Текст книги "Мальчик, который упал на Землю"

Глава 15
Обожаемый папочка

На следующий же день начали прибывать ботсады цветов. От фанфарного запаха, рвавшегося из разноцветных бумажных кульков, голова шла кругом. Следом доставляли виноградники шампанского. Чуть погодя привезли новый ноутбук для Мерлина. Далее – билеты в оперу. Я вернула их с припиской: «Весь мир – театр, а ты в нем – Лихтенштейн или Тувалу».

Брошюры агентств недвижимости доставлялись отдельно, с задорными записками:

Теперь понятно, почему это называется «недвижимость»: кому под силу сдвинуть такие суммы? Ну, мне под силу – спасибо наследству. Прости, что ремонта в нашем «дворце-под-ремонт» так и не случилось. Давай я все исправлю. Позвони мне, поедем подыщем новое жилье тебе и Мерлину.

Я не ответила и на это, и тогда Джереми стал «невзначай» появляться там, где я бывала: в супермаркете, в спортзале, в местной библиотеке, в сквере на нашей площади, – всякий раз делая вид, что это случайность.

– Ой, а мы раньше нигде не женились? – игриво интересовался он.

– Ага, а я раньше нигде не вопила тебе всякие оскорбления? – отвечала я эдак или еще каким-нибудь ядовитым манером, после чего стремительно удалялась.

– Пожалуйста, дай мне повидаться с сыном, – умолял он по телефону. – Я знаю, что не заслуживаю участия. Но хотя бы ради Мерлина.

– Ни за что.

– Он обо мне вообще спрашивал? – клянчил он дрожащим виноватым голосом.

– Нет, – врала я и вешала трубку.

Пятизвездочное унижение длилось неделями. Сестру и маму ошарашило его покаянное явление.

– Джереми извинился? – спрашивали они взбудораженным хором.

– Ну. Невероятно, а? Единственный человек, перед которым он когда-либо извинялся, – его деловой партнер, которого он обанкротил. Извиниться предписал суд.

– Не поддавайся, – предупредила Фиби. – Твой бывший – агрессивный, злобный, самовлюбленный мегаломан. И это я не в кастрирующем смысле слов.

– Она права. Моральные ценности этого человека можно с удобством разместить у плодовой мушки в пупе, и еще место для трех тминных зернышек останется, – витиевато постановила мама.

– Он хочет купить нам дом побольше. – Я помахала брошюрами. – Какая тупость предполагать, что мое прощение можно купить.

Моя сестра, вновь вставшая в ряды пикетчиков, выхватила бумажки и зачиталась.

– Ноттинг-Хилл-Гейт? Ты знаешь, какие там цены? Мне денег не хватит купить столько наркоты, чтобы даже галлюцинировать, что я могу там поселиться. Можно как-нибудь взять у Джереми деньги, а потом не иметь с ним ничего общего?

– Держись от него подальше, дорогая, – посоветовала мама. – Вот если б ты могла сделать, как «черная вдова» – переспать с ним разок, а потом съесть.

Но меня не нужно было убеждать. Если Джереми решил протоптать ко мне дорожку, сообщила я коту, он играет с огнем. Но похоже, моя Охранная Система Родительской Тревожности вдруг зависла, поскольку я сильно недооценила упорство моего бывшего. Простой термин «настойчивость» – практически такое же приуменьшение, как обращение Бен Ладена к его женам в пакистанском укрытии: «Кажется, за нами пришли».

Как-то в субботу мы с Мерлином купались в местном бассейне. Мой сын, как обычно, плавал брассом по скоростной дорожке против движения, наталкиваясь на всех и каждого, учиняя кавардак, а вокруг него переворачивались кверху брюхом другие пловцы, – и тут к нему подгреб Джереми и представился.

– Ты, кажется, Мерлин. Привет. Я твой отец, Джереми.

Шипя от ярости, я чуть не выхлебала полбассейна, плещась по-собачьи рядом с сыном. Ага, по чистой случайности он тут оказался – распихивая мокротные медузные плевки в глубинах обогащенных грибком местных терм. В моем семействе это называется «выгребная яма» – толпа людей, разбавленная водой. Все равно что сидеть в ванне с кучей посторонних.

– Ты что вытворяешь? – выпалила я.

