Текст книги "Зима мира"

Медсестра, посмотрев спину Милли, сказала:

– Это серьезно… Вам надо ехать в больницу. Мы отвезем вас в машине «скорой помощи»… – Она посмотрела на Ллойда. – Хотите с ней поехать?

Ллойд хотел, но он должен был звонить и докладывать обстановку. Он колебался.

Решение за него приняла сама Милли – по обыкновению, резко.

– Даже не думай ехать! – сказала она. – Мне ты там не поможешь, а здесь у тебя важное дело.

Она была права. Он помог ей забраться в припаркованную машину «скорой помощи».

– Ты уверена?..

– Да, уверена. Смотри сам не угоди в больницу.

Он решил, что оставляет ее в лучших руках. Он поцеловал ее в щеку и вернулся на поле боя.

Полицейские изменили тактику. Народ отбил конную атаку, но полиция была намерена все же проложить путь через толпу. Когда Ллойд протиснулся в первые ряды, они стали наступать пешим строем, нанося удары дубинками. Безоружные демонстранты шарахались от них, как опавшие листья под порывом ветра, но потом бросались вперед, тесня строй в другом месте.

Полицейские начали арестовывать людей, может быть надеясь, что если не будет заводил, то решимость толпы ослабеет. В Ист-Энде арест был не простой формальностью. Мало кто возвращался оттуда без синяка под глазом или нескольких дырок на месте зубов. Особенно плохой репутацией отличался участок на Леман-стрит.

Перед Ллойдом стояла горластая молодая женщина с красным флагом. Он узнал Олив Бишоп, жившую по соседству на Натли-стрит.

– Еврейская шлюха! – крикнул полицейский и ударил ее дубинкой по голове. Она не была еврейкой и уж точно не была шлюхой; на самом деле она играла на пианино в доме молитвы «Голгофа». Но она забыла заповедь Христову о том, что нужно подставить другую щеку, и съездила рукой ему по физиономии, оставив на коже параллельные красные полосы. Двое других полицейских схватили ее за руки, а поцарапанный снова ударил ее дубинкой по голове.

Это зрелище – трое здоровых мужиков, набросившихся на одну девчонку, – привело Ллойда в бешенство. Он двинулся вперед и встретил нападавшего правым хуком, вложив в него всю ярость. Удар пришелся полицейскому в висок. Оглушенный, тот покачнулся и упал.

На место действия подоспели еще полицейские, наугад раздавая удары дубинками, попадая по рукам, ногам и головам. Четверо схватили Олив за руки и за ноги. Она кричала и отчаянно извивалась, но освободиться не могла.

Но окружающие не стояли сложа руки. Они набросились на полицейских, что тащили девчонку, и попытались вырвать ее у них. «Еврейские ублюдки!» – кричали полицейские, отбиваясь, хотя далеко не все их противники были евреями, а один даже оказался чернокожим моряком из Сомали.

Полицейские оставили Олив, бросив на дорогу, и начали обороняться. Олив протолкалась через толпу и скрылась. Полицейские отступили, – отходя, они били дубинками любого, кто оказывался в зоне досягаемости.

Ллойд с радостным волнением понял, что стратегия полиции не действует. Несмотря на жестокость их атак, попытки пробиться через толпу потерпели полное поражение. Полицейские снова пошли в атаку, размахивая своими дубинками, но обозленная толпа подалась им навстречу, теперь готовая к схватке.

Ллойд решил, что пришло время очередного доклада. Он снова выбрался из толпы и нашел телефонную будку.

– Пап, я думаю, у них ничего не выйдет! – радостно сказал он Берни. – Они пытаются пробить дорогу через толпу, но безуспешно. Нас слишком много.

– Мы направляем людей на Кейбл-стрит, – сказал Берни. – Полицейские могут изменить направление удара, решив, что там у них вероятность успеха больше, так что мы посылаем туда подкрепление. Сходи туда, посмотри, что там происходит, – и сообщи.

– Ладно, – сказал Ллойд и повесил трубку прежде, чем сообразил: ведь он не сказал отчиму, что Милли увезли в больницу. Но может быть, лучше его сейчас не волновать.

