Текст книги "Мое чужое сердце"
Автор книги: Кэтрин Хайд
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Зеленый цвет
Вида заявилась ко мне домой без предупреждения. О ней сто лет не было ни слуху ни духу. Я и не чаял когда-нибудь снова увидеться с ней.
Почему – затрудняюсь сказать. Ничто особо не обещало, что она оставит меня в покое, да и оставлять что-то явно было ей не свойственно. Зато это представлялось окончательным. Как будто она просто продвинулась дальше. Добралась до конца, исчерпав свое (по-видимому, короткое) внимание, – и попросту пошла вперед.
Теперь, перестав думать об этом, я понял, что находился практически в бреду.
Я был в порядке. Насколько я мог судить.
Потом раздался стук в дверь. И такой, что на меня напал страх. Не потому, что я думал, будто это Вида или другая трагедия. Просто потому, что стук обозначил ситуацию. Что-то, с чем, видимо, мне придется иметь дело.
Как бы то ни было, дверь я открыл. Меняюсь к лучшему.
Она была в каком-то поношенном, не по размеру, длинном, до щиколоток, пальто на манер шинели, босая, ярко-красный педикюр наполовину облупился, с утешительным камнем в правой руке, большой палец которой трудился, чтобы придать камню – теоретически – гладкость. Я проводил глазами такси, уезжавшее прочь за ее спиной. Почему-то подумалось, а водила ли вообще Вида машину? Выпала ли ей, как и любому здоровому подростку, возможность научиться?
– Ваша мама знает, что вы здесь?
– Мне уже почти двадцать лет. А вы ведете себя, словно я ребенок. Мне что, даже войти нельзя?
Я отступил от двери, и она зашла.
И прямиком направилась к противоположной стене, где множество изображений Лорри складывались в подобие святилища. По-моему, я тогда добавлял примерно по одному фото в день и, доставая очередное, намеренно не вел счет, насколько убывает кипа снимков в присланном Майрой конверте.
– Ого, – произнесла Вида. – Вот странно-то. Она совсем не похожа на ту, какая мне представлялась. Я думала, что точно знаю, как она выглядит. Думала, наверное, что ее внешность мне как-то знакома. Не как чужая, понимаете?
Захотелось сказать: «Откуда вам знать, что почувствовал я, впервые увидев вас?»
Сдержался.
Она же продолжала:
– Лорри, верно? Мамуля сообщила, что ее звали Лорри. Это хорошее имя. Я свое не выношу. Оно странное какое-то.
– Вы ведь знаете, что означает Вида, так?
– Конечно, – ответила она.
– Тогда, мне кажется, вам оно должно нравиться.
– Знаете, почему она мне дала такое имя? Потому что я едва не умерла в первую же ночь, как родилась. Из-за моего сердца. Мама старалась гарантировать, что больше такого не случится.
У меня в голове прокручивалась статистика трансплантаций. Сколько пациентов, в процентах, останутся в живых через пять лет. Сколько – через десять. Возможно, я помнил все цифры неверно. Однако мысль в мозгу созрела четкая.
– Расскажите мне что-нибудь о ней, – попросила она.
– О чем же?
– Мне все равно. Что угодно.
– Слишком обширный вопрос, чтоб я мог сосредоточиться на одном. Она была личностью. И притом довольно сложной личностью. В ней было полно «всякого», и я даже не представляю, как выделить то, что вы хотите услышать.
– Какой у нее был любимый цвет?
И в тот странный момент я умолк. Почувствовал его. Что было само по себе странно. Просто почувствовать момент.
– Не знаю, – сказал я.
У нее аж рот открылся. Почти до смешного.
– Как это можно не знать любимый цвет собственной жены?
– Просто такого рода вопрос я бы ей и задавать не стал. Это не школа, Вида. Ваш вопрос больше из словаря подростков на свидании. Все равно, как спросить кого-нибудь: «Вы кто по зодиаку?» Несущественная мелочь о ком угодно. Не имеет значения.
Какое-то время мы так и стояли в неловкости. Я все больше сознавал, что, во-первых, мы оба все еще стоим, а во-вторых, стоим уже долго. С каждой минутой положение делалось все несуразнее, но я не хотел предлагать ей сесть. Не желал раздавать никаких приглашений.
