Текст книги "Разбойник"

Глава 3

Три ночи спустя инспектор Эван Мактавиш чиркнул спичкой по серым камням церкви Сент-Мартин-ин-зе-Филдз и, прислонившись спиной к задней части здания, подкормил тлеющий уголек своей потрепанной сигары. Оглядев тени Данканнон-стрит, он подумал, что раз уж он завершил встречу, то можно нанести визит в заведение мадам Реджины на Флит-стрит. Как всегда после этих тайных встреч, инспектору так и хотелось порадоваться жизнеутверждающему ощущению, что он избежал смерти. Понадобится два-три визита к проститутке, чтобы снова стать самим собой.

– Думаете об этой новой парижской юбке у мадам Реджины? – От звука голоса, преследовавшего Мактавиша в ночных кошмарах, он едва не выпрыгнул из своей кожи.

– Господи Иисусе, Блэквелл! – прохрипел он и, раздраженно хмурясь, подобрал с сырой земли упавшую сигару. – И как только человек вашего размера может пробираться в тени, не издавая ни звука?!

Если бы у Мактавиша был выбор, он хотел бы никогда больше не видеть оскал Черного Сердца из Бен-Мора, потому что еще несколько часов спустя тонкие волоски на его теле продолжали стоять дыбом от ужаса.

– Отличная работа, – заметил Блэквелл. – Вы превосходно выполнили приказы.

– Это оказалось непросто, – проворчал Мактавиш, которому было трудно смотреть на поразительно расчетливое выражение жестоких черт Блэквелла. – Распустить вашу шайку, тайком пронести записи в вашу камеру, да еще пытаясь скрыть это от всего участка. Вам повезло, что я – не единственный преданный вам человек в Скотленд-Ярде.

Если смотреть в лицо Блэквеллу было трудно, то встретиться с его жутким, испытующим взглядом было почти невозможно. Никто не знал, насколько хорошо видел голубой глаз Черного Сердца из Бен-Мора, но когда он устремлял его на человека, у того появлялось ощущение, будто с него содрали кожу и обнажили самые страшные его грехи.

– У меня много разных качеств, инспектор, но везение никогда не было одним из них.

Мактавишу пришло в голову, что хотел бы он быть таким же невезучим, как этот безупречно одетый мерзавец перед ним. Богатый, как Мидас, как о нем говорили, могущественный, как Цезарь, и безжалостный, как дьявол. Да, у него не было красивого лица, которое восхищало бы женщин, но тем не менее Дориан Блэквелл привлекал женское внимание, где бы ни появлялся. Страх и очарование – давнее и мощное орудие обольщения, и женщин тем или иным образом влекло к темному гиганту.

– Все-таки зачем вы это сделали? – поинтересовался Мактавиш. – Зачем призвали своих людей к бунту лишь для того, чтобы прогнать их?

Проигнорировав вопрос, Блэквелл сунул руку в карман своего черного пальто и вытащил оттуда золотой цилиндр. Из него он достал новехонькую сигару и вручил ее Мактавишу, который мгновение таращил на нее глаза, надеясь, что проживет достаточно долго, чтобы выкурить ее.

– Благодарю вас, сэр, – задумчиво произнес он, взяв сигару и поднеся ароматное сокровище к усам, прежде чем откусить кончик. Блэквелл рукой в перчатке зажег спичку, и Мактавиш с усилием заставил себя придвинуться ближе, чтобы раскурить сигару. Его желание было выполнено, однако он был уверен, что у него больше никогда в жизни не будет повода для такого дорогого удовольствия. – Вам только придется скрываться от верховного судьи Синглтона, и можете гулять по улицам, как бродячая кошка. У Морли ничего против вас нет.

– Знаю.

Пламя свечи осветило черты Блэквелла, и Мактавиш сочувственно поморщился.

– Да уж, он хорошо поработал над вашим лицом. – Инспектор заметил заживающую губу и многочисленные синяки на скулах Блэквелла. – Какую бы обиду он против вас ни держал, она очень сильная.

– Если учесть, как в полиции избивают людей, это можно счесть пустяком, – произнес Блэквелл почти добродушно.

Мактавиш побледнел.

