Текст книги "Зима мира"

– Ну что же, тогда мне ходить не придется.

Господин Йохманн дал Карле монету достоинством в одну марку.

– Когда вернешься, – сказала ей мама, – найдешь меня на последнем этаже, в комнате рядом с рубильником пожарной тревоги. – Она повернулась к Йохманну и доверительно взяла его под руку. – Мне кажется, лучше номера, чем последний, у нас еще не было, – сказала она, и они пошли вверх по лестнице.

Карла выбежала на улицу. Мама добилась своего, смешав, как это было ей свойственно, дерзость с обаянием. Она порой говорила: «Нам, женщинам, приходится применять все средства, что у нас есть». Подумав об этом, Карла поняла, что воспользовалась маминой тактикой, чтобы господин Франк их подвез. Может быть, в конце концов, она и похожа на маму. Может быть, именно поэтому мама и улыбнулась той странной легкой улыбкой: она узнала себя тридцать лет назад.

В лавке была очередь. Казалось, здесь запасалась сигаретами на весь день половина берлинских журналистов. Наконец Карла купила пачку «Рот-хендл» и вернулась в здание редакции. Рубильник пожарной тревоги она нашла легко – это была большая ручка, прикрепленная к стене, – но мамы в кабинете не было. Ну конечно, она же на редакционном собрании.

Карла пошла по коридору. Все двери были настежь, и в большинстве комнат было пусто, не считая нескольких женщин – по-видимому, машинисток и секретарш. В конце коридора, за поворотом, Карла увидела закрытую дверь с табличкой «Зал заседаний». Оттуда раздавались сердитые мужские голоса. Карла постучала в дверь, но никто не ответил. Она постояла в нерешительности, потом повернула ручку и вошла.

Комната была полна табачного дыма. За длинным столом сидело человек восемь, а может, десять. Женщина была одна – ее мама. Все замолчали – по-видимому, удивившись, – когда Карла прошла вдоль стола к сидевшему во главе Йохманну и подала ему сигареты и сдачу. От этого молчания ей подумалось, что она поступила неправильно, войдя сюда. Но господин Йохманн лишь сказал:

– Спасибо.

– Не за что, господин Йохманн, – ответила она, почему-то с легким поклоном.

Люди за столом засмеялись.

– У вас новая помощница, Йохманн? – сказал один, и она поняла, что все в порядке.

Она быстро вышла из комнаты и вернулась в мамин кабинет. Раздеваться она не стала – в редакции было холодно. Она огляделась. На столе был телефон, пишущая машинка и пачка листов бумаги и копирки.

Рядом с телефоном стояла фотография в рамке – Карла и Эрик с папой. Снимок был сделан пару лет назад солнечным днем на берегу озера Ванзее в пятнадцати милях от центра Берлина. Папа был в шортах. Все смеялись. Это было, когда Эрик еще не строил из себя крутого парня.

Кроме этой, в комнате была еще лишь одна фотография, она висела на стене: мама с героем социал-демократов Фридрихом Эбертом, который после войны стал первым президентом Германии. Это фото было сделано лет десять назад. Карла улыбнулась, рассматривая мамино бесформенное платье с низкой талией и мальчишескую стрижку: должно быть, в то время это было модно.

На книжной полке стояли адресные справочники, телефонные книжки, несколько словарей и атласы, а почитать было нечего. В ящике стола лежали карандаши, несколько новых пар форменных перчаток, все еще в оберточной бумаге, пачка салфеток и блокнот с именами и телефонами.

Карла установила на календаре сегодняшнее число, 27 февраля 1933 года. Потом вставила в пишущую машинку листок бумаги. Она напечатала свое полное имя: Хайке Карла фон Ульрих. В возрасте пяти лет она объявила, что имя Хайке ей не нравится и она хочет, чтобы все называли ее вторым именем, – и, к некоторому ее удивлению, родные согласились.

При нажатии каждой клавиши пишущей машинки в воздух поднимался металлический стержень и бил по листу бумаги через чернильную ленту, отпечатывая букву. Когда нечаянно она нажала сразу две буквы, стержни зацепились друг за друга. Она попыталась их расцепить, но не смогла. Нажала на другую клавишу, но это не помогло: теперь застряли три стержня. Она застонала: вот у нее уже и неприятности.

