Текст книги "Дама из Долины"

«Бежим сегодня ночью»

Я выхожу на улицу Карла Юхана, в лицо мне бьет осенний ветер. Колючий воздух предупреждает о холоде и зиме. Перед Аулой толпятся новые студенты. Новый сезон, новые концерты. Меня там не будет. У меня такое чувство, что я совершаю грех. Бегу отсюда. Теперь я думаю как преступник: отныне все решаю только я. Отныне все только в моих руках. Эхо полузабытого приключенческого романа – «Бежим сегодня ночью».

На трамвае я возвращаюсь в Рёа. Никаких прощальных ритуалов. Никакого последнего посещения Клуба 7. Никаких больше разговоров с Габриелем Холстом, Жанетте или сестрой Катрине. Никаких прогулок на Брюнколлен с Ребеккой. Отныне я одинок. Это мой выбор. В. Гуде перевел мне деньги за дебютный концерт. Их оказалось больше, чем я ожидал. Никто не мог надеяться на то, что все билеты будут распроданы. Кроме того, я каждый месяц получаю от Ребекки деньги за квартиру. На первое время хватит. А в будущем я заработаю еще. Что мать Марианне собирается делать с наследством, меня не касается. Дом Скууга будет стоять пустой до моего возвращения. Я мог бы проявить великодушие и предложить Габриелю с Жанетте или Катрине пожить в нем, пока меня не будет, но мне тяжело даже думать об этом. Не сейчас. И хотя я люблю этот дом, на нем лежит проклятие. Я должен расшифровать код. Объяснить все мне может только один человек.

И никто, кроме меня, не сможет этого понять.

Я собираю чемодан. Много мне не надо. Я буду играть в Высшей народной школе и для общества «Друзья музыки». В. Гуде обо всем договорился. На бумаге это выглядит непросто. Концерты почти каждый день. Но это освобождение.

Дом замер в ожидании и следит за мной глазами. Глаза в стенах, в окнах, в динамиках. Я засовываю руку под крышку рояля и достаю оттуда свои таблетки. Потом останавливаюсь посреди комнаты и оглядываюсь по сторонам.

– Есть тут кто? – спрашиваю я.

И наконец звоню, чтобы вызвать такси.

Ночной рейс на Север. Один из последних в этом сезоне. Самолет набит туристами, охотниками, военными в зеленой форме, дельцами и промышленниками, которые сидят в носовой части самолета и просматривают свои бумаги. В ручном багаже у меня Второй фортепианный концерт Рахманинова и кое-какие ноты – Брамс, опусы 116, 117, 118 и 119, баллады Шопена и кое-что Грига. Моцарт, концерт ля мажор. Остальное у меня в голове. Всё в голове. Вокруг меня царит оживление. Осенняя темнота уже пришла в Осло, но на Севере немного светлее. Мы летим на край света, думаю я. К крайней границе. Я начинаю с чистого листа. Раньше я никогда не был в Северной Норвегии. Вообще почти нигде не был. Кроме Вены, где мы с Марианне поженились. С тех пор не прошло еще и полгода.

Место рядом со мной свободно. Я рад, что ни с кем не придется разговаривать. О чем мне говорить с людьми? Я могу говорить только с теми, кто знал Марианне или Аню. Другой жизни у меня нет.

Самолет взлетает в кромешной тьме. Где-то за Полярным кругом становится светлее. Сначала свет слабый, просто красноватая полоска на небе, потом он становится ярче. Мы садимся на аэродроме в Трумсё уже за полночь, но там еще сумерки. Лето кончилось. Однако в аэропорту кипит жизнь. Люди ждут транзитного самолета, который доставит их еще дальше на север. Я закуриваю в зале для транзитных пассажиров, стоя у больших окон. Глубоко затягиваюсь дымом. Смотрю, как загружают большие самолеты, стоящие у терминала. Снегоходы, лыжи, палатки, удочки, длинные ящики, в которых наверняка везут оружие. Все это кажется мне значительным и незнакомым. Слишком долго я был привязан к Эльвефарет и трамваю в Рёа. Мы уже в диком краю и полетим еще дальше. К морозной дымке и холодной войне. Я достиг точки невозврата. Персонал SAS открывает выход на посадку. В лицо бьет ледяной ветер. Острые горные вершины на юге покрыты снегом. Я чувствую запах соленой воды и пороха.

