Текст книги "Провидение"

Не важно, что я собирался сделать. Важно то, что сделал.

Эггз

Около трех Ло поднимается и идет куда-то. Сон моментально слетает, и мое тело переключается в режим повышенной готовности.

Не знаю, как кто-то проходит через жизнь в одиночку. Если она умрет, я тоже умру. Сразу же. Мы из тех, о ком иногда пишут, что если умирает один, то и другой умирает в течение семидесяти двух часов. А вот она без меня справится. Если я сыграю в ящик, она так и будет преподавать, посещать мероприятия, покупать кофе. Может быть, именно поэтому мы составляем такую удачную пару. Кто-то должен быть айсбергом и кто-то солнцем. По ступенькам она поднимается неторопливо, значит, ругаться не будет.

– Эгги, тебе звонят. – Ло красиво зевает и протягивает телефон.

Будь мне сорок, а не почти пятьдесят, я мог бы выключить телефон, и тогда ей не пришлось бы подниматься. Но иногда, когда вам ближе к пятидесяти и когда в вашей жизни есть женщина, делать это необязательно.

Я вздыхаю.

– ДеБенедиктус.

Звонит Джоан, ночной диспетчер. Происшествие на Тайер-стрит. Срочный вызов. Я всегда чувствую себя немного виноватым, оставляя Ло, но она прекрасно устроится на диване, и у нее есть дети, есть газеты. Ее взгляд следует за мной до непривычно широкого входа в наш дом. Люди, которые к нам приходят, неизменно бывают поражены шириной коридора. Представляю, как здесь жить. Они-то думали, что заведут детей. В следующий раз не придем, пусть уж лучше приходят к нам, у нас не так депрессивно.

– Куда отправляешься?

– Какой-то студент умер на Тайер-стрит.

– Из Университета Брауна?

– Да, похоже, там была настоящая заварушка.

– Наверняка из-за наркотиков, – заключает Ло.

Я беру со стола револьвер, который находился бы под замком, если бы у нас был ребенок. Мне немного неловко из-за того, что я так тороплюсь уйти. Со времени всей этой истории с Чаки у меня такое ощущение, будто должностная инструкция неким образом изменилась. Только бы обошлось без мертвецов, думал я когда-то, принимая звонок. Ужасно, такая трагедия. Любопытно, что меняется, когда меняется твоя жизнь. В какой-то момент я даже рад тому, что кто-то расстался с жизнью, рад, что теперь есть возможность восстановить справедливость, во всем разобраться, найти ответы, добиться торжества добродетели.

– Будьте осторожны, детектив. – Она подмигивает мне, повторяя шутку Марко.

В машине, по пути к Тайер-стрит, я расслабляюсь, даже мурлычу тихонько под нос и думаю, каково было бы ехать сейчас в Брэдли. Одной этой мысли достаточно, чтобы проскочить знак остановки. Кто-то сигналит. Гребаный придурок, мол. Это да.

О таком свидетеле, как Роми О’Нан, можно только мечтать. Прагматичная, свидетельница, но не участница, она рулевая в своем экипаже, а значит, примерно на фут ниже остальных[36]36
  Рулевой в гребной команде, как правило, мельче гребцов.


[Закрыть], втайне недолюбливаемая остальными, наблюдательная. К умершему питала нежные чувства, следовательно, не спускала с него глаз. Об этом она не говорит, да оно и не нужно. Все отражается в ее глазах каждый раз, когда она смотрит на тело, потом на меня.

Парня звали Кришна Паван, студент последнего курса, гребец, бог – и вот теперь все мечты Роми разбились и она осталась ни с чем. О чем мы всегда забываем, так это о том, что смерть всегда разбивает чьи-то мечты. Когда я только приехал, Роми сказала: «Мы с Кришем о многом говорили сегодня, больше, чем обычно. До сих пор не могу поверить, что такое случилось именно в этот вечер. Так несправедливо. Знаю, это звучит глупо. Я до сих пор в шоке». Думала…

Люди – эгоисты. Такими нам приходится быть. Малышка Роми думала, что этим вечером ей удастся заарканить парня. Не навсегда – кто она такая, пискля, веснушчатая, унылая, хотя и умная, – но уж на ночь точно. Я легко представляю ее стареющей, живущей с кем-то вроде нее и томящейся из-за несбывшейся тогда мечты, ночи с Кришем.

