Текст книги "Добро пожаловать в реальный мир"

Глава 16

Спустя полчаса я врываюсь в переполненную комнату ожидания у приемной доктора Перри и вижу отца, сидящего на пластмассовом стуле – причем как будто в полном здравии. Все, что я напредставляла по пути – папу без чувств в кислородной маске или даже без одной конечности, – мигом улетучивается из головы.

Увидев меня, отец расплывается в улыбке:

– Пшшла на хрен!

По комнате ожидания прокатывается весьма различимый вздох. Мамочки тут же торопятся закрыть детям ладонями уши. Две женщины с крашеными голубоватыми волосами в голос выражают недовольство. Годовалый карапуз, что мгновение назад самозабвенно колошматил по красочному игровому центру, застыл с молоточком в руке.

– У нас такое не принято, мистер Кендал! – возмущается регистраторша. – Я уже вам говорила.

– Жопа. Задница. Уссысь, – отвечает ей мой папаша.

Я пробираюсь вперед, с трудом осмеливаясь признать, что этот раскрасневшийся, брызгающий слюной, полоумный дядька приходится мне родственником. Если женщина за столиком записи еще не зафиксировала мой приход, мне бы, по уму, надо развернуться и дать деру. Но тут же слышу, как регистратор произносит с явным облегчением в голосе:

– Я сейчас позвоню, сообщу доктору, что вы пришли, мисс Кендал.

– Папа?

– А ты мешок дерьма, – радостно сообщает он мне.

– Что? – непроизвольно отшатываюсь я. – Я твоя дочь. Что происходит? Зачем ты говоришь эти пакости?

Отец поворачивается к женщине, ближе всех к нему сидящей на таком же пластиковом стуле. Бедняжка пытается отодвинуться от него на максимальное расстояние, забиваясь уже в самый угол.

– А вам нравится, когда пенис большой? – проникновенно интересуется у нее папа.

Снова раздается всеобщий вздох. Несчастная жертва уже готова бежать прочь. Это определенно старая дева в летах, и, судя по ее наружности, она никогда не видела не то что большого, а вообще никакого пениса.

– Это непозволительно, мистер Кендал! – резко выговаривает отцу регистраторша. – Немедленно извинитесь.

– Какашка! Пукалка! – Папа делает паузу, явно выискивая очередное словцо. – Волосатые яйца!

– Да что вообще происходит? – в отчаянии вскидываю я руки. – Что, черт возьми, тут происходит?

Не проходит и минуты, как доктор Перри открывает дверь, выпуская в приемную престарелую даму с забинтованной головой.

– А, мисс Кендал! – восклицает он, увидев меня. – Заходи-ка сюда. И вы тоже, – машет он рукой моему отцу, который, поднявшись со стула, непотребным движением выставляет свой зад перед собравшимися у приемной.

Сцапав отца за руку, побыстрее затаскиваю его в кабинет врача. Папа тут же усаживается на стул и счастливо улыбается.

– Ты что, совсем с ума сбрендил?! – кричу я на него.

На сей раз отец хранит молчание. Я плюхаюсь на стул рядом с ним, а наш семейный терапевт с измученным видом проводит пальцами по волосам. Я даже не знаю, к кому мне взывать – то ли к отцу, то ли к доктору, – а потому пытаюсь говорить сразу с обоими, испепеляюще зыркая на своего невменяемого папашу.

– Ты не хочешь нам все объяснить наконец?

Отец складывает руки на груди.

Испустив тяжкий вздох, доктор Перри объясняет:

– Твой отец утверждает, что у него синдром Туретта.

Тут меня разбирает смех.

– Пшшла на хрен, – снова бросает мне отец.

– А ты заткнись, – огрызаюсь я.

– Он говорит, что подцепил это в «Голове короля», – говорит врач.

– Ты никак не мог заразиться синдромом Туретта. – По крайней мере, я считаю, что это невозможно. Гляжу с надеждой на доктора: – Ведь так?

– Нет, не мог, – подтверждает тот.

– Катитесь оба.

Думаю, доктор Перри столь терпелив исключительно из профессионального долга. Будь я на его месте, я бы в пару минут вытолкала своего не мелкого папочку из приемной. Или дала бы ему горсть каких-нибудь сильно действующих успокоительных таблеток, предназначенных для беспокойных лунатиков или даже взбесившихся лошадей.

– Нет у него никакого синдрома Туретта! – с чувством говорю я доктору Перри.

