Текст книги "Разбойник"

Глава 7

– Не хотите ли скотча? – предложил Дориан, направляясь к стоявшему между двух кожаных кресел столу с подносом, заставленным хрустальными графинами и бокалами.

Довольная тем, что теперь их разделяет какое-то расстояние, Фара сначала хотела отказаться, но, немного подумав, сказала:

– Да, благодарю вас.

– Считайте это поклоном от вашего родственника, маркиза Рейвенкрофта.

Фара моргнула.

– Родственника?

Внимательно наблюдая за ней, он взял два одинаковых бокала и щедро плеснул в них густой жидкости карамельного цвета.

– Я имею в виду Лиама Маккензи, нынешнего лэрда клана Маккензи. Он – родственник вашего покойного мужа, без всяких сомнений.

Порывшись в памяти, Фара попыталась унять бешено колотившееся сердце.

– У меня… не было возможности познакомиться с ним, – промолвила она. И это было правдой.

Блэквелл загадочно на нее посмотрел.

– Прошу вас, садитесь. – Он указал на кресло, стоявшее ближе к огню.

Фара осторожно села, будучи не в силах отвести от него глаз. На всякий случай. На случай, если он… что? Впадет в убийственное безумие? Внушит ей ложное чувство безопасности, а потом скажет как бы между делом: «Вы не должны больше пытаться сбежать».

Вместо того чтобы подать ей бокал, Блэквелл поставил его на небольшой столик около ее локтя, прежде чем опустить свое высокое тело в кресло напротив. Это было все равно что сидеть лицом к лицу с дьяволом, готовясь заключить с ним соглашение и пытаясь не задумываться о вечной цене такой сделки. Ваше сердце. Ваша жизнь.

Ваша душа.

– Я говорила вам, – начала Фара, – что мне захотелось есть.

Блэквелл опустил на нее насмешливый взгляд.

– Давайте не будем оскорблять наши интеллекты, обманывая друг друга.

Чтобы скрыть чувство вины, Фара потянулась к своему виски и сделала глоток больше, чем следовало бы. Охнув, она зажала рот рукой, когда жидкость обожгла ей грудь и вызвала слезы на быстро моргающих глазах. Как тут удержать самообладание!

Уголки его губ слегка дрогнули от смеха, но улыбки так и не последовало.

– Вы чуть не до слез напугали беднягу Мердока, – сказал он.

Фара приоткрыла рот, чтобы ответить ему, но смогла лишь икнуть. Плотно сжав губы, она откашлялась и сделала еще одну попытку:

– При любых других обстоятельствах я бы испытала чувство вины, узнав, что мои действия каким-то образом огорчили кого-то, но похитить леди посреди ночи и не ждать, что она попытается убежать… Это, знаете ли, ставит под вопрос ваши умственные способности. – Она сделала еще один глоток крепкой жидкости – поменьше на этот раз, – хорошо усвоив предыдущий урок.

Блэквелл еще не выпил, а всего лишь покачивал виски в бокале, не отрывая от нее глаз.

– Я ничуть не сомневался, что вы попытаетесь сбежать, поэтому велел одному из моих людей следить за каждым выходом из замка, – сообщил он Фаре. – И я лишь хочу предостеречь вас от дальнейших попыток. Если вам удастся проскочить мимо одного из моих стражников, я бы очень не хотел посылать за вами собак. Это сделало бы сложившуюся ситуацию еще более неприятной для нас обоих.

– Вы бы этого не сделали!

– Не сделал бы?

Фара разинула рот, потому что была не в состоянии оценить его жестокость. Хотя особо изумляться не стоило, ведь она имела дело с самыми страшными преступниками почти треть своей жизни. Однако почему-то ее поразило, что человек столь культурный, спокойный, богатый и хорошо одетый мог произнести подобную угрозу вежливым тоном. Преступники, с которыми она была знакома, были грязными и мерзкими, с взрывными характерами и грубым языком. А Блэквелл угрожал ей насилием, как будто обсуждал цену на ирландскую картошку.

– Я начинаю понимать, мистер Блэквелл, что не существует глубин, на которые вы бы не опустились, чтобы получить желаемое.