– Сердечный приступ? – спрашивает она. Снова. Другие ребята ревут в голос и обнимаются, но Роми держится рядом со мной, поближе к жертве. Остальные получили от него что хотели и теперь могут выть, стонать, скорбеть и оплакивать. Роми же хочет большего.

– Роми, – говорю я, – не знаю, послужит ли это утешением, но такое случается. Ужасно, невероятно, но случается. Знаешь, я видел четырех ребят, примерно таких же, как Криш, может быть, чуть старше, двадцать два, двадцать четыре, которые умерли внезапно и без какой-либо причины.

Она качает головой.

– Нет, нет. Криш – спортсмен.

Я киваю. Основные факты мне уже известны.

– Возможно, у него были проблемы с сердцем.

– Не было у него проблем. Он был просто абсурдно здоров.

– Неуязвимых нет.

– Нет, – не соглашается Роми. – Не может быть. Это какое-то безумие.

– Я тебя понимаю. Но проблема человеческого организма в том, что он может взять и подвести. Мой отец всегда говорил, что в жизни безусловны только две вещи: налоги и смерть.

– Вы посмотрели на него? – спрашивает она. – Он был абсолютно здоров.

Некоторых людей описывают так, словно смотрят на них через увеличительное стекло. В случае с Роми стекло перевернуто. В объемной, с чужого плеча ветровке она выглядит миниатюрной. Некоторые матери называют таких своих дочерей «мини-мы»[37]37
  Отсылка к серии комедийных фильмов про шпиона Остина Пауэрса; в них Мини-мы – карликовый клон главного злодея, Доктора Зло.


[Закрыть]. Так и я называл бы Роми, «мини-мы», ведь должна же где-то в мире быть ее увеличенная, в натуральную величину, версия. Снова и снова она повторяет, что Криш был особенным, что он собирался выступать на Олимпиаде. Осторожно спрашиваю, не принимал ли он этим вечером что-то покрепче «Файрбола». Роми шмыгает носом.

– Мы буквально только что говорили о том, что никогда не имели дело с коксом, – говорит она и начинает плакать.

Последние случаи с сердечным приступом выглядели иначе: меньше народу, улицы потише, умершие не учились в колледже и не планировали выступать на Олимпийских играх. Если же брать другие, более ранние эпизоды, когда от сердечного приступа умирали молодые люди, то никакими особенными их никто не считал. Кроме разве что Ивонны Белзики, но думать о ней снова я сейчас не могу.

Во всех предыдущих случаях с сердечным приступом ничего необычного не отмечалось. Каждый из нас сваливается на эту планету с не самым качественным сердцем, которое так или иначе отказывает, что бы мы ни делали. Роми в силу возраста просто не в состоянии это понять. До сегодняшнего вечера она думала, что смерть – это для бабушек, дедушек и золотых рыбок. Она сморкается, и я говорю ей, чтобы не спешила, что время у нас есть. Моя работа ничем не отличается от любого квеста. Лучшую версию событий может представить тот, кто хочет говорить, а не тот, кто говорить вынужден.

И вот теперь она готова перейти к делу.

– О’кей. Прежде всего вам нужно знать, что все произошло из-за Эллен.

Роми объясняет, что Эллен – это такая давалка, которая ходит в Школу дизайна. Она встречалась с Кришем, и все у них было всерьез. Некоторое время назад Криш узнал, что Эллен изменяет ему с одним мудаком, тоже из Школы дизайна. Роми сказала, что Криш был просто раздавлен.

– Мы сходили на вечеринку, он отвлекся, так что прием сработал. Потом взяли пива, поиграли в «Бейрут»[38]38
  Он же пив-понг – игра, где команды кидают пинг-понговый шарик в стаканы с пивом.


[Закрыть], и Криш был в порядке. И тут появляется этот хрен, хипстер, такой, знаете, тип – с бородкой, в толстовке и бейсболке. Входит, тащится, никого не замечая, и врезается в Криша.

– Вы его знали, этого парня… с бородой?

При этих ее словах как будто срабатывает сигнализация – борода. Я записываю их в блокнот – безо всякой на то причины, просто прислушиваясь к той штуке, тому внутреннему голосу, который шепчет борода.

Роми говорит, что хипстера не знал никто. Может быть, Бородача знала Эллен, предполагаю я, и девушка закатывает глаза.