Надо заметить, самого врача это ничуть не удивляет.

– Нет, есть, черт подери, – протестует отец.

– Он хочет привлечь к себе внимание, – объясняю я. – Все потому, что мама его выгнала из дома.

– Поцелуй меня в задницу!

– А ну, заткнись!

Интересно, а хорошенько заехать своему папаше кулаком в нос является уголовно наказуемым деянием? Могу ведь не справиться с искусом и рискнуть!

– Ты же никогда раньше не ругался! – Ну разве угодив молотком по пальцу. – Прекрати! Сейчас же прекрати.

– Я связался с твоей матерью, Ферн. Еще до того, как звонить тебе, – заглянул в свои записи доктор Перри. – Боюсь, она сюда не придет.

– Он думает, что, если заболеет, мама пустит его обратно домой.

– Что ж, похоже, план не сработал.

– Кончайте трындеть обо мне так, будто меня здесь нет!

– А ты кончай вести себя, как испорченный ребенок!

– Но я болен! – настаивает отец.

– Ничего ты не болен. Ты здоров как бык. Единственное, из-за чего ты можешь себя плохо чувствовать, – так это от избытка пива.

– Мудилы. Вонючки. Сиськи дурацкие! – слышится изумительный ответ моего папаши.

Я уже готова биться головой в облупленную стену видавшего виды кабинета доктора Перри. Ну почему я просто не повесила трубку и не осталась храбро держать ответ перед Эваном Дейвидом – пусть даже пришлось бы отвечать на его расспросы!

– Что мне делать? – чуть не с мольбой взываю к доктору.

– Я сейчас крайне занят, – извиняющимся тоном отвечает тот. – Я выпишу ему рецепт на антидепрессанты.

– Но у него нет никакой депрессии, – возражаю я. Это же просто абсурд! – На нем пахать можно! Такое поведение лишь еще больше убедит маму с ним развестись. Неужто ты сам этого не понимаешь? – поворачиваюсь я к отцу.

– Здоровые отвислые сиськи.

Что ж, сейчас он, конечно, бодр и здоров – но если и дальше будет так себя вести, то это точно ненадолго.

– Это нисколько не смешно, папа. Ты оскорбляешь и маму, и меня, и доктора Перри. Не говоря уж о всех тех людях, кто действительно страдает этим синдромом. Такое поведение постыдно и возмутительно. Единственный, кто и вправду болен в нашей семье, так это Нейтан. Тебе не кажется, что нам и с ним хлопот хватает?

– У твоего отца, Ферн, определенно проблемы с психикой, – замечает доктор Перри.

– Ничего у него нет! Он только прикидывается.

– Так ты готова забрать его домой? – спрашивает меня врач. – А то я могу его госпитализировать.

При такой перспективе папа еще больше оживляется.

– В больницу он не поедет, – категорически возражаю я доктору, сердито зыркая на отца. Еще не хватало, чтобы он зря занимал место и пользовался уходом, предназначенным для того, кто на самом деле болен! – Он отправится со мной.

Радостная улыбка на папином лице тут же тает. Ну да, уж я-то с ним разберусь!

Погоди, папочка, ужо отпробуешь ты моего лекарства!

Глава 17

По дороге домой от доктора Перри, в метро отец в весьма похотливой манере сказал сидевшей рядом женщине: «Ж-жопка». В ответ та три раза от души съездила ему по голове экземпляром Guardian, так что весь оставшийся путь папа провел в угрюмом молчании. Это лишний раз мне доказало, что он придуривается, – будто в этом могли быть какие-то сомнения!

И вот теперь он сидит надувшись у меня на кухне, уткнувшись подбородком в сложенные ладони.

Пискун высовывает мордочку из своей дыры в плинтусе. Пошарив в хлебнице, я нахожу для него завалявшуюся крошку от пирога и кладу на пол. Вот бы меня кто-то любил такой же безоговорочной любовью, как я этого зверька! И тут я, естественно, вспоминаю про Карла. Мой друг души во мне не чает, прося взамен немногим больше нескольких сдобных крошек.

Отец театрально вздыхает.

– Можешь не стараться, я не в настроении. Из-за тебя я только что отказалась от новой работы, – пеняю я ему, – причем без малейшей на то причины. А эта работа была для меня очень, очень важна.

Отец открывает рот, чтобы что-то сказать.

– И даже не думай брякнуть что-нибудь про сиськи!

Он снова закрывает рот.

– Уж не знаю, откуда у тебя эта дурацкая идея.

Сам того не желая, отец скашивает глаза в гостиную, на мой доисторический компьютер. Я, понятно, тут же топаю в комнату и его загружаю.

Это, кстати сказать, еще один подарок от Карла. В компании, где работает его сестра, избавились от этого старья, дабы освободить место для новеньких шустрых компьютеров с плоскими ЖК-мониторами и большим запасом мегабайтов и гигабайтов и еще каких-то там байтов, так важных для этой техники, а Карл сумел спасти два компьютера – для меня и для себя. Мой домовладелец Али разрешает мне за просто так подключаться к своему широкополосному Интернету, так что никаких счетов за пользование электронной почтой мне не приходит. Все, что я получаю, – так это спам, назойливо втюхивающий мне сомнительные американские лекарства, русских невест да заваливающий мольбами о помощи от африканских принцев, якобы свергнутых в суровую годину. Теоретически компьютер был приобретен для того, чтобы нам с Карлом было проще вместе сочинять музыку. Впрочем, мы так никогда и не узнали, каково это на практике, и так, по старинке, порой и бренчим у меня на диване до рассвета, заправляясь дешевой водкой.

Когда комп заканчивает наконец стрекотать, проглядываю историю просмотров тех сайтов, что посетил мой папочка, – и аж зубами скрежещу, «благодаря» наше правительство за бесплатное овладение компьютерной грамотностью гражданами старше пятидесяти пяти. Лучше бы подумало это правительство, как поразумнее распорядиться деньгами! Направить их, к примеру, на исследование детской астмы или на доступное жилье, чтобы Нейтану не приходилось с утра до вечера хрипеть и присвистывать в их сырой дыре. А для пятидесятипятилетних найдется масса куда более подходящих дел, дабы занять время, – типа ухаживания за садом или игры в бочче[20]20
  Бочче (итал. Bochie – «шары») – древняя спортивная игра в шары на гладкой земляной площадке, напоминающая одновременно и боулинг, и гольф, и бильярд.


[Закрыть]. Потому что первое, что делают эти старперы, научившись пользоваться компьютером, – покупают «Виагру» и в разных чатах пускаются во все тяжкие. Мой драгоценный папаша, конечно, не покупал никаких снадобий для усиления своей сексуальной прыти, но, разумеется, посетил с десяток сайтов и форумов, обсуждающих синдром Туретта. Неудивительно, что теперь он считает себя в этом деле большим знатоком! Вот убила бы! Честное слово!

И знаете что? Ведь это и впрямь нельзя подцепить в кабаке. Это единственный промах в его довольно складной сказке про белого бычка.

Вернувшись в кухню, я складываю руки на груди и с глубочайшим разочарованием в голосе говорю:

– Я знаю, папа, в чем тут все дело, но это не прокатит. Ну никак не прокатит!

– Сходи повидай мать, – ноет он в ответ. – Скажи, что я очень болен. Скажи, что она нужна твоему старому больному отцу.

– Все, что это даст, – настроит ее более решительно выкинуть тебя из своей жизни, – пытаюсь его увещевать. – Ты что, сам этого не понимаешь? Ей надо, чтобы ты был сильным, чтобы перестал выпивать и картежничать. Чтобы перестал считать джемперы с ромбами модным стилем одежды. И главное – ей нужно, чтобы ты наконец поставил ее во главу всех своих дел.

Каким-то непостижимым образом моему «тронутому» папочке удается изобразить еще и скепсис.

– Ничего странного, что ей тебя уже по уши хватило, – раздраженно говорю я. Моя чаша терпения переполнилась уже за пару дней. Схватив сумку, я тороплюсь к дверям, бросая на ходу: – Я к маме.

Отец озаряется улыбкой.

– Но вовсе не для того, чтоб за тебя просить. – Хотя, конечно, на самом деле я готова на коленях умолять ее пустить отца обратно, поскольку в одной квартире с ним не вынесу больше ни мгновения. – Хочу узнать, как у нее дела.

– Скажи ей, что я ее люблю.

– Сам бы лучше ей об этом сказал.

– Она не станет меня слушать.

– Ну да, прикидываясь туреттиком, вряд ли можно поправить ситуацию.

Отец уныло опускает голову.

– Чертовы ублюдки, – говорит он с чувством.