Блэквелл наконец поднес бокал к губам и сделал глоток, старательно скрывая выражение лица. А опустив его, взглянул на Фару с непримиримой самодовольной усмешкой.

– Что ж, вы наконец начинаете узнавать меня, миссис Маккензи.

– Мне бы этого не хотелось, – сдавленным тоном произнесла она.

– У вас нет выбора.

Фара покончила со своим виски одним безрассудным глотком, будучи на этот раз готовой к тому, что спиртное обожжет ей горло.

– Тогда продолжайте, – бросила она вызов Блэквеллу томным от скотча голосом.

– Отлично. – Держа бокал на колене одной рукой, Блэквелл наклонился ближе к Фаре, внимательно наблюдая за ее лицом. – Вам известно, что должен сделать мужчина, чтобы добиться всего, что есть у меня, за короткий срок?

– Уверена, что нет.

Он проигнорировал нотку сарказма в ее голосе.

– Он должен всегда возвращать долг и всегда выполнять свои обещания, – проговорил Блэквелл.

– Это разные вещи? – усомнилась она.

– Необязательно.

Прикусив ноготь большого пальца, Фара задумалась над его словами.

– Ни вы мне ничего не должны, как и я – вам. Мы никогда не давали друг другу обещаний.

Наступило долгое неловкое молчание. Фара ерзала в большом, туго набитом кресле, чувствуя себя ребенком, ноги которого едва достают до пола.

– Помните, что сказал Морли в бронированной комнате несколько дней назад? – спросил Блэквелл.

– А мне надо помнить? – Разумеется, она помнила каждое слово.

Он снова издал звук, который мог означать как веселье, так и раздражение.

– Семнадцать лет назад я был приговорен к тюрьме Ньюгейт за воровство. Из-за некоторых предыдущих опрометчивых поступков мне дали солидный срок в семь лет каторжных работ.

Теперь стало ясно, почему он так крепко сложен. Если он провел большую часть юности, копая тоннели, ломая скалы и таская рельсы для новой лондонской подземной железной дороги, как делали многие английские заключенные, то такая работа вполне могла сформировать широкие плечи и тяжелые кости.

– Среди моих новых сокамерников был мальчик-сирота, привезенный из Шотландского нагорья. Убийца был слишком юн для виселицы, потому что ему было всего тринадцать лет, а публика негодует при виде с петлей на шее кого-то моложе шестнадцати.

Вздрогнув, Фара уставилась на него.

– Дуган… – прошептала она.

– Именно так. – Блэквелл допил виски одним глотком, но не двинулся, чтобы подлить новую порцию спиртного. – Как же мы сначала друг друга ненавидели! Я считал его сопливым слабаком, который был готов к издевательствам, а он принимал меня за безмозглого громилу.

– Так оно и было?

По лицу Блэквелла пробежала ностальгическая улыбка.

– Конечно. Я бросался камнями в его руки, когда он таскал ведра с грязью. Добивался того, чтобы он все ронял и разбивал в кровь костяшки рук.

Фара ощутила, как выражение ее лица ожесточается, а в крови начинает бурлить доселе неизвестный ей вид гнева. Если Блэквелл это и заметил, то не подал вида и продолжил:

– Однажды мой камень промахнулся мимо его рук и попал ему между ног. Дуган упал на землю, его рвало, он трясся не меньше пяти минут, а все мы стояли вокруг и смеялись над ним, даже охранники. А потом он сделал нечто совершенно невероятное. Он потянулся к камню, встал и запустил его в мою голову с такой силой, что я упал. А потом он набросился на меня и превратил мое лицо в такое кровавое месиво, что моя собственная мать не узнала бы меня.

Фара поставила бокал на столик, потому что ее рука дрожала все сильнее.

– Хорошо, – яростно процедила она сквозь зубы. Она начала испытывать отвращение к одному его виду. То, что прежде было интригующим и опасным, стало врагом не только ей, но и Дугану, а этого она вынести не могла.

Но он не обиделся на ее гнев, более того, выражение его лица слегка смягчилось, а жесткая линия рта стала менее напряженной.

– После этого я стал уважать Дугана настолько, что оставил его в покое. И не только я, но и все наши ребята. Он был одним из самых молодых среди нас, но его ненависть и неистовство пылали ярче, чем у других. Мы все поняли это в тот день, и все стали бояться этого.