Она поплотнее запахнула на себе пальто, и я воспринял это как знак (единственный, какой она себе позволила), что я ее слегка задел. А может быть, и больше, чем слегка.
– Но вы же знаете ее знак, – сказала. – Верно?
– Да. Лорри была Овном.
– И то хорошо. Значит, вы не полностью пропащий.
Она принялась обходить гостиную, как мне показалось, несколько бесцельно. Разглядывая отделку каждой стены, каждого окна. Пробегая рукой по спинкам дивана и двух кресел.
– Эту квартиру она обустраивала?
– Да.
– Значит, ее любимым цветом был зеленый.
Я обвел взглядом собственную гостиную, словно в первый раз. Все – ковры, мебель – было выдержано в темно-зеленых тонах с желтоватым отливом. Казалось абсурдом, что кому-то вне нашего дома, вне нашего брака понадобилось указать мне на это.
Я не ответил. Любые ответы воспринимались как ловушки.
– Как странно, – заметила Вида. – Зеленый. Никогда бы не подумала, что зеленый. Я бы предположила голубой. Мой любимый цвет – голубой.
– Неудивительно, – изрек я.
– Что вы хотите сказать?
Но я только головой покачал. Никаких ответов.
Я знал, что хотел сказать, только не мог прикинуть, как. Не мог выразить словами. Существует большая группа людей, которым нравится голубой цвет, и есть у них нечто общее, но я не мог подобрать определение, что это такое.
– Ладно, – сказала Вида. – Итак, цвета для вас не важны. Они не существенны. Прекрасно. Расскажите мне о ней то, что существенно. Про что-нибудь одно. Про одно в ней, что вы считаете очень важным.
Мне не пришлось даже тянуть со временем для обдумывания ответа.
– Она была спокойной, – сказал я.
– Спокойной?
– Да. Спокойной. Умиротворенной. Безмятежной.
– Это важно?
– Для меня – да. Потому что у меня этого не было. У меня от мельчайших пустяков все путалось. От самых несущественных сложностей за день. Зато потом, когда я приходил домой и мы ужинали, я мог перенять ее спокойствие. У Лорри его хватало, чтобы поделиться. Я вдыхал его. Упивался им. И тогда вновь прочно стоял на земле.
– Ладно, – бросила она. – Этого достаточно.
Я ощутил смутную обиду, словно бы не следовало ради нее открывать самые важные для меня воспоминания.
Вида выключила свет. Я подумал, может быть, ей просто не хочется больше видеть изображения моей покойной незнакомки жены. Единственный свет в комнате исходил от лампы в углу: больше свечение, нежели свет.
Вида позволила своему пальто упасть на пол.
Надето оно было на голое тело.
Всецело удивлен я не был. Часть меня – была. Та часть, что подивилась, похоже, находилась под присмотром той части, что не удивилась. Никаких чувств я от этого не ощутил. Ни так, ни эдак. По-моему, это просто-напросто повергло меня обратно в состояние оцепенения.
Просто появилось желание прояснить, что это не по мне. Только не уверен, что и это я доподлинно ощутил.
Выглядела она болезненно тощей. Груди маленькие и твердые, словно незрелые плоды. Разительно отличались от Лорри, чья грудь была полной и мягкой, слегка провисшей, как перезрелые ягоды, что слаще и питают больше надежд.
После такого сопоставительного осмотра все, что я видел, – это шрам.
Я подошел туда, где она стояла, поднял с пола пальто и вернул ей.
– Прикройтесь, – произнес. И мой голос прозвучал властно. Это я заметил. Как будто я вновь повел себя как преподаватель.
– Я домой не собираюсь.
– Наденьте пальто, Вида.
Она послушалась. Заморгала, скрывая, как мне показалось, слезы. Но, в любом случае, заморгала часто-часто. Сорвалась с места и бросилась в спальню, что показалось странным. Представлялось, что я на этот счет свое отношение выказал весьма ясно.
Потом я услышал, как со стуком захлопнулась дверь ванной и лязгнула щеколда.