Ее отвлек шум на улице. Она подошла к окну. Дюжина коричневорубашечников маршировала по середине улицы, выкрикивая лозунги: «Смерть евреям! Всех евреев – в ад!» Карла не понимала, за что они так разозлилсь на евреев, которые вроде бы ничем не отличались от остальных – кроме веры. Увидев среди марширующих сержанта Шваба, она испугалась. Ей было жалко его, когда его увольняли, потому что она знала, что найти новую работу ему будет нелегко. В Германии искали работу миллионы. Папа сказал, это называется «депрессия». Но мама сказала: «Как можно держать в доме человека, который ворует?»

Их речевка изменилась. «Громи еврейские газеты!» – закричали они в такт. Один взмахнул рукой, и о дверь редакции государственной газеты разбился гнилой помидор. Потом, к ужасу Карлы, они направились к зданию, в котором была она.

Она отпрянула и стала глядеть из-за края оконной рамы, надеясь, что ее не видно. Они остановились перед домом, все еще скандируя. Один бросил камень. Он ударился о стекло окна, у которого стояла Карла, – не разбив его, но все равно она вскрикнула от страха. Тут же появилась одна из машинисток, молодая женщина в красном берете.

– Что случилось? – воскликнула она и выглянула в окно. – Ах, черт!

Коричневорубашечники вошли в здание, и Карла услышала топот на лестнице. Она пришла в ужас: что они собираются делать?

В мамин кабинет вошел сержант Шваб. Он заколебался, увидев женщину и девочку, но потом, похоже, собрался с духом. Он поднял машинку и выбросил ее в окно, разбив стекло. И Карла, и машинистка закричали.

В дверях показались новые коричневорубашечники, выкрикивающие лозунги.

Шваб схватил машинистку за руку и сказал:

– А ну-ка, крошка, где у вас здесь касса?

– В архиве! – дрожащим от страха голосом сказала она.

– Показывай.

– Сию секунду.

Он вывел ее из комнаты.

Карла заплакала, потом заставила себя прекратить.

Она подумала, не спрятаться ли под стол, но медлила. Ей не хотелось показывать им, как ей страшно. Что-то внутри требовало, чтобы она сопротивлялась.

Но что же ей делать? Она решила предупредить маму.

Она шагнула к двери и выглянула в коридор. Коричневорубашечники ходили по кабинетам, но до дальнего конца коридора еще не добрались. Карла не знала, слышен ли весь этот шум в зале заседаний. Она изо всех сил помчалась по коридору, но остановилась, услышав отчаянный крик. Заглянув в комнату, она увидела, что Шваб трясет машинистку в красном берете и орет:

– Где ключ?

– Я не знаю! Клянусь, я говорю правду! – кричала машинистка.

Карла пришла в бешенство. Как смел Шваб так обращаться с женщиной!

Она закричала:

– Шваб, а ну оставь ее, ворюга!

Шваб обернулся к ней с ненавистью во взгляде, и вдруг ей стало в десять раз страшнее. Потом его взгляд переместился дальше, на кого-то за ее спиной, и он сказал:

– Уберите ребенка к чертям из-под ног!

Сзади ее схватили.

– Это что же, евреечка? – сказал мужской голос. – По виду похожа, волосы темные…

От этих слов она пришла в ужас.

– Я не еврейка! – взвизгнула она.

Коричневорубашечник оттащил ее назад по коридору и поставил на ноги в мамином кабинете. Она оступилась и упала на пол.

– Сиди здесь, – сказал он и ушел.

Карла вскочила. Она была цела и невредима. Теперь в коридоре полно коричневорубашечников, и к маме ей не попасть. Но она должна позвать на помощь.

Она посмотрела в разбитое окно. На улице собиралась кучка народу. Среди зевак стояли, болтая, двое полицейских.

– Помогите! Помогите! Полиция! – закричала им Карла.

Они увидели ее и засмеялись. Это ее взбесило, и от злости она даже стала меньше бояться. Она снова выглянула в коридор. Ее взгляд упал на пожарный рычаг на стене. Она подбежала и схватилась за рукоятку.