– Позвольте мне первым принести извинения за…

Блэквелл поднял руку, призывая инспектора к молчанию.

– Мне нужна кое-какая информация, прежде чем я вам заплачу, – сказал он.

Выдохнув свой маленький кусочек рая, Мактавиш согласно кивнул.

– Все что угодно.

Черное Сердце наклонился ближе к нему.

– Расскажите мне все, что вам известно о миссис Фаре Маккензи.

Затянувшись, Мактавиш уточнил:

– О миссис Маккензи, клерке?

Блэквелл был спокоен и молчалив, но его странный взгляд можно было интерпретировать даже в темноте.

Озадаченный, Мактавиш почесал затылок, пытаясь сообразить, что бы такого интересного можно было рассказать об этой женщине.

– Она работает здесь, сколько мы себя помним. Она пришла даже раньше меня, хотя я служу в Скотленд-Ярде уже семь или восемь лет. Но, честно говоря, если подумать, я не так уж много знаю о ней. Работает она хорошо, ее любят, но держится она особняком. Спокойная. И это редкая и достойная похвалы женская черта, насколько подсказывает мне опыт. Вкалывает больше, чем два других клерка, но платят ей меньше.

– Какого рода работу Морли заставляет ее выполнять?

– О, да обычную работу, какую выполняют клерки! Бухгалтерия, записи, делопроизводство, поставки, заказы курьерам, оформление документов в суде и так далее.

Блэквелл оставался неподвижным. Безучастным. Но Мактавиш снова почувствовал, что волосы на его шее встают дыбом. Он был обучен понимать, что у людей на уме, и хотя Черное Сердце из Бен-Мора оставался для него загадкой, инспектор заметил, что руки того в перчатках сжались чуть сильнее.

– Ее муж?

– Поверите ли, шотландец!

– Что вам о нем известно?

– Да почти ничего. Говорят, она рано вышла замуж, и он очень давно умер.

– И-и?.. – подсказал Блэквелл, проявляя больше нетерпения, чем Мактавиш ожидал от него.

Мактавиш пожал плечами. Он был заинтригован, однако понимал, что лучше не показывать этого.

– В общем-то, это все, что нам известно, если подумать. Естественно, за долгие годы мы обсуждали ее между собой, но миссис Маккензи никогда не проявляла желания говорить об этом, а спрашивать леди о таких вещах невежливо.

– А она… у нее есть романтические отношения с кем-то из мужчин, работающих в Скотленд-Ярде?

Мактавишу это предположение показалось настолько нелепым, что он рассмеялся.

– Если бы она не была такой хорошенькой пташкой, многие из нас забыли бы даже о том, что она женщина.

– Стало быть… никого?

– Ну-у, ходят слухи, что она все чаще ходит куда-то вечерами с сэром Морли.

Мужчины одновременно плюнули на камни при упоминании старшего инспектора, а разбитая губа Дориана скривилась от отвращения.

Мактавиш застыл. Было в нарастающей интенсивности вопросов Блэквелла что-то такое, от чего сердце инспектора забилось быстрее.

– Думаю, он вынюхивает не те юбки, которые ему нужны, – поспешил сказать Мактавиш, взмахивая рукой, как будто это не имело никакого значения.

Блэквелл проницательно посмотрел на него здоровым глазом.

– Что вы хотите этим сказать?

– М-м-м, с одной стороны, она безупречная, достойная вдова, но я не знаю мужчины, который захотел бы иметь дело с такой.

– С какой «такой»?

– Ну, знаете… Таких называют «синими чулками». Холодная. Пуританка. Э-э… фригидная, сказали бы некоторые. К тому же ей ближе к тридцати, а не к двадцати, и хотя у нее лицо ангела, уложить ее в постель хочется не больше, чем ежа, если вам интересно мое мнение.

– Если бы меня интересовало ваше мнение, Мактавиш, я бы так прямо и сказал.