Глава 18

Мама сегодня должна работать у себя в газетной лавке, так что я направляюсь прямиком туда. Хочу прогуляться пешком в надежде, что не только продышусь свежим воздухом да разомну ноги, но и получу небольшой тайм-аут, чтобы успокоиться и как-то дистанцироваться от моего дорогого папочки и его выкрутасов. Я нежно люблю своего отца, но это вовсе не означает, что он мне мил всегда.

Кроме того, мне еще надо решить, что делать дальше с Эваном Дейвидом. Наверное, мне следует позвонить ему и объяснить свой столь поспешный утренний уход. Вот только что ему сказать? Дескать, мой папаша совсем сбрендил, но, если это не считать, все остальное – одна лажа, так что уж простите-извините, ускакала я от вас без особой нужды? Да и в любом случае едва ли мистер Дейвид желает, чтобы я вернулась на работу. Сомневаюсь, что зарекомендовала себя очень толковым личным помощником: отвергла его предложение вместе поужинать, забыла напомнить о встрече с самым главным человеком Британии, да еще и сорвала его занятие вокалом. Скажем, далеко не мощный старт. Плюс к тому, я не вижу никакого смысла звонить ему и унижаться, чтобы потом на завтра же отпрашиваться на «Минуту славы». Ведь тогда мне придется посвятить его в свои певческие притязания – а это трудно, очень трудно объяснить словами. И все это вместе ужасно досадно, потому что, кажется, и впрямь работа у него доставляла бы мне огромное удовольствие. Один вид чего стоит! Причем я разумею не только захватывающий вид из окна. Ну да ладно, что ж теперь!

Магазинчик прессы стоит здесь уже сколько себя помню, и столько же там работает моя мать, миссис Эми Кендал, ставшая в нем, можно сказать, старожилом. Это очень тесная лавка, где буквально каждое освободившееся местечко тут же забивается поздравительными открытками, сластями и журналами. У магазина за годы набралось немало постоянных покупателей, даже несмотря на то, что в последние двадцать лет он заметно захламлен и нуждается в хорошей уборке.

Вывернув из-за угла, я с изумлением вижу, как мужчина в рабочем комбинезоне красит фасад лавки симпатичной голубой краской. Удивляюсь я не столько тому, что это дело не отложено, как все прочее, на потом, а тому, что кто-то по-настоящему за это взялся. Мужчина за работой весело насвистывает, желает мне доброго утра.

Влетев в магазин, вижу маму за стойкой… И что-то в ее поведении заставляет меня отступиться от недавних намерений. Обычно на лице у нее усталость, плечи опавшие, да и насупленный вид у матери куда более привычен, чем улыбка. Сегодня же, напротив, матушка как будто в исключительно бодром и приподнятом настроении. Она при макияже – что, как правило, бывает по особым датам и праздникам, – причем непонятно, зачем ей нынче понадобились голубые тени. Кроме того, она определенно посетила парикмахерскую: свежевыкрашенные волосы свиваются в неестественно тугие кудри. Ярко-красный джемпер, что обычно томится где-то в глубине шкафа «для лучших времен», тоже оказался востребован в день будний. Все это очень, очень странно – не менее странно, нежели то, что мой папочка каждые пять секунд разражается каким-то ругательством.

Когда я подхожу, мама спонтанно поправляет ладонями прическу.

– Привет, детка.

– Мам? – удивленно моргаю я, не в силах сдержаться. – Что это с тобой?

Она с лукавым видом себя оглядывает:

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ты классно выглядишь… То есть ты всегда выглядишь отлично, – вовремя поняла я свой промах, – но обычно ты не выглядишь так классно, отправлясь на работу.

– Это потому, что теперь у меня появилось гораздо больше времени на себя, поскольку мне не приходится опекать твоего ленивого и никчемного папашу.

Да, явно не лучший момент, чтобы просить матушку разрешить ему вернуться на супружеское ложе.

– Я решила, мне стоит, пожалуй, малость расслабиться, сделать себе какую-нибудь масочку, – продолжает она с несколько вызывающим кивком.

И это говорит моя мать, которая всячески избегает любых кремов для лица, даже обычной «Нивеи», считая это ненужным расточительством.

Я наконец оглядываю магазинчик. Кто-то определенно навел здесь красоту: по углам больше не копится пыль; выстроившиеся на полках журналы выглядят заметно веселее; стародавние поздравительные открытки, прежде уныло болтавшиеся на проволочной карусельке, бесследно исчезли – их место заняли яркие и красочные, в защитной целлофановой обертке. Исчез и давно растрескавшийся линолеум, сменившись новеньким, под дерево, ламинатом.