И остановилась в нерешительности. Нельзя поднимать пожарную тревогу, если нет пожара, и надпись на стене предупреждала о строгих санкциях.

Но все равно она дернула ручку.

В первое мгновение ничего не произошло. Может быть, эта штука не работает.

Потом раздался громкий, хриплый звук сирены – то высокий, то низкий, он наполнял все здание.

Почти мгновенно из комнаты в конце коридора высыпали люди. Первым появился Йохманн.

– Что, черт возьми, здесь творится? – крикнул он через рев сирены.

Один из коричневорубашечников ответил:

– Ваша еврейско-коммунистическая подстилка оскорбила нашего вождя, и мы ее закрываем!

– Убирайтесь вон из моей редакции!

Коричневорубашечник не обратил на него внимания и вошел в подсобку. В следующий миг оттуда раздался женский вопль и звук падающего металлического стола.

Йохманн повернулся к кому-то из подчиненных:

– Шнайдер! Немедленно вызывайте полицию!

Карла знала, что толку не будет. Полиция уже здесь, да только ничего не делает.

По коридору, пробиваясь через толпу, к ней бежала мама.

– Как ты? – воскликнула она и крепко обняла Карлу.

Карла не хотела, чтобы ее успокаивали, как ребенка.

– Я в порядке, не волнуйся, – сказала она, отстраняясь.

Мама оглядела кабинет.

– Моя машинка! – ахнула она.

– Они выбросили ее в окно.

Карла подумала, что теперь ей не влетит за то, что она ее испортила.

– Надо отсюда выбираться… – Мама схватила со стола фотографию, взяла Карлу за руку, и они выбежали из комнаты.

Никто не пытался их остановить, когда они бежали по лестнице. Перед ними крепко сбитый парень – возможно, из журналистов – тащил вон из здания коричневорубашечника, держа его сзади за голову и шею. Карла с мамой шли за ними к выходу. Следом шел еще один штурмовик.

Журналист, все так же волоча коричневорубашечника, подошел к тем самым полицейским.

– Арестуйте этого человека, – сказал он. – Я застал его за разграблением редакции. У него в кармане вы найдете украденную банку кофе.

– Отпустите его, пожалуйста, – сказал старший.

Журналист неохотно подчинился.

Тут второй коричневорубашечник подошел к коллеге.

– Можно узнать ваше имя? – спросил журналиста полицейский.

– Я Рудольф Шмидт, ведущий корреспондент «Демократа» в парламенте.

– Рудольф Шмидт, я арестую вас по обвинению в нападении на полицию.

– Но это же нелепо! Я поймал этого человека на воровстве!

Полицейский кивнул обоим коричневорубашечникам.

– Ведите его в участок.

Они схватили Шмидта за руки. Тот, похоже, собрался сопротивляться, но передумал.

– Все подробности этого инцидента появятся в следующем номере «Демократа»! – сказал он.

– Следующего номера не будет, – сказал полицейский. – Ведите его.

Прибыла пожарная машина, и из нее выскочило с полдюжины пожарных.

– Мы должны очистить здание, – без особых церемоний заявил их начальник полицейским.

– Отправляйтесь в свою пожарную часть, никакого пожара нет, – сказал старший полицейский. – Просто штурмовики закрывают коммунистический журнал.

– А это мне без разницы, – сказал пожарный. – Раз прозвучала сирена, в первую очередь мы обязаны вывести всех из здания, и штурмовиков и кого угодно. Обойдемся и без вашей помощи.

И он повел своих людей в дом.

– Какой ужас! – услышала Карла мамин голос. Она обернулась и увидела, что мама смотрит на свою пишущую машинку, лежавшую на тротуаре, там, где упала. Металлическая крышка отлетела, обнажив место соединения клавиш со стержнями. Клавиатура была искорежена, один конец валика отлетел, а колокольчик, оповещавший о конце строки, сиротливо валялся на земле. Пишущая машинка была не настолько ценная вещь, но мама, казалось, готова была заплакать.