Прибытие в Киркенес

Мы летим на север. Приближающееся утро щиплет лицо. Еще нет и трех. Потом мы летим на восток через Люнгсальпене и глубокие фьорды. Почти все пассажиры самолета курят самокрутки. Кажется, что в салоне стоит туман. Я слишком устал, чтобы спать. На своем месте я становлюсь как будто невидимым. На меня никто не обращает внимания. Даже стюардесса, которая движется по проходу с кофе, не замечает меня. Я в самолете единственный пассажир, с кем она не разговаривает. Мне вспоминаются слова Катрине о том, что жить нужно здесь и сейчас. И люди вокруг постепенно становятся четче, больше и понятнее. Через проход от меня сидят два лопаря и оживленно беседуют на непонятном мне языке. Перед ними сидит немолодой человек в костюме и галстуке, он курит сигариллу и читает «Афтенпостен». Наверняка какой-нибудь директор из компании «Сюдварангер». Я впитываю в себя все впечатления и думаю о том, сумею ли я вернуться к обычной жизни, поверить в нее, заставить стюардессу остановиться возле меня и налить мне кофе.

Самолет попадает в шторм, мы пристегиваем пояса и замечаем, что самолет трясет и подбрасывает. Лопари не скрывают своего страха. Я лечу на Север, напичканный предрассудками и темным неведением. И волнуюсь как ребенок.

Самолет с грохотом приземляется. Мне кажется, что взлетная полоса должна была повредиться, но самолет катит по ней дальше, и кое-кто из пассажиров даже аплодирует пилоту. Мы покидаем самолет, стюардесса прощается со всеми, кроме меня. Я стою возле багажного конвейера, похожий на потерявшуюся собачонку, и жду своего чемодана. Человек с внешностью директора подходит ко мне и спрашивает, все ли со мной в порядке. Я заикаюсь и киваю. Да-да, все в порядке. Спасибо за внимание. Я просто немного устал. От него слабо пахнет пивом, сигарой и туалетной водой.

– Я знаю, кто вы, – говорит он и протягивает мне руку. – Я Гуннар Хёег. Директор акционерного общества «Сюдварангер». Руда. Гранулирование. Если повезет, кварцы из Таны. Я читал в газетах, что вы собираетесь совершить турне по Финнмарку?

– Да, – бессильно отвечаю я. – Дошла очередь и до Финнмарка.

– Мы в «Сюдварангере» были бы весьма рады, если бы вы дали у нас частный концерт. Но у вас, наверное, плотная программа?

– Не сказал бы. Времени у меня достаточно.

Он протягивает мне визитную карточку.

– Позвоните мне как-нибудь на неделе. Гарантирую обед после концерта. Это будет гонорар. Винный погреб у нас в клубе один из лучших в стране…

– Договоримся, – обещаю я и в ту же минуту вижу на конвейере свой чемодан.

– Между прочим, где вы собираетесь жить? – дружески спрашивает Гуннар Хёег.

– В лучшем отеле, – отвечаю я. – Как у вас в городе называется лучший отель?

– Один из лучших отелей стоит у нас на холме, оттуда прекрасный вид на город.

– Тогда я буду жить в другом.

– Другой отель в центре, – говорит директор и пожимает плечами.

Через полчаса я уже получил номер в отеле и засыпаю мертвым сном, даже не успев раздеться. Мне снится, что я играю Второй концерт Рахманинова. Концерт уже разучен. Я играю даже те части, которые никогда не учил. Неожиданно я замечаю на себе странный взгляд дирижера. Он смотрит на мои пальцы, летающие по клавишам. И я понимаю: звука нет. У меня в пальцах нет силы! Я не в силах извлечь ни одной ноты, не могу нажать на клавиши. Я играю беззвучно. Никто не может услышать, как хорош этот концерт. Как великолепно я играю.

