Текст книги "Зима мира"

Газеты писали, что в Великобритании 330 000 евреев и половина их живет в Ист-Энде. Большинство были беженцами из России, Польши и Германии, где они жили в страхе, что в любой день полиция, солдаты или казаки могли пойти по городу, врываясь в дома, грабя, избивая стариков, насилуя женщин, расстреливая их отцов и братьев.

Здесь, в лондонских трущобах, евреи обрели место, где у них было такое же право на жизнь, как у всех остальных. Что бы они почувствовали, если бы, выглянув в окно, увидели уже здесь марширующую по их улице толпу громил в форме, клянущихся стереть их с лица земли? Этого просто нельзя допустить, думал Ллойд.

В газете отмечалось, что существуют два маршрута, которыми может пойти шествие от Тауэра. Один шел через Гардинерз-корнер, пересечение пяти улиц, известное как «Ворота в Ист-Энд», а второй – по Роял-Минт-стрит и узкой Кейбл-стрит. Существовала еще дюжина путей, но там можно было пройти в одиночку, а никак не шествием. Сент-Джордж-стрит вела скорее в католический Уоппинг, а не в еврейский Степни, а потому была фашистам не нужна.

Газета «Уоркер» призывала перекрыть живой стеной Гардинерз-корнер и Кейбл-стрит – и остановить шествие.

Газета часто призывала к каким-нибудь действиям, которые не осуществлялись: к забастовкам, переворотам, а недавно – объединить все левые партии и создать Народный фронт. Возможно, живая стена – просто еще одна из подобных фантазий. Чтобы действительно перекрыть дороги Ист-Энда, потребуется много тысяч человек. Ллойд не имел представления, придет ли достаточно народа.

Одно он знал наверняка: будут беспорядки.

За столом вместе с Ллойдом сидели родители Берни и Этель, его сестра Милли и шестнадцатилетний Ленни Гриффитс из Эйбрауэна в воскресном костюме. Ленни приехал с отрядом валлийских шахтеров, прибывших в Лондон, чтобы поучаствовать в демонстрации протеста.

Берни поднял голову от газеты и сказал:

– Фашисты заявляют, что всем приехавшим валлийцам билеты на поезд до Лондона купили большие люди из евреев.

Ленни доел кусок яичницы и ответил:

– Я и не знаю никаких больших евреев, – разве что миссис Леви Кондитерка, она довольно толстая. Но я-то сюда приехал в кузове грузовика, везущего в Смитфилд на ярмарку шестьдесят валлийских ягнят.

– Вот почему от тебя так пахнет, – сказала Милли.

– Милли! – сказала Этель. – Как тебе не стыдно!

Ленни спал в одной комнате с Ллойдом и сообщил ему, что после демонстрации не собирается возвращаться в Эйбрауэн. Они с Дейвом Уильямсом отправятся в Испанию и присоединятся к интернациональным бригадам, которые там сейчас формируют для борьбы с фашистскими мятежниками.

– А паспорт ты получил? – спросил Ллойд. Получить паспорт было нетрудно, но, обратившись за ним, следовало представить справку от священника, доктора, адвоката или другого должностного лица, так что молодому человеку было нелегко сохранить получение паспорта в тайне.

– Незачем, – ответил Ленни. – Мы отправимся на вокзал Виктории и возьмем билеты до Парижа на выходные, туда и обратно. В этом случае не нужен паспорт.

Ллойд вроде что-то такое слышал. Это была лазейка для удобства преуспевающего среднего класса. Но сейчас ею пользовались антифашисты.

– И сколько стоит билет?

– Три фунта пятнадцать шиллингов.

Ллойд приподнял брови. У безработного шахтера вряд ли могла найтись такая сумма.

– Но мой билет оплатила Независимая партия лейбористов, а билет Ленни – Коммунистическая партия.

Должно быть, они соврали про свой возраст.

– А что потом, когда вы прибудете в Париж?

– Там на Гэйр-дю-Норд, – так Ленни произнес название вокзала Гар-дю-Нор (он по-французски не знал ни слова), – нас встретят французские коммунисты. Оттуда в их сопровождении мы поедем на испанскую границу.