Прогулка на Кейбл-стрит обещала стать делом нелегким. От Гардинерз-корнер прямо на юг шла Леман-стрит и менее чем через полмили пересекалась с ближним концом Кейбл-стрит, – но дорога была перекрыта демонстрантами, дерущимися с полицией. Придется Ллойду пойти не таким прямым путем. Он пробился через толпу на восток, на Коммершл-роуд. Оказавшись там, он увидел, что идти дальше будет не намного легче. Там полиции не было, а значит, не было драки, но толпа была почти такая же густая. Ллойд пал духом, но был вознагражден мыслью, что никогда полиции не пройти там, где людей так много.

Интересно, подумалось ему, что сейчас делает Дейзи Пешкова? Сидит, наверное, в машине и ждет, когда начнется шествие, нетерпеливо притоптывая носком дорогой туфельки по ковру на полу «Роллс-Ройса». Мысль, что он мешает ее намерениям осуществиться, принесла ему злорадное удовольствие.

Настойчиво и несколько грубовато по отношению к стоящим на его пути он стал проталкиваться через давку. Его маршрут преграждала железная дорога, идущая по северной стороне Кейбл-стрит, и ему пришлось немного пройти к переулку, который туннелем проходил под путями. Он прошел под рельсами и вышел на Кейбл-стрит.

Здесь толпа была не такая густая. Но улица была узкая, и идти было все еще трудно. Это было хорошо: здесь полиции будет еще тяжелее пробиться. Но здесь он увидел еще одно препятствие: дорогу перекрывал лежащий на боку грузовик. По обе его стороны баррикаду продолжили во всю ширину улицы – с помощью старых столов и стульев, разных бревен и прочего мусора, сложив из всего этого высокую стену.

Баррикада! Ллойд вспомнил Французскую революцию. Но сейчас не революция. Жители Ист-Энда не хотели свергать правительство Великобритании. Напротив, они очень преданно относились к выборам, окружным советам и своим Домам парламента. Им так нравилась их система управления, что они были полны решимости защищать ее от фашизма, даже если сама она себя защитить была не в состоянии.

Выйдя из переулка, он оказался за баррикадой и теперь двинулся вперед, чтобы узнать, что происходит. Чтобы было лучше видно, он влез на заграждение.

На улице было оживленно. На дальней стороне полицейские пытались разбирать баррикаду, вытаскивая из нее поломанную мебель и уволакивая старые матрасы. Но это им давалось нелегко. По их каскам бил град летящих предметов – их бросали и с баррикады, и из верхних окон домов, тесно стоящих по обе стороны улицы: камни, бутылки из-под молока, разбитые горшки и – Ллойд заметил – даже кирпичи с расположенного тут же склада стройматериалов. Несколько отчаянных парней стояли на вершине баррикады, отгоняя полицейских палками, порой завязывалась и драка – когда полицейские пытались стащить кого-нибудь с баррикады и навалять ему. Ллойд вдруг узнал двоих из стоящих на баррикаде: это были Дейв Уильямс, его двоюродный брат, и Ленни Гриффитс из Эйбрауэна. Стоя бок о бок, они отгоняли полицейских лопатами.

Но время шло, и скоро Ллойд увидел, что полицейские побеждают. Они работали методично, вынимали из баррикады бревна и доски и уносили. Со стороны Ллойда несколько человек укрепляли баррикаду, возмещая то, что унесли полицейские, но эти работали не так дружно, и запас стройматериалов был не бесконечен. Ллойд подумал, что полиция скоро добьется своего. А если они смогут расчистить Кейбл-стрит, то пустят шествие фашистов сюда, от одного еврейского магазина к другому…

Потом, оглянувшись назад, он увидел, что организатор защиты Кейбл-стрит, кто бы он ни был, оказался предусмотрительным. Пока полиция разбирала эту баррикаду, в нескольких сотнях метров дальше по улице росла новая.

Ллойд перешел туда и начал с жаром помогать строить второе укрепление. Рабочие кирками выламывали камни из мостовой, домохозяйки тащили из дворов ведра с мусором, владельцы магазинов несли пустые коробки и ящики. Ллойд помог принести парковую скамью, потом повалил у муниципалитета доску объявлений. Строители учились на своих ошибках, и на этот раз баррикада получалась лучше – материал расходовали экономнее и смотрели, чтобы конструкция была устойчивой.