– Что ж, это справедливо. – Сердце Мактавиша уже колотилось как бешеное, и он пыхтел сигарой, с каждой затяжкой надеясь, что она не станет последней. Чего Блэквелл хочет от Маккензи? Получить доступ к записям? Документам? Или речь о взяточничестве? Не мог же он в нее влюбиться. Таких мужчин, как Дориан Блэквелл, не привлекают столь прямолинейные женщины, как Фара Маккензи. По городу ходили слухи, что он нанял множество экзотических иностранных куртизанок и поселил их в своем особняке, устроив там настоящий частный гарем. Что может утратившая цвет юности вдовушка Маккензи предложить такому мужчине, как он?

– Где она живет? – спросил Блэквелл.

Мактавиш пожал плечами.

– Не знаю точно. Кажется, я слышал, что где-то на Флит-стрит, в богемном секторе.

Ноздри Блэквелла раздувались от участившегося дыхания, он довольно долго молчал, прежде чем Мактавишу показалось, что он слышит его шепот:

– Все это время…

– Прошу прощения?

– Нет, ничего.

Черное Сердце из Бен-Мора казался… потрясенным, другого слова не подобрать. Мактавиш не мог поверить своим глазам.

– Вот вам за ваши услуги и постоянную осмотрительность. – В ладонь инспектора была вложена банкнота.

Мактавиш опустил глаза и от потрясения едва не уронил вторую сигару.

– Но… это же половина моего годового жалованья!

– Знаю.

– Я не могу это взять. – Мактавиш попытался вернуть деньги Блэквеллу. – Я не сделал ничего, чтобы столько заработать.

Дориан Блэквелл отступил назад, избегая банкноты и любого физического контакта.

– Позвольте мне дать вам вместе с этой купюрой несколько бесплатных советов, Мактавиш. – Удивительно, что звучание его жестокого, холодного голоса нисколько не изменилось, но угроза в нем ощутимо усилилась. – Угрызения совести – опасная вещь для таких людей, как вы. Если я не смогу доверять вашей алчности, то не смогу доверять вам вообще ни в чем. А если я не буду вам доверять, то ваша жизнь не будет стоить для меня ничего.

Мактавиш прижал банкноту к груди.

– Вы правы, Блэквелл. Поблагодарю-ка я вас за вашу щедрость и пойду своей дорогой. – Если бы только ноги не дрожали так сильно, чтобы его нести.

Кивнув, Блэквелл надел эбеново-черную фетровую шляпу, тень от которой скрывала его глаза от любого света, и повернул на Стрэнд.

– Хорошего вечера, инспектор. Передайте мадам Реджине мое почтение.

Казалось, этот человек прочел его чертовы мысли. По глупости Мактавиш решил, что его привычки слишком мало значат в списке важных дел Блэквелла, чтобы тот обратил на них внимание. Когда вы шантажируете герцогов и подкупаете судей, как можно помнить о склонностях одного из сотен работающих на вас полисменов? Но не успел Мактавиш остановить себя, как его охватили угрызения совести.

– Вы ведь не сделаете ей ничего плохого, а? – окликнул он Блэквелла. – Я имею в виду миссис Маккензи.

Тот медленно обернулся, открыв взору Мактавиша свой неестественно голубой глаз.

– Вы же знаете, что лучше не задавать мне вопросов, инспектор.

Сглотнув, Мактавиш стянул с головы котелок и стал мять в руках его поля.

– Простите меня… Просто… Ну, она… действительно нежная и добросердечная птичка. Я бы не смог жить с осознанием того, что был как-то причастен… к чему-то… неприятному для нее.

Казалось, что воздух вокруг Блэквелла потемнел, словно тени собрались вокруг, чтобы укрыть его.

– Если угрызения совести слишком беспокоят вас, Мактавиш, то для жизни есть альтернатива… – Черное Сердце сделал угрожающий шаг по направлению к нему, и Мактавиш отскочил назад.

– Нет! Нет, сэр! Я не встану у вас на пути! У меня и в мыслях не было проявлять к вам неуважение.

– Очень хорошо.

– Я… я не усомнился в вас. Просто… не у всех такое черное сердце, как у вас.

Блэквелл сделал еще один шаг, и Мактавиш зажмурился, уверенный, что пришел его конец. Но Блэквелл не убил его, и инспектор услышал лишь спокойный и холодный шепот, который коснулся его, как дыхание проклятия:

– А вот тут вы ошибаетесь, инспектор. Каждый человек может иметь такое сердце, как у меня. Ему просто нужно дать подходящий… стимул.

