Текст книги "Разбойник"

Глава 8

Мердок приподнял обессиленное, безвольное тело Фары. Он суетился над ней, пока она не позволила ему отвести ее в замок. Рука, которой он ее поддерживал, казалась такой сильной под рукавом сюртука, когда он почти нес ее вверх по ступенькам.

– Я приготовил тебе горячую ванну, детка, и нашел подходящую одежду, чтобы ты переоделась, пока я стираю твое платье. – Нелепо, но Мердок напомнил Фаре курицу-наседку, нервно кудахчущую над своим цыпленком.

Фара благодарно кивнула ему. Ее горло пересохло, и она не могла говорить.

Заботливый, как всегда, Мердок продолжал, решив проигнорировать или простить ее попытку к бегству. Даже более заботливый теперь, когда слезы заливали ее щеки и окрасили красным белки глаз. Приведя Фару в спальню, Мердок забрал у нее шаль с сумочкой и положил их на ярко-синее кресло.

– Блэквелл напугал тебя? – спросил он с фальшивым воодушевлением. – Видишь ли, хоть он и выглядит опасным ублюд… м-м-м негодяем, на самом деле он не так уж…

– Вы были в тюрьме вместе с Дуганом Маккензи. – Это был не вопрос, а скорее мягкое утверждение – такое, которое Мердок не мог отрицать, не лжесвидетельствуя против себя.

Мердок застыл. Его крепкое тело пробила дрожь, когда он заметил что-то интересное в ее шали, лежавшей на кресле.

– Да, – хрипло подтвердил он. – На протяжении пяти долгих лет.

– И в чем же состояло ваше преступление?

Мердок медленно повернулся к ней, на его лице застыла маска стыда и боли.

– Моим единственным преступлением была любовь, дорогая девочка. – Должно быть, Мердок разглядел недоумение на ее лице и продолжил: – У меня был долгий роман с сыном графа из Суррея. Когда об этом узнал его отец, против меня были выдвинуты обвинения, а человек, которого я любил, отвернулся от меня и заклеймил меня в суде… злодеем.

И без того израненное сердце Фары дрогнуло, когда очередной приступ боли пронзил его, на этот раз – из-за муки, отразившейся на лице коренастого шотландца.

– Мне очень жаль, – прошептала она и сама удивилась своей искренности.

– Теперь это уже давняя история. – Он пожал плечами, вызвав у нее болезненную улыбку.

– Прошлое может долго оставаться с нами, Мердок.

– Ты права, детка.

– Вы с Дуганом были… друзьями? – рискнула спросить Фара, зная, что его воспоминания о прошлом будут добрее, чем у Дориана Блэквелла.

Мердок сдвинулся с места и начал отступать к двери ванной комнаты.

– Я обязан ему жизнью, причем не один раз. А в связи с этим я обязан жизнью и тебе, – заявил он.

– Это еще почему? – изумилась Фара, чувствуя себя неловко от почтения на его милом лице.

– Ну как же, ты ведь его Фея, его жена-леди во всех смыслах и целях. Мы пообещали Дугану Маккензи, что разыщем тебя. Что будем защищать тебя. Что, если сможем, обеспечим тебе такую жизнь, какая у тебя должна быть, какую он желал бы для тебя.

Слезы опять начали застилать глаза Фары, и она яростно заморгала, смахивая их.

– А он рассказал вам о нашем обручении, когда мы были еще совсем юными?

– Да, это была одна из наших любимых историй, – отозвался Мердок.

– Правда? – Приятное удивление стало заполнять ее грудь, и Фара ухватилась за него. – Вы хотите сказать, что Дуган что-то обо мне рассказывал? Должно быть, это было очень утомительно и неинтересно.

Подойдя к Фаре, Мердок ласково взял ее за руку и повел к двери, ведущей в примыкавшую к спальне ванную.

– Ты не можешь понять, что такое тюрьма, детка. Когда каждая ночь проходит в страхе и отчаянии, неделя может показаться целой жизнью, а год становится вечностью.

Босые пальцы ног Фары свернулись на холодном белом мраморном полу с серебристыми и голубыми прожилками. Позолоченные серебряные зеркала и изящная белая мебель, обитая тканью самого смелого оттенка кобальта, казались почти лишними в этой комнате.