Снова оглянувшись, Ллойд увидел, что дальше по улице начинают возводить третью баррикаду.

Народ стал отступать от первой баррикады и собираться за второй. Через несколько минут полицейские сделали проход в первой баррикаде и бросились в него. Первые пустились в погоню за несколькими парнями, что оставались на баррикаде до конца. Ллойд увидел, что Дейв и Ленни бегут по переулку, преследуемые полицейскими. Дома по обе стороны быстро запирались, закрывались двери, захлопывались ставни.

А потом Ллойд увидел, что полиция не знает, что делать дальше. Они взяли одну баррикаду – и увидели впереди новую, еще крепче. Казалось, им не хватает духа начать разбирать и вторую. Они бесцельно кружили посередине Кейбл-стрит, перебрасывались бессвязными репликами, возмущенно поглядывая на жителей, следящих за ними из верхних окон.

Объявлять о победе было еще слишком рано, но Ллойд не мог подавить радостное чувство торжества. Ему начинало казаться, что антифашисты могут и победить.

Он оставался на своем посту еще четверть часа, но полиция больше ничего не предпринимала, так что он оставил место действия, нашел телефонную будку и позвонил.

Берни отнесся к его сообщению сдержанно.

– У нас нет информации о том, что происходит, – сказал он. – Повсюду, кажется, затишье, но мы должны выяснить, какие у фашистов планы. Ты можешь снова пойти к Тауэру?

Конечно, пробиться через всю эту полицию Ллойд не мог, но, возможно, есть и другой путь.

– Я мог бы попробовать пройти по Сент-Джордж-стрит, – нерешительно сказал он.

– Постарайся изо всех сил. Мне нужно знать, каков будет их следующий ход.

Ллойд направился через лабиринт переулков на юг. Он надеялся, что предположение о Сент-Джордж-стрит окажется верным. Она была за пределами района, за который велась борьба, но толпа могла выплеснуться и туда.

Однако, как он и полагал, никаких толп там не оказалось, хотя отсюда было слышно демонстрацию протеста – и крики, и полицейские свистки. Несколько женщин стояли на улице и разговаривали, а прямо посреди дороги стайка маленьких девочек прыгала через веревочку. Ллойд направился на запад, то и дело переходя на бег. За каждым поворотом он ожидал, что увидит толпу демонстрантов или полицию. Ему встретилось несколько человек, ушедших с поля боя: двое мужчин с перебинтованными головами, женщина в изорванном пальто, увешанный медалями ветеран с рукой на перевязи – но никаких толп не было. Ллойд бежал по улице до самого конца, где она подходила к Тауэру. Ему удалось без помех войти в сады Тауэра.

Фашисты все еще были там.

Ллойд подумал, что это само по себе достижение. Было уже полчетвертого. Фашистов удалось продержать здесь, заставив ждать, а не маршировать, несколько часов. Он видел, что их приподнятое настроение улетучилось. Они перестали петь и скандировать, а тихо и безвольно стояли в строю, уже далеко не таком аккуратном, как прежде; их знамена обвисли, оркестры смолкли. Они уже выглядели побежденными.

Однако через несколько минут все изменилось. Из переулка появился открытый автомобиль и поехал вдоль рядов. Раздались приветственные возгласы, офицеры салютовали, все стояли навытяжку. На заднем сиденье автомобиля сидел их вождь, Освальд Мосли, красивый человек с усами, в форме и кепи. Машина ехала со скоростью пешехода, он сидел с неподвижно прямой спиной и снова и снова отдавал салют с видом монарха, инспектирующего свои войска.

Его присутствие вернуло боевой дух его солдатам и обеспокоило Ллойда. Это должно было означать, что они собираются маршировать, как задумано, – иначе зачем он приехал? Машина, продолжая свой путь вдоль колонны фашистов, свернула в переулок, идущий в финансовый квартал. Ллойд ждал. Через полчаса Мосли вернулся, на этот раз пешком, снова отдавая салют и принимая приветствия.