У Фары перехватило горло. Она не хотела больше слышать об этом, не желала, чтобы их прекрасные воспоминания были омрачены подробностями его страданий. И все же это было ее наказание, не так ли? Оказаться лицом к лицу с последствиями безрассудных поступков собственной юности. Если память Дугана чего и заслуживала, так это того, чтобы ей рассказали его историю, а она бы заставила себя сидеть и слушать. Она все еще была обязана ему этим.

Обязана всем.

– Настал день, когда нас должны были распределить по трудовым линиям. Поначалу большинство из нас, молодых парней, ставили в очередь на плавучие тюрьмы, стоявшие у побережья. Адские, гниющие корпуса, которые ни военно-морской флот, ни судоходные компании больше не могли использовать, с уровнем смертности заключенных более семидесяти процентов. Нас разделили на четыре шеренги, наши направились к судам. – Тут Дориан остановился и внимательно посмотрел на нее. – В ту пору никто из нас этого не знал, но Дуган оказался единственным из нас, кто умел читать и разбирать знаки и записи охранников. Мы все пошли бы на верную смерть, если бы он не вытащил двух моих лучших друзей, Арджента и Тэллоу, на железнодорожную трудовую линию. Я до сих пор не знаю, что заставило его сделать это, но в последний момент он схватил и меня тоже, а охранник этого не заметил. Этим Дуган, скорее всего, спас мне жизнь.

Фаре было невыносимо его слушать, но ее голос еще не восстановился настолько, чтобы сказать об этом.

– С тех пор мы стали неразделимы – Дуган и я, – продолжил Блэквелл. – Мы объединились в банду мальчишек, которые работали на железных дорогах, сначала только вчетвером, при возможности защищая друг друга от старших мужчин и – иногда – от охранников. Обучая друг друга выживать в таком месте. В течение семи лет мы скапливали милости, долги, союзников и нескольких врагов среди мальчиков и мужчин, приходивших и уходивших из тюрьмы Ньюгейт. Мы были лидерами среди них, молодыми и сильными, нас боялись и уважали. Нас с Дуганом прозвали Братьями Черное Сердце, поскольку у нас обоих были черные волосы, темные глаза и крепкие кулаки.

Теперь, разглядев его – по-настоящему разглядев, – Фара попыталась сопоставить свои воспоминания о мальчишеских чертах Дугана со скульптурным и жестоким лицом сидевшего перед ней мужчины. Нет, это было невозможно. Хотя волосы Блэквелла действительно были черными, а один глаз – темным, на этом сходство заканчивалось. Сглотнув, она заставила свой застывший язык сформировать слова:

– Откуда мне знать, что вы меня не обманываете?

– Да ниоткуда, – просто ответил он. – Но это неважно, потому что на этом месте вся эта информация становится для вас значимой.

– Не понимаю, каким образом, – заметила Фара.

– Позвольте мне кое о чем спросить вас, – с пристальным вниманием произнес Блэквелл. – Откуда вы узнали о том, что Дуган Маккензи умер?

В животе Фары образовался комок страха.

– Мне сказали, что он подхватил чахотку, заболел, да так и не оправился, – ответила она.

– И кто же вам это сказал?

– Охранник в приемной Ньюгейта, – честно ответила она.

– А в тот день, когда это случилось… – Блэквелл стал очень спокоен, но его рука, сжимавшая бокал, побелела. – Что вы делали в тюрьме Ньюгейт десять лет назад, в тот самый день, когда умер Дуган Маккензи? – требовательно спросил он, и его голос окрасился эмоциями впервые с тех пор, как они познакомились.

– Это вас не касается, – отрезала она.

– Вы скажете мне, Фара, даже если мне придется силой выбивать из вас ответ, – процедил Блэквелл сквозь зубы.

Фара побледнела, услышав, с каким напором он обратился к ней по имени, но упрямо держала губы сжатыми.

– Черт возьми, зачем вы туда ходили?! – проревел он, вскочив на ноги и швырнув хрустальный бокал в камин.