Трясясь, Мактавиш снова нахлобучил котелок на голову.

– Д-да, сэр. Но я бы не хотел получить такой стимул, если у вас есть такая цель.

Жестокое, хищное удовольствие полыхнуло в глазах Блэквелла, и в этот момент Мактавиш возненавидел мерзавца за то, что тот таким образом его разоблачил.

– Подойдите ближе, Мактавиш, и я открою вам один секрет. Кое-что обо мне, что знает только несколько человек.

Не было на свете ни единого живого человека, который хотел бы быть посвященным в тайны Дориана Блэквелла. Потому что за такие тайны убивают.

Инспектор шагнул в сторону темного великана.

– Д-да?

– Никому не нужен такой стимул, инспектор. Даже мне.

Быстро моргая, Мактавиш кивнул, глядя вслед Дориану Блэквеллу, растворившемуся в тумане и тенях лондонского вечера.

Инспектор был уверен, что сбежал не только от смерти, но и от самого дьявола.

Глава 4

Фара любила вечерний Лондон. Она смешивалась с представителями высшего света в Ковент-Гардене, посещала лекции, концерты и вечеринки вместе с временной компанией писателей, которые приезжали в Англию на такой срок, чтобы успеть впасть в уныние, и возвращались в Париж, чтобы об этом написать. Сегодня она надела новое, роскошное шелковое платье-полонез цвета морской волны поверх особенно пышных нижних юбок, украшенных лентами, в знак уважения к своим планам посмотреть последнюю постановку Тома Тейлора в сопровождении Карлтона Морли. Охваченная порывом безрассудства, Фара стянула вниз пышные и прозрачные рукава, обнажая ключицы и верхнюю часть плеч.

Как только часы пробили шесть, она встала из-за своего рабочего стола, стряхнула с себя строгий жакет и заменила его на шаль с мягкими складками и белые шелковые перчатки. Картрайт, новый клерк, который был по крайней мере на пять лет младше Фары, смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

– Ни разу не видел на вас одежды такого цвета, мисс Маккензи. Он отлично подходит к вашим глазам, если вы не против того, чтобы я это сказал.

– Благодарю вас, мистер Картрайт. – Фара улыбнулась, не в силах сдержать легкую дрожь удовольствия, вызванную его словами.

– Вы так выглядите, что сэр Морли встанет перед вами на одно колено, прежде чем вечер закончится, – продолжал Картрайт, поглаживая тонкие золотистые усики, дразнившие его верхнюю губу, как будто он все еще был в восторге от того, что смог их отрастить. – Если Морли этого не сделает, позовите меня, и, быть может, меня можно будет уломать расстаться с желанным статусом холостяка.

Удовольствие исчезло, но Фара заставила себя улыбнуться шире.

– Мне никогда и в голову бы не пришло сотворить такую трагедию, мистер Картрайт. Я, в свою очередь, не имею ни малейшего желания становиться для любого мужчины «бедой и раздором». – Теребя край перчатки, она нарочно употребила эти слова, как называли жену на кокни[6]6
  Просторечный диалект английского языка, развившийся в восточной части Лондона, Ист-Энде, среди низших и средних слоев населения.


[Закрыть]. Фаре все больше надоедало, что почти все, кого она знала, считали ее давний статус вдовы таким жалким. За последние десять лет многие мужчины предлагали ей стать им женой лишь потому, что их совесть не могла смириться с тем, что она живет и спит одна. Чтобы отвадить их, Фара почти четыре года носила черные траурные платья, пока не достигла такого возраста, когда ее стали считать не привлекательной для роли супруги. Через некоторое время все успокоилось, и ей посчастливилось работать в среде, где все мужчины были либо женаты, либо твердо отвергли для себя институт брака. И это вполне устраивало Фару, потому что она испытывала такое же разочарование в идее выйти замуж. Ее состояние, пусть и весьма скромное, оставалось ее собственностью. Как и ее время, развлечения, мнения и, что самое важное, воля. Будучи вдовой среднего класса все более и более почтенного возраста, Фара могла позволить себе такие социальные свободы, о которых большинство женщин могли только мечтать. Она никогда не нуждалась в компаньонке, ей были дозволены самые неблагородные компании, и она даже могла бы завести себе любовника, если бы захотела, и никто, кроме разве викария, глазом бы не моргнул.