Когда он достиг головы колонны, он повернул и в сопровождении одного из офицеров вошел в переулок.

Ллойд последовал за ними.

Мосли подошел к людям в возрасте, тесной группой стоявшим на тротуаре. Ллойд с удивлением узнал сэра Филипа Гейма, начальника лондонской полиции, – он был в галстуке-бабочке и мягкой фетровой шляпе. Они с Мосли начали что-то взволнованно обсуждать. Должно быть, сэр Филип говорил сэру Освальду, что толпа демонстрантов слишком велика, чтобы ее можно было разогнать. Но что в таком случае он мог посоветовать фашистам? Ллойду очень хотелось подобраться поближе и подслушать, но он решил, что лучше не рисковать – его могли арестовать, – и остался на достаточно большом расстоянии.

В основном говорил начальник полиции. Глава фашистов несколько раз сдержанно кивнул и задал несколько вопросов. Потом они пожали друг другу руки, и Мосли ушел.

Он вернулся в парк и стал совещаться со своими офицерами. Среди них Ллойд узнал Малыша Фицгерберта – в точно такой же форме, как у Мосли. Но на нем, правда, она смотрелась не так хорошо: ладный армейский мундир не сочетался с его изнеженным телом и томной статью сибарита.

Мосли, по-видимому, отдавал приказы. Потом остальные отсалютовали и разошлись – несомненно, их выполнять. Что он им приказал? Единственным разумным действием сейчас было отказаться от прежнего плана и разойтись по домам. Но если бы они были здравомыслящими людьми, они не были бы фашистами.

Зазвучали свистки, раздались команды, заиграли оркестры, и все вытянулись по стойке «смирно». Ллойд понял, что они сейчас двинутся маршем… Должно быть, полиция выбрала им маршрут. Но какой?

Потом шествие началось – и двинулось в обратную сторону. Вместо того чтобы направиться к Ист-Энду, они пошли на запад, в район банков, в котором в выходной день не было ни души.

Ллойд едва мог в это поверить.

– Они сдались! – произнес он вслух, и стоящий рядом человек отозвался:

– Действительно похоже на то, а?

Еще минут пять Ллойд смотрел на медленно уходящие колонны. Когда у него совершенно не осталось сомнений в том, что именно происходит, он бросился к телефонной будке и позвонил Берни.

– Они уходят! – сказал он.

– Что, в Ист-Энд?

– Да нет, наоборот! Они идут на запад, в Сити. Мы победили!

– Господи боже! – И Берни крикнул находившимся рядом в комнате: – Слушайте все! Фашисты идут на запад. Они сдались!

Ллойд услышал взрыв дикой радости. Потом Берни сказал:

– Последи за ними. Дай нам знать, когда все фашисты уйдут из «Тауэр-гарденз».

– Обязательно, – сказал Ллойд и повесил трубку.

В приподнятом настроении он обошел парк по периметру. С каждой минутой становилось все очевиднее, что фашисты потерпели поражение. Оркестры играли, люди маршировали в ногу, но не было задора в их походке, и больше они не пели, что надо гнать жидов. Жиды прогнали их самих.

Проходя мимо Байворд-стрит, он снова увидел Дейзи.

Она направлялась к заметному черно-кремовому «роллс-ройсу» и должна была пройти мимо Ллойда. Он не мог отказать себе в удовольствии позлорадствовать.

– Жители Ист-Энда отвергли вас с вашими вонючими идеями, – сказал он.

Она остановилась и взглянула на него – спокойная, как всегда.

– Нам помешала банда хулиганов, – надменно сказала она.

– Так что вы теперь маршируете в другом направлении.

– Одно сражение – это еще не война.

Может, и так, подумал Ллойд, но это было очень большое сражение.

– А что же вы не маршируете домой с вашим приятелем?

– Я предпочитаю ездить в автомобиле. И он мне не приятель.

Сердце Ллойда в надежде затрепетало.

– Он мой муж, – сказала она.

Ллойд молча смотрел на нее. Он никогда до конца не верил, что она сделает такую глупость. Он лишился дара речи.

– Это правда, – сказала она, читая на его лице недоверие. – Вы что, не видели в газетах сообщений о нашей свадьбе?