Но Мерлин расплылся в широчайшей чеширской улыбке. Впервые за тринадцать лет встретившись с отцом, он выдал – без всякого порядка:

– Ты помнишь, когда мы познакомились? Ты человек бывалый? Ты спишь с плюшевым мишкой? У тебя есть друзья-геи? Всем ли женщинам нужно заниматься сексом, чтобы получился ребенок? Выходит, у тебя был секс с моей матерью? Это очень отталкивающая улыбка. Очень кривая. Ты пользуешься увлажняющими средствами? Это невероятно, что ты мой отец. А затвор тебе давно передергивали? Чтоб и так, и эдак, и через колено? У тебя есть дети с другими женщинам? А коммунистические ценности? Когда ты снова увидел мою маму, ты пал на колени и умылся счастливыми слезами? Тебе нравится мой буйный нрав? У тебя волосы все серые и белые. Ты белый медведь? Ты, наверное, оборотень из холодильника, у тебя на той стороне медвежья семья, на Северном полюсе, и поэтому тебя так давно не было видно, и почему ты раньше не приходил? Можно я познакомлюсь с твоей медвежьей семьей? У тебя было столько же жен, сколько у Генриха VIII? Если не столько, то сколько?

– Помимо его собственной? Наверняка жены всех его друзей и коллег, судя по его поведению, – перебила я мятно-ледяным надменным тоном.

– Ты правда мой отец? – спросил Мерлин, рассекая воду.

– Отныне, ежедневно и навсегда.

Я бы прикрикнула на Джереми, велела бы ему отвалить и оставить нас в покое, но у Мерлина лицо светилось от радости. У моего сына был вид путешественника, который много лет читал о чепрачном горном гепарде, но никогда не рассчитывал увидеть его вблизи.

Когда мы вылезли на бортик, я обратила внимание, что стройное тело Джереми с возрастом почти не оплыло. Тугие черные плавки облегали до того бойкую задницу, что трехпалого ленивца от такого задора хватил бы инфаркт. Лучше б он облысел или покрылся экземой с головы до пят. Но из Джереми перли ум и обаяние. Судя по восхищенным взглядам мамашек, он мгновенно стал блестящим противоядием от липучего бамбиноликого анальгина дежурных спасателей-подростков. Я вспомнила, как ладно мой бывший муж смотрелся голым, – и тут же выбросила этот образ из головы и плюхнулась на лавку рядом со спасательными кругами. Джереми оценил и мою фигуру взглядом, который я сочла за одобрение, после чего осторожно приобнял Мерлина за плечи и поинтересовался, как Мерлин себя чувствует.

Мерлин ответил, что у него такое же настроение, как у плотных частиц взорвавшейся звезды, которые втянули в себя всю положительную энергию из видимой части Вселенной, только не настолько рыхлое.

– О. Ага, – пробормотал Джереми и покрепче сжал губы, чтобы не дрожали.

Мерлин убежал переодеваться, а Джереми вздохнул с облегчением.

– Уфф, нервы еле выдержали. Живот скрутило так, будто у меня язва. Ух. – Он приложил руки к животу, явно утишая боль. – Кажется, меня сейчас вырвет.

– Правда? Я вся беспокоюсь. Надо вызвать «скорую». Или давай пошлем записку в бутылке, – с издевкой предложила я. – Или курьерской улиткой будет шустрее? Как ты посмел вообще заявиться сюда? Ты травмируешь Мерлина.

– Он такой красивый, – отметил Джереми и уснастил свой комментарий: – Слава богу, он похож на тебя. Хотя не понимаю, как он слышит запахи, таская на лице мой нос.

Я уставилась на него с безграничной враждебностью.

– В миллионный раз говорю: ты нам не нужен! Оденься и отъебись!

Каждым словом я, как пулей, метила ему в сердце. Я рванула в раздевалку. Нужно смыть запах хлорки, но в душ вытянулась очередь. Нетерпеливо подождав пару минут, я кое-как поплескалась в раковине. На сушку волос времени не осталось, и я, все еще мокрая, как можно быстрее влезла в одежду. И все равно не поспела. Когда я ворвалась в кафе – пуговицы наперекосяк, одной штаниной в носке, – Мерлин уже уютно устроился за одним столиком с Джереми, хлебал суп, уплетал ломти свежего хлеба с маслом, болтал, и в глазах у него искрился смех.