Ллойд свой отъезд пока отложил. Он говорил всем, что делает это, чтобы родители не так волновались, но на самом деле он никак не мог отказаться от мыслей о Дейзи. Он все еще мечтал, что она бросит Малыша. Это было безнадежно, – она даже не отвечала на его письма, – но перестать о ней думать он не мог.

А тем временем Британия, Франция и США договорились с Германией и Италией о политике невмешательства в Испании, и это означало, что никто из них не будет поставлять оружие ни одной из сторон. Уже одно это приводило Ллойда в ярость: должны же демократические страны поддерживать законно избранное правительство? Но что еще хуже, Германия и Италия каждый день нарушали свое соглашение, и об этом мама Ллойда и дядя Билли говорили при обсуждении обстановки в Испании на многих собраниях, проводившихся той осенью в Великобритании. Граф Фицгерберт, как ответственный государственный министр, стойко защищал политику правительства, заявляя, что вооружать испанское правительство не следует, поскольку существует опасность, что Испания может стать красной.

Это было самоисполняющееся пророчество, говорила в язвительной речи Этель. Единственной страной, которая соглашалась поддерживать правительство Испании, был Советский Союз, и для испанцев было бы естественно тянуться к единственной стране в мире, которая помогала им.

А правда заключалась вот в чем: консерваторы считали, что Испания выбрала правительство, опасно склоняющееся влево. И такие, как Фицгерберт, не были бы особенно несчастны, если бы правительство Испании было с применением силы низложено и на его место встали бы правые экстремисты. Ллойд был вне себя от отчаяния.

А потом у него появилась эта возможность бороться с фашизмом дома.

– Это нелепо, – сказал Берни неделю назад, когда объявили о шествии. – Городская полиция должна их заставить изменить маршрут. У них, конечно, есть право на проведение шествия, но не в Степни.

Однако полиция ответила, что не имеет власти помешать абсолютно законной демонстрации.

К министру внутренних дел сэру Джону Симону обратилась делегация, в которую входили Берни, Этель и мэры восьми районов Лондона. Они просили его запретить проведение шествия или по крайней мере направить в другую сторону, но он тоже заявил, что не в силах ничего изменить.

Вопрос, что делать дальше, внес раскол и в партию лейбористов, и в еврейское сообщество, и в семью Уильямсов.

Еврейский народный совет против фашизма и антисемитизма, который основали Берни и другие три месяца назад, призывал к массовой демонстрации протеста, которая сможет не допустить фашистов на улицы, где живут евреи. Их лозунгом стала испанская фраза «No pasaran», что означало «Они не пройдут» – клич антифашистов, защитников Мадрида. Совет представлял собой маленькую организацию с громким именем. Он занимал две верхние комнаты в здании на Коммершл-роуд, и у него был дупликатор «Гестетнер» и пара старых печатных машинок. Но в Ист-Энде он пользовался огромной поддержкой. В сорок восемь часов он собрал немыслимые сто тысяч подписей под петицией, призывающей запретить шествие. Но правительство по-прежнему бездействовало.

Лишь одна крупная политическая партия поддержала проведение альтернативной демонстрации, и это были коммунисты. Протест также поддержала фракция лейбористов, Независимая рабочая партия, в которой состоял Ленни. Остальные партии были против.

– А «Джуиш кроникл» советует своим читателям сегодня не выходить на улицы, – сказала Этель.

Ллойд думал, что в этом-то и проблема. Многие считают за лучшее держаться подальше от неприятностей. Но это лишь развяжет руки фашистам.

– Как ты можешь цитировать мне эту «Джуиш кроникл»! – сказал Берни, пусть не религиозный, но еврей. – По их мнению, евреи вовсе не должны выступать против фашизма. Лишь против антисемитизма. Какой в этом политический смысл?

– Я слышала, что Совет еврейских депутатов Великобритании говорит то же самое, что и «Кроникл», – настойчиво сказала Этель.

– Все эти так называемые депутаты – богачи с Голдерс-Грин, – презрительно сказал Берни. – Уж на них-то никогда не нападали на улице хулиганы в фашистской форме.