Это многое прояснило.
Когда она решилась выйти, прошло около двух часов.
Я сидел под угловой лампой, читал роман, действие которого проходило во времена Второй мировой войны. Постарался не особо уделять внимание ее присутствию.
Она встала рядом, того и гляди готовая взорваться всеми своими эмоциями, какими бы те ни были. Я чувствовал, как энергия волнами исходит от нее. Напористость. Однако она молчала.
Легким кивком я указал на диван, где выложил старую пижамную пару Лорри.
А-а, взял и выдал секрет! Майре я сказал, что уложил в коробки всю одежду Лорри. А сам почему-то оставил ящики комода полными нижнего белья и пижам, как бы причисленных к иной, не одежной, категории. Сделал вид, что они – не в счет.
Вида сбросила с себя пальто и швырнула его на спинку дивана. Боковым зрением я замечал, как она оглядывалась, стараясь уловить, не подглядываю ли я. Я не подглядывал. Вида надела пижаму моей жены и забралась под предоставленное одеяло.
К этому времени было уже близко к полуночи.
– Отчего вы так холодны со мной? – произнесла она.
Я отложил книгу, снял очки. Надавил пальцами на закрытые веки и сжал переносицу, как всегда делаю, когда собираюсь с силами, чтобы поймать мысль. Как будто стараюсь свое замешательство собрать на переносице, только не знаю, зачем.
– Не могу позволить себе еще что-нибудь утратить прямо сейчас. Вы можете это понять?
– Нет, – сказала она.
И я поймал себя на том, что думаю: «Нет? Нет?! Не ожидал, что кто-то скажет „нет“». Но вслух ничего не сказал.
– Я все время настраиваю себя на утраты, – сказала она. – Постоянно.
Хотелось сказать: «Да. Понимаю. Знаю бездну людей, кто поступает так же. И не рвусь вступить в их ряды». Вместо этого сказал:
– Что ж. У женщин выше болевой порог. Раз в девять выше. По-моему, я читал где-то об этом. Это ради деторождения, но, полагаю, оказывается подспорьем и в другом. Я только что потерял жену, Вида. Вы что, совсем не способны отнестись к этому почтительно?
– А что, если я подожду?
– Годы нужны, чтобы справиться с таким горем.
– Что, если б я стала ждать годы? Что, если б пару лет я так и оставалась бы вот тут – в ожидании? Пара лет – это долгий срок. – Она подняла правую руку: большой палец знай себе камень разглаживал. – Может, я сумела бы даже взять вас измором. Думаете, не знаю, что на самом деле вы хотите, чтоб я была тут? Всего-то и нужно было сказать мне, что вам совсем не нужно, чтобы снова звонила.
– Просто я боялся вас обидеть.
– Вы гнусный лгун.
– Как сказать, – хмыкнул я, – полагаю, у меня в этом недостаточно практики.
И с этими словами снова взялся за книгу.
Примерно час спустя я понял, что она уснула, потому что ее большой палец перестал двигаться и камень выскользнул из руки. Я на цыпочках подошел к дивану и присел на краешек, не беспокоя ее.
Потянул одеяло немного. Остановился взглянуть, не проснется ли она. Не проснулась. Тогда я слегка приложился ухом к фланельке старой пижамы Лорри. Опять подождал, убеждаясь, что не разбудил ее. Но она лишь спала себе и спала.
Тогда я прижался ухом и послушал.
Закрыл глаза, чтобы отрешиться от всего неуместного. Осталось только ощущение фланели на лице и звук сердца, бьющегося у моего уха. Но тем не менее это было не совсем то же самое. Я знал, как полагалось бы биться сердцу Лорри. Неспешно, уверенно и в полном здравии. Это же билось чаще, словно неуверенное в себе. Словно ему требовалось напомнить мне, что изменениям подверглись даже ничтожные мелочи.
Даже само сердце не было в точности тем же самым.
Через несколько минут я на ощупь пошарил рукой вокруг в поисках утешительного камня. Нашел его завалившимся за диванные подушки. Положил в верхний кармашек пижамы Лорри.