Мерлин умел получать несоразмерное удовольствие даже от мелочей, хотя потом его настроение могло сорваться в пропасть с головокружительной скоростью. Вот он сейчас умащен волшебством, а через минуту его могут настичь прежние демоны. Поэтому я проглотила гнев и уведомила о нем Джереми в завуалированных терминах.

– И как это тебя не развеяло ветром? Поразительно, – прошипела я сквозь зубы. – Там же чеснок, в салате. Я думала, вампиры его не переносят.

Арчи, последний час тягавший железо, ввалился в кафе через десять минут. Когда у нас с ним начался роман, он сменил бухло на штангу. Мускулистое тело Арчи притягивало похотливые взгляды мамашек со всего квартала. Их обильно накрашенные глаза намертво приклеивались к его могучим бедрам, когда он с Мерлином гонял в парке мяч. Заметив Джереми, Арчи смерил его подозрительным взглядом и угрожающе пошевелил бицепсами.

– Арчи – главнокомандующий маминых обожаний, – радостно объяснил Мерлин. – Он – рок-сегун, играющий с изяществом, стилем и цветистостью. Он музыкальный колдун. Шекспир гитары.

– Мое почтение. – Джереми встал и протянул руку. – Рад очному знакомству. Джереми Бофор. Главнокомандующий самоуничижения, – добавил он, чтобы мне потрафить. – Счастлив встрече.

Арчи глянул на предложенную руку так, будто она была обсижена блохами.

– Еще разок: ты кто такой? Ах да. Точно. Подонок, который бросил жену, как только понял, что у его ребенка особые нужды, а потом обобрал ее при разводе... Я бы хотел сообщить тебе, какое ты чмо, но, конечно, в присутствии твоего сына ничего говеного я тебе говорить не стану. Пойдем, малыш, – он хитро подмигнул Мерлину, – у нас в десять игра.

– Подлинная любовь ни о чем не просит, – вот что Мерлин сказал на прощанье свежеобретенному отцу.

Мы шли домой за моим сыном, он скакал впереди с хмельной самозабвенностью кенгуру на крэке, а Арчи пинал осенние листья. Они хрустели у нас под ногами, будто мы прогуливались по гигантской чашке с кукурузными хлопьями. Арчи взял меня за руку, сжал ее.

– Блин, этот мудак шармует с такой силой, что будто бланманже шприцем в уши впрыскивает. Беда в том, что банкир без раздвоенного языка – это ж как, я не знаю, Чарли Шин[89]89
  Чарли Шин (Карлос Ирвин Эстевес, р. 1965) – американский киноактер, известный злоупотреблениями наркотиками и многочисленными романами с порнозвездами.


[Закрыть] без шлюхи и метамфетаминов. Не-блин-возможно, – произнес он этим своим надтреснуто-бархатным голосом.

– Понятное дело. Я бы его прибила не сходя с места, но ох уж эти мне люминофорные тюремные треники. Мне такие никогда не шли, – пошутила я, чтобы как-то скрыть мрачные предчувствия.

– А еще ведь надо себе банду выбрать подходящую из сокамерников... И татуировку, – с серьезным видом ответил Арчи.

– И все-таки. – Я отмела шутки в сторону и повернулась к нему: – Мерлин ему очень обрадовался. Я не выношу этого бессердечного выродка. Но сын имеет право знать своего отца, нет? Может, стоит как-то шире на все это смотреть?

– Шире? Больше мух в глаза попадает. И дует сильнее. Ну-ка, зажмурься немедленно, – пылко посоветовал Арчи.

В ответ я сжала ему руку. Как он прав. Я верила, что в жизни возможно все – за вычетом, наверное, прыжков с парашютом на каблуках, ныряния с аквалангом на роликах и бывшего мужа, который вдруг наелся и в лес не смотрит. Блин, да я лучше пойду на свидание вслепую с Ганнибалом Лектером, чем впущу Джереми в свою жизнь. Отец Мерлина, возможно, думал, что открывает нам окно возможностей. Так я тогда закрою ставни.