– Но ты же лейборист! – с упреком сказала Этель. – Наша политика – не устраивать на улицах стычек с фашистами. Где твоя солидарность?

– А по отношению к евреям я не должен проявлять солидарность? – сказал Берни.

– Ты еврей, только когда тебе это нужно. И на тебя никогда не нападали на улице.

– Все равно лейбористы совершают политическую ошибку.

– Не забывай только, что, если позволить фашистам спровоцировать применение силы, пресса обвинит в этом левых, независимо от того, кто на самом деле начал первым.

– Если мальчишки Мосли начнут драку, то получат сполна, – запальчиво сказал Ленни.

Этель вздохнула.

– Ленни, подумай вот о чем. У кого в этой стране больше оружия: у вас с Ллойдом и лейбористов – или у консерваторов, на стороне которых армия и полиция?

– Ой, – сказал Ленни. Об этом он явно не думал.

– Как ты можешь так говорить? – сердито сказал матери Ллойд. – Ты же была в Берлине три года назад – и ты видела, как все происходило. Немецкие левые пытались противостоять фашизму мирным путем – и смотри, чем это для них кончилось.

– Немецким социал-демократам не удалось создать вместе с коммунистами народный фронт, – вставил Берни. – Это и позволило взять их поодиночке. Вместе они могли бы победить.

Берни очень сердился, что местные лейбористы отказались от предложения коммунистов создать коалицию, чтобы противостоять шествию.

– Союз с коммунистами – опасная штука, – сказала Этель.

На этот счет они с Берни расходились во мнениях. На самом деле этот вопрос внес раскол в партию лейбористов. Ллойд думал, что Берни прав, а Этель – нет.

– Для борьбы с фашизмом мы должны использовать все ресурсы! – сказал он и дипломатично добавил: – Но мама права, для нас будет лучше, если все пройдет без применения силы.

– Для вас будет лучше, если вы все останетесь дома и будете бороться с фашизмом нормальными способами демократической политики, – сказала Этель.

– Ты пыталась добиться нормальными путями демократической политики равной оплаты труда для женщин, – сказал Ллойд, – и у тебя ничего не вышло.

Лишь в апреле этого года женщины-парламентарии лейбористов выдвинули законопроект, гарантирующий государственным служащим женского пола равную с мужчинами оплату за равный труд. Но законопроект не прошел, потому что почти все голосовавшие в палате общин были мужчины.

– Но мы же не отказываемся от демократии каждый раз, когда проигрываем на выборах! – твердо сказала Этель.

Ллойд знал: беда в том, что эти размежевания могут ослабить силы, противостоящие фашизму, что приведет их к гибели, как случилось в Германии. Сегодня предстояла суровая проверка. Политические партии могли попробовать повести за собой, но люди сами будут выбирать, за кем идти. Останутся ли они дома, как призывают боязливые лейбористы и «Джуиш кроникл»? Или выйдут на улицы и скажут «нет!» фашизму? До вечера Ллойд уже получит ответ.

В заднюю дверь постучали, и вошел их сосед Шон Долан – он был одет так, как одевался всегда, когда шел в церковь.

– После службы я к вам присоединюсь, – сказал он Берни. – Где мы встретимся?

– На Гардинерз-корнер, и не позднее двух, – сказал Берни. – Мы надеемся, придет достаточно народу, чтобы остановить там фашистов.

– Портовые рабочие будут все до единого, – сказал Шон восторженно.

– А почему? – спросила Милли. – Разве фашисты вас ненавидят? Ведь нет?

– Милая девочка, вы слишком молоды, чтобы это помнить, но евреи нас всегда поддерживали, – пояснил Шон. – Во время портовой забастовки тысяча девятьсот двенадцатого года, когда мне было всего девять лет, наш отец не мог нас прокормить, и нас с братом взяла к себе миссис Исаакс, жена пекаря с Нью-роуд, да благословит ее господь за большое, доброе сердце. Тогда сотни ребятишек портовых рабочих оказались в еврейских семьях. И так же было в тысяча девятьсот двадцать шестом. И мы не позволим этой фашистской мрази появиться на наших улицах, – извините за выражение, миссис Леквиз.