– Нет, тот парень, с которым она тусуется, он тоже типа студент, лысый и худощавый. А этот, он был здоровенный.

Записываю и это слово – здоровенный.

– И потом Криш будто с цепи сорвался, – продолжает Роми. – Набросился на него и стал избивать.

– Тот парень, Бородач, он отбивался?

Она качает головой.

– Он как-то провоцировал Криша? Вербально?

– Нет. И вот это странно, потому что он был большой. Не такой, как Криш, но, знаете, выглядел таким… крепким. – Она снова плачет, и я снова ей лгу. Все в порядке, милая. Все хорошо. – Нет, не в порядке. Не в порядке.

– Послушайте. – Роми вытирает глаза. – Виновата Эллен. Она разбила Кришу сердце. Если у него и случился сердечный приступ, то только из-за нее.

Роми уже ревет – ей хотелось быть в его сердце, но в нем была другая. В сердце, которое не бьется больше.

– Ты очень нам помогла, – говорю я ей, – и теперь мы можем отвезти тебя домой.

– Подождите. Тот хипстер… Возможно ли, что он… ну… заколол Криша или отравил? Как в фильмах про Джеймса Бонда, отравленной ручкой?

Я похлопываю ее по спине. Вполне нормальное поведение для таких случаев. Всегда возникает соблазн обвинить кого-то, кроме Господа Бога или Матери Природы.

– Нет, Роми. Причина смерти – сердечный приступ. Медики в этом уверены. – Я произношу слова, которым и сам верю с трудом.

– Но все случилось так неожиданно.

– Иногда бывает.

Коронер складывает инструменты.

– Боже мой. – Роми видит это впервые, как человек становится телом. Я говорю ей, что это нормально. Снова слезы. Смерть невозможно принять вот так, сразу.

– Это ужасно, дорогая. Прими как есть.

Она благодарит меня, и я помогаю ей. Иногда я думаю, что из меня получился бы неплохой родитель. Предлагаю ей пастилку.

– Спасибо. – Роми бросает ее в рот. – О! – Пытается справиться с пастилкой языком. – Еще одно насчет того парня. – Она поднимает палец. – «Я – Провидение».

– Кто Провидение?

– Это у него на бейсболке было. «Я – Провидение». Чистейший нарциссизм. Это же надо додуматься, а? Какое, на хрен, Провидение. Ходит, как в тумане, уткнувшись в телефон. Вот Криш – другое дело. Он был Провидением.

Голос дрожит. В глазах снова слезы. Записываю в блокнот: «Я – Провидение».

– Куда он ушел? Его не посадили в автобус, не отправили в больницу?

Она качает головой.

– Не представляю. Он просто исчез.

Никакого дела нет. Имел место сердечный приступ. У нас есть запись с камеры наблюдения и в малейших деталях совпадающие с ней показания Роми. Глядя в телефон и ничего вокруг себя не замечая, Бородач входит и натыкается на Криша. В Криша будто вселяется бес. Он нападает на Бородача и избивает его. Потом у Криша случается сердечный приступ. Воспользовавшись суетой, Бородач ускользает. При этом козырек бейсболки скрывает едва ли не все его лицо. Но кто на его месте поступил бы иначе? Весь этот шум, клетчатые шорты. Возможно, Бородач подумал, что ему это все не надо, и слинял в какую-нибудь местную больничку зализать раны.

Я обзваниваю ближайшие лечебные учреждения. Все. Звоню в студенческие медпункты, в каждую аптеку. Ничего. Бородач нигде не появлялся. Снова смотрю видео. И тоже ничего. Ни малейшей зацепки.

Я иду к Стейси, которая на седьмом месяце беременности. Она как раз срывает крышку со стаканчика йогурта. Рассказываю ей о видео, о парне, которого избил Криш и которого невозможно найти. Она ест йогурт дурацкой пластиковой ложечкой, которая прилагается к стаканчику. Другая, металлическая, лежит перед ней на столе.

– У Криша случился сердечный приступ, – провозглашает она. Именно так, провозглашает. – Во время избиения этого парня. По меньшей мере сломал ему ребро и, вероятно, нос. – Она облизывает крышку с таким удовольствием, как будто это какой-то деликатес, а не просто йогурт. – Эгги, Криш считался кандидатом на участие в Олимпиаде от Лиги Плюща[39]39
  Сообщество восьми частных университетов на северо-востоке США.