Глава 16
Наврать любови о любви

На самом деле я не смотрела на происходящее ни шире, ни у́же – я таращилась. Вопреки моему сопротивлению, Джереми позвонил на следующий день и пригласил нас с Мерлином к своей матери на обед. Поскольку Бофоры – великие поборники этикета, я постаралась облечь отказ в светскую фразу: «Да я лучше залягу в джакузи со стаей пираний». Джереми взялся объяснять, что его маман желает оговорить учреждение особого фонда для Мерлина, из которого будут оплачиваться все его грядущие нужды, включая обучение в лучшей спецшколе. Я отклонила это предложение. С тех пор как он нас бросил, мы научились как-то справляться самостоятельно, спасибо-спасибо. Нам не нужна ничья помощь.

Я бы стояла на своем, если бы мне не позвонил директор Мерлиновой школы и не предложил обсудить неизбежное исключение Мерлина. Оставшись на второй год в выпускном классе, Мерлин больше сидел за дверью класса наказанным или выгнанным с урока, чем, собственно, на занятиях. Последнее время моему сыну доставалось на орехи так часто, что он мог бы стать очень преуспевающей белочкой. Почти неизменно я ощущала себя коляской взбесившегося мотоцикла. Все шло настолько плохо, что я уже подумывала явиться на следующее родительское собрание под псевдонимом.

Всю Мерлинову школьную жизнь я снимала трубку, слышала имя своего сына – и сердце у меня ухало от тоскливого ужаса. Но недавно ситуация стала куда серьезнее. Когда учитель химии попросил класс назвать две вещи, наиболее часто наблюдаемые в клетке, и мой сын ответил «англо-афроазиат и афрокариб», меня вызвали на ковер.

– Разжигание межнациональной розни – уголовное преступление, – объявил директор ледяным тоном.

Мерлин обратил на меня свои мечтательно затуманенные очи и томно улыбнулся. Неудивительно, что ему лучше в собственном мире. Я потерла пульсировавшие виски.

– Он не расист. Он все понимает буквально. Мерлин выдает факты. Если не считать европеоидов, те, кого он назвал, действительно составляют большинство заключенных в...

– Это не единственный пример, – перебил меня директор. – Замечания насчет роста, веса, внешнего вида и сексуальной принадлежности также социально неприемлемы.

Я вдохнула поглубже и залепетала, что дети с синдромом Аспергера не имеют ни психологического фильтра, ни когнитивной способности защищаться. Я указала, что другие дети знают, как могут спровоцировать Мерлина, и подначивают его, обзываются, шпыняют его, как собаку, а потом убегают.

– Но виноват всегда мой сын.

В ответ директор спросил меня, как, в таком случае, реагировать на хулиганское поведение Мерлина. Я предложила вывезти к морю местных бюрократов от педагогики, разместить на списанном сторожевике и затопить его в самом глубоком и мрачном месте Северного Ледовитого океана. Директор предпочел исключение из школы.

Слово «исключение» шарахнуло меня стоваттным ударом. Мерлин все еще улыбался, как сфинкс, вперяясь взорами в то, чего я не могла видеть.

– Я вас прошу о помиловании, – взмолилась я. – Оно у вас в руках. Если вы его исключите, что ж ему дальше делать? Оставить школу без аттестата? Или отправиться в интернат для отстающих, также известный как «Общество анонимных двоечников»? И какое он там получит образование? Учителя-недоучки, пытающиеся как-то контролировать диких, разнузданных детишек... Из того интерната один шаг до колонии. Правительство анонсировало сокращение мест в тюрьмах на три тысячи, и мне тогда надо скорее застолбить одно для моего сына! – сказала я саркастически. – Знаете, к какой карьере готовят такие интернаты? Изготовление номерных знаков. С наставлением в том, как подобрать упавшее в душе мыло, не нагибаясь. – Я просто клокотала.

– Там-то ваш сын и сможет проверить свою теорию клетки, – ответил мне директор.

Если отколошматить такого человека до беспамятства «Загадочным ночным убийством собаки»[90]90
  Роман Марка Хэддона, 15-летний герой которого страдает аутизмом.


[Закрыть] в твердом переплете, это же всего лишь хулиганство, правда?

Пока мы шли к машине, Мерлин прошептал тихо-тихо:

– Мам, наверное, это очень тяжко – иметь сына, из которого ничего путного не выйдет.

– Это из твоей школы ничего путного не выйдет, – буркнула я, ведя машину на травмоопасной скорости.