Ллойд приободрился. В Ист-Энде были тысячи докеров. Если все придут, это значительно пополнит их ряды.

Снаружи раздался мужской голос, усиленный рупором.

– Не пустим Мосли в Степни! – сказал он. – Собираемся в два часа дня на Гардинерз-корнер!

Ллойд допил чай и встал. Сегодня ему отводилась роль наблюдателя, надо было узнавать, где находятся фашисты, и сообщать о происходящем Берни, в Еврейский народный совет. Его карманы были набиты большими коричневыми пенни, чтобы звонить из телефона-автомата.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал он. – Фашисты наверняка уже собираются.

Мама встала и пошла за ним к двери.

– Смотри не ввязывайся в драку, – сказала она. – Помнишь, чем это кончилось в Берлине?

– Я буду осторожен, – пообещал Ллойд.

– Если тебе выбьют зубы, – попыталась пошутить мама, – ты перестанешь нравиться своей богатой американке.

– Я ей и так не нравлюсь.

– Не верю. Какая девушка перед тобой устоит?

– Мам, ну ничего со мной не случится, – сказал Ллойд. – Ну правда.

– Ладно, надо радоваться хотя бы тому, что ты не едешь в эту проклятую Испанию.

– Сегодня точно не еду. – Ллойд поцеловал маму и вышел.

Было ясное осеннее утро, солнце было не по сезону жарким. Посередине Натли-стрит несколько человек возвели платформу-времянку, и один говорил в рупор:

– Жители Ист-Энда! Мы не обязаны стоять и молчать, когда нас оскорбляет толпа наглых антисемитов! – Ллойд узнал в выступающем местного активиста Национального движения безработных. Из-за Депрессии тысячи еврейских портных оказались без работы. Каждый день они ходили на Сеттл-стрит отмечаться на бирже труда.

Не прошел Ллойд и десяти метров, как его догнал Берни и вручил ему бумажный пакет со стеклянными шариками, какими любят играть дети.

– Я много бывал на демонстрациях, – сказал он. – Если на толпу набросится конная полиция, бросай шарики под копыта лошадям.

Ллойд улыбнулся. Отчим был миротворцем, но при этом не был размазней.

Однако он сомневался, брать ли шарики. Он мало имел дело с лошадьми, но они казались ему терпеливыми, неопасными животными, и ему не хотелось, чтобы они падали на землю.

Берни правильно понял выражение его лица и сказал:

– Лучше пусть свалится лошадь-другая, чем они затопчут моего мальчика.

Ллойд положил пакет с шариками в карман, подумав при этом, что это еще не обязывает его ими воспользоваться.

Его радовало, что на улицах уже полно народу. Заметны были и другие обнадеживающие признаки. Везде, куда ни глянь, – написанный мелом по-английски и по-испански лозунг «Они не пройдут!». Повсюду коммунисты раздавали листовки. На многих подоконниках он увидел красные флаги. Группа мужчин с медалями Великой войны несли транспарант, на котором было написано: «Еврейская ассоциация отставных военных». Фашисты ненавидели, когда им напоминали, сколько евреев сражалось за Великобританию. Пять еврейских солдат получили Крест Виктории, высшую государственную награду за доблесть.

Ллойд начал думать, что, возможно, в конце концов у них и получится остановить это шествие.

Гардинерз-корнер представлял собой широкий перекресток пяти улиц, названный так по названию шотландского магазина одежды, «Гардинер и К°», занимавшего угловое здание с отличительной особенностью – часовой башней. Дойдя до места встречи, Ллойд понял, что неприятности ожидаются. Он увидел несколько медпунктов и сотни волонтеров в форме Ассоциации медицинской помощи святого Иоанна. Во всех переулках стояли машины «скорой помощи». Ллойд надеялся, что получится обойтись без драки, – но лучше пойти на этот риск, думал он, чем позволить фашистам без помех проводить свое шествие.

Он прошелся вокруг, чтобы осмотреться, и подошел к Тауэру с северо-запада, чтобы не догадались, что он житель Ист-Энда. Подходя, еще издали он услышал звуки духовых инструментов.