Здесь было еще несколько окон, сквозь которые, проникая через тонкие сапфировые занавески, трепетавшие на весеннем ветерке, в комнату лился солнечный свет. Фарфоровая ванна стояла на возвышении в окружении мягчайших розово-голубых узорчатых ковриков.

Мердок занялся установкой обтянутой шелком железной ширмы, которую вытащил из угла и пристроил рядом с ванной, не переставая болтать.

– В Ньюгейте любая история, заставлявшая время течь быстрее, ценилась больше золота. – Он накинул большой халат из тяжелой голубой ткани на шелковый экран ширмы.

Притяжение дымящейся в ванне воды возобладало над ее опасениями, связанными с раздеванием в одной комнате с малознакомым мужчиной. Конечно, она не повторит этого, когда вернется в Лондон, но, став узницей Черного Сердца из Бен-Мора, не станешь сильно переживать из-за мелких скандалов.

– Благодарю вас. – Шагнув за ширму, Фара расшнуровала лиф и стянула платье с плеч. Она слышала, как Мердок хлопочет в комнате, стараясь занять себя – ради ее блага, догадалась она.

– А вы расскажете мне об этом, Мердок? О том времени, что вы провели в тюрьме Ньюгейт вместе с Дуганом?

Беспокойная суета в комнате прекратилась, и пожилой шотландец порывисто вздохнул – хотя, возможно, он просто вздохнул, присаживаясь на изящный стул.

– Как я уже говорил, ночами было хуже всего, – начал он отстраненным голосом. – Часы тьмы ломают даже самых храбрых мужчин, не говоря уже о перепуганных маленьких мальчиках. Закончив дневную работу на железной дороге, мы возвращались в наш мир железных прутьев слишком измученными, чтобы двигаться, не говоря уже о том, чтобы защищаться от опасностей, которые ночь могла преподнести нам. Звуки. Крики. Шорохи в тени… Все это ужасно. Если у тебя не было друзей, которые могли прийти на помощь… – Он замолчал, предоставив остальное ее воображению.

– Мне очень жаль, – еще раз сказала Фара, стягивая юбки и набрасывая грязное платье на устойчивую ширму.

– Спасибо тебе, – поблагодарил ее Мердок. – К тому времени, когда я попал в Ньюгейт, Блэквелл и Маккензи провели там уже почти три года. Чертовски проницательные, ребята были неразлейвода, каждый из них черен, как дьявол, и так же безжалостен. Меня всегда поражало, что такие юнцы могли где-то обучиться подобной жестокости.

К счастью, корсет Фары был зашнурован спереди, и она продолжала возиться со шнурками, вдумываясь в слова Мердока.

– Мне трудно представить Дугана жестоким, – призналась она. – Но… к вам-то он был добр?

– Со временем стал, – уклончиво ответил Мердок. – Как только я доказал, что от меня есть польза, меня взяли под защиту в их банду, и тогда жизнь стала чуть легче, в особенности по ночам. Как тебе, вероятно, известно, Дуган обладал даром слова и пугающе точной памятью. В самые темные и холодные ночи он рассказывал нам о книгах, которые прочел вместе с тобой, или о каком-нибудь приключении, которое вам довелось пережить вместе.

– Неужели? – выдохнула Фара, замерев, прежде чем снять сорочку и подставить грудь холодному воздуху.

Покончив с этим, она наклонилась и спрятала свое единственное сокровище под коврик в ванной, не желая, чтобы кто-нибудь обнаружил его.

При воспоминании о давних событиях голос Мердока потеплел, а сердце Фары сжалось, когда она представила, как ее Дуган – еще не мужчина, но уже не мальчик – веселит целую камеру, полную ожесточившихся преступников, услаждая их слух о веселых играх на кладбище и приключениях десятилетней девочки на болотах Шотландского нагорья.

– Дуган столько раз описывал нам тебя, что, мне кажется, любой из нас узнал бы тебя, если бы встретил на улице. Он поведал нам о твоей красоте, твоей невинности, твоем нежном нраве и безмерном любопытстве. Ты стала кем-то вроде нашей покровительницы, которую каждый боготворил. Нашей дочкой. Или сестрой. Нашей… Феей. Даже не зная этого, ты давала нам – ему – чуточку солнечного света и надежды в мире теней и боли.