Я покрываюсь краской.

У меня горит все лицо.

В зале сидят и Аня, и Марианне.

Я в отчаянии смотрю на них, но они делают вид, будто не знают меня. Они смотрят только на дирижера.

В зале вдруг становится очень жарко. Красные лампочки над запасными выходами начинают мигать. Происходит что-то ужасное.

Больше я не могу это скрывать: все дело во мне!

Румянец каплет с моего лица, как кровь. Окрашивает белую рубашку.

Обед в отеле

Я просыпаюсь поздно вечером. Сначала ничего не понимаю, смотрю на следы от слюны на пододеяльнике, замечаю, что у меня отекло лицо, я не помню, какое сегодня число, и не сразу понимаю, что в номере слишком жарко. Батарея под окном раскалена. Я встаю и обнаруживаю, что спал в пальто и что от меня разит потом. Все ясно, думаю я. Сон не солгал. Я легковес. Вонючий шалопай, который годится только на то, чтобы играть за кусок хлеба, пить опивки и, может быть, время от времени играть на обедах. Разве нет? Даже Марианне, которая была в глубокой депрессии, не смогла жить со мной. Неужели мысль обо мне и о ребенке, которого она носила, была настолько тяжела, что смерть показалась ей лучшим выходом? Я стою перед зеркалом в ванной и вижу, как ужасно я выгляжу. Месяцы одиночества не прошли для меня даром. Это неважно, думаю я. Мне всегда хотелось выглядеть старше, чем я есть. Морщины только придают мне мужественности, как однажды сказала Марианне. Мне хочется выпить. И я непременно выпью сегодня вечером! Но сначала ради этого нужно привести себя в порядок, принять душ, побриться. Стоя под теплыми струями душа, которые, попадая на нервные окончания, словно открывают их, я чувствую прикосновение каждой капли и думаю о розовых таблетках, которые приму перед тем, как начну пить вино. Всякое вино. Белое. Красное. Коньяк. Я выгляжу старше своих лет. Прекрасно! Винный магазин. Коньяк VSOP. Роскошь, регулируемая государством. Почти как в Советах. Я буду один сидеть в ресторане и потихоньку пить, пока не потеряю сознания. Буду вести долгую беседу с Рахманиновым и спрошу у него, почему русская душа проявляет себя так бурно, а заодно сообщу о том, как мне жалко, что Пушкин ввязался в эту дуэль.

А после этого просплю подряд три дня и три ночи.

Я надеваю свой парадный костюм. Черный, который подходит и для концертов, и для похорон. Пусть не думают, что я какой-то алкоголик или забулдыга. Директор Гуннар Хёег уже оценил, чего я достоин. Самого лучшего вина. И если не денег, то по меньшей мере лучшего обеда и лучшей выпивки.

Я спускаюсь на лифте в приемную отеля, приветливо киваю бледной девушке за стойкой. Лицо у нее в угрях, на ней кофта из синтетики, и волосы выкрашены в кремовый цвет. В ней есть что-то такое безыскусное, что я сразу чувствую себя хорошо.

– Надеюсь, лучший ресторан в городе находится в этом здании? – дружески спрашиваю я у нее.

Она начинает хихикать. Я сам слышу, как глупо звучат мои слова. Девушка почти моя ровесница.

– Да, наша кухня славится, – с улыбкой отвечает она.

В приподнятом настроении я вхожу в ресторан, словно в венский концертный зал «Mузикферайн», чтобы слушать, как Караян будет дирижировать Брамса. Молодой расторопный официант устремляется мне навстречу, держа в руках меню.

– Сколько человек? – почтительно спрашивает он. Темный костюм и смешной галстук, который Марианне запрещала мне носить, явно произвели на него неизгладимое впечатление.

– Я один.

Он провожает меня в зал. Там никого нет. На всех столах горят свечи, но ни одного человека. От радости меня обдает жаром.

– Я сяду в углу у окна, – говорю я.

– Это большая честь для меня, – говорит молодой официант на поющем финнмаркском диалекте. Звучит старомодно и в то же время как-то современно.