Тауэр, дворец, стоящий на берегу реки, восемь веков символизировал власть и угнетение. Вокруг него тянулась длинная стена из старого светлого камня, словно краску смыло веками лондонских дождей. С наружной стороны стены шел парк с названием «Тауэр-гарденз». Именно здесь договорились встретиться фашисты. Ллойд прикинул, что их там уже, должно быть, около двух тысяч, их колонна тянулась на запад, в финансовый район. То и дело они затягивали речевку:

 
Раз, два, три, четыре, пять,
Всех жидов пора прогнать!
Жидов! Жидов!
Всех жидов пора прогнать!
 

Они несли флаги Великобритании. И почему это, подумал Ллойд, когда кто-то стремится разрушить все лучшее в стране, они сразу же начинают размахивать ее флагом?

У них был внушительный вид военных – с широкими черными кожаными поясами и черными рубашками, и они выстроились на траве в ровные колонны. Их офицеры были в щегольской форме: черный китель военного кроя, серые брюки для верховой езды, черная кепка с сияющим козырьком и черно-белая нарукавная повязка. Несколько мотоциклистов в форме демонстративно разъезжали вокруг и, обмениваясь фашистским приветствием, передавали распоряжения. Прибывали все новые участники шествия, некоторые в бронированных фургонах с проволочной сеткой на окнах.

Это была не политическая партия. Это была армия.

Целью всей этой показухи было создать ложное впечатление власти. Они хотели выглядеть так, словно имели право закрывать собрания и опустошать здания, врываться в дома и учреждения и арестовывать людей, бросать их в тюрьмы и лагеря, избивать, допрашивать и мучить их, как коричневорубашечники в Германии, при нацистском режиме, которым так восхищался Мосли и владелец «Дэйли мэйл», лорд Ротермер.

Они пойдут наводить ужас на жителей Ист-Энда, людей, чьи отцы и деды бежали от преследований и погромов – из Ирландии, Польши, России.

Выйдет ли народ Ист-Энда на улицы, чтобы их остановить? Если нет, если сегодняшнее шествие пройдет как задумано – на что могут решиться фашисты завтра?

Он пошел по периметру парка – делая вид, что он один из сотни праздных зрителей. Боковые улицы расходились, словно спицы от оси. На одной из них он заметил знакомый черно-кремовый «роллс-ройс». Автомобиль остановился, шофер открыл дверцу, и, к ужасу и отчаянию Ллойда, из машины вышла Дейзи Пешкова.

У него не было сомнений в том, зачем она приехала. На ней была прекрасно пошитая женская форма с длинной серой юбкой вместо брюк, из-под черной шапочки выпущены светлые волосы. Как ни ненавидел Ллойд эту форму, но он не мог не признать, что Дейзи выглядит в ней непреодолимо привлекательно.

Он остановился, глядя на нее. Удивляться было нечему: Дейзи ведь говорила ему, что ей нравится Малыш Фицгерберт, и его политические взгляды определенно ей не мешали. Но, увидев, что она открыто поддерживает фашистов, когда они выступают против лондонцев еврейской национальности, он окончательно убедился в том, насколько далека она от всего, что имело какое-то значение в его жизни.

Ему следовало просто повернуться и уйти, но он не мог. Она торопливо пошла по тротуару, но он преградил ей путь.

– Какого черта вам здесь нужно? – грубо спросил он.

– Я могу задать вам тот же вопрос, мистер Уильямс, – спокойно сказала она. – Не думаю, чтобы вы собирались участвовать в нашем шествии.

– Вы что, не понимаете, что это за люди? Они прерывают мирные политические собрания, они запугивают журналистов, они бросают в тюрьму своих политических противников. Вы же американка, как вы можете быть против демократии?

– Не всегда демократия оказывается самой подходящей политической системой. Не для любой страны и не в любое время.

Ллойд догадался, что она повторяет слова пропаганды Мосли.