Подумал: а ну как я воспользовался бы порывом Виды и мы бы занялись любовью, отставила бы она на несколько минут свою битву с камнем? Или все время в руке держала и терзала бы камень?
Словно мне и подумать больше было не о чем, я задавался вопросом, отчего это камню такой почет. Как бы то ни было – именно об этом я и подумал тогда.
Я поднялся и позвонил Абигейл. Пусть время было и очень позднее.
– Уф, – произнесла она. Явно весьма встревоженная. – Мистер Бейли. То есть Ричард. Случайно не знаете, где Вида?
– Знаю, – ответил я. – Как раз поэтому и звоню. Она спит у меня на диване. И я был бы по-настоящему признателен вам, если бы вы соблаговолили приехать и забрать ее.
Мы стояли и смотрели, как она спит. По-прежнему комнату освещало только сияние угловой лампы, но я не хотел включать свет из опасения разбудить Виду. Что бы она ни стала говорить, когда мать будет уводить ее, я не стремился услышать этого.
– Чья это пижама? – спросила Абигейл. Голос ее выдавал: она была (объяснимо) немного не в себе.
– Она может оставить ее себе, – сказал я.
Потянулась натужная пауза, потом Абигейл спросила:
– А где ее одежда?
– Не уверен, что вам доставит удовольствие выслушать эту историю.
Абигейл отошла к стене Лорри и встала, повернувшись ко мне спиной.
– Такое впечатление, что она считает, будто любит меня, – сообщил я спине Абигейл. – Может быть, в этом и нет ничего такого уж странного. Если учесть все обстоятельства.
– Не поймите меня неправильно, мистер Бейли. Ричард. Ни на йоту не хочу принизить вас как мужчину или как человека. Но у моей дочери бездна эмоциональных проблем. Всегда были. Она думает, что любит многих мужчин. Каждую пару месяцев встречает парня и решает, что это любовь с первого взгляда.
Когда она высказала это, я ощутил острую боль потери. И такую, которая, клянусь, была невыносимой. Однако боль прошла сквозь меня, и я устоял на ногах, так что, полагаю, я мог и ошибиться.
Думаю (осознал с немалым удивлением), что мог бы всего на мгновение уверовать как раз в то, во что Майра так опасалась, я веровал. Что Вида увидела нечто особенное во мне, любила меня так, как Лорри любила, – ее глазами и тем же самым сердцем.
Может быть, я мечтал, что Вида никуда не денется и много лет спустя будет ждать, когда я приду. Так что потеря была, и я ее почувствовал. Тут я понял, что вышел из шока.
– Обычно такой мужчина лет на десять-двадцать старше, – говорила Абигейл. Подумалось, говорила ли она еще о чем-то, что я, возможно, пропустил мимо ушей. – Может быть, из-за отца… но – не знаю. Я не психиатр. Просто я знаю, что у нее внутри большая дыра. Девочка все время хватается за что-нибудь или кого-нибудь, пытаясь эту пустоту заполнить. Большинство мужчин еще как рады воспользоваться случаем!
Произнося это, она по-прежнему не отрывала глаз от фотографий Лорри. Мне было не понять, говорила ли она бездумно, или смотрела невидяще, или то и другое вместе.
– Я, полагаю, не из большинства мужчин, – заметил я.
Она наполовину обернулась ко мне. Слегка улыбнулась.
– Стало быть, я у вас дважды в долгу.
– Просто увезите ее домой, и я готов считать, что мы квиты.
– Вы сможете отнести ее в машину? Она весит чуть-чуть больше сотни[6]6
Т. е. чуть более 100 фунтов, или 45 килограммов.
[Закрыть].
– Она не проснется?
Абигейл рассмеялась.
– Виду ничто не разбудит. В этом смысле она как ребенок. Ее, посапывающую, можно на плече нести, будто шестилетнюю. Это та доля детства, из какой она так и не выросла.
«Одна из многих», – хотелось мне сказать. Но, похоже, это было бы жестоко. К тому же – ненужно.
Я обхватил одной рукой Виду под лопатками, другой – под коленками.
Она не была тяжелой.
И не проснулась.
Абигейл накинула на нее пальто, словно одеяло.