Я сажусь. Торжественный момент. Может, я поступаю неправильно? – думаю я. Как к этому отнеслась бы Марианне? Она бы меня не осудила, она тоже знала, что пьет слишком много. И тоже не могла обходиться без спиртного.

– Начнем с выпивки, – говорю я, чувствуя дикую жажду.

– Пожалуйста, вот карта вин, – вежливо говорит официант.

Я пробегаю названия сладких немецких вин. Потом вижу подходящий сухой мускат. Для начала неплохо, думаю я. Уроки Марианне. “Les Mesnils”. Я показываю.

– «Лес Меснильс», – говорит он.

– Да. «Ле Мениль».

Он кивает и начинает немного нервничать.

– Полбутылки? – осторожно спрашивает он.

– Разумеется, – отвечаю я с самой добродушной улыбкой. Мне неприятно, что я поправил его произношение. Официант немного старше меня. Может, он даже обручен с девушкой-портье, думаю я. Две счастливые летучие мыши, которые уже нашли свое место в жизни.

– А что господин будет есть?

Мне не нравится, что он называет меня господином. Его естественному облику не идет так лебезить. Но тут я вижу, как в зал входят шестеро мужчин в синих костюмах, и понимаю, кого он привык обслуживать. Он нервничает еще сильнее и старается быстрее принять заказ.

– Шатобриан? – предлагает он. – Торнедос? Филе миньон?

– Оленину, пожалуйста, – прошу я.

– Слушаюсь, оленину, – повторяет он, приподняв бровь.

– И дополним ее красным вином. Какое вино у вас самое лучшее?

– «Патриарх».

– Значит, возьмем «Патриарх». – Я киваю. – Не забудьте, целую бутылку.

Официант все записывает в блокнот. Потом бросается навстречу высокопоставленной компании. К счастью, она располагается в другом конце зала. Тем не менее я слышу, как они все заказывают аперитив, «Манхэттен», джин с тоником и «Кровавую Мэри». Я кричу вслед официанту, убегающему на кухню:

– Мне тоже «Кровавую Мэри»!

– Непременно! – кричит в ответ официант.

Один из шестерых мужчин оборачивается, чтобы взглянуть на меня.

Это Гуннар Хёег.

Когда бутылка с белым вином уже почти опустела, а оленина еще не появилась, я начинаю злиться из-за того, что этот Хёег вообще возник в моей жизни и в этом ресторане сегодня вечером. Его присутствие мешает мне думать. Рано или поздно он непременно подойдет ко мне. Я в этом уверен. И точно. Он тут как тут. Идет ко мне через зал с сигарой в руке. Он уже выпил изрядно красного вина, однако бросает огорченный взгляд на мои бутылки, величественно стоящие на столе.

– А я думал, что другой отель лучше, – говорю я как можно приветливее.

– Наш клуб лучше, – отвечает он. – Мы приходим сюда только ради разнообразия.

– Разнообразие очень важно, – киваю я. – Перемены приятны.

– В. Гуде – мой друг, – говорит он с грустной складкой в углу рта. – Долгое время я дружил и с Сельмой Люнге. И был на твоем концерте.

– И что с того?

– Как думаешь, правильно ли то, что ты сейчас делаешь? – спрашивает он, снова бросив взгляд на мои бутылки.

– Сейчас я пью вино.

Он садится за мой столик, не спросив у меня разрешения. Я слишком молод, думаю я. Нужно как можно скорее стать старше.

– Ты многих огорчаешь своим поведением, – говорит он.

– У них нет для этого оснований.

– Сегодня вечером у тебя нет концерта?

– Нет, я буду играть завтра.

– Где?

– В Пасвике.

– В Высшей народной школе? Прекрасное место. Ректор Сёренсен делает все возможное, чтобы привить молодым людям вкус к музыке.

– Да, что бы мы только делали без этих ректоров, – говорю я.

– Почему ты не поехал прямо туда?

– Хочу, чтобы моя база была в Киркенесе. Здесь я буду готовить Второй концерт Рахманинова.