Фара вздрогнула, когда хрусталь ударился о камни. Он подошел к ее креслу, и она, к собственному стыду, съежилась от страха. Блэквелл ее не тронул, а просто навис над ней, тяжело дыша и кипя от ярости.

– Почему ваша нога ступила в это проклятое место именно в тот день?

– Я… я… – Она не могла собраться с мыслями, не говоря уже о том, чтобы выразить их словами.

– Отвечайте мне! – проревел он таким голосом, от которого – Фара была готова в этом поклясться – в окнах зазвенели стекла.

Фара была не в состоянии больше смотреть на него. Не могла видеть, как его ярость пронзает ее с точностью стрелка из лука. Не могла оставаться лицом к лицу с его ложью или, что еще ужаснее, его правдой.

– Это было не именно в тот день, – проговорила она. – Я приходила в Ньюгейт каждый вечер в течение семи лет и передавала Дугану сыр и хлеб.

– Нет. – Он отступил на шаг – скорее пошатнулся, давая ей мгновение, чтобы собраться с духом.

Фара встала, ее голова едва доставала до его галстука, так что ей пришлось вытянуть шею, чтобы посмотреть на него.

– Видите ли, мистер Блэквелл, похоже, вы не единственный, кто сдерживает свои обещания. Я тоже много лет назад дала обещание, что никогда не позволю Дугану Маккензи голодать, и я держала это обещание до того дня, когда он… того дня… он… – Самообладание наконец изменило ей, и она отступила, чтобы справиться с переполнявшими ее эмоциями.

Блэквелл позволил ей это, вооружившись на ее глазах своими собственными доспехами в виде надменного спокойствия.

– Он так и не узнал, что эта дополнительная еда была от вас. Мы считали, что это семьи других заключенных присылали ее в качестве подношений или своего рода платы за наши постоянные услуги или благосклонность.

– Но я каждую неделю писала ему письма и передавала их вместе с едой, – возразила Фара.

– Он их не получал.

Одного этого было достаточно, чтобы разбить ее сердце. Шея Фары утеряла способность держать ее голову поднятой.

– Я считала, что, по крайней мере, даю ему хоть немного надежды. Что, даже находясь под замком, он будет знать, что он не один в мире. – Она не смотрела на него, лишь бросила один взгляд из-под ресниц.

Блэквелл по-прежнему стоял там же, где и раньше, желая донести до нее еще больше информации, которую Фара не хотела, но должна была узнать.

– Расскажите мне, как он умер, – тихо приказала она. – Если не от болезни, то от чего?

– Его убили. – Этими двумя холодными словами Блэквелл пронзил ей сердце.

– Как? – шепотом спросила она.

– Забили насмерть посреди ночи три тюремных надзирателя.

Фара зажала рот рукой, потому что тарталетки закружились у нее в желудке и стали подниматься наверх по пищеводу, обжигая кислотой. Она сглотнула раз, потом другой, довольная тем, что еда не смогла обойти комок слез в ее горле и ее не стошнило прямо на дорогие ковры в кабинете.

– Почему? – выдохнула она.

– Вечный вопрос, не так ли?

Фара была слишком потрясена, слишком безутешна, чтобы сердиться на отсутствие эмоций в его голосе. Она даже не знала, сколько времени стояла, уставившись на подол своего красивого платья – того самого, которое носила уже так долго и которое вдруг стало ей таким тесным, что впивалось в кожу. Ей захотелось избавиться от него. Избавиться от этой комнаты, своего прошлого – от всего. Она хотела вернуться в свой кабинет, где ей и следовало находиться, занимаясь бумагами и извлекая упорядоченный смысл из хаоса. Притворяясь, что у нее нет времени на чувство, на горе, на вину, а есть лишь ответственность и бесконечный список неотложных дел, необходимый, чтобы занимать ее разбредавшиеся мысли.

Она не слышала приближения Блэквелла, пока он не оказался перед ней.

– Зачем вы мне сейчас об этом рассказываете? – Ее вопрос скорее походил на обвинение.

Блэквелл выдержал очередную долгую паузу, прежде чем наконец ответить ей:

– Потому что я был в долгу перед Дуганом Маккензи, и мне понадобилось десять лет на то, чтобы тщательно подготовиться к его возврату. Когда я увидел вас в комнате для допросов и понял, кто вы, то подумал: с кем еще за него мстить, если не с вами? Вы сможете помочь мне отомстить всем, кто разорвал ваши жизни на части много лет назад.