Я глянула на часы. До конца моего обеденного перерыва оставалось десять минут, и времени даже остановить машину у меня не было. Я выпихнула Мерлина на тротуар рядом с домом, как мешок с почтой, и метнулась на работу, чтобы директор не заметил моего отсутствия и не исключил меня. У меня за этот семестр накопилось столько письменных замечаний, что впору было звать моего начальника «Капитан Мемо».

Заглушив мотор на школьной парковке, я пару мгновений смотрела, как мамы моих учеников болтают у дверей. Им и невдомек, что они – счастливые обладатели выигрыша генетической лотереи. Я подумала о Мерлине – как он пытается стоять за себя в путаной, сумасшедшей школьной среде, и никто не вступится за него ни за обедом, ни в играх. Я слышала стаккато издевательского хохота, которое он выслушивал ежедневно. Какое будущее ждет моего ребенка? С его-то шестью «колами» и тремя «без оценки» на выпускных экзаменах, с резюме, в котором игра на воображаемой гитаре в гостиной была единственным достижением, будущее, как мне смутно казалось, сводилось к «да пошло оно все». Вероятность выживания моего сына в интернате была такой же, как у пай-мальчика – в резиденции «Плейбоя». И вот тут-то я и позвонила Джереми.

– Про ланч, – сказала я резко. – Хорошо, мы приедем. Но только при условии, что твоя мать насобирает ровно столько слов, чтобы извиниться перед единственным внуком за то, как она с ним обращалась все эти годы.

Хоть я и сказала Арчи, что жду не дождусь этого визита в точности так же, как обычно рвусь к гинекологу на цервикальный мазок, я осознавала гнусное, вуайеристское желание снова увидеть Джереми, мазохистское любопытство разузнать, что произошло в его жизни. Да, я сообщила Джереми, что он для меня умер. Но неким странным образом мой интерес к нему в последние недели продолжал расти – как ногти на трупе.

Когда я объявила Мерлину, что мы едем на субботний обед в дом его отца, он осенил меня взглядом, в котором бурлила радость. Всю дорогу до Челтнэма, урча от удовольствия в гладком черном «мерседесе» Джереми, мой счастливый сын скакал от темы к теме, как обезьянка под пологом джунглей. Пока он возбужденно лопотал на заднем сиденье о крученых подачах и природе времени, я заметила, что в повадках и языке он уже начал подражать своему отцу. Стараясь понравиться, он преувеличенно громко смеялся над каждой репликой Джереми – этот метод он отработал, чтобы скрывать смущение в слишком эмоциональных для него ситуациях. Я сидела молча, бросая на своего бывшего пакостные недоверчивые взгляды. Джереми желал, чтобы я поверила в его перерождение. Ага, размышляла ехидно я, а Бритни Спирс на самом деле – жутко застенчивая отшельница, которая пойдет на все, лишь бы избежать шума в прессе.

Хоть Арчи и полагал, будто английская деревня – холодное, дождливое место, где кролики и олени неосвежеванными скачут по полям, он изъявил готовность примчаться на территорию джина и джема на моей машине и забрать меня при первом же намеке на неприятности. Я забила его номер на горячую кнопку.

«Время, может, разбитое сердце и лечит, – написал мне Арчи охранительую эсэмэску, – но только не то, куда загнали кол. А это и произойдет, если этот пижон огорчит тебя или Мерлина хоть, блин, чем-нибудь».

Сырая рыхлая щебенка на подъездной аллее Бофоров захрустела под колесами нашего автомобиля, низко рыкнувшего на площадке у дома. В густеющем тумане хищно и зловеще проступала двухсотлетняя живая изгородь, затейливо подстриженная в форме тигров и павлинов. Выбравшись из «мерседеса», я оглядела статуи давно забытых Мерлиновых предков, стоявшие по щиколотку в воде, ледяной в этот дождливый октябрьский день.

Тюдоровские балки семейной усадьбы Джереми нависали над нами почерневшим нутром кита. Казалось, меня заглотили живьем и теперь пережевывают. Не только бофоровские гончие прыгнули на меня и вылизали мне ноги, но и Вероника вдруг присосалась ко мне. Запечатлела на моей ошарашенной щеке нехарактерный поцелуй.