Из здания вышли коричневорубашечники и персонал редакции, их подгоняли пожарные. Сержант Шваб упирался, сердито выкрикивая: «Да нет же никакого пожара!» Но пожарные просто вытолкнули его на улицу.

Вышедший Йохманн сказал маме:

– Времени у них было немного, и особого вреда они причинить не успели – пожарные помешали. Кем бы ни был включивший пожарную тревогу, он оказал нам огромную услугу!

Карла до сих пор беспокоилась, не накажут ли ее за ложный вызов. Теперь она поняла, что сделала как раз то, что следовало.

Она взяла маму за руку. Это вывело Мод из минутного отчаяния. Она вытерла глаза рукавом – что было для нее необычно и показало, насколько она потрясена. Если бы это сделала Карла, ей бы сказали, что надо достать платок.

– Что же нам теперь делать?

Мама никогда так не говорила: она всегда знала, что надо делать.

Карла заметила, что поблизости от них стоят двое. Она подняла голову. Женщина была примерно одного возраста с мамой, очень симпатичная, у нее был вид уверенного в себе человека. Карла ее знала, но не могла вспомнить, кто это. Человек, стоявший с ней рядом, был достаточно молод, чтобы годиться ей в сыновья. Он был подтянут, не очень высок, но выглядел как кинозвезда. У него было красивое лицо – чересчур красивое, если бы не плоский, неправильной формы нос. Только что подошедшие смотрели с ужасом, а молодой человек был бледен от ярости.

Женщина заговорила первой, и говорила она по-английски.

– Здравствуй, Мод! – сказала она, и ее голос показался Карле отдаленно знакомым. – Ты меня не узнаешь? Это же я, Эт Леквиз, а это – Ллойд.

II

Ллойд Уильямс нашел в Берлине боксерский клуб, где можно было тренироваться всего за несколько пенни в час. Клуб находился в районе с названием Веддинг, где жили рабочие, к северу от центра города. Ллойд тренировался с индийскими булавами и с набивным мячом, бил по груше, прыгал через веревку, а потом надевал шлем и проводил пять раундов на ринге. Тренер клуба нашел ему партнера для спарринга – немца такого же возраста и веса (у Ллойда был полусредний вес). Удар у немецкого мальчишки был отличный, быстрый, словно из ниоткуда, несколько раз он попал в цель – но потом Ллойд провел хук левой рукой и отправил его в нокдаун.

Ллойд рос в суровом районе – в лондонском Ист-Энде. В двенадцатилетнем возрасте над ним начали издеваться в школе.

– Со мной тоже так было, – сказал ему отчим, Берни Леквиз. – Если ты самый умный мальчик в школе, к тебе обязательно прицепится какой-нибудь классный шламмер… – Отчим был евреем, а его мать говорила только на идиш. Он-то и привел Ллойда в Олдгейтский боксерский клуб. Этель была против, но Берни все же настоял на своем, что случалось нечасто.

Ллойд научился быстро двигаться и наносить сильные удары – и приставать к нему прекратили. Еще ему расквасили нос, и теперь он не выглядел таким смазливым мальчиком. У него обнаружился талант. Оказалось, что у него быстрая реакция и имеется боевой дух, он начал получать призы на ринге. И когда он решил ехать в Кембридж – вместо того, чтобы стать профессиональным боксером, – тренер был очень разочарован.

Ллойд принял душ, снова надел костюм и отправился в бар для рабочих, взял кружку бочкового пива и сел писать письмо своей сводной сестре Милли об этой стычке с коричневорубашечниками. Милли завидовала ему, что мама взяла его с собой в эту поездку, и он пообещал часто писать ей обо всем происходящем.

Эта утренняя стычка Ллойда потрясла. Для него политика была частью обычной жизни: мама была парламентарием, отец – член муниципального совета, сам он был председателем лондонского комитета Лейбористской лиги молодежи. Но политическая борьба всегда представляла собой дебаты и голосование – до сегодняшнего дня. Никогда прежде он не видел, чтобы в учреждение вламывались погромщики, а полицейские смотрели на это и улыбались. Он увидел политику без белых перчаток, и это его потрясло.

