Текст книги "Прости нас, Нат"

5

Нат привезли к нам в пятницу. Выходные мы провели за ежечасными тайными вылазками вверх-вниз по лестнице, чтобы не мешать ей обживаться. Дошло до того, что Арт мне предложил в качестве камуфляжа надеть на голову наволочку, а я повелась, и только на следующий день, увидев меня в ней на лестнице, он все-таки сжалился. Оказалось, он не ожидал, что я приму это всерьез. Хотя если подумать, он мог и раньше обо всем догадаться и втайне надо мной смеяться.

Но это все неважно. В наволочке или без, Нат не обращала на меня ни малейшего внимания. Большую часть времени она спала в кошачьей лежанке – безликий комок серого пуха. Арт воспринял это как знак, что нам больше незачем так часто ее навещать, ей и так хорошо, но я стала ходить на чердак даже чаще – просто убедиться, что она открывает глаза. В воскресенье перед сном мы с Артом условились, что не будем подниматься к ней ночью, что можно «отпустить вожжи», а еще мы закрыли люк на чердак, чтобы Нат не сорвалась в пролет, если вдруг она прогрызет решетку. Я была уверена, что глаз не сомкну, но Арт обнял меня, и я уснула сном младенца. По-моему, мне даже ничего не снилось.

Я, по большей части, испытала облегчение, что в понедельник нужно было возвращаться в офис. Мне нравилось ездить туда на машине, бороздить безымянные дороги, ведущие, куда мне заблагорассудится. В тот понедельник я уехала окрыленная, затаив в груди отрадно тлевший уголек, согревавший нутро. Мою тайну, которую я не то чтобы украдкой пронесла на работу, завернув в пальто. У меня теперь был обжитой дом, куда хотелось возвращаться. Обустроенный с душой. В том числе и моей. Эти сладостные темные мысли грели меня первые пару часов, пока я заново привыкала к рабочему месту.

Поймите правильно, мне тяжко было с утра уезжать, но я знала: рано или поздно к этому придется привыкнуть. К тому же Арт оставался у себя в кабинете и обещал заглядывать к ней каждые два часа. Я попросила его писать мне, так было спокойнее. Не то чтобы я не доверяла его обещаниям, просто знала, как он уходит с головой в работу – колошматит по клавиатуре или намечает сюжетные линии.

На работу я продефилировала с гордо поднятой головой, чувствуя себя на все сто. И пока я вся лучилась счастьем, офис вокруг гудел, как монохромный улей. Сама того не сознавая, я все еще была настороже. Каждое микроволокно на войлочных стенках моего бокса трепетало, каждый вздох, каждый чих громом разрывал тишину. Кровь прилила к лицу, я вся раскраснелась, и меня не покидало ощущение, что у меня на лбу все написано. Проплывавшие мимо тела так и щетинились, но никто не смотрел мне в глаза. Все было, в общем, в порядке вещей, но чем дольше я стояла за столом, оглядывая офис, тем страннее мне казалось, что все сидят, потупив глаза. Как вкопанные. Одна женщина, чье лицо я смутно помнила, вроде как со второго этажа, прошаркала мимо со стопкой папок в руках, и я застенчиво улыбнулась, но та отвела взгляд и пошла дальше в сторону лифтов. Была, конечно, вероятность, что она меня не заметила, хоть и прошла всего в десятке сантиметров. Вряд ли.

Я положила сумку и уселась на стул, отдавшись уюту замкнутого пространства. Многие на это жаловались, ну а я любила свой бокс. Здесь меня не видно и не нужно ничего из себя строить. Неважно, что тело мое – сплошь оголенный нерв. Я могла хоть целый день биться в конвульсиях или возиться тут, как мартышка с очками. Меня судили только по результатам, а уж это было мне подвластно. Тут я решала сама, вкалывать мне или на денек отключиться. Наутро после выходных, проведенных с Нат, вернуться в офисные стены было лучше некуда.