Нет, короткое и трагичное столкновение Фары с браком, похоже, было единственным в ее жизни. И это к лучшему, считала она, потому что у нее были более неотложные дела, которыми она могла занять свое время, среди которых не последнее место занимали поиски справедливости.

Решительно отогнав от себя приступ меланхолии, Фара пожелала Картрайту хорошего вечера и направилась в быстро пустеющую приемную Скотленд-Ярда. Сержант Кронтон и дежурный сержант Уэстридж тихо присвистнули, когда она вышла из своего кабинета.

– Выглядит так, точно ее собираются представить самой королеве! – проревел Кронтон, лицо которого покраснело от холода во время полуденного обхода реки.

– Джентльмены! – Рассмеявшись, Фара сделала перед ними глубокий безупречный реверанс.

– Нечего приседать перед ними, миссус Маккензи! – с развязным добродушием обратилась к ней Джемма Уорлоу, уличная шлюха, работавшая в доках. – Они недостойны чистить ваши туфли!

– Заткни свою глотку, Уорлоу! – рявкнул Кронтон, но в его голосе не было настоящей враждебности.

– Сам заткни свою, сержант! – огрызнулась Джемма, тряхнув грязно-русыми волосами. – Если только у тебя в штанах хватит сил дотянуться до моего горла.

Повернувшись к огороженному пространству посреди приемной, Фара обратилась к Джемме.

– Мисс Уорлоу, что вы тут делаете? – приветливо спросила она. – Разве я не устроила вас в исправительное заведение?

– Друтерз разыскал меня и приволок обратно на пристань. Меня забрали за то, что я трахалась во время торгов. – Джемма пожала плечами, как будто это не имело значения. – Вы были очень добры ко мне, миссис Маккензи, но я должна была понять, что так просто он меня не отпустит.

Эдмонд Друтерз был сутенером и организатором игр, который безжалостно управлял торговлей пороками в доках. Его страсть к жестокости уступала лишь его жадности.

– О Джемма! – Подойдя к проститутке, Фара взяла ее за руку. – Что же нам с этим делать?

Наручники Джеммы загремели, когда она отдернула свои руки от Фары.

– Не испачкайте свои чудесные перчатки цвета белых лилий, – предостерегла она Фару с веселой улыбкой, растянувшейся на ее румяных щеках.

Джемма, должно быть, была ровесницей Фары, но годы оказались не так милостивы к ней, поэтому она выглядела лет на десять старше. Глубокие борозды расходились от ее глаз, а обветренная кожа туго обтягивала мелкие кости.

– Скажите мне, куда это вы собрались в таком красивом платье?

Фара попыталась за улыбкой скрыть печаль и беспокойство за женщину.

– Этим вечером я иду в театр в сопровождении джентльмена, – ответила она.

– Ну разве это не грандиозно! – В глазах женщины сверкнуло неподдельное удовольствие. – И что же за счастливчик будет вас сопровождать?

– Этот счастливчик – я. – Карлтон Морли появился рядом с Фарой. При виде ее его голубые глаза засияли под полями вечерней шляпы.

– Вот что! – громко воскликнула Джемма. – Ну разве это не самая красивая пара в Лондоне? – обратилась она к компании пьяниц, воров и других проституток, ожидавших за перегородкой своей очереди в камеру.

Все согласно закивали.

– Ну что, пойдем? – Морли, великолепный в своем вечернем сюртуке, предложил Фаре руку, и та приняла ее с довольной улыбкой.

Но прежде чем уйти, она снова обратилась к Джемме:

– Пожалуйста, будьте осторожнее. Завтра утром мы попробуем разобраться в вашей ситуации.

– Ни минуты обо мне не думайте и не беспокойтесь, миссус Маккензи! – настойчиво проговорила женщина, закутывая тощие плечи в красную изношенную шаль. – А я в кои-то веки проведу ночь и засну на спине!