«Как ты думаешь, Милли, могло ли такое случиться в Лондоне?» – писал он. У него самого первой мыслью было – что нет. Но среди английских предпринимателей и владельцев газет тоже встречались почитатели Гитлера. Лишь несколько месяцев назад скандально известный член парламента сэр Освальд Мослей основал Британский союз фашистов. Как и нацисты, они любили разгуливать в военной форме. Что же будет дальше?

Он дописал письмо, сложил и отправился на поезде «С» в центр города. Они с мамой договорились встретиться и пообедать с Вальтером и Мод фон Ульрих. Ллойд всю свою жизнь слышал рассказы о Мод. У мамы была с ней странная дружба: Этель начала свою трудовую жизнь горничной в большом доме, принадлежавшем семье Мод. Потом они вместе участвовали в движении суфражисток, боролись за избирательное право для женщин. Во время войны они выпускали газету феминисток «Жена солдата». Потом они поссорились из-за различий во взглядах на тактику политической борьбы и отдалились друг от друга.

Ллойд прекрасно помнил, как в 1925 году фон Ульрихи приехали в Лондон. Ему тогда было десять, он был достаточно большой, чтобы запомнить, как неловко ему было оттого, что он по-немецки не говорит, а пятилетний Эрик и трехлетняя Карла знают два языка. А Этель и Мод тогда помирились.

Он добрался до бистро «Роберт». Ресторан был обставлен в стиле «арт-деко», с непростительно прямоугольными стульями и столами, с причудливыми железными светильниками под абажурами цветного стекла; но крахмальные белые салфетки, стоящие наготове возле тарелок, ему понравились.

Все уже сидели за столом. Подойдя, он увидел, что женщины выглядят просто потрясающе: обе держались с достоинством, были изысканно одеты, красивы и уверены в себе. Сидевшие за другими столиками бросали на них восхищенные взгляды. Интересно, подумалось ему, насколько на мамино чувство стиля повлияла ее подруга-аристократка.

После того как они сделали заказ, Этель рассказала о цели их поездки.

– В тридцать первом году я потеряла место в парламенте, – говорила она. – После следующих выборов я надеюсь туда вернуться, но пока что мне надо зарабатывать на жизнь. К счастью, Мод, ты научила меня журналистике.

– Не очень-то я и учила, – сказала Мод. – У тебя природный дар.

– Я пишу для «Ньюс Кроникл» цикл статей о нацистах и еще заключила контракт на книгу с издателем по имени Виктор Голланц. А Ллойда я взяла с собой как переводчика: он изучает французский и немецкий.

Увидев мамину гордую улыбку, Ллойд подумал, что не заслуживает ее.

– Мне пока почти не приходилось демонстрировать свои познания переводчика, – сказал он. – Пока что мы общались только с людьми вроде вас, которые прекрасно говорят по-английски.

Ллойд заказал телятину в сухарях – блюдо, которого никогда в Англии не пробовал, – и она ему очень понравилась. За едой Вальтер его спросил:

– А разве вы не должны сейчас ходить в школу?

– Мама решила, что так изучение немецкого пойдет лучше, и в школе с этим согласились.

– А вы не хотите поработать немного у меня в рейхстаге? Боюсь, что безвозмездно, но вы будете целые дни говорить по-немецки.

Ллойд пришел в восторг.

– Я был бы счастлив. Какая прекрасная возможность!

– Если Этель сможет без вас обойтись, – добавил Вальтер.

Она улыбнулась.

– Ну, может быть, если очень понадобится, я смогу иногда его забирать?

– Разумеется!

Этель протянула руку через стол и коснулась руки Вальтера. Так ведут себя лишь с родными, и Ллойд понял, что эти трое – очень близкие друг другу люди.

– Спасибо вам, Вальтер, – сказала она.

– Да не за что. Я всегда могу найти дело для молодого умного помощника, который разбирается в политике.

– А я вот, кажется, перестала разбираться в политике, – сказала Этель. – Что у вас тут такое творится в Германии?