[Закрыть]. Хороший парень. Тот, которого ты не можешь найти, шатался по Тайер-стрит. Скорее всего, наркодилер. Плохой парень.

Я делаю для себя мысленную пометку – наркодилер.

Она бросает на меня сердитый взгляд.

– Но он не наша проблема, и он никого не трогал. – Взгляд ее становится жестким. Теперь она – мать. – Криш – хороший парень. Мы не станем мазать его черной краской, занимаясь поисками связи, которой не существует.

Часом позже желание узнать, что же случилось на самом деле, все еще живет. Все дело в том копе, который сидит во мне. В настоящем детективе. Стейси здесь для того, чтобы защищать и служить, но я – ищейка. Как Ло пробивается сквозь книги в стремлении дойти до конца, так и я стремлюсь узнать, что же случилось.

Я – Провидение. Такое мог бы сказать какой-нибудь политикан с дерьмом вместо мозгов, если бы собирался участвовать в выборах. Я записываю имена всех ребят, у которых случился сердечный приступ. Интересно, а они знали Бородача? Пора идти домой. Подняться наверх, в кабинет. И поработать головой.

Джон

Прошлой ночью обошлось без кошмаров. Даже не помню, снилось ли мне вообще что-нибудь. А ночь без кошмаров хуже любых кошмаров, вместе взятых. Значит, я к этому привыкаю.

Я срываю простыни и засовываю их в стиральную машину. Потом выхожу онлайн – наказать себя рассказами о Кришне. Душа отзывается болью, чувством вины, и для меня это облегчение. Я плачу. Он был хорошим парнем, номером 4[40]40
  Старший в центральной четверке гребцов, выступающий локомотивом команды.


[Закрыть] в гребной команде Университета Брауна. Он любил Гарри Поттера. Друзья называли его Кришем Поттером, Криш-П. Гарри Поттером он и становился на Хеллоуин, огромный парень в маленьких очках и плаще.

«Нью-Йорк таймс» отмечает, что он представлял нацменьшинства на воде, а «Проджо»[41]41
  Сокращение от «Провиденс джорнал» – это название главной ежедневной газеты Род-Айленда.


[Закрыть] хвалит и называет достоянием нашего города. Родители потрясены. Нет фотографий, где он один, если только не позировал специально, как, например, когда встал рядом с фигурой медведя. Ожидали, что он принесет нам олимпийские медали. В общем, получается, что я убил не просто человека, а саму Америку.

Проверяю почтовый ящик Питера Федера и нахожу письмо на бланке от Линн Ву, эксперта по Лавкрафту, которую я нашел онлайн.

Привет, Питер!

К сожалению, не могу ответить каждому лично, поскольку нахожусь сейчас в дороге.

Как Вы, возможно, догадываетесь, точу когти к предстоящему Некрономикону[42]42
  Обыгрывается совпадение последнего слога названия вымышленной книги из произведений Лавкрафта и традиционной концовки наименования многих фанатских слетов, конвентов – англ. «con», от «convention» (например, самый известный конвент, связанный с культурой комиксов, называется «Comic-Con»).


[Закрыть] в Провиденсе, где с удовольствием отвечу и на Ваши вопросы. Билеты уже продаются.

Всем Ктулху,

Линн

Я бросаю простыни в сушилку. Могу ли я пойти на конвент? Народу там будет много. Контролировать свои силы я не в состоянии. И в отличие от Уилбура, я ничем не выделяюсь. Лавкрафт много писал о том, какой Уилбур необычный, с бледным, практически лишенным подбородка лицом, как он растет не по дням, а по часам. Это справедливо. Горожане имели полное право быть подозрительными и настороженными. Стороны в равных условиях, когда каждая может обнаружить противника и защитить себя.

Любой увидевший Уилбура чувствовал, что в нем заключена какая-то опасность. Но я похож на хипстера, который ест бекон, у которого девушка, куча клетчатых рубашек и планы на пятничный вечер. Я мог иметь профиль в «Твиттере», похмелье от дешевого пива и билеты на концерт, где скакал бы, обливаясь потом, со всеми остальными. Глядя на меня, можно предположить, что у меня имеются подружки и фотки, на которых я с ними развлекаюсь, что я собираю яблоки[43]43
  Традиционный вид коллективного отдыха в Род-Айленде и вообще в Новой Англии.