– О! – В очередной раз проиграв битву слезам, Фара стояла за ширмой, нагая и дрожащая, обхватив себя руками и впитывая воспоминания Мердока, как будто могла сделать их своими. Она почти не замечала своей наготы, потому что полностью обнаженной и уязвимой была не столько ее телесная оболочка, сколько ее душа.

– А вы абсолютно уверены, что Дуган никогда на меня не сердился? Что никогда не винил меня в том, что попал в заключение из-за меня?

Пожилой мужчина молчал некоторое время, и Фару стала охватывать паника.

– Пожалуйста! – взмолилась она. – Вы должны сказать мне правду!

– Забирайся сначала в ванну, – ласково посоветовал ей Мердок.

Фара подчинилась, шагнула в ароматную ванну и опустилась в благоухающую лавандой воду.

– Правда в том, детка, что Маккензи бы убило, если бы он услышал, как ты задаешь этот вопрос, – продолжал Мердок, когда, казалось, обрел уверенность в том, что она устроена. – Только мы двое были к нему ближе всех и точно знали глубины его страхов за тебя. Он никогда и никому не говорил твоего имени, кроме меня и Блэквелла. Для всех остальных ты была его Феей, и ни твоего имени, ни фамилии никто не знал. Дуган охранял тебя, как ревнивый муж, каким он и был.

– Наш брак не был легитимным, Мердок, – призналась Фара, позволяя горячей воде и лаванде согреть ее напряженные мышцы и унять в них боль.

– Это ты тоже должна знать. – Грубый голос Мердока эхом отразился от камня и мрамора ванной комнаты, усиливая его презрение к ее словам. – Дуган Маккензи был тебе самым верным и преданным мужем, какого только можно представить, – настаивал он. – И все эти годы, миссис Маккензи, мне кажется, вы оставались такой же верной женой его памяти, как если бы он был жив.

Фара провела рукой по спокойной, чистой воде, когда его слова вонзились в нее иглами вины.

– Это не полная правда, – призналась она. – Вам известно, что я… целовала другого мужчину в тот вечер, когда вы с Блэквеллом увезли меня из дома.

– Ну да… – По его интонации Фаре показалось, что Мердок пожал плечами. – Женщину, жену-леди во всех смыслах и целях, овдовевшую не меньше десяти лет назад, никто не может обвинить в том, что она попыталась скрасить свое одиночество.

– Ваш мистер Блэквелл явно с этим не согласен, – заметила Фара. Ей было не по себе думать о хозяине Бен-Мора, будучи обнаженной. Ощутив внезапное желание что-то сделать, она схватила кусок мыла, благоухающий вереском и медом, и принялась яростно скрести себя, словно желая смыть тяготы последних дней.

– Блэквелл привязан к Маккензи, как и все мы, – загадочно промолвил Мердок. – Он может быть злее змеи и вдвое смертоноснее, но из всех живущих он для тебя – лучший шанс.

– А вот этого я тоже не понимаю, – начала Фара, поднимая ногу над водой, чтобы натереть ее куском мыла сверху и до самых кончиков пальцев. – Похоже, вы все убеждены, что мне угрожает какая-то опасность, но я и представить себе не могу, в чем она заключается, а никто из вас не собирается мне это объяснить.

– Выходит, Блэквелл так до этого и не дошел, а?

Нахмурившись, Фара сжала губы.

– Думаю, это моя вина, – сказала она. – Я убежала от него, не дав ему закончить.

– Ты не стала бы первой, – проворчал Мердок, больше напоминавший раздраженного отца, чем верного домочадца.

Судя по скрипу мебели, Мердок встал и направился в сторону ванны. Фара застыла, но как только услышала, что он собирает развешанные на ширме ее вещи, она вновь расслабилась.

– Миссис Маккензи, – начал он.

– Вы можете называть меня Фарой, – сказала она, поднимая руки, чтобы вытащить шпильки из безнадежно растрепавшихся волос и позволить кудрям упасть в воду. – Я чувствую, что к этому моменту мы перешагнули какие-то социальные ограничения, Мердок.