– У нас новые хозяева, – сообщает мама в ответ на мой изумленно-вопрошающий взгляд. – Они и приводят все в порядок. У мистера Пателя – у Тарика – есть масса свежих идей.

– У Тарика?

– Ну, у моего нового начальника. – На лице у мамы вспыхивает настоящий девичий румянец.

О нет! Только не это! У меня обрывается сердце, от нехорошего предчувствия по телу пробегает холодок. Пусть это будет лишь ужасный сон! Мало того, что мой папочка страдает вымышленной болезнью, – так еще у мамы завелся кавалер!

– Мама, – многозначительно начинаю я, – я пришла к тебе поговорить о папе.

– Мне больше нечего сказать, детка.

– Он сейчас в ужасном состоянии.

– Он сам в этом виноват, – отмахивается она с поражающим отсутствием сострадания.

Мама всегда для всех являлась своего рода ангелом-спасителем – эдакой Флоренс Найтингель[21]21
  Флоренс Найтингель (1820–1910) – знаменитая сестра милосердия и общественный деятель Великобритании, основоположница сестринского дела.


[Закрыть] с многоэтажки на Фродшем-Корт! Когда только в нее успела вселиться эта новая безжалостная личность?

– У отца явно какое-то психическое расстройство.

Но мама лишь мотает головой, нисколечки не тронутая моими словами.

– Весь этот вздор, что он якобы болен, – всего лишь его очередная дурацкая уловка. За столько лет я предостаточно дала ему шансов, и он их все профукал.

– Я просто хотела бы, чтобы ты с ним повидалась.

– Нет, – отрезает мама не терпящим возражений тоном. – Послушай, детка. Мне очень жаль, что тебе пришлось поселить его под своей крышей, но между мной и твоим отцом все кончено. И что бы он там теперь ни делал, домой он больше не вернется.

В этот момент из заднего помещения выходит азиатского типа мужчина и с видом собственника останавливается рядом с матерью. В нем есть что-то от Омара Шарифа[22]22
  Омар Шариф (1932–2015) – египетский актер, известный главным образом по работам в американском и европейском кино («Лоуренс Аравийский», «Золото Маккены», «Смешная девчонка», «13-й воин» и др.).


[Закрыть] – такие же влажно-карие ясные глаза, кожа цвета латте, густые волнистые волосы, подернутые сединой, – и даже я, на добрый тридцатник моложе его, нахожу этого мужчину привлекательным.

– Это моя дочь, мистер Патель, – с неожиданным придыханием произносит мама.

– А-а, Ферн, – кивает он. – Премного о вас наслышан.

Жаль, не могу сказать того же самого о нем! До сей поры матушка как воды в рот набрала насчет того, что представляет собой ее новый босс. Сегодня я вообще впервые о нем услышала – это при том, что обычно маме не терпится поделиться со мной любыми магазинными сплетнями.

Между тем он берет меня за руку и легко касается ее губами, причем без малейшего заискивания. Хм-м… Само очарование! Мама взволнованно хихикает. Случись моему папочке это видеть, он испустил бы поистине чудовищный поток брани – и прикидываться бы туреттиком не пришлось!

Глава 19

Когда Руперт сморкнулся уже в третий раз, Эван прищурился на него с подозрением:

– Ты, часом, не заболеваешь, Руп?

– Нет, что ты, – энергично замотал головой агент. – Всего лишь насморк. Может, что-то вроде поллиноза.

– В Лондоне? Зимой?

Руперт даже сжался под его взглядом.

Эван натянул повыше ворот черного кашемирового свитера и машинально помассировал пальцами горло. Когда он утром, как заведено, мерил температуру, показания были отличными. Осторожность никогда не помешает. Если вовремя перехватить инфекцию, то при разумном лечении можно быстро задавить ее на корню. В горле у него першить не начинает? Эван для пробы сглотнул и не ощутил ни малейших признаков отека гланд. Так что нет – все вроде бы в полном порядке.