По пути от двери к машине я уловил легкий стук, что-то упало на дорожку.
Я принялся было указывать Абигейл, догадавшись, что упал утешительный камень. Едва не сказал: «Поднимите это».
Казалось постыдным позволить, чтобы весь тяжкий труд пошел насмарку. Лишить Виду возможности восторжествовать над твердым камнем.
Только меня рот подвел, его будто морозом сковало.
На обратном пути к крыльцу я подобрал камень, прекрасно понимая, что я наделал. Я его не крал. Такого я бы никогда не сделал. Нет, то было еще хуже. Я придержал что-то от Виды, что-то важное. То, за чем она позже придет или что позже мне придется вернуть.
И я понимал: поступаю так все время.
Не понимал только, как перестать.
Едва вернувшись в дом, я вытащил камень из кармана и принялся тереть большим пальцем.
Майра,
Вида была здесь прошлой ночью. Все было очень странно. Пришлось позвонить ее матери, попросить приехать и забрать дочь. Я стоял на улице, глядя вслед отъезжавшей машине, и в тот самый момент, когда глядел, почувствовал, как что-то уходит из меня. Походило на то, будто что-то прямо из моих органов вытягивалось, следуя за уезжавшими по улице. Так, стоит кому-нибудь ухватиться на нитку свитера и потянуть ее, то теоретически можно и без одежды остаться.
Чувствовал ли я, будто это сердце Лорри уходит насовсем или девушка, прятавшая его в себе, сказать не могу.
Так что, по-вашему, мне было делать, Майра? Как справляться с такими чувствами?
Полагаю, утром я мог бы позвонить приятелю и сообщить, как только что вымыл лицо, как себя чувствую.
Только я не звонил. А знаете, почему? Вы умная, так что, наверное, знаете.
Потому что приятель сказал бы так: «Классно, Ричард! Ты обязательно выдержишь. О, и кстати, Ричард, жизнь продолжается, она идет дальше».
Вы понимаете, что я стараюсь вам втолковать. Ведь понимаете, Майра? Теперь от меня непременно будут ждать, что я одолею это. Это прошло. Нет у меня больше цепенящего шока. Нет больше на него права. Туман рассеялся, и теперь в своих чувствах я волен во всем.
Все выбивается из рук.
Ричард,
часу не пройдет, как я выеду из дома. Дорога займет почти двенадцать часов. И это при том, если, проезжая Сан-Франциско, я не попаду в часы пик.
Просто ничего не предпринимай, Ричард.
Я приеду как смогу быстро.
С любовью,
Майра
Дорогой Ричард,
ПРОШУ, НЕ НАЖИМАЙТЕ КЛАВИШУ «УДАЛИТЬ».
Просто послушайте секундочку, ладно?
Прежде всего я прошу прощения за то, что взяла ваш электронный адрес с компьютера моей мамы, и надеюсь, вы не сбеситесь из-за этого, но ведь я много раз звонила вам, а вам, похоже, это не очень-то нравилось, и я боялась, что вы начнете орать.
Дело не в том, что до меня не дошло, что вы не желаете никакого сближения со мной. То есть какое-то время я считала, что мы пребываем в том пространстве «может быть», только я испытала его довольно сурово и оно сделалось реально определенным очень быстро. И не такая я дура, чтоб не понять этого. И еще не такая я дура, что не способна устыдиться того, что устроила, когда вы того от меня не хотели.
Слеплена я во многом из того же теста, что и любая другая. Кроме моего сердца.
Я говорю о своем старом. Все время забываю.
Думаю, тот факт, что у меня сердце, которое когда-то было у вашей жены, сильно отличает меня от всех остальных, и думаю, тот факт, что я постоянно жила, готовясь умереть, возможно, тоже кое-что меняет.
Только я больше похожу на всех других, чем вы, наверное, считаете.
А пристаю я снова к вам потому, что потеряла утешительный камень и должна получить его обратно. Обязательно. Я должна найти его. Больше шестидесяти лет назад Эстер привезла его из самой Германии, на пароходе она втерла в него все свои беды и тревоги, а поскольку она только-только была освобождена из концлагеря и поскольку никто больше из ее семьи оттуда не вышел, то, думаю, ее бед и тревог хватило бы на целый пароход. Прошу простить за каламбур. В общем-то, он у меня не нарочно вышел.