Судя по многозначительной паузе Мердока, он был не совсем готов к этому, и его замешательство вызвало у Фары любопытство.

– Что касается опасности… – наконец заговорил он. – Я не хочу, чтобы вам казалось, что здесь вам следует чего-то бояться. В этом замке вы в полной безопасности.

– Да, вы это уже говорили. – Откинув голову назад, чтобы промочить кожу головы, она принялась намыливать густые локоны.

– Я хочу сказать, что сейчас вам, вероятно, так не кажется, но вы можете доверять ему. Все остальные – да мы свою жизнь готовы за вашу положить, но Блэквелл… он сделает то же и гораздо больше. Он вырвет из груди свое бьющееся сердце. Да он бы отдал за вас свою душу, если бы вы только…

– Это довольно большое и обманчивое предположение, что у меня есть сердце, которое я готов отдать… или душа. – Спокойный голос Блэквелла не отдавался эхом в ванной комнате, как их голоса. Он проскользнул в их беседу со змеиной хитростью, нанес удар, прежде чем Мердок раскрыл хотя бы одну из его тайн.

Вскрикнув, Фара нырнула глубже в воду, радуясь, что та стала мутной от мыла. Однако она все равно подтянула колени к подбородку и обхватила их руками – просто на всякий случай.

– Уходите! – неуверенно крикнула она. – Я веду себя неприлично.

– Что ж, не вы одна.

Он подошел ближе. По сути, он был так близко, понимала Фара, что если она оглянется, то увидит, как его разноцветные глаза смотрят на нее. Вероятно, он может рассмотреть ее тело даже в мутной мыльной воде. При мысли об этом Фара ощутила прилив жара и почувствовала себя униженной.

– Уходите! – приказала она, будучи не в силах повернуться к нему лицом из страха лишиться самообладания.

– Встаньте и заставьте меня.

Фара опустилась в воду еще глубже, и от ее быстрого дыхания по поверхности воды побежала рябь.

– Блэквелл, – попытался отвлечь его Мердок, – если хотите подождать ее в комнате, я подам ей платье и…

– Это все, Мердок, – сказал Дориан.

– Но, сэр. – Ударение, которое Мердок сделал на этом обращении, озадачивало. – Я не думаю, что есть какой-то способ…

– Ты свободен.

Лишь человек, жаждущий смерти, пустился бы в спор, поэтому Фара стала винить Мердока в том, что он бросил ее. Щелчок замка в двери ванной прозвучал как скрежет железного засова, запиравшего Фару в золотой клетке с самым черносердечным преступником. Беспомощную, загнанную в ловушке, нагую.

Если Фара чему и научилась на своей работе, так это тому, что перешедшие в наступление обычно держались на высоте.

– Чего такого вы хотите, что не может подождать, пока я закончу мыться? – нетерпеливо поинтересовалась она, гордясь тем, что ее голос не выдавал ни страха, ни слабости.

Блэквелл прошел вперед, ведя длинными пальцами по краю ванны. Одетый только в рубашку с короткими рукавами, темный килт и жилет, он был без сюртука, но это ничуть не умаляло удивительную ширину его плеч. Он снял с больного глаза повязку, заметила Фара, и теперь его голубой глаз сверкал над ней на весеннем солнце.

– Мне пришло в голову, когда я размышлял о неудачном повороте нашего предыдущего разговора, что наша следующая беседа может стать более полноценной, если у вас не будет возможности сбежать от меня.

Даже находясь в горячей воде, от которой поднимался пар, Фара почувствовала, что кровь в ее жилах превращается в лед, однако она все же выпрямила спину и вздернула подбородок.

– Вы глубоко заблуждаетесь, полагая, что я не убегу или не буду бороться, если меня спровоцируют.

Блэквелл встал у другого конца ванны, и солнечный свет обрисовал голубой ореол вокруг его эбеново-черных волос, когда он наклонился, чтобы взяться руками за ее края.

