на природе. Под Испанской аркой. Ели китайскую еду и смотрели на воду. Она сказала:

– Я сделала отчет.

– Давай сначала поедим.

– Ладно.

Я кинул несколько кусков курицы лебедям. Похоже, им не очень понравилась китайская кухня.

Подошел пьянчуга и попросил:

– Дай пятерку.

– Я дам тебе фунт.

– Ладно, только евро не давай.

Он загляделся на еду, я предложил ему мою порцию. Он неохотно взял и поинтересовался:

– Иностранная?

– Китайская.

– Через час снова есть захочется.

– Но у тебя ведь есть мой фунт.

– И мое здоровье.

Он зашаркал прочь и начал приставать к каким-то немцам. Они его сфотографировали. Кэти сказала:

– Можно я тебе кое-что расскажу, прежде чем делать отчет?

– Валяй, я люблю слушать.

Она заговорила.

– Мой отец был посредственным бухгалтером. Он почти до пятидесяти лет проработал, и его ни разу не повысили. Мать непрерывно грызла его. Лучше всего помню, что у него было десять костюмов. Все совершенно одинаковые. Мать их ненавидела. Ирландцы про таких, как она, говорят: «ужас Господний». Он всегда был ко мне добрым и щедрым. Мне было девять, когда его выгнали с работы из-за пьянства. А мать выгнала его из дому. Он забрал свои десять костюмов и ушел жить на вокзал Ватерлоо. Он жил там, в тоннеле. Надевал чистый костюм и выбрасывал его, когда он становился грязным. В своем последнем костюме он шагнул под поезд, который выходил из Саутхэмптона в 9:05.

– Экспресс.

– Из-за матери я его ненавидела. Но когда я сообразила, что она такое, я начала его понимать. Я где-то прочла, что мать Хемингуэя послала ему ружье, из которого застрелился его отец. После смерти матери я разбирала ее вещи и нашла расписание вокзала Ватерлоо. Похоже, она рассчитывала на такой финал.

Она плакала, слезы катились по лицу и с легким плеском падали в вермишель, стекали, как дождь по стеклу. Я открыл одинокую бутылку вина и протянул ей.

Она отмахнулась.

– Я в порядке. Ты по-прежнему ничего не смыслишь в технике?

– Да.

– Тогда постараюсь объяснить попроще. Я ввела в компьютер кое-какие данные насчет самоубийств среди подростков и два раза попала в точку. Когда-нибудь слышал о Плантере?

– Который делает арахисовое масло?

– Нет, у него огромный магазин «Сделай сам» на задах площади Короля Эдуарда.

– Там, где сейчас новый «Даннес»?

– Да.

– Черт, площадь Короля Эдуарда! Слушай, это же самый центр города. Как это по-ирландски!

Она смерила меня взглядом.

– Из трех самоубийств среди подростков три девушки работали там хотя бы неполный рабочий день.

– И что?

– А то, что странно это. Хозяин, Бартоломео Плантер, – переселившийся шотландец. Денег навалом.

– Это неубедительно, Кэти.

– Еще не все.

– Давай дальше.

– Догадайся, кто охраняет магазин?

– Не знаю.

– Зеленая гвардия.

– И?

– Они пользуются услугами Ирландской земельной лиги.[1]1
  Члены Ирландской земельной лиги в знак протеста устраивали ночные нападения на владения англичан, уничтожая посевы и скот.


[Закрыть]

– Вот как?!

– Именно. – Она взяла бутылку и отпила глоток. – Что теперь, красавчик?

– Думаю, мне стоит повидать мистера Плантера.

– Мистера Форда.

– Форда?

– Он там менеджером.

– Ладно, пойду к нему.

Она посмотрела на воду, потом сказала:

– Хочешь трахнуться?

– Что?

– Ты меня слышал.

– Господи, да тебе же… Сколько? Девятнадцать?

– Ты собираешься расплачиваться со мной за работу?

– Да… скоро.

– Тогда хотя бы переспи со мной.

Я встал.

– Что-нибудь еще?

– Конечно.

– Слушаю.

– Мистер Плантер любит играть в гольф.

– Вряд ли это можно назвать подозрительным поведением.

– Можно, если знать, с кем он играет.

– С кем же?

– Со старшим инспектором Кленси, вот с кем.

Я пошел прочь.

«Сделай сам»

Чуть было не сказал, что надел свой лучший костюм, но на самом деле он у меня всего один. Купил его в Оксфэме два года назад. Темно-синий, с узкими лацканами. Придает мне солидности. Помните видео с Филом Коллинзом (Phil Collins), где он сразу в трех экземплярах? Вот такой и у меня костюм. Оставалось только надеяться, что я не похож на Фила Коллинза.