– В середине двадцатых годов все было в порядке, – сказала Мод. – У нас было демократическое правительство и рост экономики. Но все рухнуло после биржевого краха двадцать девятого года. И теперь страна переживает глубокую депрессию… – ее голос задрожал от волнения и боли. – Стоит появиться сообщению, что есть работа для одного человека, как в очередь выстраиваются сотни. Люди в отчаянии. Они не представляют себе, как прокормить детей. А теперь нацисты дают им надежду, и они спрашивают себя: «А что мне терять?»

Вальтер, должно быть, подумал, что она сгущает краски. Преувеличенно бодро он сказал:

– К счастью, Гитлеру не удалось завоевать симпатии большинства населения Германии. На последних выборах нацисты получили треть голосов. Тем не менее это самая большая из партий, но Гитлер стоит во главе правительства меньшинства.

– И поэтому он потребовал новых выборов, – вставила Мод.

– И добьется их? – спросила Этель.

– Нет, – сказал Вальтер.

– Да, – сказала Мод.

– Никогда не поверю, что народ Германии проголосует за диктатуру! – заявил Вальтер.

– Но это же будут нечестные выборы! – гневно воскликнула Мод. – Посмотри, что стало сегодня с моей редакцией! Любой, кто критикует нацистов, подвергается опасности. К тому же они повсюду развернули свою пропаганду.

– И, похоже, никто не дает им отпора! – сказал Ллойд. Он жалел, что не подошел к «Демократу» на несколько минут раньше и не навалял хоть нескольким коричневорубашечникам. Он заметил, что рука сжимается в кулак, и заставил себя разжать его. Но возмущение не проходило. – Почему бы левым не устроить погромы в журналах нацистов? – сказал он. – Пусть сами попробуют, каково это!

– Мы не должны отвечать насилием на насилие, – твердо сказала Мод. – Гитлер только и ждет повода закрутить гайки: он введет чрезвычайное положение, наплюет на гражданские права, а своих противников отправит за решетку. Мы не должны давать ему повода к этому… – в ее голосе зазвучали умоляющие нотки, – как бы это ни было тяжело!

Они закончили ужин. Ресторан пустел. Когда они перешли к кофе, к ним присоединились троюродный брат Вальтера Роберт и шеф-повар Йорг. Перед Великой войной Роберт был в Лондоне дипломатом в австрийском посольстве, а Вальтер – в германском. Тогда он и встретил Мод.

Роберт был похож на Вальтера, но более ярко одевался: у него в галстуке была золотая булавка, брелоки на цепочке часов, а волосы густо напомажены. Йорг был моложе, со светлыми волосами, тонкими чертами лица и жизнерадостной улыбкой. Они с Робертом были вместе в плену в России. Теперь они жили в квартире над рестораном.

Вспоминали о свадьбе Вальтера с Мод, произошедшей в самый канун войны в глубоком секрете. Гостей не было, только Роберт и Этель как свидетели жениха и невесты.

– Мы выпили в гостинице шампанского, – сказала Этель, – потом я тактично заметила, что нам с Робертом лучше уйти, а Вальтер… – она сдержалась, чтобы не расхохотаться, – Вальтер говорит: «А я думал, мы пообедаем вместе!»

Мод рассмеялась.

– Можете себе представить, как я была рада это слышать!

Ллойд скованно уставился в свою чашку. Ему было восемнадцать, он был девственником и от шуток на тему медового месяца чувствовал себя неловко.

Уже не так весело Этель спросила Мод:

– А с Фицем вы сейчас общаетесь?

Ллойд знал, что тайный брак привел к разрыву отношений Мод с братом, графом Фицгербертом. Из-за того, что она не пошла к нему как к главе семьи и не спросила разрешения выйти замуж, Фиц лишил ее содержания.

Мод печально покачала головой.

– В тот раз, когда мы приехали в Лондон, я написала ему, но он даже не пожелал со мной увидеться. Когда я вышла за Вальтера, ничего ему не сказав, я ранила его гордость. Боюсь, что такие, как мой брат, этого не прощают.

Этель заплатила по счету. В Германии все было дешево – если только у вас есть иностранная валюта. Они уже собирались встать и уйти, но вдруг к их столику подошел незнакомец и без приглашения придвинул стул и сел. Это был здоровяк с маленькими усиками в середине круглого лица.

Он был в форме штурмовиков.