Короче, совершенно потрясающе было то, что она дала его мне, и мне нельзя его потерять. Никак нельзя.
Последний раз, когда он был у меня, я лежала на вашем диване и потом уснула, так что, думаю, если вы поднимете диванные подушки, то отыщете его. Я определенно думаю, что он там. На деле, я знаю это. Должна. Обязана знать. Иначе он пропадет, а этого нельзя допустить. Пропажи, я имею в виду. Ему нельзя пропасть.
Спасибо, что не нажали на «удалить». Этого, если вы дочитали до сих пор, вы не сделали.
С любовью (не опасного типа),
Вида
Здравствуйте, Вида.
Ваш утешительный камень у меня.
Я должен покаяться.
Зачем – у меня особого понимания нет, поскольку обычно я не большой охотник до покаяний. Нужно, чтобы я почувствовал себя весьма плотно припертым к стене, прежде чем позволю себе изречь что-то подобное. Может быть, это оттого, что вы всегда говорите правду. Прежде мне ни разу не попадался никто, всегда говорящий правду. По крайней мере, я такого не замечал.
Может быть, вы вдохновили меня.
Я отыскал ваш камень за диванными подушками и опустил его в кармашек вашей пижамы. Что, полагаю, было глупо, потому как место не очень-то надежное. Я слышал, как камень стукнулся о дорожку, когда я нес вас из дома к машине. Мог бы сказать что-нибудь Абигейл. Едва не сказал. Вместо этого просто подобрал камень на обратном пути и с тех пор держу его у себя.
Такое впечатление, что, сознавшись, чувствую себя немного лучше. Уверенности, правда, нет. В последнее время мои чувства так замутились. Будто мне нужна карта, чтобы пробираться среди них, а все карты устарели и неправильные.
Я вам камень отдам, само собой, только в данный момент здесь Майра, что делает время неподходящим для визита. Майра – это моя теща. Мать Лорри. Она приехала помочь мне кое с чем. Вроде как остаться в живых и не разлететься на миллион кусочков.
Видите? Вам опять удалось. Вдохновили меня сказать правду. Особой уверенности, хорошо это или плохо, нет.
Словом, если у вас будет терпение еще ненадолго, то я позабочусь, чтобы камень благополучно вернулся домой, к вам.
С наилучшими пожеланиями,
Ричард
P.S. Может быть, мне хотелось убедиться, не впитает ли камень заодно и часть моих тревог. Может быть, хотелось проверить, есть ли в этом какой-нибудь толк. У меня ведь и впрямь есть беспокойства, от каких я хотел бы избавиться. Полагаю, мы все этого хотим. Только я, возможно, по этой части набрал слишком большую скорость с недавних пор.
Сожалею, что не вернул вам камень в ту же ночь. Был неправ.
По-моему, я просто хотел побыть какое-то время с ним. Наедине.
Дорогой Ричард,
вы несли меня на руках к машине? Как это мило и сильно, как мужественно и мило. Ой. «Мило», кажется, я уже говорила.
Жаль, что ради такого я не проснулась. Грустно, что я умудрилась такое упустить.
Как долго Майра пробудет там? Почему мне нельзя с ней познакомиться?
Ничего из ряда вон я не выкину. Можете на меня положиться.
С любовью,
Вида
P.S. Может, вы просто хотели быть уверены, что снова увидите меня.
Вида,
Майра очень волевая, очень практичная женщина. И она советовала мне не встречаться с вами. С самого начала. Ей казалось, что в эмоциональном плане это было бы – как банку с червями открыть. И что лучше мне держаться подальше. Может быть, нам всем стоило бы, но мне – совершенно точно.
Вот поэтому-то я и считаю, что было бы лучше, если б вы просто выждали несколько дней, пока она уедет обратно в Портленд. И тогда я позабочусь, чтобы вы получили наш утешительный камень обратно.
Опасаюсь посылать его по почте. Если б по пути он потерялся, я бы никогда себе этого не простил.