У меня была белая рубашка, которую я, к несчастью, постирал вместе с синей футболкой. Приходилось довольствоваться тем, Что есть. Слегка распущенный галстук, чтобы добиться эффекта «Мистер, положил я на все это с прибором». Прочные коричневые ботинки. По обуви можно судить о человеке. Поплевал на них и тер, пока они не засверкали, как зеркало.

Взглянул на себя в зеркало. Спросил сам себя: «Ты купил бы у этого человека машину?» Нет.

Потом позвонил Саттону на мобильный. Пообщался с автоответчиком и оставил послание. Пошел в город, стараясь ощущать себя гражданином. Не очень получалось. Проходил мимо аббатства, зашел и поставил свечу святому Антонию, который находит потерянные вещи. Мне пришло в голову, что стоит попросить его найти меня самого, но это показалось мне слишком театральным. Люди шли на исповедь, и как бы мне хотелось так же легко получить очищение.

У аббатства монах-францисканец пожелал мне доброго утра. Он так и светился здоровьем. Моего возраста, но ни одной морщины на лице.

Я спросил:

– Вам нравится ваша работа?

– Это работа во славу Господа.

Так мне и надо, нечего спрашивать. Я пошел дальше, к площади Короля Эдуарда. Прошел через «Даннес», где увидел шесть рубашек. Мне такие не по карману. Двинулся дальше – в магазин Плантера. Огромный. Он занимал всю бывшую парковку. В приемной спросил мистера Форда.

Девица поинтересовалась:

– Вам назначено?

– Нет.

– Понятно.

Но ей ничего не было понятно. Она позвонила куда-то и сообщила, что мистер Форд меня примет.

Я поднялся на лифте на пятый этаж. Офис был довольно скромным. Форд говорил по телефону. Он жестом пригласил меня сесть. Он был маленький, лысый, в костюме от «Армани». Сдержанно энергичный с виду. Закончив разговор, повернулся ко мне.

– Спасибо, что приняли меня, – сказал я. – Я – Джек Тейлор.

Он слегка улыбнулся. Мелкие желтые зубы. Роскошный костюм и скверные зубы. В улыбке не было ни капли тепла. Он сказал:

– Вы так произнесли свое имя, будто оно должно для меня что-то значить. Но я о вас никогда не слышал.

Я тоже умею улыбаться. Продемонстрировал, чего можно добиться с помощью хорошей пасты, и сообщил:

– Я расследую смерть Сары Хендерсон.

– Вы полицейский?

– Нет.

– Тогда кто?

– Никто.

Приятно отплатить той же монетой. Он сообразил:

– Значит, я не обязан с вами разговаривать?

– Разве что из обычной порядочности.

Он обошел стол, поправил острую как бритва складку на брюках и сел на край стола. Ноги чуть-чуть не доставали до пола. Туфли свои он покупал в «Бэлли». (Я-то прекрасно знаю все, что не могу себе позволить.) Носки с ярким рисунком.

– Нет серьезной причины, почему бы мне не отправить вас отсюда к чертям собачьим, – заявил он.

Я сообразил, что парень обожает говорить, просто тает от звука своего голоса. Я сказал:

– Вас не удивляет, что три девушки, которые умерли, работали здесь?

Он хлопнул себя по коленке.

– Вы представляете себе, сколько сотен служащих проходит через эти двери? Было бы странно, если бы они все оказались бессмертными.

– Вы знали эту девушку?

Похоже, я не понимал, что значит «сардонический», пока не услышал его смех.

– Сильно в этом сомневаюсь, – ответил он.

– Вы не могли бы сказать точнее? Сделайте одолжение ее матери.

Он соскочил со стола, нажал на кнопку интеркома и сказал:

– Мисс Ли, принесите мне досье Сары Хендерсон, – и сел, весь из себя спокойный и расслабленный.

Я заметил:

– Впечатляет.

– Что, интерком?

– Нет, как вы уверенно, ни разу не запнувшись, выдали имя девушки.

– Именно поэтому я здесь и сижу в костюме ценой в три штуки, а на вас… как бы это сказать… воспоминания о позапрошлом годе.

Появилась секретарша с тоненькой папкой. Форд потянулся за очками: естественно, это было пенсне. Издал несколько звуков, что-то вроде

гммм…

хмм…

а…

Затем закрыл папку и заявил:

– Девица была прогульщицей.

– Кем?

– Не любила работать. Нам пришлось с ней расстаться.

– И все?

– Все. Увы, она, как бы это сказать, – брак. Никакого будущего.

Я встал.

– Вот тут вы правы. У нее точно нет никакого будущего.