Фара уставилась на Блэквелла, пытаясь разглядеть ложь в его безжалостном лице. Но ничего не нашла, по-прежнему сомневаясь в своей интуиции. Дориан Блэквелл был вором, лгуном и преступником. Могла ли она ему верить? Возможно ли, что даже сейчас он ведет какую-то ужасную, беспощадную игру?

– Возьмите меня за руку, посмотрите мне в глаза и поклянитесь, что вы не лжете. – Ее слова больше походили на мольбу, а не на требование.

Морли как-то сказал ей, что ложь можно определить по дрожи в руке мужчины, по расширению его зрачков и по прямоте взгляда. У Фары не было в этом опыта, но она захотела попробовать.

Блэквелл смотрел на ее протянутую руку, будто она предложила ему слизняка или паука.

– Нет, – коротко ответил он.

– В таком случае вы лжете, – настаивала Фара.

– Нет.

– Докажите это, – вызывающим тоном проговорила она. – К чему отказывать в безобидной просьбе, если вам нечего скрывать? – Она еще ближе протянула руку к Блэквеллу, и он едва сдержал дрожь.

– У меня есть много чего скрывать, но можете быть уверены, что в этом я абсолютно искренен.

– Я никогда не могла доверять человеку, который не мог чистосердечно ответить на рукопожатие.

Блэквелл подозрительно долго смотрел на ее протянутую руку.

– Боюсь, я не смогу вам помочь, – наконец промолвил он.

Фара уронила руку.

– Не могу сказать, что я удивлена. – Выходит, он солгал ей о смерти Дугана? Обо всем? Чему ей верить?

Спустя некоторое время он, кажется, пришел к какому-то решению.

– Однако я сделаю жест доброй воли. Я сообщу вам такую информацию о себе, которую мало кто, кроме нас двоих, знал или когда-либо узнает.

Фаре этот жест показался странным, но она молча стояла в ожидании продолжения.

– Годы, которые я провел в тюрьме… скажем… отбили у меня желание каким-либо образом контактировать с человеческой плотью. Именно поэтому я не ответил на ваше рукопожатие. – Блэквелл выдал ей эту информацию таким тоном, будто говорил о погоде, но впервые за время их разговора его глаз не встретился с ее взглядом. – Я также готов признаться, что не прочь солгать вам, чтобы получить желаемое, хотя я уверен, что в этом наши цели совпадают, поэтому у меня нет нужды вами манипулировать. Я считаю, что вы хотите добраться до тех, кто причинил зло Дугану и вам, чтобы они заплатили за свои преступления.

– Месть. – Фара испробовала это слово на вкус – идеал, который она всегда презирала и к которому стремилась. – А вы в этом деле кем себя вообразили? Кем-то вроде графа Монте-Кристо?

Блэквелл небрежно пожал плечами.

– Не совсем, хотя эта книга – моя любимая.

Фара нахмурилась.

– Мне кажется, вы говорили, что не умеете читать? – заметила она.

Ее поразило, что Дориан Блэквелл был в состоянии смеяться в такой момент. Но он рассмеялся. Но смех его был настолько лишен настоящей радости, что у Фары по коже побежали мурашки, а ее соски болезненно напряглись. Мрачный звук, как и все остальное в нем, нахлынул на нее с леденящей полнотой.

– Не понимаю, что тут смешного, это был всего лишь вопрос.

– Должно быть, вы считаете меня дураком.

– У меня самые разные мысли о вас.

Блэквелл подошел ближе. Крылышко моли не выжило бы в оставшемся между ними пространстве, и все же он так и не прикоснулся к ней, хотя она ощущала его близость каждым дюймом своей кожи.