[Закрыть] возле Джонстона, хожу в старый кинотеатр на Тайер-стрит, проталкиваюсь сквозь толпу к бару в «Парагоне», чтобы выпить, поговорить о фильме и посмеяться, а потом отправиться за фалафелем, потому что мы пьяны и нам надо поесть, прежде чем заняться сексом.

Секс.

Пищит сушилка. Я достаю горячие простыни и заворачиваюсь в них. Наверное, такие ощущения дает и секс. Горячее тело, касающееся тебя, как одеяло, в разных местах. Тепло другого…

Я звоню Хлое и попадаю на ее голосовую почту. Вот и правильно. Сегодня я не заслужил услышать ее голос.

Иногда победить невозможно, но как только я решу проблему, я сразу же все ей расскажу. Извинюсь за то, что был таким придурком, за свои путаные сообщения, за исчезновения. Я стану тем, кто я есть, кем был до того, как меня похитили, хорошим человеком. И я никогда не стану таким, если не приложу все силы, чтобы найти лекарство.

В словах Магнуса горькая правда: «Мы славно поработали здесь, Джон».

Мне может не нравиться его работа, но он старался, трудился и добился своего. Он сделал меня вот таким. Теперь моя очередь.

Уж постарайся.

Лавкрафтовская конференция – место небезопасное, но и в лесу много лет назад было небезопасно. Кто не рискует, тот не выигрывает.

Хлоя

На потолке трещина, и пожилая пара ссорится из-за матраса с подушкой. Это мой третий за день магазин сети «Алекс мебель», самый маленький из всех, и его здесь, конечно, быть не может. Здесь нет отдела оформления, нет шоурума, где ткани висят, словно юбки.

Ко мне направляется продавец.

– Мисс? Вы как сегодня? Присмотреть? Помечтать?

Отвечаю, что понемногу того и другого, и он говорит, что поможет мне.

– Но зависать рядом с вами не буду. Если хотите, чтобы я помог вам с чем-то, то я вон там, в том кресле.

Помочь мне он не может. Никто не может. Но я и в этом магазине делаю то же, что и в других. Тестирую диваны. Делаю вид, что выбираю, что интересуюсь пенопластовыми подушками, спрашиваю, какие ткани есть в наличии и как организована доставка. Я едва не получаю инфаркт, погрузившись в огромный, неуклюжий кожаный секционный матрас. Такой сумасшедшей я не чувствовала себя даже тогда, когда решила приехать сюда, когда, словно девчонка в кино, бежала по Пенсильванскому вокзалу и совала в автомат кредитную карточку, покупая билет в одну сторону до Провиденса.

Я знала, что это просто реклама. Знала, что в городе четыре магазина. Но потом до меня дошло. Он знает, что я знаю. А раз так, то вполне логично предположить, что Джон может ждать меня в одном из этих магазинов, что это я должна приехать сюда. Конечно, после его исчезновения много лет назад я позаботилась о том, чтобы оставить след из хлебных крошек. Найти меня при желании не составило бы большого труда.

Продавец подходит ко мне с прозрачной подушкой.

– Эта штука поможет вам понять, как вы издеваетесь над собой с вашим старым матрасом.

Я сижу и киваю, пока он рассказывает о пылевых клещах. Неподалеку пожилая пара благодарит помогавшую им женщину – я знала, что вы, ребята, будете когда-нибудь вместе. Хотелось бы мне знать, каково оно, быть старой. Никогда еще я не ощущала себя такой одинокой.

– Итак, – говорит продавец, протягивая прозрачную подушку. – Хотите попробовать эту штучку, испытать на себе?

Часом позже я иду по набережной реки. Называется это место Уотерфайр, и у них фонари на лодках. Здесь оживленно – семьи в полном составе, студенты колледжа. Никакого плана я не составила. Чемодан с собой не взяла. Я еще не решила, останусь ли на ночь, и не знаю, есть ли в отеле свободные номера. Не знаю, что хочу съесть на обед. Знаю только, что не Джон отправил меня в эту охоту. Я здесь одна.

Наверное, надо было бы пойти в настоящий ресторан, но как устоять перед соблазном посетить «Тенлис».

Официантка приносит мне заказ – бургер с халапеньо и фраппе со вкусом арахисового масла и с зефирным кремом.

– Надеюсь, дорогуша, тебе понравится. Ты примерно моего возраста, так что все ляжет куда надо.

– Спасибо.

Здесь те же «Jets» с той же «You Got It All». В «Тенлис» ничего не меняется. Ничего не стареет – в отличие от нас. Та же музыка, тот же соус к бургеру, и перчики хрустят так же, как много лет назад.

– Принести что-нибудь еще? – спрашивает официантка.

Я достаю телефон и нахожу портрет Джона.

– Вообще-то… Это так, на всякий случай. Вы не видели здесь вот этого парня? Сейчас он немного постарше.

Она надевает очки, щурится, относит телефон дальше, подносит ближе.

– Красавчик. Старая любовь?

Я пожимаю плечами – странный жест, когда ответить нужно да или нет. Старая любовь? Строго говоря, нет.

Официантка проскальзывает в кабинку. Раньше я думала, что официантки сами по себе дружелюбны и заботливы. Помню, как его мать посмеялась над нами однажды. Когда они проходят обучение, это правило у них на первой странице руководства. Они не дружелюбные. Это просто такой прием. Мы с Джоном решили, что его мать не права, что да, им, может быть, и вменяют в обязанности быть такими, но работу они выбирают именно потому, что хотят делать приятное людям. Моя мама считает, что от всей этой сети воняет сексизмом и пороком сердца.

Официантка изучает портрет. Зовут ее, если верить именной бирке, Пола.

– Знаешь, прежде чем прийти сюда, я работала помощницей юриста.

– О…

– Тридцать один год. Фирма неподалеку отсюда. Большие шишки.

– Замечательно.

– Знаешь, почему я оттуда ушла?

Я качаю головой.

– Нет.

Она тянется через стол к моей руке.

– Потому что хотела быть счастливой. Хотела, чтобы мои дни пахли чизбургерами и зефирным кремом. Хотела слушать музыку, носить что-нибудь удобное и ни о чем не беспокоиться.

Я сглатываю.

– Здорово. Нет, правда. Решиться на такой шаг.

Пола снимает очки.

– В том-то все и дело, дорогуша. Мужчина, если он то что надо, сам тебя найдет.

Она похлопывает меня по руке и выскальзывает из кабинки. Я оглядываюсь. Официантки почти у всех кабинок, разговаривают с такими же, как я, успокаивают, восторгаются детишками, дают советы мамочкам. Не хочу, чтобы мать Джона была права. Не хочу, чтобы «Тенлис» оказался фигней. С первыми звуками «Make It Real» я невольно поворачиваюсь к двери, словно ожидаю увидеть там Джона. Вместо него вваливается группа парней, шумных и скромных, возбужденных то ли мальчиков, то ли мужчин. Вся четверка занята только собой, на них черные футболки и бейсболки с надписью «Я – Провидение». И тут я замечаю, что они такие не одни, что есть и другие – одинокий мужчина, кайфующий со стопкой книг одного автора, Лавкрафта. В дальнем конце зала пара разделывается с горкой блинчиков, и оба в одинаковых футболках с одной и той же надписью – «Лавкрафт».

Этого автора Джон навязывал мне, когда вернулся домой после похищения, и вот теперь я ищу в старых чатах, где «Hippo Campus» – и да, там все про Лавкрафта.

Ты уже прочитала, Хлоя? Это он про «Ужас Данвича».

Обычно я меняла тему. Не хотела быть с ним в книжном клубе ужастиков. Прочитать книгу пыталась, но далеко не ушла. Она действовала мне на нервы, оскорбляла мои чувства, а с оскорбленными чувствами я стала бы слишком типичной. Книга была не моя. Ужасная, пугающая, будоражащая и никак не любовная поэма. В ней не было ничего о нас, никакой притчи, и я всегда чувствовала себя неловко из-за того, что хотела видеть нашу с Джоном историю вписанной в какой-то контекст. Лицо вспыхнуло, память еще слишком свежа, и та комбинация – он говорит со мной о Лавкрафте и не хочет встретиться лично – раздражала меня и обижала. К сексу это имело такое же отношение, как те мальчишки в кабинке, заказывающие луковые колечки. Последнее, что было у них на уме, это девчонки.

Джон присылал мне отрывки из «Ужаса Данвича» и спрашивал мое мнение. Он как будто проверял меня, как будто пытался сказать что-то о нас, что мы разные, что мне нужно читать правильные вещи, и, может быть, тогда он согласится меня увидеть. Я хотела, чтобы он просто вышел и сказал, чего хочет от меня. Но он не вышел и не сказал.

Лавкрафт его увлек. И если так, то и все эти люди были его людьми. Сердце начинает разбегаться, но тут официантка подходит ко мне с чеком.

– Извините, – говорю я. – Почему здесь так много фанатов Лавкрафта?

Она тоже оглядывает зал и тихонько смеется.

– Большой конвент. В это время года у нас всегда много его поклонников. И вот что я тебе скажу: им, кроме Лавкрафта, ничего не надо. Что, по-моему, довольно нелепо.

Я подаю ей кредитку.

– И где это? Где проходит конвент?

Эггз

Лампочка в моей утиной лампе лопнула, и в комнате почти темно. Это хороший знак. Вселенная как бы предупреждает меня: Эгги, если собираешься это сделать, если намерен броситься очертя голову в очередное бессмысленное предприятие, то делать это лучше всего в темноте.

Я беру дело Ивонны Белзики и как будто чувствую запах ее парфюма. Это дело принесло мне неприятности. С него все началось. Я не мог смириться с тем, что девушка просто умерла, – она была воплощением здоровья. «Ты хочешь сказать, юности», – перебивает Стейси. И да, она была красива, вернее сказать, полна жизни, энергии, в ней была искра. Милый, добрый человек – это о ней. И, похоже, именно эта искра, та самая, которая должна была добавить что-то к ее жизни, ее же и убила. Мне предстояло выяснить, что в тот день пошло не так. Что, если ее бросил некий тайный бойфренд? Было что-то, что мы упустили. Все материалы до сих пор здесь, в моих коробках – папки, флешка с записью с камеры наблюдения. На записи она, Ивонна Белзики. Девушка в летнем платье не выглядит неуверенной. Она заметно нервничает, но это потому, что ее ждет собеседование.

Девушка делает несколько шагов и оглядывается через плечо. Запись не лучшего качества, но страсть, вожделение не скрыть. Я ставлю на паузу и увеличиваю картинку, делаю то, что уже делал много раз до этого. Парня, на которого она смотрит, в кадре нет. Чего я только не делал, чтобы отыскать его. Чужак? Бойфренд? Старше Ивонны? Младше?

Что сбивает меня с толку по сей день. Когда девушка упала, тот, на кого она смотрела, не ворвался в кадр. Не поспешил ей на помощь. Не остался, чтобы дать показания.

Может, тебе отдохнуть, Эгги? Так ответила Стейси на мое предположение, что человек вне кадра имеет какое-то отношение к «сердечному приступу» Ивонны. Оставь и забудь, сказала она. Но я совету не внял и начал разнюхивать, используя полицейский жетон совсем не по назначению. Стейси сама пришла в мой офис и на этот раз обошлась уже без может. Меня отправили домой – в недолгий отпуск. А когда я вернулся на работу, все уже перевернулось с ног на голову. Коллеги знали, что меня посылали отдохнуть. Надо мной посмеивались, меня поддразнивали. Я был конспирологом, помешанным на работе психом.

Такое клеймо не ототрешь. Я знаю, как люди смотрят на меня. Но я знаю и другое: чутье не обманывает. Волна тошноты накатывает каждый раз, когда я представляю соблазнительную улыбку Ивонны или мелькающий кулак Кришны. Я чувствую, что два этих события связаны, и мой долг – прислушаться к внутреннему голосу. Хорошая полицейская работа – это математика. И еще умозрительные построения. Созвездия существуют, потому что в звездах кто-то что-то углядел, указал на это, а кто-то другой сказал: да, я тоже вижу.

Ставлю в микроволновку чашку с водой и перебираю содержимое коробок. Первым после Ивонны был сын Мэдди, Ричи Голеб. Шеф-повар, горячая голова, исключенный из Университета Джонсона и Уэльса. Мэдди отказывалась признавать, что сын принимал наркотики, говорила о каком-то рекреационном самолечении, о том, что на такой работе нужно контролировать себя. Ричи умер ночью, у себя во дворе, с листодувкой в руке. В нашем последнем разговоре Мэдди предположила, что его отравили, как делают в России.