– Тогда, конечно, считайте себя спровоцированной, но будьте осторожны: мокрый мрамор очень скользкий. – Его внимательный взгляд с неприличным интересом коснулся ряби на воде, и Фара ощутила жар. Он счел ее слова блефом, черт бы его побрал, и его, похоже, ничуть не смутила сила ее презрительного взгляда, что приводило Фару в ярость. Она никогда не была особенно хороша в игре угрожающих взглядов или конфронтации, но ей пришло в голову, что до того, как они с Дорианом Блэквеллом разойдутся в разные стороны, ей придется немало попрактиковаться и в том и в другом.

– Что ж… начинайте в таком случае, – подсказала Фара, ненавидя себя за то, что не может задержать на нем взгляд хоть сколько-нибудь продолжительное время.

– Именно это я и намерен сделать. – В его голосе, обычно схожем с текстурой холодного мрамора, появились грубовато-хриплые нотки, что и тревожило, и интриговало одновременно. – Я буду говорить, пока вы домываетесь.

– Это невозможно! – возмутилась Фара, сильнее прижимая колени к груди.

Одна черная бровь приподнялась.

– Неужели? – Его пальцы слегка взболтали молочного цвета воду, отчего по ее поверхности к ее коленям побежала рябь. – Я буду счастлив помочь вам, если для вас это слишком сложно.

Фара вспомнила, что он говорил в кабинете: он не выносит физических контактов. Хотя, судя по тому, как подушечки его пальцев шлепали по воде в ее ванне, он, возможно, лгал. Или сейчас он просто блефует? Хватит ли у нее смелости проверить достоверность его признания?

– Прикоснитесь ко мне, и я…

– Вы – что? – Его взгляд стал холодным, как и его голос, но он вынул пальцы из воды.

Фара безуспешно пыталась сказать хоть что-то, но из ее головы мигом улетучились все мысли.

– Вы скоро поймете, что я не слишком благосклонно отношусь к угрозам, – чуть ли не в шутку сказал он, вытирая пальцы полотенцем, висевшим на вешалке в ногах ванны.

– И я тоже, – парировала Фара, на что вторая его бровь присоединилась к первой у нее на глазах. – Полагаю, вам что-то от меня нужно, мистер Блэквелл. Так вот, позвольте мне сообщить вам, что это – не лучший способ достичь сотрудничества.

– И все же мне всегда удается получать от людей то, что я хочу.

– Я очень сильно сомневаюсь, что среди этих людей много уважающих себя женщин.

Блэквелл усмехнулся и потер свой тяжелый подбородок, гладкий после утреннего бритья, и лед в его глазах частично растаял.

– Я с вами соглашусь, – сказал он и, сойдя с возвышения, направился к мягкому бархатному креслу. – Но, как вам известно, мой мир управляется множеством законов, так что quid pro quo – услуга за услугу. – Он опустил свое длинное тело в кресло, расставил ноги и положил руки на подлокотники с вальяжностью королевской особы. – Я могу ответить на ваши вопросы, Фара Ли Маккензи, а вы спокойно продолжайте мыться. – Он многозначительно посмотрел на кусок мыла.

Фара подумала, какие вопросы волнуют ее настолько сильно, чтобы ради ответа на них терпеть такое унижение, но тут вспомнила прежние слова Блэквелла. Дугана, возможно, жестоко убили. Блэквелл жаждал отомстить за его смерть, и ему требовалась ее помощь. Если в этих словах была хотя бы доля правды, Фара должна выслушать его до конца.

Собравшись с духом, она вытянула ноги на дне ванны и подняла руку, чтобы дотянуться до мыла. Ей казалось, что, пока грудь скрыта под мутной водой, она выглядит достаточно невинно.

– Скажите мне, чего же именно вы хотите? – потребовала она и сразу смутилась, что ее голос стал хриплым и низким, а слова прозвучали как приказание совсем иного рода. Приказание любовницы. Впрочем, они оба знали, что это не так.

Необычные глаза Блэквелла заблестели, следя за дорожкой, оставленной мылом на ее шее, но, как ни странно, он подчинился.

– Семь лет – долгий срок, чтобы проводить с кем-то почти каждое мгновение. За то время, что мы провели вместе с Маккензи, мы стали почти как братья. Мы не только боролись, работали и страдали вместе – мы делились всем, чтобы сохранить нашу связь – как лидеров, как братьев – сильной. И наверное, для того, чтобы скоротать бесконечное время. Он делился со мной едой, которую вы ему приносили, хотя сейчас я сомневаюсь в том, что он стал бы это делать, если бы знал, кто о нем печется. Мы делились всеми грязными подробностями нашего прошлого, каждым именем, каждой историей, каждой… тайной.