– Вот что я вам скажу, – мрачно начал он, прожигая ее взглядом единственного глаза, и с силой этого взора могла потягаться лишь мощь вчерашней бури. – Существует огромная разница между графом Монте-Кристо и Черным Сердцем из Бен-Мора. Эдмону Дантесу достались сокровища. Ему никогда не приходилось унижаться, как унижался я, чтобы их получить. В тюрьме его выпороли лишь однажды. Он сидел в собственной одиночной камере, и Александр Дюма понял бы, что это предпочтительнее, если бы знал, что нам пришлось пережить. Эдмона Дантеса никогда не ударяли ножом, не насиловали, публично не пороли, не унижали, не избивали до полусмерти, а если он заболевал, его не оставляли умирать.

С каждым его словом глаза Фары округлялись все больше, и она снова почувствовала, что пытается съежиться и отпрянуть от Блэквелла, но он не дал ей отступить, склонившись над ней так, что его лицо с угрожающим выражением оказалось всего в нескольких дюймах от ее.

– Именно это делали со мной тюремщики.

Если до этого мгновения Фара еще могла сдерживать слезы, то теперь уже нет. Они катились по ее ресницам и текли по щекам, заставляя судорожно вдыхать и выдыхать воздух. Вот почему Дориан больше не хотел контактировать с человеческой плотью, даже если близость могла быть приятной. Как он смог вынести это? Неудивительно, что он стал таким отстраненным. Как может тепло согреть твое сердце, если ты не подпускаешь его даже к своей коже?

Возможно, сожаление чуть смягчило его черты, но Фара не могла бы заявить это уверенно.

– Вы думаете о Маккензи, – пробормотал он.

Устыдившись того, что на самом деле думает о Блэквелле, а не о своем Дугане, Фара кивнула, но не решилась издать ни звука.

Во второй раз с тех пор, как они познакомились, он поднес руку к ее лицу лишь для того, чтобы тут же ее отдернуть.

– Неужели в вашем сердце нет ни капли жалости ко мне?

Отвернувшись от него, Фара с неистовством схватилась за щеки. Жалость к Блэквеллу была, конечно же, но она не смела ее показать.

– А вы заслуживаете моей жалости? – спросила она срывающимся от слез голосом.

– Наверное, не заслуживаю, – честно ответил он. – Но тот мальчик, которым я тогда был, должно быть, заслуживает.

Фара продолжала плакать из-за него, но согласилась бы скорее умереть, чем признаться ему в этом.

– Дуган… Он был таким… таким маленьким для своего возраста. Таким тощим и вечно голодным. Каждый мог с легкостью… мучить такого, – прошептала она.

– Так и было, – подтвердил Дориан. – Но он быстро учился.

Рыдания, которым Фара так отчаянно сопротивлялась, начали вырываться из ее груди крохотными взрывами. Они перекрыли ей дыхание, и она наконец выпустила их на волю в потоке горячих слез и отчаянных вздохов.

– Он умер много лет назад. – Голос Дориана стал теплее, и она осмелилась не поворачиваться к нему. – По крайней мере, десять лет назад. Но боль не может быть так свежа, как все это.

Фара была с ним согласна. Она думала, что со временем жгучее горе и сокрушительное чувство вины ослабнут, но все вышло не так. Как будто Дуган Маккензи отказался умирать, и из-за этого она была обречена снова и снова переживать благословенные времена и ужасы того времени, которое они провели вместе.

– Вы не понимаете! – взвыла она. – Это была моя вина! По моей вине все это с ним случилось! Разве он не рассказал вам, почему его заключили в тюрьму?

– Он убил священника.

– Из-за меня! – Резко развернувшись, Фара была ошеломлена тем, как близко к ней он все еще стоял. – Он убил того священника из-за меня. Он был подвергнут всем этим страданиям и унижениям, которые вы только что описали, и даже бо́льшим испытаниям потому, что пытался защитить меня. Вы не понимаете, как я сожалела об этом каждый день своей жизни. Я постоянно думаю об этом. И ненавижу себя!

– Он не винил вас за это. – Впервые с тех пор, как они познакомились, Дориан, похоже, растерялся. Возможно, он не знал, как успокоить обезумевшую от горя женщину. Но Фаре было все равно: она избавлялась от чего-то ужасного перед кем-то, кто мог оказаться ей и врагом, и союзником.