– Но эти люди истязают и убивают всех, кто с ними не согласен! – сказал он и подумал о Йорге. – Я видел это сам, в Берлине. Я попал в один из их лагерей, ненадолго. Меня заставили смотреть, как обнаженного человека загрызли насмерть голодные собаки. Вот чем занимаются ваши друзья-фашисты.

Ее это не тронуло.

– А кого именно фашисты убили в последнее время, здесь, в Англии?

– Британские фашисты еще не получили власти. Но ваш Мосли восхищается Гитлером. И если только у них появится возможность, они будут делать ровно то же, что и нацисты.

– Вы хотите сказать, они покончат с безработицей и вернут людям гордость и надежду?

Его влекло к ней с такой силой, что у него сердце разрывалось, когда он слышал, как она повторяет всю эту чушь.

– Вы же знаете, как фашисты поступили с семьей вашей подруги Евы.

– А Ева вышла замуж, вы знаете? – сказала Дейзи нарочито оживленным тоном человека, пытающегося перевести светскую беседу в более удобное русло. – За этого милого Джимми Мюррея. Теперь она английская замужняя дама.

– А ее родители?

Дейзи отвела взгляд.

– Я их не знаю.

– Но вы знаете, как с ними поступили нацисты! – Ева все рассказала Ллойду на балу в Тринити. – Ее отцу запрещено заниматься врачебной деятельностью, и он работает помощником аптекаря. Он не имеет права войти в парк, в библиотеку. В его родной деревне имя его отца сбито с памятника погибшим в войне! – Ллойд заметил, что почти кричит. – Как вы можете стоять бок о бок с людьми, которые творят такое? – гораздо тише сказал он.

Было видно, что ей неловко, но на его вопрос она не ответила. Вместо этого она сказала:

– Я уже опаздываю. Прошу меня простить…

– То, что вы делаете, простить нельзя.

Тут вмешался шофер:

– Ладно, сынок, хватит.

Это был грузный человек средних лет, и было очевидно, что он ведет малоподвижный образ жизни. Ллойд его нисколько не испугался, но начинать драку ему не хотелось.

– Я ухожу, – сказал он примирительно. – Только я вам не сынок.

Шофер взял его за руку.

– Лучше уберите руки, – сказал Ллойд, глядя прямо в лицо шоферу. – Я уйду, но прежде могу и двинуть.

Шофер заколебался. Ллойд напрягся, приготовившись действовать, ожидая, как на ринге, признаков, что противник готов напасть. Если шофер захочет его ударить, то размахнется изо всех сил, и уклониться не составит труда.

Но шофер или ощутил решимость Ллойда, или почувствовал на руке, которую сжимал, крепкие мускулы. По той или иной причине, но он подался назад и отпустил руку, сказав: «Не надо угроз».

Дейзи ушла.

Она спешила к рядам фашистов, а Ллойд смотрел на ее спину, которую отлично облегала черная форма. С глубоким вздохом разочарования он повернулся и пошел в другую сторону.

Он попытался сосредоточиться на деле, которым нужно было сейчас заняться. Каким дураком он был, что стал угрожать этому шоферу. Если бы завязалась драка, его наверняка арестовали бы, потом он провел бы день в камере – и как бы это помогло бороться с фашизмом?

Было уже половина первого. Он ушел с Тауэр-хилл, нашел телефонную будку, позвонил в Еврейский народный совет и поговорил с Берни. Когда он рассказал, что видел, Берни велел ему приблизительно подсчитать, сколько полицейских на улицах между Тауэром и Гардинерз-корнер.

Он перешел в восточную часть парка и стал осматривать расходящиеся лучами переулки. Увиденное его ошеломило.

Он ожидал, что полицейских будет около сотни. А на самом деле их были тысячи.

Они стояли шеренгами вдоль тротуаров, ждали в дюжинах припаркованных автобусов, сидели верхом на могучих конях, стоявших удивительно ровными рядами. Для желающих пройти по улице оставался совсем узкий проход. Полицейских было больше, чем фашистов.

Из одного автобуса полицейский в форме приветствовал его гитлеровским салютом.

Ллойд почувствовал ужас. Если все эти полицейские приехали поддержать фашистов, как сможет им противостоять демонстрация протеста?