– Я не читаю светскую хронику.

Она продемонстрировала ему свою левую руку с алмазным перстнем, подаренным в день помолвки, и гладким золотым кольцом – обручальным.

– Свадьба была вчера. А медовый месяц мы отложили, чтобы принять участие в сегодняшнем марше. Завтра мы на самолете Малыша летим в Довиль.

Она прошла оставшиеся несколько шагов до машины, и шофер распахнул перед ней дверцу.

– Пожалуйста, домой, – сказала она.

– Да, миледи.

Ллойда охватила такая злость, что захотелось набить кому-нибудь морду.

Оглянувшись, Дейзи бросила через плечо:

– До свидания, мистер Уильямс.

– До свидания, мисс Пешкова, – сказал он, вновь обретая голос.

– Нет-нет, – сказала она. – Я теперь – виконтесса Эйбрауэн.

Ллойд заметил, с каким удовольствием она это произнесла. Теперь она была титулованной особой, а это значило для нее так много.

Она села в автомобиль, и шофер захлопнул дверцу.

Ллойд пошел прочь. Он со стыдом заметил, что на глаза навернулись слезы.

– К черту! – сказал он вслух.

Он шмыгнул носом, глотая слезы.

Расправив плечи, он быстрым шагом пошел к Ист-Энду. Сегодняшний триумф был омрачен. Он понимал, что было глупо думать о Дейзи – совершенно очевидно, что уж она-то о нем не думала, – и все равно у него сердце разрывалось от мысли, что Дейзи погубила свою жизнь, выйдя замуж за Малыша Фицгерберта.

Он старался выбросить ее из головы.

Полиция рассаживалась по своим автобусам и покидала место действия. Ллойда не удивила сегодня их жестокость – он всю жизнь провел в Ист-Энде, и тут вообще был неспокойный район, – но вот их антисемитизм его поразил. На любую женщину они кричали «еврейская шлюха», на любого мужчину – «еврейский ублюдок». В Германии полиция поддерживала нацистов и выступала на стороне коричневорубашечников. Неужели и здесь будет то же самое? Не может быть!

Толпа на Гардинерз-корнер уже праздновала победу. Оркестр Еврейской юношеской бригады играл джаз, мужчины и женщины танцевали, по рукам ходили бутылки виски и джина. Ллойд решил съездить в Лондонский госпиталь и узнать, как там Милли. Потом, наверное, ему придется поехать в штаб Еврейского совета и сообщить Берни, что Милли попала в больницу.

Не успел он и шагу ступить, как наткнулся на Ленни Гриффитса.

– Мы отправили-таки сволочей восвояси! – радостно сказал Ленни.

– Мы тоже, – улыбнулся Ллойд.

– Бьем фашистов здесь – разобьем и в Испании, – понизив голос, сказал Ленни.

– Когда вы едете?

– Завтра. Утром мы с Дейвом сядем на парижский поезд.

Ллойд положил руку Ленни на плечо и сказал:

– Я еду с вами.

Глава четвертая
1937 год

I

Володя Пешков опустил голову, отворачиваясь от летящего в лицо снега. Он шел по мосту через Москву-реку. На нем была тяжелая шуба, меховая шапка и хорошие кожаные сапоги. Мало кто из москвичей так хорошо одевался. Володя был счастливчик.

У него всегда была хорошая обувь. Его отец, Григорий, был военным комиссаром. Но он был не честолюбив: хоть и герой Октябрьской революции и лично знаком с товарищем Сталиным, но когда-то в двадцатые годы его карьера замерла на месте. И все равно его семья всегда жила в достатке.

А вот Володя был честолюбив. После университета он попал в престижную Академию военной разведки. Через год его направили в штаб разведки Красной армии.

Самой большой его удачей была встреча в Берлине с Вернером Франком, когда его отец был военным атташе в советском посольстве. Вернер учился в той же школе, в младшем классе. Узнав, что юный Вернер ненавидел фашизм, Володя предложил ему наилучший способ бороться с фашизмом – стать русским шпионом.

Вернеру тогда было всего четырнадцать, сейчас – восемнадцать, и он работал в Воздушном министерстве и ненавидел нацистов еще больше, у него был мощный радиопередатчик и кодовая книжка. Он был находчив и отважен, смертельно рисковал и собирал бесценную информацию. А Володя был его связным.