– Вы не можете этого знать! – настаивала она на своем. – Этот мерзавец всего несколько раз меня поцеловал да пару раз омерзительно коснулся. Если бы только я не пришла к Дугану той ночью! Если бы только я подчинилась этому мелкому бесчестью… возможно, это спасло бы ему жизнь. И возможно, мы до сих пор были бы… вместе.

– Никогда. – Черты Блэквелла вновь ожесточились, и вид у него теперь был такой, словно ему хотелось встряхнуть ее. – Дуган скорее предпочел бы снова подвергнуться тысяче пыток, чем допустить, чтобы вы подверглись хоть одной. Он бы не пережил ваших страданий. Он так сильно вас любит.

– Любил, – всхлипывая, поправила его Фара. – Любил меня и из-за этого не выжил. Любовь ко мне убила его.

Удушающая тошнота охватила ее, образы мальчика, которого она так любила и страдания которого так ужасно описал Блэквелл, оскорбляли ее воображение до тех пор, пока Фаре не захотелось выбраться из собственной кожи, чтобы сбежать от них. Ей было нужно бежать из этой комнаты, бежать из темноты и от человека, который был окутан этой тьмою.

– Простите меня, – выдохнула она. – Я должна… должна идти. – С затуманенным от слез зрением, пошатываясь, Фара направилась к дверям, радуясь тому, что Блэквелл не двинулся, чтобы остановить ее. Свет вспыхнул в окнах парадного входа и ослепил ее, потому что глаза ее уже привыкли к полумраку. Фара уловила аромат маффинов или тостов, исходивший от огромной молчаливой фигуры, которая ошеломленно смотрела на внезапно распахнувшиеся двери кабинета. Фара ухватилась за солнечный свет с безумным отчаянием и распахнула тяжелые двери замка. Два лакея, караулившие дверь в кабинет по бокам от дверей, хотели было остановить ее, но вдруг замерли, как будто кто-то приказал им остановиться.

Фара промчалась мимо них, вслепую направляясь к беседке, примостившейся на краю самых высоких скал и затененной рощицы. С высоты она могла смотреть на другую сторону канала и видеть черные скалы и зеленые мхи на побережье Шотландского нагорья. Она видела, как бурлящие волны разбивались об утесы с силой, способной разрушить самый мощный из кораблей. Осколки ее кипящих эмоций так и метались внутри. И, впервые после всех этих месяцев после смерти Дугана Маккензи, Фара разрыдалась со всей силой, на которую оказалось способно ее разбитое сердце.

Стоя в арочном проеме своего замка, Дориан наблюдал, как женщина убегает, словно спасая свою жизнь.

– Отпусти ее, Уолтерз, – приказал он, останавливая повара, который хотел пойти за Фарой и вернуть ее в замок.

– Меня зовут Фрэнк, – поправил его Уолтерз, хотя послушно стал рядом с Дорианом.

Дориан не сразу осознал слова повара – слишком сосредоточился на удаляющейся фигурке, которая с отчаянием неслась к беседке с развевающимися позади нее юбками цвета морской пены. Наконец он взглянул на своего самого крупного и послушного работника.

– Фрэнк? – переспросил он.

Уолтерз мотнул головой в сторону беседки.

– Это она дала мне имя сегодня утром.

– Ну да, конечно, – пробормотал Дориан.

Уолтерз тоже смотрел ей вслед, и в его карих, как у лани, глазах вспыхнуло беспокойство.

– Что происходит с твоей Феей, Дуган?

Дориан вздохнул: ему пришлось сталкиваться с этой проблемой чаще, чем хотелось бы.

– Уолтерз, перед тобой я. Я, Дориан. Дуган умер, помнишь?

– О! – Смутившись, гигант долго рассматривал его черты, сведенные вместе брови. – Я забыл. Память подводит меня.

– Да все в порядке, – стал успокаивать его Блэквелл.

– Она скучает по Дугану, – сказал великан, принюхиваясь к своему маффину.

– Да. Да, скучает.

– И я тоже, Дориан.

Дориан почувствовал, как знакомая тьма наполняет его жилы. В последние дни ему уже казалось, что сама его кровь почернела. «Но уже неважно», – сказал себе Блэквелл, возвращаясь в кабинет.

– Мы все по нему скучаем, Фрэнк, – сказал он, прежде чем закрыть за собой двери. – Мы все.