– Добро пожаловать в семью, Люси, – произнесла величественно моя бывшая свекровь и промокнула глаза кружевным платочком. – И Мерлин! Мой дорогой мальчик. Как ты вырос!

Ее тронную речь прервал мелодичный пук.

– Почему горячий воздух выходит у меня из зада? – спросил у нее Мерлин жизнерадостно. – А из твоего зада он тоже выходит?

Пытаясь замять неловкость, Вероника сгребла внука в объятия. Кольца жира обхватывали млечными браслетами ее запястья. Мерлин замер, как памятник. Осознав наконец, что он не собирается отвечать на ее объятия, она отцепилась от него и постаралась скрыть унижение. Пожизненная тирания собственных чувств сообщала Веронике надменное спокойствие. Но к моему удивлению, она не выдала традиционного монолога, замаскированного под беседу, а попыталась вовлечь Мерлина в светский треп о его недавних увлечениях. Она даже не поморщилась и ноздрей не повела, когда Мерлин спросил ее за обедом, зачем мужчинам соски и почему Бог изобрел лесбиянок. Что же случилось с этой женщиной, терялась я в догадках. Ее похитили и подменили инопланетяне? Мать Джереми стала такой слащавой, что и получаса в ее обществе хватило бы, чтобы со всеми нами приключился диабет.

Когда Джереми забрал Мерлина во двор поиграть в теннис, Вероника придвинула ко мне стул, устроилась компанейски и взяла мою руку в свои.

– Я тебе передать не могу, как это чудесно, что Джереми вернулся. Когда Дерек умер... – тут ее губы – блестящий малиновый рубец поперек лица – скривились книзу и задрожали под редчайшим наплывом эмоций, которые она с усилием сдержала, – в партийных рядах образовалось место. Гарантированное место. Джереми всегда рвался в политику. И я была уверена, что он займет отцовское кресло. И конечно, это было потрясением... Но он сам себе хозяин, – пожала она плечами. – Излишне говорить, что местные либ-демократы сгребли его без промедления.

А то, подумала я, с такими-то деньжищами в промо-кампанию, еще бы они его не сгребли, – небось даже быстрее, чем презервативы на конгрессе по хламидиозу. Вероника говорила, а я оглядывала знакомые спортивные трофеи семьи, выстроенные по ранжиру на каминной полке. Эта семья свихнулась на достигательстве.

– Вне всяких сомнений, его ждут большие высоты в политике, – продолжала Вероника, пытаясь скрыть ноту самодовольной уверенности в голосе. – Он уже привлек большое медийное внимание. Страшно занят – встречается с широкой общественностью, проводит публичные встречи... Но Мерлин для него важнее всего прочего. Он хочет воздать вам обоим. Он переродился. Смерть его отца, – тут пластмассовое Вероникино лицо треснуло, и пару мгновений она промокала глаза, – заставила его пересмотреть жизненные ценности. А меня – мои. Зря я была с тобой так резка, – выдавила она, – и я хочу кое-что исправить. О, как я проклинаю тот день, когда допустила в семью эту Одри!

Треща атласом блузки, Вероника ударилась в агрономические рассуждения о том, как поначалу ее обрадовала «породистость» Одри, но постепенно разочаровало ее нежелание «плодиться». Она гоняла вилкой кэшью, свернувшиеся у нее в тарелке бледными эмбриончиками.

– Она-де телезвезда, и ей не с руки портить фигуру. Ты представляешь?

Естественно, не с руки. Если уж продаешь себя как «феррари», надо и содержать себя соответственно: не растягивать себе влагалище на положенные пять километров и не приводить грудь к уровню рекордов, запечатленных в «Нэшнл Джиогрэфик». Далее Вероника горько пожаловалась, что Одри заставила Джереми жить в «этом бездушном городе», а сама все ждала «великого прорыва», – а потом, как только дорвалась до вечернего кулинарного шоу, которого так алкала, сразу удрала со своим партнером по эфиру.

– Она его зовет своим гастроамуром, видимо, – снова пожала она плечами. – Какое плебейство.

Мне вспомнилось, в какой разрухе я оказалась, когда Джереми продал много лет назад меня. Едва нахлынувшие воспоминания накрыли меня, я подпрыгнула от телефонного звонка.