Он не видел Вернера четыре года, но хорошо его помнил. Высокий, с ярко-рыжими волосами, он вел себя по-взрослому и выглядел старше своих лет и даже в четырнадцать лет имел завидный успех у женщин.

Недавно Вернер рассказал ему про Маркуса, дипломата в немецком посольстве в Москве, который втайне был коммунистом. Володя разыскал Маркуса и завербовал. Маркус снабжал Володю массой данных, которые Володя переводил на русский и передавал своему боссу. Последним был великолепный отчет о том, как пронацистские американские бизнесмены снабжали правых испанских мятежников грузовиками, шинами и бензином.

Председатель правления «Тексако», горячий поклонник Гитлера Торкильд Рибер, игнорируя настоятельную просьбу президента Рузвельта, поставлял мятежникам бензин, пользуясь танкерами компании.

Сейчас Володя направлялся на встречу с Маркусом.

Он шел по Кутузовскому проспекту, потом повернул к Киевскому вокзалу. Сегодня их встреча должна была состояться в рабочей пивной у вокзала. Они никогда не встречались дважды в одном и том же месте и, прощаясь, договаривались, когда и где произойдет следующая встреча, – во всем, что касалось агентурной работы, Володя был очень щепетилен. Они всегда встречались в дешевых пивных и столовых, куда коллегам Маркуса, дипломатам, никогда и в голову не пришло бы зайти. Если бы Маркус почему-либо попал под подозрение и за ним послали бы следить агента контрразведки, Володя его заметил бы, потому что такой человек резко отличался бы от остальных посетителей.

Пивная называлась «Украина». Как многие подобные заведения, это была деревянная постройка. Стекла запотели – значит, внутри хотя бы тепло. Но Володя не сразу зашел. Следовало принять меры предосторожности. Он перешел на другую сторону улицы и нырнул в подъезд жилого дома. Он остановился на холодной лестничной площадке у маленького окошка и стал наблюдать за пивной.

Интересно, появится ли Маркус, думал он. Раньше он всегда приходил, но на этот раз у Володи уверенности не было. А если придет, то какие новости он принесет? В мировой политике самой горячей темой была Испания, но разведке Красной Армии также отчаянно нужна была информация о вооружении Германии. Сколько танков они выпускали в месяц? Сколько пулеметов «Маузер M-34» – в день? Насколько хорош бомбардировщик «Хейнкель-111»? Володе очень нужна была такая информация, чтобы передать начальнику, майору Лемитову.

Прошло полчаса, а Маркус не появлялся.

Володя начал волноваться. Может быть, его раскрыли? Он был референтом посла, следовательно, видел все, что оказывалось у посла на столе; но Володя просил его искать доступ и к другим документам, особенно к корреспонденции военных атташе. Может быть, это было ошибкой? Вдруг кто-то заметил, что Маркус украдкой заглядывает в телеграммы, которые его совсем не касаются?

Но тут на улице появился Маркус – профессорский силуэт в австрийском пальто, зеленая шерстяная ткань вся в белых снежинках. Он завернул в пивную «Украина». Володя ждал, наблюдая. За Маркусом вошел еще один человек, и Володя встревоженно нахмурился. Но этот второй был явно русский рабочий, а не агент немецкой контрразведки: тщедушный, с крысиной мордочкой, в поношенном пальтишке и обмотанных тряпьем сапогах. Заходя, он вытер мокрый кончик острого носа рукавом.

Володя перешел дорогу и вошел в пивную.

Здесь было дымно. Чистотой заведение не отличалось, и пахло – как может пахнуть там, где посетители редко моются. На стенах висели выцветшие акварели – украинские пейзажи в дешевых рамках. Время было послеобеденное, посетителей немного. Единственная женщина в зале походила на престарелую проститутку, приходящую в себя с похмелья.

Маркус сидел в дальнем конце зала, ссутулившись над нетронутой кружкой пива. Ему было тридцать с чем-то, но выглядел он старше из-за ухоженной светлой бороды и усов. Он сидел в пальто нараспашку, демонстрируя меховую подкладку. Крысомордый рабочий сидел через два стола, сворачивая самокрутку.