Как офицеры, так и преступники разразились хохотом, а Фара с Морли вышли на улицу и направились в сторону Стрэнда. Некоторое время они шли молча, разгоняя ногами жидкий туман, который, клубясь, поднимался с реки и прятал ноги от глаз. Газовые светильники и фонари сдерживали унылый сумрак и придавали серой мгле золотистый отблеск. Вечер был наполнен музыкой и весельем, но Фаре казалось, что они находятся в стороне от всего этого. Вместо того чтобы быть ослепленными яркими красками и веселой музыкой, они смотрели, как уличные сорванцы снуют между ног богатеев, а нищие тянутся к бездушным и безучастным гулякам. Город всегда был разделен избытком богатства и бедности, цивилизованного прогресса и криминальной эрозии, а образ Джеммы Уорлоу весь вечер тяжким грузом лежал на душе Фары.

– Иногда в такие вечера, как этот, я бы все на свете отдала за сладкие ароматы сельской местности, – проговорила Фара, чувствуя себя виноватой за то, что отвлеклась.

Сэр Морли издал тихий утвердительный звук. Подняв на него глаза, Фара заметила, что его светлые брови озабоченно хмурились, он смотрел на толпу людей на Стрэнде, но не сфокусировал взгляд ни на ком из них. Он был очень красив в вечернем костюме и белом галстуке. Непревзойденный английский джентльмен. Высокий, но не слишком. Подтянутый, но сильный. Красивый в классическом, аристократическом стиле, одновременно приятный и доступный. Его зубы были хорошо ухоженными и не слишком кривыми, и хотя ему было под сорок, его золотистые волосы все еще оставались густыми и сопротивлялись седине. Морли ходил, держась так, что люди перед ним расступались, и Фара невольно подумала о том, что это лишь увеличивает его привлекательность.

Сэр Морли был человеком незаурядным, а возможно, в его жилах даже текла голубая кровь; на первый взгляд казалось, что он пользовался уважением большинства полицейских, не говоря уже о том, что у него была репутация самого известного старшего инспектора в истории лондонской полиции.

– Мне кажется, я сегодня вечером в одиночку выпила бы две бутылки вина, – промолвила Фара, проверяя его, потому что ни один из них никогда не выпивал больше одного бокала за обедом.

Морли кивнул и что-то пробормотал, его крючковатый подбородок задвигался кругами, как будто он пережевывал ее слова.

– А потом, – продолжила разговор Фара, – я с удовольствием искупалась бы в Темзе. Скорее всего, я была бы голой. Я же не захотела бы испачкать свое новое платье, понимаете?

– Как пожелаете, – дружелюбно согласился Морли, так и не взглянув на нее.

Накрыв другой рукой их сцепленные руки, Фара увлекла его в какой-то дверной проем, подальше от пешеходов.

– Карлтон, – проговорила она, поворачиваясь к нему лицом, – вы озабочены. Все в порядке?

То, что она небрежно назвала его по имени, наконец привлекло внимание инспектора. Это был новый шаг к близости между ними, к которой оба все еще приспосабливались.

– Простите меня. – Он поднес ее руку к губам и поцеловал. – Я был непростительно неучтив. Пожалуйста, повторите, что вы только что сказали.

«Ни за что», – подумала она, но ее губы растянулись в улыбке. Поцелуй руки, затянутой в перчатку, вызвал прилив жара в ее груди, и она тут же простила его.

– Я заметила, что Дориан Блэквелл был сегодня оправдан в суде, – сказала она. – Это и давит тяжким грузом на ваши мысли?

При упоминании этого имени лицо Морли напряглось от досады, и он крепче сжал ее руку.

– Каждый раз, когда я ловлю его на чем-то, он ускользает из моих пальцев! Мне известно, что у него половина полиции в одном кармане, а половина парламента – в другом! – Выпустив ее руку, он снял шляпу и раздосадованно провел руками по волосам, прежде чем снова надеть ее. – Черт бы его побрал! – взорвался он. – А знаете, что имел наглость сделать этот мерзкий судья Синглтон? – спросил Морли и, не дожидаясь ее ответа, продолжил: – Он публично сделал мне выговор за злонамеренное обращение с подонком!