Это было хуже, чем просто фашистское шествие, это было фашистское шествие с поддержкой полиции. Что это должно значить для евреев Ист-Энда?

На Мэнсел-стрит он увидел знакомого патрульного, Генри Кларка.

– Привет, Нобби! – сказал он. Почему-то всех Кларков принято было звать прозвищем «Нобби». – А мне тут полицейский отсалютовал по-гитлеровски.

– Они не отсюда, – тихо сказал Нобби, словно открывая тайну. – Они не живут рядом с евреями, как я. Я говорю им, что евреи – такие же, как все остальные, в основном – законопослушные граждане, среди них очень мало преступников и хулиганов. Но мне не верят.

– Но все же… гитлеровский салют?

– Может, это была такая шутка.

Ллойд в этом сомневался.

Он попрощался с Нобби и пошел дальше. Он увидел, что там, где переулки подходят к Гадинерз-корнер, полицейские выстраивают оцепление.

Он зашел в паб с телефоном – накануне он приметил все доступные телефоны в этом районе – и сказал Берни, что в округе как минимум пять тысяч полицейских.

– Нам не выстоять против такого количества полицейских, – сказал он мрачно.

– Подожди с выводами, – сказал Берни. – Взгляни на Гардинерз-корнер.

Ллойд нашел обходной путь мимо оцепления и присоединился к демонстрации протеста. Но только когда он попал на середину улицы перед башней с часами, он смог оценить размер толпы.

Такого количества народа он не видел никогда в жизни.

На перекрестке было не протолкнуться, и это были еще цветочки. На восток по Уайтчепел-хай-стрит толпа простиралась, насколько хватало глаз. На Коммершл-роуд, ведущей на юго-восток, народ стоял стеной. На улицу Леман-стрит, где находился полицейский участок, невозможно было зайти.

«Да здесь, должно быть, тысяч сто!» – подумал Ллойд. Ему захотелось подкинуть шапку в воздух и закричать. Жители Ист-Энда вышли все вместе, чтобы прогнать фашистов. Теперь-то не было сомнений, что они обо всем этом думают.

На середине перекрестка неподвижно застыл трамвай, брошенный и пассажирами, и водителем.

Ничто не могло преодолеть эту толпу, понял Ллойд с крепнущей надеждой.

Он увидел своего соседа Шона Долана – тот залез на фонарный столб и прицепил на самый верх красный флаг. Играл духовой оркестр Еврейской юношеской бригады – наверняка без ведома своих респектабельных и консервативных организаторов. Над головой летал полицейский самолет; хоть какая-то авиация, подумал Ллойд.

Возле витрин Гардинерз он столкнулся со своей сестрой Милли и ее подругой Наоми Эвери. Ему не хотелось, чтобы Милли попала в какую-нибудь свалку; от одной мысли об этом он похолодел.

– А папа знает, что вы здесь? – укоризненно спросил он.

– Не задавай глупых вопросов, – беззаботно ответила она.

Он вообще не ожидал, что она окажется здесь.

– Ты же обычно не очень-то интересуешься политикой, – сказал он. – Я думал, тебя больше интересует, как зарабатывать деньги.

– Обычно – да, – сказала она. – Но это особый случай.

Ллойд представил себе горе Берни, если с Милли что-нибудь случится.

– Я думаю, тебе надо вернуться домой.

– Почему это?

Он огляделся. Толпа казалась мирной и доброжелательной. Полиция держалась на расстоянии, фашистов нигде видно не было. Понятно, что никакого шествия сегодня не будет. Приверженцам Мосли не пробиться через толпу в сто тысяч человек, собравшуюся, чтобы их остановить, и если в полиции работают не сумасшедшие, они не дадут им даже попытаться. Наверняка Милли ничто не угрожает.

Но пока он об этом думал, все изменилось.

Пронзительно зазвучали свистки. Взглянув в ту сторону, откуда свистели, Ллойд увидел, что конные полицейские выстроились в угрожающую цепь. Кони, волнуясь, били копытами и раздували ноздри. Полицейские взяли на изготовку длинные дубинки, похожие на мечи.