В тот первый день на работе я старалась не думать о доме. Обычно в офисе сидишь, как на другой планете, но, дожидаясь сообщений от Арта, я никак не могла расслабиться. У меня возникла какая-то навязчивая потребность мерить взглядом мой бокс, просто чтобы снять напряжение, а то стены подо мной уже прогибались. Заметил бы хоть кто-нибудь, возьмись я посреди всей этой суматохи грызть фанеру?

И вот уже за полдень, а от Арта ничего не слышно – меня бросило в холодный пот. Неужели он не понимает, как мне от этого тревожно? Нарочно он бы так не поступил… Может, что-то случилось? Я нарушила молчание и написала первая в предельно игривой, непринужденной манере, добавив пару поцелуев в конце, подчеркнуто легкомысленно. Он через минуту коротко ответил, что все хорошо, Нат съела полбанки консервов, а у него никак не получается сосредоточиться, и он подумывает прокатиться на машине.

У меня аж защемило внутри. Как ему в голову пришло оставить ее там одну? Слащавым тоном я предположила, что лучше отложить это на завтра, а сегодня, может, просто развалившись на диване посмотреть кино. Но, видимо, ему совсем не писалось, и это его тяготило, так что Арт стоял на своем. Мы немного поиграли в словесный пинг-понг: мои заискивающие и уклончивые сообщения становились все длиннее, а его все короче, пока он совсем не перестал отвечать. Поначалу я решила, что он отошел проведать Нат, но молчание тянулось минуту, две, три, и вот прошло полчаса, а он мне так и не ответил. В первый раз за много месяцев я оказалась в полном одиночестве. Что я наделала? Наверное, я слишком на него давила, может, даже совсем оттолкнула?

Нет, мне просто нужно было посмотреть на это здраво. На часах уже 14:30 – он, наверное, ушел обедать. Я и сама сильно задержалась с обедом. Обычно я сидела в боксе, праздно листая статьи, которые не успела прочитать с телефона, но на сегодня с меня хватит.

Я взяла с собой сумку и пошла в общественную столовую – квадратный зал без окон цвета лютиков, забитый пластиковыми столиками. За каждым столиком четыре серебристых стула, но поскольку столики были крохотные, стулья под столом не помещались и мешались в проходах. Я туда почти никогда не ходила; от желтого у меня болела голова, а звук скрежещущих о кафель металлических ножек просто выводил из себя.

Я огляделась, но за каждым столиком уже сидели минимум по трое. Почти везде – хмуро уткнувшиеся в свои тарелки бледные лица, стиснутые до неловкости близко. На некоторых столиках было навалено столько стаканов, тарелок и ноутбуков, что вазы со срезанными цветами перекочевали на пол. Пара из них уже была сбита неосторожными лодыжками, и лужицы мутноватой воды стекали прямо под кроссовки и каблуки сидящих.

Я не видела большого смысла ютиться за выделенными мне пятнадцатью сантиметрами пластика, поэтому вернулась в бокс и открыла злосчастный пакетик мюслей. У меня не было сил проверять отсутствующее сообщение от Арта, и за обедом я работала, усиленно клацая одной рукой по клавиатуре, видимо, ощутимо сильнее обычного.

– Лучше пройтись, подышать свежим воздухом. На улице такое солнце, снег почти стаял.

С набитым овсяными хлопьями ртом я подняла глаза – и увидела мужчину, сидевшего в трех боксах от меня, его лицо было мне знакомо. Джерри, Джоуи, Джозеф? Он мягко улыбнулся мне, похлопал ладонью по краешку бокса и снова исчез за волнами стен. Даже если бы мой рот не был напичкан орехами, я все равно бы не нашлась, что сказать. Он первый, кто заговорил со мной за весь день. Человек вроде приятный. Может, он не знал, в чем я замешана, а может, ему было все равно. Кому-то правда было все равно, но их тихие голоса заглушал ропот протестующих.

Этот день наконец-то закончился, и я поехала домой, стиснув руль, пытаясь побороть надвигавшийся дребезг мигрени. Когда мужчина в изорванной куртке и штанах защитного цвета, шатаясь, выскочил передо мной на дорогу, я едва успела затормозить. Машину слегка занесло, и легким толчком о бампер мужчину отбросило на середину дороги. Он даже не оглянулся, просто стоял, растерянно, держа над головой плакат: