Текст книги "Все, что мы оставили позади"

Я прижался спиной к противоположной опоре и повернулся к Наталии лицом. Температура упала, и я наконец почувствовал себя комфортно в льняной рубашке, в которой ходил целый день. Джинсы – это другая история, мне не терпелось надеть шорты.

– Что просит Мари?

– Ее имя на доске. Этого я ждала и не возражаю. А папа сочтет это предательством. Доски должны говорить сами за себя, имя дизайнера на них или имена профессиональных сёрферов, которые ими пользуются, – это лишнее. Вот почему у нас нет собственной команды спортсменов, хотя у многих наших конкурентов такие команды есть.

– Едва ли Гейл станет возражать, если доски будут продаваться быстрее, чем вы сможете их производить.

Наталия сверкнула улыбкой, ее зубы ярко выделялись на лице:

– Вот тут-то у него жила и лопнет. Она не согласна на обычную предоплату. Она хочет получать отчисления с каждой проданной доски.

Я поднес пиво к губам и рассмеялся. Звук завибрировал в бутылке:

– У Гейла лопнет не одна жила.

Я отсалютовал Наталии бутылкой и сделал глоток.

Она состроила гримасу.

– А как насчет тебя? – Наталия постучала себя по лбу. – У тебя что-то на уме.

Я скрестил руки:

– Почему ты так говоришь?

Наталия допила пиво.

– Ты был не с нами, когда мы во дворе пасовали мяч. Ты был рассеянным. Поделиться хочешь?

Я пока не хотел. Я все еще обдумывал.

– Я в порядке. – Я протянул руку, готовый вернуться в дом.

Наталия посмотрела на меня с сомнением, но настаивать не стала. В соседнем доме в окне второго этажа блеснул свет, он привлек ее внимание.

– Кто там сейчас живет? Я не привыкла видеть этот дом таким темным и тихим.

В это время года все бывало иначе. Орала музыка, во всех комнатах горел яркий свет.

– Женщина из Штатов сняла его на лето.

– Из какого она штата?

Я поднял плечо, удивленный тем, что мне и в голову не пришло спросить Карлу.

– Понятия не имею. Но она кажется приятной. Смотрит, как дети играют на пляже.

Наталия зевнула, кивнула и махнула рукой в сторону раздвижной двери:

– Уже поздно. Я иду спать.

Я дотянулся до ее руки, когда Наталия направилась в дом. Она приняла мою руку, но не подняла на меня глаза, и я привлек ее к себе. Я даже вздохнул, настолько приятным был этот контакт. Объятия детей и приветствие «кулак в кулак» – это замечательно, но они не избавляли от одиночества.

Наталия обхватила меня руками, и я зарылся губами в ее волосах. Объятие было платоническим, пока я не позволил моим губам задержаться и двинуться вдоль по пробору. Наталия застыла, и я опустил руки, боясь, что переступил какую-то неведомую черту. Случай в душе произошел почти пятнадцать месяцев назад. Как будто вообще ничего не было.

Она отступила на шаг и посмотрела на меня, ее глаза вглядывались в мое лицо. Между бровями пролегла складка.

– Давай завтра после работы выпьем пива. Мы сможем поговорить о том, что тебя беспокоит. – Она улыбнулась.

Уголок моего рта дернулся вверх.

– Пиво – это здорово.

– Но не разговор, да? – Она погрозила мне пальцем. – Теперь я знаю, что с тобой что-то происходит. Не волнуйся, я не буду на тебя давить. Пока.

Наталия направилась в дом, и я последовал за ней. В кухне мы пожелали друг другу «спокойной ночи», и я проследил глазами, как она идет по коридору. Наталия остановилась и стала рассматривать фотографии на стене. Я знал, какая из них привлекла ее внимание. Это был снимок ее и Ракели на нашей свадьбе. Они согнулись от хохота. Обе были красивы в своих платьях. Ракель – в белом, Наталия – в лавандовом. Она коснулась пальцами губ, приложила их к стеклу. А потом скрылась в ванной.

Я отправил бутылки в мусорный бак и поднялся наверх, чтобы сделать записи. Так велел врач. Но то, что начиналось, как ежедневное упражнение в надежде вернуть мое прошлое, за последние шесть месяцев превратилось в инструмент для выживания. Если я потеряю себя и стану Джеймсом, мои воспоминания все-таки останутся со мной.

Глава 9
Джеймс

Настоящее время

22 июня

Лос-Гатос, Калифорния

– Эйми.

Ее имя заполнило комнату до того, как он понял, что произнес его вслух. Агония из-за невозможности видеть ее, слышать плавные переливы голоса, заключать тонкую фигуру в объятия, чувствовать женственные округлости твердым телом затопила пустоту у него внутри. Эйми едва не заставила его опуститься на колени.

Бутылка выскользнула из его пальцев, с глухим стуком упала на ковер. Янтарная жидкость вытекла на кремовые нити, намочила босые ступни. Но Джеймс этого почти не ощутил. Все его чувства были направлены на женщину в припаркованном перед домом автомобиле.

Фары погасли. После нескольких вздохов старых уродливых часов у Джеймса за спиной – семейное наследство, которое кто-то напрасно решил оставить, – они снова зажглись. Как будто Эйми пыталась решить, как ей поступить.

Она собирается уехать.

Джеймс едва заметил, как пробежал разделявшее их расстояние, как входная дверь ударилась о стену, потому что он с силой распахнул ее. Он поклялся себе, что не будет общаться с ней. У нее муж и ребенок. Джеймс не хотел нарушать ее жизнь, еще больше усложнять тот хаос, который создал Томас. Джеймс не хотел причинять ей еще больше боли. Ей больно так же, как и ему.

Но вот Эйми здесь, после нескольких лет разлуки, и ничто не помешает ему попасть внутрь этого автомобиля. Джеймс хотел ощутить ее рядом с собой. Он хотел услышать ее голос.

Джеймс громко постучал в пассажирское окно. Она дернулась в своем кресле, повернулась к нему, вцепившись в руль обеими руками так, что побелели костяшки пальцев. Сложная смесь эмоций появилась на ее лице, это было видно в туманном свете уличного фонаря, заливавшем салон автомобиля. Джеймс увидел то же желание, которое чувствовал костным мозгом, и еще сожаление. Но было и разочарование, и обида на него. У Джеймса еще сильнее сжалось сердце. Он причинил ей боль и предал их доверие друг к другу. Он столько от нее утаил. И ему было так стыдно.

– Эйми, – он принялся дергать ручку, – открой дверь.

У него участился пульс. Джеймс чувствовал, как сердце бьется в горле. Кожа стала горячей и неприятной. Пот заливал подмышки.

– Пожалуйста! – Он снова дернул ручку.

Щелкнули замки, и Джеймс распахнул дверцу, скользнул в салон. Захлопнув за собой дверь, он прижался мокрой спиной к коже сиденья, чтобы не позволить себе броситься к Эйми. Легкие расширялись, ноздри раздувались так, словно он пробежал десять километров. От быстро бьющегося сердца теснило в груди, когда он вдохнул ее аромат. Жасмин и цветки апельсина. Фирменные духи Эйми. Куда более сильные, чем воспоминание.

Их взгляды встретились над центральной консолью, и какое-то электричество пробежало сквозь Джеймса, свежий прилив эмоций. Он горячечно прошептал ее имя, выражая свое преклонение перед ней.

Водопад темных вьющихся волос – Джеймс когда-то запускал в них пальцы, когда глубоко целовал Эйми, – изящно падал ей на плечи. Глаза, голубизной напоминавшие Карибское море и так хорошо знакомые ему, были полны непролитых слез. Ресницы сверкали. Бледная тонкая кожа вокруг глаз припухла. Эйми недавно плакала. Пятна слез остались на ее джинсах.

Его рука потянулась к ней. Ему хотелось дотронуться до впадины на ее щеке, поцелуями осушить слезы, обнять и никогда не отпускать. Но Эйми больше не принадлежала ему, он не мог заботиться о ней, успокаивать ее тревоги. Гладкое золотое кольцо на ее пальце, яркое, словно звезда в свете фонаря, было мрачным напоминанием. Эйми больше не принадлежала ему.

Его рука упала на колени, Эйми проследила за ней взглядом.

– Ты дрожишь.

– Потому что мне отчаянно хочется прикоснуться к тебе, – хрипло ответил Джеймс.

Она отвернулась, теперь он видел ее в профиль. Мягкая линия носа, дрожащий подбородок. Ладонью Эйми вытерла влагу, от которой блестели ее скулы.

– Эйми! – У Джеймса тоже увлажнились глаза. Он быстро заморгал, справляясь со жжением. – Эйми, детка, скажи хоть что-нибудь.

Она на мгновение крепко зажмурилась, и Джеймс обругал себя за ласковое слово, сорвавшееся с его языка. Он не хотел спугнуть ее.

Эйми судорожно вздохнула:

– Последние два часа я наматывала круги вокруг твоего дома.

– Детка… – На этот раз ласковое слово его не испугало. Ему не нравилось, когда она была огорчена или печальна. Это его опустошало.

Она снова вытерла лицо. Ее рука дрожала, и сдержанность Джеймса разлетелась вдребезги. Он схватил ее пальцы, и из его глаз хлынули слезы.

Сначала Эйми пыталась вырвать руку, напуганная прикосновением, но потом крепко вцепилась в его ладонь. Она повернулась к нему, подобрав под себя ногу.

– Я узнала, что ты все вспомнил.

– Когда? В декабре?

И она не пыталась с ним связаться.

Эйми кивнула.

– Кристен позвонила мне после того, как ты позвонил Нику. Я всегда гадала, выздоровеешь ли ты. Карлос в этом сомневался. То есть ты сомневался. Но я продолжала надеяться. Я думала и о том, что будет дальше, когда ты все вспомнишь. Я думала об этом с самого начала, – спокойно призналась она.

– С Мексики?

– Да, с того дня, когда нашла тебя. – Эйми рассеянным взглядом посмотрела сквозь ветровое стекло, и Джеймс решил, что она, возможно, снова с ним в Пуэрто-Эскондидо. Об этом визите он знал только то, что записал в дневнике Карлос. Эйми была честна с ним и с собой. Это было трудно и больно читать, но Джеймс восхищался ее силой. Он понимал, почему ей пришлось уйти от него.

– Я не знала, как буду себя чувствовать, живя рядом с тобой, но не с тобой. Пойму, что я все еще люблю тебя? Оставлю Яна, чтобы быть с тобой? – Ее голос упал до еле слышного шепота. Она облизала губы и посмотрела на их соединенные руки, ее белоснежная ирландская кожа резко контрастировала с его темным мексиканским загаром.

– Ник позвонил вчера и сказал, что ты здесь. – Эйми махнула рукой в сторону дома. – Вместе с сыновьями. И вдруг… – Она замолчала, губы приоткрылись, как будто Эйми думала, как произнести то, что нужно было сказать ему. Джеймс ободряюще сжал ее пальцы, и она посмотрела на него из-под ресниц. – Вдруг я поняла, что мне не нужно больше гадать. Я знала. Я не могу пригласить тебя на субботнее барбекю. И я не пойду в дом Ника и Кристен на вечеринку у бассейна. Не пойду, если там будешь ты. – Ее рот исказился в плаксивой гримасе, и Джеймс внутренне содрогнулся. Она права. Но слышать ее слова все равно было больно.

– Лучше бы… Лучше бы я послушала тогда Лэйси. Я могла найти тебя раньше. – Ее плечи затряслись, когда она заплакала сильнее, выдавливая из себя слова. – Но она была такая странная. Она напугала меня, я ее не знала, и мысль о том, что ты жив…

– Дорогая… милая, не надо, – сказал Джеймс. Она наносила удары себе, и он чувствовал каждый словесный укол. Он знал о подруге Имельды, той самой, которая подошла к Эйми на его похоронах. Имельда рассказала Карлосу, как Лэйси, которую она знала под именем Люси, попыталась убедить Эйми начать его поиски. Потом Имельда все-таки набралась храбрости разыскать Эйми. Она устала от предательства, была готова вызвать гнев Томаса и ненависть Карлоса ради его благополучия. Он имел право знать правду. Джеймс покачал головой:

– Не вини себя. Ты не виновата:

Эйми закусила нижнюю губу и кивнула с отсутствующим видом. Джеймс изменил положение руки, переплел свои пальцы с пальцами любимой.

– Эйми. – Он снова и снова шептал ее имя. Он не мог остановиться и бормотал его, поднося их сплетенные руки к своим губам.

Она всхлипнула.

– Кристен сказала, что сегодня утром ты был в кафе. Поэтому меня там и не было. Я не могла быть там, вдруг бы ты… появился. Мне было… Мне было страшно. – Эйми замолчала, и новые слезы потекли по ее щекам тонкими ручейками, смачивая губы и скапливаясь на подбородке. Несколько слезинок упало на колени, оставляя новые пятна на узких джинсах, облегавших ее ноги. Джеймсу отчаянно хотелось, чтобы эти ноги обхватили его бедра.

Не успев осознать, что делает, он отстегнул ее ремень безопасности и перетянул Эйми к себе на колени. Одной рукой Джеймс обнял ее за талию, другую запустил в локоны, которые он так любил. Обхватив ее затылок, он подставил свое плечо, чтобы она могла на нем поплакать. К его удивлению, Эйми вместо этого поцеловала его.

Господи помоги, он поцеловал ее в ответ. И этот поцелуй обрушился на него с невероятной силой. Джеймс ужасно скучал по ней. По ее вкусу, прикосновению, аромату.

По ней.

В этот поцелуй они вложили все, что у них было, и все, что они потеряли. Их слезы смешались, когда они цеплялись друг за друга, дрожа в объятиях.

Джеймс прервал поцелуй, взял в ладони ее лицо, прижался лбом к ее лбу. Ему столько надо было сказать ей, столько объяснить. Джеймс знал, что ее беспокоило его нежелание говорить о родителях или о том, каково это – расти в доме, где любовь матери надо заслужить. Ему ничего не давалось даром. Особенно трудно было скрывать от нее правду о Филе, что он ему брат, а не двоюродный брат, как вся семья заставила верить окружающих. Каждый из них по-своему испытывал отвращение к тому факту, что мать состояла в кровосмесительной связи со своим братом. Джеймсу было стыдно. Его семья и то, как они относились друг к другу, то, как мать пренебрегала его искусством, то, как отец наказывал его, – все это смущало Джеймса.

Но, оглядываясь назад, он понял, почему Фил был таким лодырем. Мать отказывалась открыто признать его своим сыном. Да, в то время он был сыном исполнительного директора «Донато Энтерпрайзес», но для внешнего мира имя матери, родившей его, оставалось тайной. Дядя Грант никогда не говорил о ней. Он так и не признался в том, что спал с собственной сестрой, пока Фил и Джеймс не увидели их не просто в объятиях друг друга.

В глубине горла Джеймса возник звук отчаяния. Слова просились на язык. Он хотел объяснить, почему последовал за Филом в Мексику. Сказать, что «Донато Энтерпрайзес» пошла бы ко дну, если бы Фил продолжать вливать на ее счета деньги от продажи наркотиков. Федералы конфисковали бы всю их собственность. Джеймс все потерял бы, включая собственные мечты. Если бы его вложения превратились в дым, он бы не смог открыть художественную галерею, он не смог бы обеспечивать такую жизнь, которую заслуживала его будущая жена. На гонорары художника этого не сделаешь. Филу незачем было нападать на Эйми, чтобы добраться до него. Отмывания денег хватило бы для того, чтобы уничтожить Джеймса. Это почти разорило Томаса.

Но не эти слова сорвались с его губ. Джеймс поцеловал Эйми в лоб, в висок и в скулу.

– Прости меня за то, что я оставил тебя. Мне не следовало покидать тебя, – сказал Джеймс, и Эйми зарыдала громче. – Прости меня за все. Мне следовало сказать тебе о Филе. Мне следовало быть рядом с тобой, помочь тебе преодолеть…

Эйми всхлипнула, и, прежде чем Джеймс понял, что происходит, она уже оказалась на своем сиденье и пристегивала ремень безопасности, оставив холод и пустоту там, где ее тело прижималось к его телу. Джеймс почувствовал внутри такой же холод и такую же пустоту.

Слезинки цеплялись за ее подбородок. Он вытер одну пальцем, и Эйми вздрогнула. Она снова обеими руками вцепилась в руль и включила зажигание.

– Эйми? – Джеймс запнулся, произнося ее имя. Он чувствовал, что она отдаляется и уносит его с сердце с собой.

– Я люблю тебя, Джеймс, – прорыдала она, не глядя на него. – Я всегда буду любить тебя. – Эйми подняла на него глаза карибской голубизны. – Но я люблю Яна. Я так сильно его люблю. У нас красивая дочка. Мы назвали ее Сарой в честь мамы Яна. Мы семья, очень счастливая семья.

Его сердце упало. Она убивала его. В глубине души он знал, что они больше никогда не будут вместе, но эти слова, произнесенные ею, вышибли из него дух.

Он не мог дышать. Ему нужно было выйти из этого автомобиля.

Джеймс дернул за ручку и распахнул дверцу. Он выбрался из машины, пока не натворил глупостей, не вернул ее к себе на колени, не поменялся с ней местами и не увез в ночь. Джеймс тихо закрыл дверцу и посмотрел вдоль улицы, не зная, что сказать еще или что сделать.

Или куда идти.

Он не хотел возвращаться в дом. Джеймс не чувствовал его своим. Он никогда не будет чувствовать себя тут как дома, чего не скажешь о том доме, который когда-то принадлежал им с Эйми.

Пассажирское окно опустилось.

– Джеймс?

Джеймс заставил себя посмотреть на нее в последний раз, потому что это вообще мог быть последний раз. Он начал понимать, что не сможет жить рядом, но не с ней.

Она перегнулась через пассажирское сиденье, чтобы посмотреть на него снизу вверх:

– Я прощаю тебя.

Это испепелило его душу, он напряженно кивнул.

Эйми отпустила тормоз, включила скорость и уехала. Джеймс сунул руки в карманы и смотрел ей вслед, пока задние фонари машины не моргнули и Эйми не скрылась за углом. Исчезла из его жизни. Пальцы вцепились в помолвочное кольцо, которое он носил с собой с декабря. Кольцо, которое она больше никогда не наденет.

Ему хотелось проклясть этот мир.

Он хотел избить Томаса до полусмерти.

Телефон завибрировал: пришло сообщение. Томас звонил ему весь вечер. «Какого черта ему нужно?» Джеймс выудил из кармана мобильник. На экране высветились четыре сообщения.

Фила выпустят в следующий вторник.

Сейчас говорю с ним по телефону. Он хочет вернуться в мамин дом.

Проклятье, Джеймс, я клянусь, что ничего ему не говорил, но он знает, что ты жив. Откуда он узнал, черт побери?

Он хочет тебя увидеть. Хочет поговорить о том, что произошло на лодке в Мексике. А что произошло?

Глава 10
Карлос

Пять лет назад

25 июня

Пуэрто-Эскондидо, Мексика

После обеда сеньора Карла появилась в «Эль-Студио дель Пинтор». Она видела Джулиана на пляже, и он сказал ей, где найти мою галерею.

– Твои работы так отличаются, – как зачарованная произнесла Карла. Она оделась в короткие белые брюки и розовую блузку, сшитые на заказ. Несколько браслетов упали из-под рукава и остановились на запястье, когда она опустила руку. Когда она двигалась, сверкали бриллианты.

– Отличаются от чего? – спросил я, закатывая рукава и подходя к Карле.

Она дернула острым плечом.

– От того, что я ожидала. Они яркие и динамичные.

Я взглянул на картину, которой она любовалась, сёрфер на огромной волне. Я использовал импрессионистский подход, работал мастихинами. Холст был густого голубого цвета, сёрфер – невесомое тело, как будто он парил над сверкающей поверхностью волны. Сёрферы описывали это чувство парения в воздухе, когда они ловили очень высокую волну, и мне хотелось это передать в картине.

Карла перешла к следующему полотну, еще один сёрфер на гребне не такой высокой волны опережает ее изгиб, его фигура – только силуэт на фоне заходящего солнца.

– Единство сюжета и красок… подход, который ты используешь… перспектива… общий тон… они передают… – Она постучала согнутым пальцем по подбородку и искоса посмотрела на меня. – Я пытаюсь найти верные слова.

Я подбоченился.

– Давайте попробуем. Что картины заставляют вас чувствовать?

– Заставляют чувствовать? – Губы цвета розового лимонада, который любил Джулиан, приоткрылись. Она повернула голову обратно к картине и некоторое время молчала. – Они заставляют меня пожалеть о том, что я не присоединилась к сыновьям, когда они занимались сёрфингом.

Я опустил глаза на шлифованный бетонный пол, пряча улыбку, представив Карлу на доске для сёрфинга. Потом откашлялся в кулак, мои брови поднялись:

– Вы хотите прокатиться на сёрфе?

Вид у нее стал встревоженный:

– Господи, нет. – Ее плечи поднялись и удрученно опустились. Она взяла рекламный буклет из ящика рядом с картинами. – Мне было неинтересно смотреть на них. Совершенно непродуктивное занятие.

А как насчет соревнований мастеров? Я прикусил нижнюю губу, чтобы не критиковать Карлу за анализ моих картин. Любое занятие Джулиана завораживало меня, и то же самое будет с Маркусом, когда он подрастет.

Она перелистала проспект, прочла описание картин, потом вернула его на место.

– У тебя смелый и свежий стиль. Ты очень умело владеешь кистью.

– Вы говорите, как критик. – Она и была критиком для своих сыновей, что, возможно, объясняло ее отдых в одиночестве. Карла сказала, что когда-то у нее было три сына. Но она не сказала, что они умерли.

Карла провела рукой по серебристым волосам и убрала на место выбившиеся пряди. Завязанные на затылке волосы падали прямой линией вдоль ее жесткого позвоночника. Осанка Карлы и утонченные черты говорили о многом. Звучит, как клише, но она была из богатых.

– Я не критик. Стараюсь не быть им.

Мои глаза чуть сузились, когда в голову пришла одна мысль. Если предположить, что она из богатых, то в ее юности наверняка были балы и уроки музыки. Уроки живописи. Я посмотрел на ее руки с тонкими костями.

– Вы художница.

Она рассмеялась так, словно мое заявление было нелепым, и медленно покачала головой.

– Нет. С тех пор, как… – Карла замолчала и пошла прочь.

– Держу пари, что когда-то вы писали красками.

– В другой жизни. – Ее рука коснулась рыбацкой лодки, вырезанной из куска прибитого к берегу дерева. Она подняла голову и посмотрела на меня. – Я не писала с юности.

– Почему вы перестали писать?

Она пожала изящными плечами.

Мне пришла в голову мысль, и я широко улыбнулся. Хлопнул в ладоши, звук отозвался в галерее громким эхом. Карла вздрогнула. Я ткнул пальцем в ее сторону.

– Вам надо начать писать снова. Прямо сейчас.

Ее рот открылся, выражение лица было почти комичным.

– Никогда не поздно научиться живописи. Или, как в вашем случае, начать снова.

Ее пальцы схватили верхнюю пуговицу на блузке.

– Но… но… я не пишу красками.

– Но вы делали это раньше. Почему не начать снова? Вы на отдыхе.

Уголки ее губ опустились. Она прижала руки к груди, сплетя пальцы. Сеньора Карла нервничала, возможно, даже была немного напугана. Что заставило ее отказаться от живописи?

Желание облегчить ее дискомфорт заставило меня двумя большими шагами сократить расстояние между нами. Я схватил ее за руки. Пальцы у нее были такие холодные, как будто она была на далеком севере, на снежном, хрустящем морозе. Я успокаивающе сжал ее руки.

– У меня наверху мастерская, где я даю уроки. Пиа! – крикнул я через плечо.

Карла напряглась, и я быстро улыбнулся ей.

Пиа, мой администратор, выглянула из-за потертых страниц любовного романа, который она читала. Dios! Надо ей сказать, чтобы она прятала обложку от наших клиентов.

– Пригляди за галереей, – сказал я ей. – Я буду учить сеньору Карлу снова писать красками.

– Sí, Карлос. – Пиа улыбнулась Карле, прежде чем ее лицо снова скрылось за книгой.

Губы Карлы недовольно сжались в тонкую нитку.

Я согнул руку, продел ее руку под свой локоть и жестом указал на дверь. Вход в мастерскую располагался выше на один пролет наружной лестницы.

– Сюда.

Карла замедлила шаг, когда мы вышли во двор. Она подняла глаза на витую металлическую лестницу.

– Я не уверена насчет этого…

Я поднял палец.

– Одна картина, и больше я вас никогда не побеспокою.

Пиа высунула голову из двери.

– Не забудь о встрече в три часа, – напомнила она по-испански.

Я посмотрел на часы. Два пятнадцать.

– Давайте посмотрим, что мы сможем сделать за сорок пять минут.

Карла замялась, потом решительно кивнула:

– Хорошо, я даю тебе сорок пять минут.

Я улыбнулся и повел ее наверх, пока она не передумала.

* * *

К моему удивлению, сеньора Карла решила остаться, когда я извинился и сказал, что у меня встреча. Я продемонстрировал ей несколько приемов работы кистью, мазки крест-накрест для создания глубины, накладывание светлых красок поверх темных для эффекта неровного покрытия и нанесение тонких слоев прозрачных красок, которое имитировало стекло. Она ловила приемы на лету, как талантливый спортсмен, пропустивший несколько сезонов после травмы. Карла захотела написать цветы. Я одолжил букет, который в галерею принес бойфренд Пии в честь годовщины их отношений. Я пообещал вернуть вазу до того, как цветы завянут.

– Там, где ты, Карлос, там исчезают вещи, – проворчала Пиа, отмахиваясь от меня книгой в духе мягкого порно. – Ты как белка. Берешь вещи и прячешь их в этом своем доме на пляже. Что ты делаешь? Запасы на зиму? Готовишься к апокалипсису?

Ага. К собственному апокалипсису.

– Я уношу домой только газеты и книги и только после того, как ты их прочтешь.

Она вцепилась в роман:

– Эту я тебе не дам.

Мои глаза расширились:

– Об этом не волнуйся, Пиа.

Я закрыл за собой дверь и поспешил наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Оформив натюрморт, чтобы Карла могла его написать, я сразу спустился вниз, чтобы встретиться с покупателем, заказавшим картину для своего ресторана. Когда мы закончили, я вернулся к Карле. Погруженная в работу, она вздрогнула. Я положил руку ей на плечо и нахмурился. Карла дрожала. Я посмотрел на нее:

– Что-то не так?

Она элегантными пальцами указала на холст:

– Это было так давно. Это ужасно.

Карла шутила? Зритель-любитель никогда бы не увидел разницу. Ее способность смешивать краски была гениальной.

– Великолепное начало, – сказал я так, словно говорил с ученицей и не хотел обескураживать ее. Честно говоря, я был более чем впечатлен. У Карлы был талант.

Ее рука описала дугу над палитрой смешанных масляных красок. Мы начали со знакомых ей масляных, а не с акриловых красок. Карла глубоко вздохнула:

– Я забыла, как сильно люблю этот запах.

Я рассмеялся. Только серьезный художник ценит острый, химический запах краски. Я похлопал ее по плечу:

– Вы скучали по этому.

И посмотрел вниз, почти пропустив ее кивок.

– Хорошо, потому что мы должны кое-что сделать.

Я подошел к шкафу с материалами.

– Что мы должны сделать? – В ее голосе прозвучала нотка паники.

Я развернулся и поднял палец.

– Uno momento[20]20
  Одну минуту (исп.).


[Закрыть]. – Я сверкнул широкой улыбкой. Ее глаза расширились. Интересно, что пришло ей в голову. Вероятно, она подумала, что я сумасшедший. Скажу в свою защиту, что я и в самом деле вел себя слишком рьяно, когда новый ученик демонстрировал страсть и обещания.

Я встряхнул бумажный пакет с ручками и положил в него кисточки для начинающих, три чистых холста и набор масляных красок, потом протянул пакет ей. Она нервно посмотрела на него.

– Мы, сеньора Карла, собираемся сделать так, чтобы вы продолжали писать. Возьмите это с собой.

– Нет… нет, нет, нет. – Она помахала пальцем. – Это была однократная попытка. Я не могу… – Карла перевела взгляд с меня на пакет в моей руке.

– Вы можете, и я настаиваю на том, чтобы вы продолжали. Вы великолепны. Оставьте вашу картину здесь, пусть она сохнет. – Я жестом указал на влажный холст. – Возвращайтесь на следующей неделе, и я дам вам следующий урок. А вы… – я постучал пальцем по палитре, и уголки моего рта поползли вверх, – можете дать мне урок по смешиванию красок.

Она опустила подбородок и улыбнулась. Но улыбка быстро исчезла, Карла нахмурилась.

– В вашем доме есть верхний этаж с великолепным естественным освещением, окна там огромные, – предложил я.

– Да.

– Идеальное место для студии на лето.

Она дернула за пуговицу на воротничке блузки и отвернулась.

– Карла, – прошептал я, потом решил рискнуть, – здесь нет никого, кто запрещал бы вам писать.

Дверь мастерской распахнулась, и вошла Наталия. Карла отступила назад, увеличивая расстояние между собой и пакетом с материалами, которые ей следовало взять домой.

Наталия улыбнулась, и комната вдруг стала теплее и как будто ожила с ее приходом. Мой пульс участился, во рту пересохло. Я ушел утром, еще до того, как она проснулась, сначала на долгую пробежку, пока день не стал слишком жарким и невыносимым, а потом – в галерею. Наталия выглядела потрясающе. Медные волны волос танцевали вокруг ее лица, кожа раскраснелась от жары на улице. На ней было летнее платье приглушенных тонов, обнимавшее все изгибы, которые мне хотелось написать.

Наталия закрыла за собой дверь и ухватилась за ремешок сумки, пересекавший грудь.

– Пиа сказала, что ты здесь, наверху.

– И ты нас нашла. – Я вытянул руку. – Иди сюда и познакомься с моей соседкой на это лето.

Наталия подошла ко мне и встала рядом. Я положил руку ей на поясницу и посмотрел на нее. На ресницах было немного черной туши, губы блестели от капельки блеска. Я откашлялся и отвернулся.

– Нат, это – сеньора Карла.

Наталия протянула руку:

– Buenos días[21]21
  Добрый день (исп.).


[Закрыть]. Рада с вами познакомиться.

Карла на мгновение соединила кончики пальцев. Ее взгляд метнулся от Наталии ко мне и обратно.

– А это – Наталия Хейз, – представил я свояченицу. – Она моя…

– Она твоя подружка? – Голос Карлы прозвучал визгливо.

Мы с Наталией переглянулись.

– Нет, – одновременно ответили мы. Почему она так решила?

Вероятно, из-за меня. Я скорчил гримасу. Обо всем ей рассказало выражение моего лица, когда Наталия вошла в комнату. Замечательно.

Я провел пальцами по волосам.

– Она – член семьи. Тетя моих сыновей, – объяснил я.

Взгляд Карлы снова метнулся между нами:

– О… о.

Я практически мог читать ее мысли между нахмуренным лбом и расширившимися глазами. Она знала, что моя жена умерла. Карла улыбнулась, на ее лице появилось извиняющееся выражение, когда она потянулась за сумочкой.

– Мне пора идти. – Карла с тревогой посмотрела на дверь.

Я протянул ей пакет с материалами для живописи:

– Не забудьте это.

Карла свирепо посмотрела на меня.

– Это ваше? – Наталия обошла нас и встала перед мольбертом с холстом Карлы. – Очень хорошо.

Карла мяла свою сумочку.

– Спасибо. – Ее глаза не отрывались от сумки. Я потряс содержимое пакета. – Ладно. – Карла взяла пакет. – Было приятно познакомиться с вами, мисс Хейз. Спасибо… Карлос. – Она запнулась на моем имени, потом повернулась, чтобы уйти.

Я взял кисть и принялся катать ее в ладонях.

– Я запишу вас на следующую неделю на тот же день и час. – Карла остановилась у двери, и я указал кистью на ее пакет. – На улице Оахака есть магазин с необходимыми материалами. Просто на всякий случай.

Карла нахмурилась. Я поднял руки, сдаваясь, и пожал плечами. Она открыла дверь и вышла.

Я повернулся к Наталии и улыбнулся, высоко подняв брови.

– Она интересная, – сказала Наталия.

– Вот именно, – согласился я. – Она невероятная. – Я указал кистью на холст.

Наталия вытащила ее из моей руки:

– Ты выколешь кому-нибудь глаз.

– Она давно не писала красками, и мне пришлось уговаривать ее подняться сюда. – Я начал очищать инструменты, которыми пользовалась Карла. – Как все прошло с Мари?

Наталия собрала волосы, скрутила всю массу в подобие «конского хвоста» и опустила на одно плечо. Потом обмахнула лицо ладонью. Наталии всегда требовалось несколько дней, чтобы привыкнуть к нашей сухой жаре.

– Встреча прошла хорошо. До какого часа семейство Силва присмотрит за мальчиками?

До утра. Мысль пронеслась в моей голове, словно горный велосипед вниз по склону. Лицу стало жарко.

– Давай узнаем. Они мне должны. – Я отправил сообщение.

– А мне ты должен пиво.