Фара продолжала молчать. У нее было иное мнение на этот счет, но она понимала, что сейчас не время говорить об этом. Раньше она считала Морли человеком очень строгих принципов, который выше того, чтобы бить человека со скованными руками, даже если негодяй может вполне этого заслуживать.

– Может, нам стоит развлечься сегодня как-то более расслабленно и не ходить в театр? – мягко предложила она. – Можно было бы прогуляться в садах или…

– Нет, – перебил Фару Морли, ласково приподнимая пальцем ее подбородок. – Нет. Я думаю, мне нужно отвлечься на комедию сегодня вечером. Это поможет мне стереть из головы все мысли о Дориане Блэквелле.

– Да, – согласилась Фара, наслаждаясь фамильярностью его прикосновения. – Вам лучше выбросить его из головы на весь вечер.

Правда, едва она произнесла эти слова, ее осенило, что когда в дело замешан такой человек, как Дориан Блэквелл, легче что-то сказать, чем сделать.

Уж так вышло, что сама Фара почти три дня беспрестанно о нем думала. Все время, пока Блэквелла держали в камере под лестницей, он непрошеным гостем поселился в ее мыслях и захватил их, как навязчивая мелодия, пока его присутствие в помещении под ее кабинетом не стало действовать ей на нервы, постоянно напоминая о себе.

– Да. Да, я так и поступлю и сегодня вечером сосредоточусь только на вашей ослепительной компании. – Полный решимости, Морли смотрел на ее запрокинутое лицо, пока его настроение снова не омрачилось. – Но дело в том, что, когда он сказал все это о нас с вами… я почувствовал, что смог бы его убить.

Фара попыталась воспользоваться своей обезоруживающей улыбкой.

– Не стоит слишком переживать из-за этого, – проговорила она. – За годы работы я, без сомнения, слышала и кое-что похуже. – И разве это не правда?

– Вы хотите этим меня утешить? – пробормотал Морли. Его голова опустилась ниже, пространство между их губами все сокращалось.

– Да, – решительно сказала Фара, выталкивая его из дверного проема на улицу, чтобы продолжить совместный вечер. – Дориан Блэквелл даже не входит в список самых грубых и отвратительных людей, которые обращались ко мне в бронированной комнате. – «Но каким-то образом он оказался самым страшным», – добавила она про себя. Хотя это странно, если подумать. За годы карьеры ей угрожали и предлагали взятки, ее унижали и умоляли, но Дориан Блэквелл не сделал ничего подобного. Он просто произнес ее имя. Возможно, было несколько инсинуаций. Фара была уверена, что неправильно поняла тонкий намек в его голосе, но ее до сих пор бросало в дрожь, когда она вспоминала об этом.

– Вам нравится работать со мной, Фара? – каким-то мальчишеским тоном спросил Морли, словно ему не хотелось задавать этот вопрос. – Я часто ловлю себя на мысли о том, что вам было бы лучше поселиться в каком-нибудь тихом и прекрасном месте.

Фара махнула рукой перед лицом, словно отгоняя неприятный запах.

– Мне нравится быть занятой, – ответила она. – Мне кажется, я бы чокнулась, если бы не сделала чего-то полезного за день. Я люблю работу в Скотленд-Ярде. Я чувствую себя хранительницей лондонских записей и всех его грязных тайн. И я горжусь своей работой.

– Я знаю, что это так и есть, – кивнув, сказал Морли, который, кажется, опять отвлекся на мысли о каких-то неприятностях. – А вы намерены работать в Скотленд-Ярде бесконечно? Неужели вы никогда не мечтали о семье? О детях?

Фара молчала, а вопросы так и роились в ее груди, пытаясь добраться до сердца. Сначала ей не хотелось работать в Скотленд-Ярде, но она устроилась туда в надежде когда-нибудь найти то, что ей было нужно. Открыть замки к тайнам ее прошлого. Но время шло, и она стала впадать в отчаяние, сомневаясь, что это когда-либо произойдет. А его второй вопрос… Она никогда не позволяла себе об этом думать. Такие слова, как «семья» и «дети», перестали для нее существовать, когда она была еще совсем маленькой, и она так и не решилась воскресить их, чтобы не разбить собственное сердце. Хотя что-то глубоко внутри ее сжималось и ныло при мысли о ребенке.