– Как оно, попка? – В трубке звучал уверенный голос Арчи. – Давай я заскочу и спасу тебя от этой старой ведьмы? Хоть знать буду, куда податься бородавки выводить.

Я рассмеялась.

– Мы скоро приедем, Арчи. Спасибо, что позвонил, дорогой, – добавила я специально для старой ведьмы.

Арчи выдернул меня из печальной задумчивости, и я многозначительно глянула на часы.

– Ну, рада была повидаться, Вероника, – расщедрилась я на формальность. – И да, Мерлин будет рад принять ваше любезное образовательное предложение. Но до дома далеко...

– Ну что ты! Отчего бы вам не остаться на ночь? Тут так одиноко, в этом большом пустом доме.

Она вдруг будто состарилась. Усохла. Как величественный когда-то боевой корабль, у которого скоро откроют кингстоны. В древнем имении по-прежнему властвовали спесь и высокомерие. В обеденной зале было холодно, будто сюда никогда не заглядывало солнце.

– Джереми вернулся, вы трое счастливо воссоединились – так, может, снова заживем семьей?

Ага, а «ура» у нас – корень в слове «эпидуральный». Вероника элегантно поднесла ко рту кусок торта на серебряной вилочке.

– Мне тут бойфренд звонил. – Я подождала, когда вилка подберется к губам, после чего добавила: – Ну, вы его помните – который попросил вас о французском поцелуе, только с нижнего конца.

Торт опасно заколебался на вилке, затем в каскаде крошек спланировал в направлении ковра. Лицо у Вероники вытянулось ему вслед, но она не успела нащупать в себе голосовые связки – Мерлин с Джереми ввалились в гостиную, сплошь потное дружелюбие. Джереми включил великое созвездие канделябров и торшеров. Мерлин запрыгнул в кресло. Заплел одну костлявую ногу вокруг другой в семь витков, сверху взгромоздил локоть, а поверх – выжидательное лицо. Мой сын так старался понравиться, что явно шел на золото в Забеге на Застывшую Улыбку. Охранительная любовь, как всегда, застала меня врасплох. Его неуклюжее стремление порадовать папашу надрывало мне сердце.

После торта и плюшек Вероника объявила, что желает провести для внука экскурсию по дому. Пока дородная мать влезала в рукава кофты, Джереми поймал мой взгляд. Она походила на добермана, который силится пролезть в кошачью дверку. Мы попробовали не расхихикаться, Джереми подал мне звонкий стакан джин-тоника, и мы произнесли хором:

– Мамин помощничек.

Я почувствовала, как на губах у меня возникла полуулыбка. Я совсем забыла, что были у нас и хорошие времена.

Как только бабушка с внуком отправились обозревать фамильные ценности – по Мерлиновым меркам, занятие столь же занимательное, как мониторинг облысения, – я закинулась целым стаканом джина. Укрепившись алкоголем, я злорадно обратилась к своему бывшему:

– Так, значит, Одри променяла тебя на своего телепартнера. Ха! Еще хорошо, что она не снималась с Китом Вилли[91]91
  Герой американского фильма «Освободите Вилли» (Free Willie, 1993, реж. Саймон Уинсер) о ките-косатке, плененном людьми, прожившем 24 года в неволе и умершем через год после того, как его выпустили на свободу.


[Закрыть] или Мики-Маусом. «Ах, я не смогла выстоять перед его звериным обаянием».

– Почему ты всегда начинаешь разговор так, будто мы ссоримся?

– Потому что мы ссоримся. – Я протянула ему стакан за добавкой. И его тоже опрокинула залпом.

Джереми глубоко вздохнул:

– Может, пройдемся?

Ни за что, подумала я, но ноги уже выносили меня на бильярдно-зеленые газоны, а значит, их пришлось догонять и всей остальной мне.

– Ты собираешься хоть когда-нибудь меня простить, Люс?

Травяные просторы тянулись до искусственного пруда, там и сям их украшали архитектурные излишества. Мягкий запах влажной земли плыл над свежевскопанными клумбами.

– Я столько ползал на коленях, что все там себе уже ободрал.

– Да просто ты взял и явился из ниоткуда... ну и да, вскрылись старые раны. По правде говоря, они и не затягивались. Ты разбил мне сердце, выродок. Хоть знаешь теперь, каково это.