– Здесь? – он недоверчиво смотрит на меня.

– Да, я решил, что Киркенес для этого самое подходящее место.

– Может, тебе не стоит пить сегодня сразу две бутылки?

– Конечно, стоит. И “Lеs Mesnils”, и «Патриарх». И что-нибудь еще.

– Весьма огорчительно…

– И, разумеется, я буду счастлив отведать добрые вина, о которых вы говорили, господин Хёег. Как дополнение к тому щедрому гонорару, который вы мне предложили, они будут весьма кстати. Может, в вашем клубе найдется и превосходный коньяк?

– Прошу прощения, – говорит он и резко встает. – Я не должен был этого предлагать.

– Почему же? Меня это очень обрадовало. И не забудьте, пожалуйста, поставить в артистическое фойе перед концертом несколько бутылок вина. Я лучше играю, когда немного выпью. Как Чарли Паркер. Наверное, вам это известно?

Я злой дух этого ресторана. Сижу в углу и пью, чтобы обрести страну покоя. Желанную анонимность я уже потерял. Но это неважно, пока меня окружает пелена. Если алкоголики могут быть писателями, то почему бы им не быть и пианистами? Рубинштейн часто говорил о вине. И пил тоже. Но что с того? Разве даже сам Корто хоть раз отказывался играть в любом состоянии? Директор Хёег оставил меня в покое. Он сидит со своими спутниками, ест стейк шатобриан, пьет большими глотками отличное красное вино и огорчается, что я злоупотребляю алкоголем. Перед тем как встать и вернуться обратно за свой столик, он сказал, что я предназначен для лучшего.

Драка на улице

К закрытию ресторана я начал уже третью бутылку. Вернулся к “Les Mesnils”. На этот раз я произнес это название так, как, по моему мнению, понравилось бы официанту.

– «Ле Мениль», – поправил он меня, поджав губы.

Компания из шести человек уже ушла, директор Хёег даже не попрощался со мной. Я отстоял свою территорию. Постепенно я трезвею, в голове появляются разные мысли. Вскоре я буду готов завоевать весь мир. Во всяком случае, центр Киркенеса. Я встаю и опрокидываю стул.

Ко мне подбегает официант.

– Может быть, проводить господина в его номер? – заботливо спрашивает он глухим голосом, каким, наверное, говорила его мать.

– Спасибо, не надо, – отвечаю я, чувствуя себя трезвым и здравомыслящим. – Стул сам налетел на меня.

– Господин подпишет счет?

– Разумеется, – говорю я и вздрагиваю, увидев сумму. Я-то думал, что здесь струганина из оленины – еда бедных крестьян. Этот вечер уже проделал изрядную брешь в моем бюджете.

Нетвердым шагом я направляюсь в приемную, чтобы взять ключ. Там по-прежнему сидит девушка с трогательными угрями. Она понимает, в каком я состоянии, и без слов протягивает мне ключ.

– Можно ли здесь поблизости купить пианино? – дружески спрашиваю я.

Она снова прыскает.

– Купить пианино?

– Да. Мне нужен магазин, где можно купить или взять напрокат пианино.

– Я такого не знаю, – отвечает она и смотрит на стойку с открытками. Полночное солнце и белые медведи.

– Ясно, – говорю я и направляюсь к выходу.

– Куда вы? – испуганно спрашивает она.

– Знакомиться с Киркенесом, – отвечаю я.

На улице идет дождь и очень холодно. Удивительно холодно для сентября. Но «что есть, то есть», как говорят в этих местах. Все то, о чем я думал в ресторане, превратилось в одно желание: как можно скорее раздобыть инструмент. Почему я не озаботился этим раньше? Я не могу, как в том сне, только касаться клавишей. Мне нужна вся клавиатура, и мне нужна комната.

На улице пахнет жареным салом и много молодежи. Должно быть, сегодня суббота, думаю я, задыхаясь от дующего в лицо полярного ветра. Может, мне хочется просто пройтись? Не знаю. Я забыл, что на мне костюм с галстуком. Мне хочется познакомиться с этим городом. Я вижу книжный магазин. Магазин сантехники. Дальше торгуют мотопилами. Магазин одежды. Рыбацкие робы. Французские шляпки для дам. Галстуки страшных расцветок. Я прохожу мимо толпы подростков. В руках у них бутылки с пивом. Неожиданно я чувствую себя намного старше их.