Эти газетчики так и норовят все время оттоптаться по его параноидальной заботе о горле. А кто бы так не пекся о своем голосе, будь это его главное достояние? Лишь благодаря этому дару Эван сумел подняться из низов и не кануть в безвестности и потому никак не мог относиться к нему с пренебрежением. А раз так, то Эван старательно избегал молочных продуктов, задымленного воздуха, а также носителей разных микробов и тех, кто находился в контакте с такими носителями. Еще он не употреблял спиртных напитков – а во всем прочем, собственно, жил вполне нормальной человеческой жизнью. Так ему по крайней мере казалось.

Первый вопрос, который задавал ему Руперт каждое утро: «Ну как нынче с голосом?» Не как он сам – в смысле личности. Только голос! Все прочее могло катиться в преисподнюю. А вот голос его был всё.

– Держись-ка от меня подальше, – посоветовал агенту Эван. – Попринимай витамин С – возьми у Дьярмуида. И попроси, чтобы тебе тоже померил температуру.

Руперт кинул на него усталый взгляд, означавший молчаливое согласие.

Шеф-повар Эвана пока что находился при нем постоянно, и вообще все у них было отлично организовано. Дьярмуид не только готовил потрясающую высококалорийную еду, но и следил за общим самочувствием Эвана, всегда имея под рукой нужные витамины и пищевые добавки. Он и Руперта пытался приобщить к здоровому питанию, однако без особого успеха. На Дьярмуида полностью можно было положиться, а значит, единственное, на чем следовало сосредоточиться Эвану, так это на своих выступлениях. И вообще, он остро нуждался в таком окружении, которому можно всецело доверять. Эван очень не любил в этом признаваться, но он ощущал себя в безопасности с постоянным штатом помощников, схватывавших его потребности на лету. Кстати, о штате…

– Слышно что-нибудь от Ферн? – спросил он Руперта, стараясь напустить небрежный тон.

– От кого?

– От Ферн, – повторил Эван, тщетно пытаясь подавить раздражение в голосе. – От временного моего помощника. Вчера она внезапно сбежала и так до сих пор не вернулась.

Руперт поднял бровь:

– Может, она наивно полагает, что ты распускаешь своих работников на выходные?

– С чего бы ей так считать?

– У меня до сих пор не было времени обсудить с ней все детали и условия договора, – заметил Руперт. – Как раз собирался сделать это сегодня. Тогда она была бы в курсе, что тебе нужен не просто личный помощник, а постоянная нянька.

– Руперт, – предупреждающе рыкнул Эван. Его агент был единственным человеком, который мог его подзуживать, и ему это сходило с рук. Но иногда и Руперт все же заходил чересчур далеко.

– Ладно, ладно! – поднял тот ладони. – Если она так и не вернется, я позвоню следующему претенденту в списке.

– А ты не можешь сам позвонить этой женщине?

– Могу, – озадаченно глянул на него Руперт. – У меня где-то есть ее номер. Но…

– Кажется, она вполне хороший работник.

– Она забыла напомнить тебе о важной встрече, а вчера еще и удрала без предупреждения, – возразил агент. – Что в твоем представлении означает «хороший»?

Эван все же умел делать хорошую мину при плохой игре.

– Она занятная, с ней не соскучишься.

– О, я тебя умоляю! – Руперт шумно вздохнул. – Бог ты мой, ну и дела!

Эван недовольно нахмурился:

– Ты о чем?

– Нам что, нужен человек, у которого единственное профессиональное качество – это быть занятным? Да и не уверен, что тебе оно поможет в твоем положении, если ты решил за нею приударить.

– Ничего я не решил за нею приударить, – с усмешкой отмахнулся Эван, хотя, пожалуй, был бы и не прочь. Как объяснить Руперту, что она вновь разожгла в нем нечто такое, что, оказывается, давным-давно погасло, а сам он этого даже не замечал? Что каким-то образом эта женщина оказалась единственным за многие годы человеком, который не только не истощал его творческую энергию, но и придавал ей какой-то новый импульс. Ферн была и забавной, и удивительной – совершенно необычной. Этого-то как раз так долго и не хватало в его жизни. – А что конкретно за «положение» ты имел в виду?

– То, в котором мы оба оказались оттого, что тебя домогается одна совершенно свихнувшаяся на этом особа.

Эван протяжно вздохнул.

– За эту неделю Лана названивала тебе миллион раз, – объяснил Руперт. – Я уже выдохся придумывать всякие отговорки.

– Я ей перезвоню. Обещаю.

– Ты говорил это еще на прошлой неделе.

– Я не всегда расположен общаться с Ланой. Ты сам это прекрасно знаешь.