Не волнуйтесь, что теряете время на стачивание камня, потому как я сам стачиваю его за вас. Надеюсь, что это приемлемо.
На самом деле это, наверное, неприемлемо, если учесть, что я не просил разрешения. Но как раз это я и делаю и надеюсь, что после это все станет в порядке.
Всего наилучшего,
Ричард
P.S. Только что быстренько перечитал написанное. Хотя настройки моей электронной почты и предусматривают автоматическую проверку орфографии.
Сила привычки.
И заметил, как по ошибке поставил «н» вместо «в» во фразе «ваш утешительный камень». Вот и получилось «наш утешительный камень». Может быть, ударил не по той клавише. В любом случае у меня претензий на камень нет. Я знаю: он ваш.
Опечатку я исправил. По-моему, Фрейду понадобилось бы, чтоб я признался в этом. Вам. Или и ему, и вам.
Дорогой Ричард,
«всего наилучшего»? Что это должно бы значить? Наилучшего – в чем?
Для вас так важно не испытывать любви ко мне, что вы не позволяете себе использовать это слово для завершения электронного сообщения? Как-то это странно.
А вот еще одно, что выглядит странным: вы говорите, что я вдохновляю вас говорить правду. А сами держите в тайне от Майры, что вот-вот снова увидитесь со мной.
Знаете, на какую мысль меня это наталкивает? На то, что, может, какая-нибудь маленькая частичка вас любит меня чуть-чуть. И, по-моему, это вас пугает.
Хорошо понимаю, что опять веду себя напористо. Моя мать постоянно твердит мне, что я чересчур напориста. Все только это мне и твердят. Никто зато не говорит, как перестать. Или зачем. Я такая, какая есть. Я же не убеждаю людей перестать быть такими, какие они есть.
Итак, это я. И если бы вы хотели не иметь со мной никаких дел, то не держали бы у себя нарочно мой утешительный камень.
Такова правда, Ричард. Надеюсь, она вдохновит вас.
С любовью,
Вида
P.S. Обожаю, что вы трете мой утешительный камень. Дело доброе. Прошу вас, продолжайте его.
Дорогая Вида,
я сообщил Майре, что вы вскоре приедете забрать кое-что важное, что оставили здесь.
Спросил, не хочет ли она познакомиться с вами.
Не хочет.
Пожалуйста, не воспринимайте это как личную обиду. Она ничего не имеет против вас. Но она была матерью того сердца. Оно образовалось у нее в утробе и было предназначено для ее дочери. Нет в ней никакой враждебности в отношении вас. Просто ей было бы очень больно видеть вас и знать, что в вашем теле есть что-то, что она взращивала из собственной крови, своих клеток и ДНК, создавая Лорри.
В данный момент ей такого не выдержать.
Могу утверждать, что ей любопытно познакомиться с вами и есть в ней некая тяга к этому. Тут она со мной схожа. Но она не в силах заставить себя пойти на такое. В этом отношении она на меня не похожа. Она больше заботится о своих интересах.
Я говорил, что она практична? Начинаю думать, что она скорее осторожна, нежели практична.
Только на самом деле, если честно, она была права, когда говорила, что знакомство с вами может оказаться напряженным и запутанным. Извините, если слышать такое вам неприятно, но это правда.
Еще, по-моему, она уверена, что это может и для нее открыть целую банку червей. Не говоря уж о том, что она определенно меньше любит консервированных червей, чем я. Только я, кажется, все равно попал в их клубок.
Что вы скажете о нашей встрече где-нибудь на нейтральной территории, типа кофейни, где мы с Абигейл встретились, когда ей захотелось поговорить?
Так, чтоб вы знали: Майре будет известно, что я решился на это. Ничто и ничуть не умалит правды. Думаю, на этот раз не будет никаких развозов по домам.
С любовью[7]7
В данном случае буквальный перевод обманчив. Для англоговорящего закончить письмо словами «с любовью» то же, что русскоговорящему употребить в конце письма «привет» или «всего доброго». Ричард же намерен показать Виде, что его не пугает слово «любовь», хотя бы в эпистолярном окончании.
[Закрыть],Ричард
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?