– Нет ли здесь поблизости магазина, торгующего музыкальными инструментами? Мне нужно пианино, – спрашиваю я у них.

Они разглядывают меня, демонстративно пьют из бутылок – наверное, приняли меня за младшего матроса, только что вернувшегося домой из Йокогамы.

– Магазин музыкальных инструментов? – переспрашивает самый маленький из них с опасным блеском в глазах.

– Да.

– А зачем тебе пианино? – продолжает он.

– Играть на нем.

– Что играть?

Я начинаю говорить им о Рахманинове. Мы бредем по улице. Я слишком погружен в свои мысли, чтобы понять, что я их провоцирую.

– И для кого же ты собираешься здесь у нас играть?

– Для всех, – отвечаю я. – В самолете я познакомился с директором «Сюдварангера». Надо было сказать ему, что вам в городе необходим концертный зал. И свой симфонический оркестр.

– Да он смеется над нами! – Парень вопросительно смотрит на остальных. Мокрые, еще не оформившиеся лица трех девочек и четырех парней, еще не сообразивших, как следует ко мне отнестись, очевидно, что-то говорят ему.

– И не думаю, – уверяю я его, возбужденный собственными мыслями. Алкоголь сделал свое дело. – Мы могли бы показать всему миру, что Варангер – это не только руда и гранулы! Не только белые медведи и лопарские чумы!

– Чертов южанин! – неожиданно кричит самая хорошенькая из девочек. В ее глазах мелькает что-то жесткое, бывалое. – Приехал сюда и воображает!

Коротышка готов к бою. Девчонка распалила его.

– А ты нам сыграй! – говорит он, хватает мою правую руку и отгибает назад пальцы.

– Ну, берегись! – кричу я.

– Чего? – Он хватает мое запястье и моей рукой бьет себя по лицу.

– Видели? – орет он. – Он меня ударил!

– Видели! Видели! – Другая, не такая красивая девочка вынимает губную помаду и прихорашивается к празднику.

– Хрен моржовый!

– Жопа!

Кто-то меня бьет. Я не вижу, кто именно, но чувствую острую боль в затылке и падаю лицом вниз. Ударяюсь лбом об асфальт.

– Симфонический оркестр Киркенеса! Ха-ха-ха!

Одна из девчонок пытается меня передразнить:

– Нет ли здесь поблизости магазина, торгующего музыкальными инструментами?

– Есть, есть! – весело кричит коротышка, бросаясь наутек. – Здесь, за углом!

Все возможно. Я испытываю легкость, какую испытывал только в первые и последние недели жизни с Марианне. Лежу на земле, но в моих жилах поет алкоголь. В висках стучит. Боль заволакивает все мысли. Лежать мне приятно. Несмотря ни на что боль лучше, чем мысли. Здесь я могу заниматься Рахманиновым, неважно, с пианино или без него, если достать его так трудно.

Полицейский с крохотным личиком и в самой большой фуражке, какие я только видел, смотрит на меня сверху вниз, словно я лежу в детской коляске, и мягко говорит:

– Дождь идет. Нельзя здесь лежать.

По его голосу и глазам я понимаю, что попал в передрягу. Надо постараться и показать ему, что я не очень пьян. Надо встать и что-то сказать. Неожиданно до меня доходит, что случилось.

– Они меня избили, – говорю я.

– Кто?

– Группа подростков.

– Вот черт! Этот город становится опасным. Но, как я вижу, вам и самому не очень много лет?

– Больше, чем вы думаете.

– И сколько же?

– Девятнадцать. Скоро двадцать.

– А мне тридцать один с половиной, – говорит полицейский с улыбкой. – Я должен попросить вас пройти со мной в участок.

Я встаю. Из раны на лбу течет кровь.

– Нет, в больницу! – испуганно говорит полицейский.