Роберт холодно спросил:

– Чем могу служить?

– Я комиссар криминальной полиции Томас Маке. – Он ухватил за руку пробегавшего официанта и сказал: – Принесите кофе.

Официант вопросительно взглянул на Роберта, тот кивнул.

– Я работаю в политическом отделе Прусской полиции, – продолжал Маке. – Я возглавляю в Берлине отдел разведки.

Ллойд тихо перевел маме его слова.

– Однако, – сказал Маке, – я хотел бы поговорить с владельцем ресторана по личному вопросу.

– А где вы работали месяц назад? – спросил Роберт.

Неожиданный вопрос застал Маке врасплох, и тот ответил сразу:

– В полицейском участке Кройцберга.

– И что входило в ваши обязанности?

– Я отвечал за документацию. А почему вы спрашиваете?

Роберт кивнул, словно чего-то в этом роде он и ожидал.

– Значит, вы были секретарем, а стали главой берлинского отдела разведки. Какой стремительный взлет, поздравляю! – он повернулся к Этель. – Когда в конце января Гитлер стал канцлером, его сторонника Германа Геринга сделали министром внутренних дел Пруссии – он возглавил самую большую армию полицейских в мире. С тех пор Геринг повсюду увольняет полицейских и ставит на их место нацистов. – Он снова обернулся к Маке и насмешливо сказал: – Однако в случае нашего неожиданного гостя я уверен, что это продвижение произошло исключительно благодаря его заслугам.

Маке вспыхнул, но сдержался.

– Как я уже сказал, я желаю говорить с владельцем по личному делу.

– Пожалуйста, вы можете прийти ко мне утром. В десять часов – вас устроит?

Маке не обратил внимания на это предложение.

– Мой брат занимается ресторанным бизнесом, – гнул он свое.

– Да? Может быть, мы и знакомы. Он тоже Маке? А что у него?

– Небольшое заведение для рабочих во Фридрихсхайне.

– А… Ну тогда вряд ли мы встречались.

Ллойд подумал, что, наверное, не стоило Роберту говорить так язвительно. Маке вел себя грубо и не заслуживал любезного отношения, но наверняка мог доставить серьезные неприятности.

Маке продолжал:

– Мой брат хотел бы купить этот ресторан.

– Ваш брат хочет так же стремительно подняться в обществе, как и вы.

– Мы готовы предложить вам двадцать тысяч марок, в рассрочку, с тем чтобы выплатить их в течение двух лет.

Йорг расхохотался.

– Позвольте, я вам кое-что объясню, комиссар, – сказал Роберт. – Я австрийский граф. Двадцать лет назад у меня был замок и обширное поместье в Венгрии, там жили мои мать и сестра. Во время войны я потерял и свою семью, и замок, и земли, и даже страну, которая… значительно уменьшилась в размерах. – В его тоне уже не было насмешливого удивления, голос зазвучал хрипло от волнения. – Когда я прибыл в Берлин, у меня не было ничего, только адрес Вальтера фон Ульриха, моего троюродного брата. И тем не менее мне удалось открыть этот ресторан… – Он откашлялся. – Это все, что у меня есть. – Он остановился и сделал несколько глотков кофе. Все за столом сидели молча. К нему вернулось самообладание, и его голос снова зазвучал несколько снисходительно. – Даже если бы вы пришли ко мне с щедрым предложением – а это не так, – я бы все равно отказался, потому что это значило бы продать мою жизнь. У меня нет желания быть грубым по отношению к вам, хоть вы вели себя и не лучшим образом. Но мой ресторан не продается ни за какие деньги. – Он поднялся и протянул руку. – Доброй ночи, комиссар Маке.

Маке машинально пожал ему руку и, по-видимому, тут же пожалел об этом. Он встал – было очевидно, что он рассержен. Его жирное лицо побагровело.

– Мы еще поговорим об этом, – сказал он и ушел.

– Ну и мужлан, – сказал Йорг.

– Вот видите, что нам приходится терпеть? – сказал Вальтер, обращаясь к Этель. – Лишь потому, что на нем эта форма, он может делать все, что хочет!