– Одри мне сердца не разбила. Оно разбито лишь из-за того, что я бросил единственную женщину, которую по-настоящему любил... Видимо, шок, подавленность, горечь за ребенка, которого мы привели в мир, а вдобавок – убийственное осознание, что все, в чем когда-то был уверен, больше не существует... А ты все отказывалась принять диагноз Мерлина, без конца таскала его по врачам. Мне казалось, ты от меня закрылась. Когда я встретил Одри, она была такая счастливая, светящаяся. А наша жизнь – такая беспросветная. Теперь-то я понимаю, что мое увлечение ею было всего лишь результатом отставания в развитии. Подростковой фантазией. Когда ей исполнилось тридцать, день рождения отмечали втайне от всех. Представляешь? Подозреваю, дату рождения Одри ее мать держала в секрете даже от нее.

Я почувствовала, как изнутри к губам поднимается улыбка. Попыталась проглотить ее, но все было так привычно – прогуливаться по этим наманикюренным садам его фамильного дома, мимо закоулков и норок, где мы прятались, а однажды даже занимались любовью на залитом луной пруду. Куда бы я ни посмотрела, везде сидели в засаде приятные воспоминания.

– Хотел я быть холостым патроном, – пошутил Джереми, – но уход отца показал мне, как важно принадлежать чему-то. Я хочу принадлежать сыну, жене, дому. Я хочу быть ответственным отцом. Не папочкой-балбесом из ситкомов или рекламы еды для микроволновки, который только и умеет что изумленно таращиться в буфет. Я хочу делать кукол из носков – ладно, уже поздновато, но ты поняла, о чем я.

– Прям Сократ, ты погляди, – съязвила я, маскируя растерянность.

Перемены в нем поражали воображение. От смеси чувств все внутри саднило. Я оценивающе разглядывала его. Он это все искренне?

– Я совершил ошибку. Худшую в жизни, – скорбно признался Джереми.

Лужайку присыпало блестящим конфетти влажной листвы цвета пережженной карамели. Резко обернувшись ко мне, Джереми потерял равновесие, поскользнулся на покатом склоне и сполз вниз на попе, обдирая траву. Я закудахтала от смеха – простертый поверженный экс у моих ног.

– Возьми меня назад, – униженно попросил он. – Такого, как я, ты больше не найдешь.

– Вот поэтому-то и радуюсь, что у тебя нет брата-близнеца, – ответила я кисло. Но сама улыбалась от уха до уха.

– Серьезно, Люс, мы могли бы начать заново. Словно опять женаты, только будет нам счастье, мы будем разговаривать и хотеть друг друга.

Он потянулся ко мне, сдернул вниз на мшистый берег и прижал теплой сильной ногой к заваленной листьями траве. Я была в равной мере взвинчена, встревожена и возбуждена.

– Потише, дружок. Ты, может, и сильнее меня, но не забудь, я знаю, где все твои старые спортивные травмы. – И я ущипнула его под коленом так, что он ойкнул.

Мы опасливо переглянулись. Уже вроде бы не враги, как дальше вести разговор – непонятно. Мне в голову ударил джин. Кратко вспыхнула давняя нежность – будто чиркнули спичкой.

– Не представляешь, как мне было трудно, – буркнула я. Горло мне омыло горечью.

Джереми сжал мое лицо в ладонях.

– Знаю. – Голос звучал мелодией гладких гласных. – Прости, прости меня, Люси... – Теперь он растирал мне пальцы. – Я ненавижу себя за то, что сделал с тобой.

Моя предубежденность против Джереми подтаяла в пламени его взгляда. Может, он и правда превратился в того человека, которого я когда-то полюбила? И тут он запел «Американский пирог» – от начала и до конца, слово в слово. Рука его сместилась мне на бедро. Как все это знакомо. Рядом с ним – как вернуться в дом, покинутый десятки лет назад: вроде все забыто, но, оказывается, еще помнишь, где какие выключатели, какие доски в полу скрипят, какие окна заедает. Я невольно забралась еще глубже в его объятия, вдохнула знакомый запах, по-детски уложила голову ему в изгиб локтя, а он прижал горячие губы к моей шее – и мурашки размером с родимое пятно покрыли мне руки и плечи, а меня всю осадили нагие воспоминания.