Казалось, они готовятся пойти в атаку – но ведь этого не могло быть!

В следующий миг они двинулись в наступление.

Раздались яростные возгласы, испуганные крики. Все бросились с дороги огромных лошадей. В толпе образовался проход, но те, кто стоял по краям, попали под тяжелые копыта. Полицейские били своими длинными дубинками направо и налево. Ллойда стали теснить назад, и он ничего не мог поделать.

Он пришел в ярость. Понимают ли они, что делают, эти полицейские? Неужели они круглые дураки и считают, что можно таким образом очистить путь для Мосли с его шествием? Они действительно представляют себе, что две или три тысячи фашистов пройдут через стотысячную толпу своих жертв, распевая оскорбительные речевки, – и народ не взбунтуется? Неужели начальство полиции – идиоты или полиция вышла из повиновения? Он не знал, что хуже.

Развернув храпящих лошадей, они отошли назад и перегруппировались в ломаный строй, а когда прозвучал свисток, пришпорили своих лошадей, посылая их в новую безумную атаку.

Теперь Милли испугалась. Ей было всего шестнадцать, и вся ее бравада улетучилась. Она закричала от страха, когда толпа стала напирать, вжимая ее в стекло витрины магазина «Гардинер и Кº». Манекены в дешевых костюмах и зимних пальто смотрели на перепуганную толпу и воинственных всадников. От шума тысяч голосов, кричащих от страха и ярости, Ллойд едва не оглох. Он встал перед Милли и всеми силами пытался сдержать напор, загородить ее – но все зря. Несмотря на все усилия, его снесли и прижали к ней. Сорок или пятьдесят человек оказались прижатыми к витрине, и страшное давление все росло.

Ллойд с яростью понял, что полицейские намерены проложить путь через толпу во что бы то ни стало.

В следующий миг раздался ужасный грохот и звон бьющегося стекла, и витрина рухнула. Ллойд упал сверху на Милли, а на него упала Наоми. Десятки людей закричали от ужаса и боли.

Ллойду удалось подняться на ноги. Было просто чудо, что он остался невредим. Он стал лихорадочно оглядываться в поисках сестры. Его бесило, что было трудно разобрать, где человек, а где манекен. Но вот он заметил лежащую среди осколков Милли. Он схватил ее за руки и помог подняться. Она плакала.

– Спина! – произнесла она.

Он повернул ее к себе спиной. Все ее пальто было располосовано на ленточки и пропиталось кровью. У него сжалось сердце от жалости. Он нежно обнял ее за плечи.

– Там за углом медпункт, совсем рядом, – сказал он. – Ты сможешь идти?

Не прошли они и нескольких ярдов, как снова раздались полицейские свистки. Ллойд со страхом подумал, не сметут ли их с Милли снова в витрину магазина. Потом он вспомнил про сверток, который дал ему Берни, и вынул из кармана бумажный пакет со стеклянными шариками.

Полиция снова пошла на толпу.

Ллойд размахнулся и бросил бумажный пакет через головы толпы навстречу лошадям. Не он один так подготовился, еще несколько человек тоже бросили шарики. Когда лошади дошли до этого места, раздались звуки, похожие на взрывы хлопушек. Одна лошадь поскользнулась и упала. Другие останавливались и поднимались на дыбы, испуганные звуком стрельбы. Атака превратилась в хаос. Наоми Эвери как-то протолкалась в первые ряды, и Ллойд увидел, как она разорвала перед носом у лошади пакетик с перцем, отчего лошадь бросилась в сторону, исступленно мотая головой.

Давка стала меньше, и Ллойд довел Милли до угла. Ей было больно, но плакать она перестала. У медпункта уже выстроилась целая очередь, ожидающая, когда волонтеры Ассоциации святого Иоанна уделят им внимание: плачущая девочка, по-видимому со сломанной рукой; несколько парней с разбитыми лицами и головами; на земле сидела женщина средних лет, держась за распухшее колено. Подходя к медпункту, Ллойд с Милли увидели отходящего Шона Долана с перебинтованной головой – он направился прямиком назад, в толпу.