Следующим стал Дерри Сирз. В полиции его с женой знали хорошо; эти двое постоянно поколачивали друг друга, после чего у них забирали четырех детей. Дерри умер, когда тащил супругу в передний двор. Жили они тяжело и бедно. Передо мной и сейчас стоит ее разбитое в кровь лицо, неровные зубы. Я спросил, видел ли кто-то, как умер ее муж. «Откуда мне знать», – ответила она. Помню пробивающийся между листьев свет. Помню, подумал тогда, какое чудо, что деревья живут и даже цветут в этом аду. Повсюду иголки. Пеленки. Вот умрут они, и люди вздохнут и скажут: туда им и дорога. Точка.

А Рита Болт? Ей было двадцать четыре. Образцовая наркоманка держала путь в «Данкин Донатс», оставив ребенка в разогревшейся под солнцем машине. Умерев, она спасла от смерти его. О них писали в газетах, но никакой загадки здесь нет. Героин плохо влияет на сердце.

Ло возвращается домой и окликает меня снизу: ты в порядке? Она уже знает, и это самое страшное в браке. Чувствует, когда я иду по следу. Да!

Я мог остановиться. И мне нужно остановиться. Уничтожить материалы. Стереть файлы. Но я печатаю:

ВОЗМОЖНЫЕ ОБЪЯСНЕНИЯ РАННЕЙ СМЕРТИ ОТ СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА

Болезнь, которую мы не понимаем. Нераспознанный вирус. Как в том фильме с Гвинет Пэлтроу. «Заражение». Что-то в этом роде.

Что-то в воде.

Наркотик или лекарство в сочетании с чем-то, что вызывает сердечный приступ.

Лекарство, среагировавшее на алкоголь.

Некая добавка к стероидам.

– Обед! – подает голос Ло.

Я спускаюсь вниз, но не говорю ей, чем занимаюсь. Точно так же я не скажу Стейси, что у меня есть какое-то чувство. О чувстве никому говорить нельзя. Можно говорить о чутье или инстинкте, но никогда о ваших чувствах. Только об этом и спросила Ло, когда настало время отдавать Чаки. Как это отразится на его чувствах? Он поймет?

И их ответ. Мы не знаем.

– Привет, Ло-Ло. Слышала такую фразу «Я – Провидение»?

Она улыбается.

– А ты что, читаешь Лавкрафта?

Я пожимаю плечами.

– Просто заметил где-то.

Ло, любовь моей жизни. Ло, которая любит Лавкрафта и меня. Вот тут и появляются тревожные мысли, вроде такой: «Это должно что-то значить».

– Эй, – говорю я, как будто все нормально, как будто я – Стейси, как будто в голове не складывается план, не проводятся соединительные черточки. Надпись на бейсболке Бородача – «Я – Провидение». Бородач любит Лавкрафта. Для меня он уже настоящий. Такой же, как Криш, как Ивонна. – Я причмокиваю. – Мы ждем Марко или кого-то еще или можно подналечь?

– Можно, налегай, – говорит Ло. – Сегодня только мы.

После обеда мы идем в спальню, и вот там она словно перевоплощается. Трахать Ло – для меня спасение. Я забываю обо всем на свете. Мир исчезает. В ее крепких бедрах таится сила, покоряющая меня. Начинается с того, что она, словно зверек, тычется в меня на кухне. Потом она раздевается. Однажды, уже давно, Ло сказала, что у нее не хватает терпения для меня и моих нетренированных пальцев, когда дело доходит до ее блузок с бесчисленными пуговицами. Ей нравятся пуговицы, и она не наденет ничего, что не украшено сверху донизу пуговицами. «Твои руки знают, что делать, только когда они на мне», – сказала она мне в тот первый день. Говорилось ли когда-либо нечто столь же прекрасное голому мужчине?

Раздевшись до трусов, стягиваю носки. Ло, по другую сторону кровати, расстегивает одну розовую пуговичку, потом другую, третью. Наблюдая за ней, представляю, как Марко и другие жеребчики в ее классе, вернувшись домой, кончают, фантазируя, что бы они сделали, как рванули бы эту блузку и как разлетелись бы эти пуговички…

Ло заканчивает, и ее груди, такие мягкие, обвисшие, как она их называет – женщина моего типа, всегда и во всем ищет негатив, – у меня перед глазами. Она вздыхает – пуговица попалась несговорчивая. А в моей голове мелькает мысль: что будет, когда она станет старухой с артритом? Когда это случится? Твое тело – это ужасно – обречено с самого первого дня, твоя судьба – смерть, и это неотвратимо, что бы ты ни делала. Как и та девушка, Ивонна.

Она свистит, указывая взглядом на то, что еще на мне.