Фара вздернула голову, рука с куском мыла застыла на полпути к плечу.

– Тайной? – переспросила она.

Блэквелл многозначительно кивнул, хотя его глаза не отрывались от куска мыла. Он сохранял молчание, пока мыло не продолжило двигаться по ее телу.

– В тюрьме желания, эмоции и страхи – это всего лишь слабости, которыми можно воспользоваться, – объяснил он. – Главным страхом Маккензи были вы. Его мучила мысль о том, что он не знал, что с вами произошло после его задержания. Его единственное утешение состояло в том, что он убил отца Маклина, то есть хотя бы от исходящей от него опасности он вас избавил. – Блэквелл чуть повернул голову так, что его здоровый глаз смог следить за куском мыла, скользящим вдоль ее другой руки.

Фара вдруг поняла, что не скрытые водой участки кожи кончаются, и, судя по напряженности взгляда Блэквелла, тот тоже это понял и с нетерпением ждал продолжения. Момента, когда она перейдет от рук к другим частям тела. До какого же абсурда дошла эта ситуация! Унижающие воспоминания, пробирающая до костей, саднящая боль тюрьмы Ньюгейт – все это никак не вязалось с залитой солнцем комнатой, согревающим их ароматным и влажным теплом, отчего все вокруг обрело нечеткие, туманные очертания. Фаре все это напоминало сон, стирающий грань между реальностью и воображением. Блэквелл говорил о непререкаемых и достоверных истинах, но то, как он наблюдал за куском мыла, оставлявшим на ее коже скользкие дорожки сверкающего шелка, рождало самые развратные и греховные образы, какие только могли прийти ей на ум.

– Как вам повезло, что вода так много скрывает, – заметила Фара.

Блэквелл заерзал в кресле, его колени раздвинулись еще шире, ноздри затрепетали.

– Интересно, простил ли бы Дуган Маккензи такое принуждение? – вызывающе спросила она, изо всех сил стараясь не замечать реакцию собственного тела. – Если вы должны ему так много, как утверждаете, то разве он не захотел бы, чтобы вы пощадили мою скромность?

Искра жара в его глазах погасла на мгновение, прежде чем тут же вспыхнуть еще ярче, чем прежде.

– Когда мы с ним повстречаемся в аду, я попрошу у него прощения. – Его губы сжались в жесткую линию, кожа на острых углах скул и подбородка натянулась. Его темный глаз сиял торжеством и одновременно недовольством, голубой был полон противоречия и возбуждения, но их взор не отрывался от куска мыла, зависшего над ее плечом.

Фара понимала, что ей нужно сделать, чтобы он снова заговорил. Приоткрыв губы в обеспокоенном вздохе, она медленно помыла верхнюю часть груди, прежде чем опустить мыло под воду и провести им по другой ее части. Мгновенная реакция ее тела оказалась неожиданной и острой. Блаженные ощущения пронзали ее, начиная с соска, когда мыло прикоснулось к нему, и пробегая через ее конечности, прежде чем осесть между ее сжатыми бедрами. Фара заставила себя держать глаза открытыми, наслаждаясь этими новыми и глубокими впечатлениями. Более того, она внимательно посмотрела на Блэквелла, пытаясь понять, как происходящее подействовало на него. Не просто происходящее, а то, что она делала в его присутствии. Однако его внимание было так сосредоточено на том месте, где исчезла ее рука, что Фара усомнилась, что он вообще заметил ее реакцию.

– Продолжайте, – задыхаясь, потребовала она, надеясь отвлечь Блэквелла, пока она разбирается с настойчивым давлением, которое теперь пылало в ее крови и боролось с холодом в ее костях, вызванным содержанием их разговора.

Верный данному слову, Блэквелл подчинился. Бесстрастное звучание его голоса вновь смешалось с настойчивостью его смелого взгляда.

– Поскольку Дуган, скорее всего, должен был провести в тюрьме Ньюгейт двадцать лет, прежде чем корона вернется к его делу, он попросил меня поклясться, что я выполню долг перед ним за спасение моей жизни. – Блэквелл замолчал, когда у нее при мытье второй груди перехватило дыхание.