Едва Володя подошел, как Маркус вскочил и ударил его в челюсть.

– Ах ты гнида! – вскричал он по-немецки. – Свинья ты паршивая!

Володю это так поразило, что в первую секунду он не отреагировал. Болели разбитые губы, он почувствовал вкус крови. Инстинктивно он замахнулся, чтобы дать сдачи. Но удержался.

Маркус опять бросился на него, но на этот раз он легко уклонился от страшного удара.

– Зачем вы это сделали? Зачем? – пронзительно крикнул Маркус.

Потом, так же внезапно, он упал на свой стул, закрыл лицо руками и зарыдал.

– Заткнись, дурак, – процедил Володя сквозь разбитые губы. Потом, оглядевшись, сказал посетителям: – Ничего, просто у человека неприятности.

Все отвернулись, а один даже ушел. Москвичи старались неприятностей избегать. Опасно было даже разнимать двоих сцепившихся пьяниц – вдруг кто-то из них большой партийный начальник. А по Володе было видно, что он из этих: шуба у него была отличная.

Володя снова повернулся к Маркусу. Понизив голос, он со злостью сказал:

– Какого черта вы все это устроили?

Он говорил по-немецки: русский язык Маркус знал плохо.

– Вы арестовали Ирину! – плача, ответил тот. – Вы жгли ей соски сигаретой! Паршивый ублюдок!

Володя вздрогнул. Ирина была русская подруга Маркуса. Володя начал понимать, в чем дело, и у него появилось плохое предчувствие. Он сел напротив Маркуса.

– Я не арестовывал Ирину, – сказал он. – И если она пострадала – мне очень жаль. Расскажите мне, что случилось.

– За ней пришли в середине ночи. Мне рассказала ее мать. Кто они такие, они не сказали, но не обычная милиция – одеты лучше. Куда ее увезли, она не знает. Ее спрашивали обо мне и обвиняли в шпионаже. Ее пытали и насиловали, а потом вышвырнули на улицу.

– Черт, – сказал Володя. – Мне ужасно жаль.

– Вам – жаль? Вы, должно быть, это и устроили, кто же еще?

– Я клянусь, разведка к этому никакого отношения не имеет.

– Мне все равно, – сказал Маркус. – С меня хватит – и вас, и вашего коммунизма.

– В войне с капитализмом не обходится без жертв, – сказал Володя, хоть и сам понимал, как жалко это звучит.

– Вы, идиот юный, – сказал яростно Маркус, – вы разве не понимаете, что социализм означает свободу от этого дерьма?

Володя поднял взгляд и увидел в дверях дюжего мужика в кожаной куртке. И инстинктивно почувствовал, что тот пришел сюда не пиво пить.

Что-то происходило, но что – Володя не понимал. Он был новичком в этой игре, и вот сейчас недостаток опыта он ощущал как нехватку жизненно важного органа. Он чувствовал опасность, но не знал, что делать.

Вошедший подошел к столику, где сидели Володя и Маркус.

Крысомордый встал. Он был примерно одного возраста с Володей. Речь у него оказалась на удивление чистая, как у образованного человека.

– Вы арестованы, оба, – сказал он.

Володя выругался.

Маркус вскочил на ноги.

– Я атташе по торговля в германское посольство! – взвизгнул он, не соблюдая никаких правил грамматики. – Вы не мочь арестовать! Я иметь дипломатическая неприкосновенность!

Остальные посетители поспешно покинули пивную, толкаясь и мешая друг другу протиснуться в дверь. Остались только двое: заведующий пивной, испуганно протирающий стойку грязной тряпкой, да проститутка с сигаретой, глядящая в свою пустую рюмку.

– Меня арестовать вы тоже не можете, – спокойно сказал Володя и вынул из кармана удостоверение. – Я лейтенант Пешков, разведывательное управление РККА. А вы-то кто такие?

– Дворкин, НКВД.

А человек в кожаной куртке сказал:

– Березовский, НКВД.