А Ллойда беспокоила уверенность Маке. Казалось, он был уверен, что может купить ресторан за названную им цену. На отказ Роберта он отреагировал так, словно это было лишь временное препятствие. Неужели нацисты уже обладают такой властью?

Именно к этому стремился и Освальд Мосли со своими британскими нацистами: чтобы в стране царила власть не закона, а угроз и грубой силы. Как же люди могут быть такими дураками?

Они надели пальто и попрощались с Робертом и Йоргом. Как только они вышли за порог, Ллойд почувствовал запах дыма – не табачного, какого-то другого. Они сели вчетвером в машину Вальтера – «БМВ Дикси 3/15» (Ллойд знал, что так называется «Остин-7», который производят в Германии).

Когда они ехали через парк Тиргартен, их с громким звоном обогнали две пожарные машины.

– Интересно, где пожар, – сказал Вальтер.

Тут же они увидели через деревья отсветы пламени.

– Кажется, это около рейхстага, – сказала Мод.

У Вальтера даже голос изменился.

– Давайте-ка посмотрим, – обеспокоенно сказал он и резко повернул.

Запах дыма становился все сильнее. Из-за верхушек деревьев Ллойд увидел поднимающиеся к небу языки пламени.

– Там большой пожар! – сказал он.

Они выехали из парка на Кенигсплац, широкую площадь между зданиями рейхстага и Кролль-оперы напротив. Рейхстаг был охвачен пламенем. В рядах классических окон плясали красные и желтые языки. Огонь и дым рвались вверх через центральный купол.

– О господи, нет! – услышал Ллойд голос Вальтера, и в голосе этом звучал ужас и отчаяние. – Боже милостивый, только не это!

Он остановил машину, и все вышли.

– Это же катастрофа! – сказал Вальтер.

– Какое прекрасное старинное здание… – произнесла Этель.

– Дело не в здании, – неожиданно сказал Вальтер. – Это горит наша демократия.

С расстояния ярдов в пятьдесят за пожаром наблюдала небольшая толпа. Перед зданием выстроились пожарные машины, их шланги уже воевали с пламенем, вода устремлялась внутрь через выбитые стекла. Горстка полицейских стояла вокруг, ничего не предпринимая.

– Я депутат рейхстага, – обратился Вальтер к одному из них. – Когда это началось?

– Час назад, – ответил полицейский. – Мы поймали одного из тех, кто это сделал – в одних штанах, остальную одежду он поджег, чтобы устроить пожар.

– Нужно установить веревочные заграждения, – распорядился Вальтер. – Держите людей на безопасном расстоянии.

– Слушаюсь, – сказал полицейский и ушел.

Ллойд незаметно отошел от остальных и приблизился к зданию. Пожарники побеждали пламя: уже стало меньше огня и больше дыма. Ллойд прошел мимо пожарных машин и заглянул в окно. Похоже, особой опасности не было; к тому же его любопытство оказалось сильнее чувства самосохранения – впрочем, как всегда.

Стоя у окна, он рассмотрел, что разрушения серьезны: стены и потолки обрушились на пол и высились грудами обломков. Кроме пожарных он увидел людей в костюмах – по-видимому, это были чиновники рейхстага. Они ходили среди обломков, оценивая ущерб. Ллойд направился ко входу и поднялся по лестнице.

Тут к зданию мимо устанавливающей заграждения полиции с ревом подлетели два «мерседеса». Из второго выскочил человек в светлой шинели и мягкой черной шляпе. У него под носом Ллойд заметил узкую полоску усов. Он сообразил, что видит нового канцлера Германии Адольфа Гитлера.

За Гитлером следовал другой человек, повыше, в черной форме СС – его личный телохранитель. За ними, хромая, шел министр пропаганды, юдофоб Йозеф Геббельс. Ллойд узнал их, так как видел фотографии в газете. Было настолько невероятно увидеть их так близко, что он даже забыл испугаться.

Гитлер взбежал по лестнице, перешагивая через ступеньку, прямо в сторону Ллойда. Повинуясь внезапному побуждению, Ллойд распахнул перед канцлером массивную дверь и замер. Тот, кивнув, вошел, а за ним – его свита.