– Что же вы пообещали сделать в ответ на ту клятву?

– Что когда меня освободят, я разыщу вас и удостоверюсь, что вы в безопасности и о вас кто-то заботится, – пояснил он.

– Что ж, как видите, мистер Блэквелл, я совершенно невредима, и обо мне хорошо заботятся. Вы можете с чистой совестью вернуть меня в мою жизнь. – Фара усмехнулась. – Ну это в том случае, если у вас когда-либо была чистая совесть.

– Полагаю, это еще предстоит выяснить, – спокойно произнес он, хотя так и не оторвал взгляда от ряби на воде. – Мое семилетнее заключение закончилось почти через месяц после смерти Дугана. И первым делом я начал искать вас. – Он наклонился вперед, словно большая кошка, готовящаяся к смертельному удару. – Хотите знать, что я нашел?

– Нет. – Кусочек страха начал смешиваться с жаром в животе Фары как раз под тем местом, где мыло парило в ее дрожащих пальцах. – Расскажите мне.

– Расскажу. Как только вы закончите мыться.

– Я… я закончила, – солгала Фара. – Я уже чистая.

Пламя лизнуло лед его голубого глаза.

– Вы кое-что пропустили.

В ответ глубоко внутри ее расцвел жар. В низу ее живота – нет, еще ниже, в ее женском лоне. Фаре хотелось возненавидеть Дориана. Он держал ее в плену. Манипулировал ее чувствами. Использовал это порочное принуждение, чтобы удовлетворить собственные извращения.

И все же…

Когда мыло сквозь редкие завитки проскользнуло в расщелину между ее бедрами, ленты неожиданных ощущений зашевелились у самого интимного уголка ее тела и развернулись по всей поверхности ее кожи. Рот Фары приоткрылся, но она успела сдержать стон, прежде чем тот сорвался с ее губ.

Их взгляды встретились, пламя в его глазах потемнело, а зрачки расширились.

Блэквелл знал. И хоть он ничего не видел, он точно знал, где задержались ее пальцы и где мыло скользит по уже увлажненной коже.

Несмотря на унижение, Фара была в восторге. Вот уже почти три десятилетия она принимала ванну, но именно в этой ощутила дрожь наслаждения, которая никогда еще не была так болезненно настойчива, так полна требований и обещаний.

И это требование, и эти обещания отражались во взгляде Дориана Блэквелла. А то, что он увидел в ее глазах, заставило его закрыть глаза, позволив Фаре беспрепятственно разглядеть злой шрам, пересекающий его бровь и веко. Эта рана казалась такой глубокой и сердитой. Просто чудо, что он не потерял глаз. Когда Дориан вновь поднял веки, Фара обнаружила, что увлеченно и внимательно смотрит на его голубую радужку. К ее досаде, он вновь призвал характерный для себя холод, хоть и откашлялся, прежде чем говорить:

– Я расскажу вам, что у вас была своя доля тайн, причем не таких, которые лучше оставить во тьме, как мои, а таких, которые сотрясут всю Британскую империю.

Мыло выпало из ее руки, прокатилось по ее женской плоти и исчезло в воде. Все тепло и наслаждение улетучились, и Фара ошеломленно замотала головой.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Пугающей скорости, с которой атмосфера вокруг них нагревалась и остывала, было бы достаточно для того, чтобы вызвать чахотку. Разве она только что не пережила одно из самых интимных мгновений в ее жизни? И вот теперь он хочет вернуться к разговору о прошлом. Раскрывая тайны. Разрывая старые раны.

Она передумала. Она действительно его ненавидела. Ей было ненавистно видеть, как он качает темноволосой головой с притворным осуждением.

– Разумеется, свои поиски я начал с «Эпплкросса», – проговорил Блэквелл. – Судя по архивам приюта, некая Фара Ли Таунсенд умерла от приступа холеры, потому что ее способность противостоять болезням была ослаблена фатальным семейным заболеванием.