О семье.

– Я умираю с голоду! – весело объявила она, надеясь, что это поможет сменить тему разговора. – Давайте устроим себе ранний ужин перед театром… Что-нибудь итальянское?

Морли неохотно оставил прежнюю тему, но согласился.

– Я знаю одно местечко прямо рядом с «Адельфи», – сказал он.

– Отлично! – Фара засияла.

За легким итальянским ужином они избегали разговоров и о Черном Сердце из Бен-Мора, и о ее будущем, позволив себе вместо этого выслушать серенаду в исполнении бродячего скрипача и наслаждаясь восхитительной пастой «помодоро» с отличным красным столовым вином. Они болтали о несущественных вещах вроде строительства новых линий подземных железных дорог или растущей популярности детективной художественной литературы. Пьеса в «Адельфи» была увлекательной и хорошо написанной, и у обоих существенно улучшилось настроение, когда они шли по Флит-стрит к ее квартире, расположенной над кофейней мистера де Голя. Вечер перешел в ночь, и чем дальше на восток они уходили, тем опаснее становились улицы Лондона, и Фара радовалась тому, что ее спутник всегда носит с собой оружие.

– Держу пари, мистер Морли, что дальше они начнут писать о вас романы за полпенни, – поддразнила она его. – Возможно, туда даже войдут истории о вашем преследовании того, кого мы не будем этим вечером называть. Насколько это будет грандиозно?

– Смешно! – бросил Морли, но его румянец можно было разглядеть даже в свете фонаря, а взгляд его был довольным, когда он сверху вниз посмотрел на Фару.

Очередное поэтическое чтение у де Голя растворилось в кутеже, пропитанном абсентом. Звуки цыганской музыки и громкий смех разливались по улице и смешивались с криками проституток и торговцев джином.

– Я так и не смог понять, почему вы предпочли остаться здесь, после всех этих лет. – Морли еще крепче сжал ее локоть, провожая по темной задней лестнице в ее квартиру. – Эти… эти особы, из так называемых богемцев, не из тех, над кем может подшучивать женщина вашего происхождения.

Рассмеявшись, Фара повернулась к инспектору, встав на ступеньку выше, чтобы посмотреть ему прямо в глаза.

– Вы можете представить себе, как я над кем-то подшучиваю, Карлтон? Хотя, признаться, в некоторой степени я увлекаюсь богемцами. Они все такие творческие и свободные духом.

Морли ее слова не вдохновили, а скорее обеспокоили.

– Но ведь вы никогда… не посещаете эти вечеринки, правда?

– А что, если и посещаю? – игриво бросила она вызов Морли. – Что, если я бываю в обществе самых ярких и наиболее прогрессивных умов нашего времени?

– Меня волнует не то, что вы бываете в их обществе, – пробормотал Морли, – а кое-что другое.

– Дорогой Карлтон! – Взгляд Фары смягчился, она положила руку ему на плечо и позволила большому пальцу коснуться аккуратно подстриженных волос на затылке. – Я слишком стара, чтобы «бывать в обществе», «подшучивать» или какой там еще эвфемизм вы придумаете для скандального поведения. – Она посмотрела вниз, на булыжную мостовую, на которой, под окнами кафе, были нарисованы золотой краской два пересекающихся квадрата. – Но я люблю эту часть города. Она такая живая, полная молодости, искусства, поэзии…

– … карманников, распутников и проституток, – договорил инспектор.

От этих слов из ее горла вырвался еще один теплый смешок.

– Большинство из них знают, что я из Ярда. Я осторожна и чувствую себя здесь вполне безопасно. К тому же, – добавила она беспечно, – мы ведь не можем позволить себе террасу рядом с Мейфэром, не так ли? – Фара хотела пошутить над его недавним приобретением – домом, но ее слова, похоже, отрезвили Морли, и он посмотрел на нее там, в полутьме, с еще большим пылом.

– Вам понравился этот вечер, миссис… м-м-м… Фара? Со мной?

– Я нахожу, что ничье общество не доставляет мне такого удовольствия, как ваше, – честно ответила она.