Чекисты. Володя застонал: мог бы и догадаться. Деятельность НКВД пересекалась с деятельностью разведупра. Его предупреждали, что оба ведомства вечно наступают друг другу на пятки, но сам он впервые с этим столкнулся.

– Я так понимаю, – сказал он Дворкину, – что это вы пытали девушку этого человека?

Дворкин вытер нос рукавом; по всей видимости, неприятная привычка не являлась частью маскировки.

– Она ничего не знала, – сказал он.

– Значит, вы зря жгли ей грудь сигаретой?

– Ей еще повезло. Была бы она шпионкой – было бы хуже.

– А вам не приходило в голову сначала согласовать с нами?

– А вы с нами когда что-нибудь согласовывали?

– Я выхожу, – сказал Маркус.

Володя почувствовал отчаяние. Сейчас он потеряет ценного сотрудника.

– Не надо, – сказал он с мольбой. – Мы поможем Ирине. Она получит самое лучшее лечение…

– Да пошли вы! – сказал Маркус. – Больше вы меня не увидите.

И он ушел.

Дворкин не знал, как поступить. Ему не хотелось отпускать Маркуса, но если бы он попытался его арестовать, то выставил бы себя на посмешище. В конце концов он сказал Володе:

– Вы не должны позволять так с собой разговаривать. Это создает впечатление слабости. А вас должны уважать.

– Ах ты гад, – сказал Володя. – Ты что, не понимаешь, что вы натворили? Этот человек был ценным источником достоверной информации – а теперь, после вашей ошибки, он больше никогда не будет на нас работать.

Дворкин пожал плечами.

– Как вы ему сами сказали, иногда случаются и жертвы.

– Да пошел ты!.. – сказал Володя и вышел.

По дороге назад, на мосту через реку, его мутило. Ему было тошно от мысли, что сделало НКВД с ни в чем не повинной женщиной, и угнетала потеря источника. Он сел на трамвай: машины ему еще по возрасту не полагалось. Он погрузился в свои мрачные размышления, а трамвай сквозь снегопад вез его к месту работы. Нужно было доложить майору Лемитову, но он не знал, как лучше подать эту историю. Нужно было дать понять, что он-то ни в чем не виноват, но так, чтобы не выглядеть при этом оправдывающимся.

Штаб разведупра стоял на краю Ходынского аэродрома, где терпеливо ездила снегоуборочная машина, очищая взлетно-посадочную полосу. Это было здание странной архитектуры: двухэтажное, без окон во внешних стенах, здание шло вокруг двора, в котором стоял девятиэтажный штаб управления, торча, как острый палец из кирпичного кулака. Зажигалки и шариковые ручки проносить внутрь не разрешалось: на них мог отреагировать металлоискатель на входе, так что РККА предоставляла каждому своему сотруднику одну зажигалку и одну ручку. Ремень с пряжкой тоже вызывал проблемы, так что большинство работников носило подтяжки. Такое количество охранников, разумеется, было излишним: москвичи готовы были на все, лишь бы не попасть в это здание, и не нашлось бы ни одного настолько сумасшедшего, чтобы пожелать тайком сюда проникнуть.

Володя работал в одном кабинете с еще тремя младшими офицерами. Их металлические столы стояли вплотную к противоположным стенам. Места было так мало, что стол Володи не давал двери раскрыться полностью. Записной острослов отдела Камень посмотрел на его распухшие губы и сказал:

– Кажется, чей-то муж явился домой раньше времени?

– Отстань, – ответил Володя.

На его столе лежало расшифрованное сообщение из радиоотдела, под группами знаков – карандашом, буква за буквой, записаны немецкие слова.

Сообщение было от Вернера.

Первой реакцией Володи был страх. Неужели Маркус уже успел сообщить ему о случившемся с Ириной и уговорить Вернера тоже отказаться от работы? Сегодняшний день казался достаточно неудачным, чтобы могло произойти и такое.

Но в послании ничего ужасного не содержалось, отнюдь.

Володя читал с растущим ликованием. Вернер сообщал, что немецкие военные решили послать в Испанию шпионов под видом добровольцев-антифашистов, пожелавших участвовать в гражданской войне на стороне правительства. Они будут тайно передавать информацию из-за линии фронта немецким радиостанциям в лагере мятежников.