Фара все это знала, но поймала себя на мысли, что не может понять, действительно ли Черное Сердце из Бен-Мора собирается сидеть в единственном темном месте этой светлой комнаты и раскрыть ту единственную тайну, которая, по ее мнению, у нее осталась. Он назвал ее настоящую фамилию. Ту, что она никогда не раскрывала никому, даже Дугану Маккензи.

– Ужасное заболевание эта холера, – продолжил он, внимательно наблюдая за ее реакцией. – Оно распространяется по тесным закуткам таких заведений, как «Эпплкросс», оставляя за собой массовое опустошение. Так что единичный случай – это неслыханно. Итак, с некоторым принуждением, как вы это называете, мне удалось установить, что через две недели после смерти Маклина и ареста Дугана из «Эпплкросса» исчезла десятилетняя девочка, а сестра Маргарет скрыла это исчезновение. Под предлогом того, что девочка была заразной, она якобы сожгла ее труп, чтобы скрыть исчезновение ребенка.

В этом для Фары не было ничего нового. Проработав бок о бок с архивным комиссаром почти десять лет, она смогла украдкой взглянуть на свое собственное свидетельство о смерти.

– Куда же вы направились после этого? – еле слышно спросила она.

Дориан искоса посмотрел на нее.

– Это был сложный поиск, требующий денег, которых у меня не было. Поэтому я немедленно взялся за их добывание и добился небольшого успеха.

Обведя глазами свое роскошное окружение, Фара закатила глаза.

– Всему миру известно, как вы их добываете, – заметила она.

– Не совсем. Несколько лет я зарабатывал на жизнь, будучи разбойником с большой дороги. В те дни поезда еще не ездили так далеко, так что богачи часто преодолевали оставшуюся часть пути в экипажах.

Выпрямившись в воде, Фара слишком поздно заметила, что темный сосок выскочил над ее поверхностью, прежде чем она снова нырнула.

– Разбойником с большой дороги? – переспросила она. – Вы причиняли кому-то боль? – продолжала она расспросы, надеясь, что Блэквелл не заметил ее оплошности.

Он, разумеется, заметил.

– Я причинял боль многим людям, – сказал он, будто обращаясь к ее пышному бюсту. – Мы сможем обсудить это позже. Я чувствую, что мы уже исчерпали темы разговора обо мне.

Сердце Фары подскочило, как испуганный кролик.

– У меня нет прошлого. Я была сиротой, когда сбежала из «Эпплкросса», отправилась в Лондон…

– Не лгите мне, Фара. – Тихий голос Блэквелла звучал так страшно, что она бы предпочла, чтобы он кричал. – У вас ужасно получается.

Фара пыталась нащупать на дне ванны упавший туда кусок мыла, используя это как предлог не смотреть на него.

– Не знаю, о чем вы говорите.

– Мне известно, что вы были… кто вы?

– Это невозможно, – настаивала Фара. – Я никто.

Вот.

Она нашла мыло, но притворилась, что продолжает поиски, хватая мыло скользкими пальцами.

– Уж никем-то вас никак не назвать, – усмехнулся Дориан. – Фара Ли Таунсенд, дочь покойного Роберта Ли Таунсенда, капитана стрелковой бригады принца-консорта в Крыму и, что еще важнее, графа Нортуока. Вы – единственная живая наследница того, что до последнего времени считалось самым противоречивым и спорным состоянием в Британии.

Каждое его слово пригвождало Фару к дну ванны. Она опустилась в воду до подбородка, жалея, что не может просто нырнуть под воду и спрятаться в ее темной и безопасной глубине без смертельных последствий. Он видел слишком много. Знал слишком много, и это могло все испортить.

– Вы ошибаетесь, – сделала она еще одну попытку разубедить его. – Фара – не такое уж редкое имя, а Ли – обычная фамилия, так что ваша ошибка вполне объяснима. Но на всякий случай, если вы вдруг не знали. Фара Ли Таунсенд была недавно обнаружена в одной лондонской больнице, где она чудесным образом оправилась от амнезии. – Фара наконец собралась с силами, чтобы противостоять скептицизму Блэквелла. – Она вышла замуж за мистера Гарольда Уоррингтона, эсквайра, меньше месяца назад. Они давно были с ним обручены. Так что, как видите, мистер Блэквелл, я никак не могу быть той, за которую вы меня принимаете.