– Я знаю то, что, если ты ей все-таки не позвонишь, у нас с тобой будут неприятности. Причем мало не покажется.

Лана тоже была оперной певицей. И если Эвана прозвали критики Il Divo, то Лану Розину именовали La Diva Assoluta[23]23
  Абсолютная богиня (сцены) (итал.).


[Закрыть]. Эта вспыльчивая страстная итальянка была на сегодняшний день одной из самых изумительных и ярких звезд мировой оперы.

В одном из восторженных отзывов о ее последнем выступлении в Англии – Лана пела там партию Тоски в одноименной опере Пуччини – в газете Independent написали, что она обладает силой голоса Марии Каллас, даром драматического перевоплощения Эдит Пиаф и прекрасным телом Анджелины Джоли. Поистине головокружительное сочетание – которое делало ее в жизни совершенно несносным человеком. Критики неизменно восхваляли ее как верх совершенства, живую легенду – поведение же ее вне сцены тоже давно сделалось легендарным. Она была известна как выдающаяся певица – и в то же время как отменная драчунья. Любимым ее развлечением, казалось, было укладывать папарацци носом в асфальт крепким хуком слева.

Кроме того, Лана была самым удивительным и божественным сопрано, с которым когда-либо Эван имел удовольствие делить сцену, а спустя некоторое время – и постель. В лучшем случае Лана бывала с ним злобно-насмешливой и своевольной. В худшем – невротичной мегерой с непомерным комплексом неполноценности. Она постоянно нуждалась в поклонении и обожании и делалась алчной и несносной, если этого обожания ей казалось недостаточно. Бывали дни, когда Эван определенно не мог преклоняться перед Ланой. Так что сказать, что их отношения были просто неустойчивыми, было бы изрядным преуменьшением.

Ее пение на сцене всегда было мощным и полноголосым, она легко играла широтой своего тембрального диапазона, и ее блистательный верхний регистр не мог не трогать публику. Но когда такой голос обрушивается на тебя в стремительном напоре итальянских ругательств – это уже совсем иное дело. За годы их знакомства Эван не единожды делался объектом ее гнева, и при одном воспоминании о какой-нибудь их перепалке у него вздыбливались волосы на загривке. Голос Ланы нередко наделяли эпитетами «яркий» и «резвый» – и никогда это не было настолько близко к истине, нежели когда она исходила пронзительной отборной бранью.

Они повстречались давным-давно в Сан-Франциско, в Калифорнийском оперном театре – она без особой подготовки исполнила тогда партию Кассандры в «Троянцах» Берлиоза, повергнув критиков в восторженный экстаз. И с тех пор Лана не переставала их изумлять. Общение с ней Эвана было, кстати сказать, куда более разноплановым. Там же, в Сан-Франциско, она оказалась среди гостей у него дома на вечеринке по случаю окончания сезона, и он проникся симпатией к ее редкой страстности и полной жизни и задора красоте. Оба они слыли самыми рьяными трудоголиками среди нынешних оперных звезд и приглашались в международные турне намного чаще, нежели могли мечтать на заре своей карьеры. Обратной стороной этой медали было то, что их связь – как бы их друг к другу ни влекло – все же была весьма спорадической. Лана уже не раз давала ясно понять, что не считает такие отношения идеальными. Теперь они не общались уже несколько недель – с самых репетиций «Травиаты», в которой совсем скоро должны были вместе солировать в Уэльсе.

– Позвони ей, – настойчиво попросил Руперт. – А то она уже начинает злиться.

К добру это точно никогда не приводило. Разозлившаяся Лана как будто превращалась в перестоявшую на плите кастрюлю с макаронами: после долгого бурления все у нее выкипало через край, и во все стороны расползалась отвратительная масса. Но как раз сейчас Эван вовсе не хотел разговаривать с Ланой. Если она сердита на него – а скорее всего, это именно так, – их общение вконец истощит его силы. Чтобы ей звонить, надо загодя настроиться психологически.

– Попозже позвоню, – уклончиво пообещал он Руперту. – У меня сейчас дела.

Через пару часов Эвану надо было присутствовать на генеральной репетиции «Мадам Баттерфляй», и ему требовалось собраться с мыслями, как следует подготовиться. Уже на выходе из комнаты глянув на Руперта, он заметил, как тот что-то бормочет себе под нос.

– И не забудь позвонить Ферн, – бросил он агенту.

– Попозже, – эхом отозвался тот. – У меня тоже сейчас дела.