Текст книги "Ложе из роз"

– Оно там, в твоем офисе.

– Почему бы тебе не сказать мне, что в нем, прямо сейчас?

– Чейз, я должна уехать.

– Что-то не очень вразумительно. Может быть, скажешь почему?

Чейзу показалось, будто ему дали пощечину.

«Лжешь! – хотелось ему крикнуть, обрушив на нее всю свою ярость. – Ты наверняка лжешь мне!»

Но даже под его пронзительным взглядом Кассандра не дрогнула, и он почувствовал, что она не притворяется.

– Я знаю его?

– Нет, но… Черная Гора останется твоей, Чейз. Навсегда.

Он пожал плечами:

– Поступай как знаешь, Кассандра.

О! Чейз! Я не могу поступить как хотела бы!

– Я должна уехать.

– Позволь мне по крайней мере помочь отнести к машине твои сумки.

Ее пожитки не были тяжелыми – перышки, которыми она скрывала шрамы, полученные в жизненных битвах.

– Спасибо, но я и сама смогла бы.

Пристальный взгляд Чейза, устремленный на нее, как ей показалось, длился невероятно долго, и наконец – очень тихо – Чейз сказал:

– Черт бы тебя побрал, Кассандра!

Потом, пройдя через комнату, он взял ее сумки.

Глава 14

Черная Гора Суббота, десятое ноября

Полная любви и дружелюбия, Элинор приехала, нагруженная сандвичами, супом и другой снедью. То была просьба Чейза. Он сам готовил для Кассандры и пытался кормить ее, однако…

– Она дичится меня, Элинор. Хоуп приедет сегодня днем, но вы лучше разбираетесь в этих вещах.

Элинор различила в его тоне то самое тихое отчаяние, которое когда-то, много лет назад, звучало и в ее голосе: тогда ее любимого Эндрю у нее отнимала эта чертова болезнь Альцгеймера, и она не могла достучаться до него, несмотря на всю свою любовь и преданность.

– Не падайте духом, Чейз. Мы обязательно что-нибудь придумаем.

Комната, в которой теперь жила Кассандра, раньше предназначалась для гостей, а Чейз теперь спал на первом этаже, поблизости от нее, на случай, если ей что-нибудь понадобится.

Элинор застала Кассандру сидящей у огромного, от потолка до пола, французского окна. Она смотрела на пышные розы в хрустальной вазе и, по-видимому, зябла, потому что была закутана в несколько одеял.

– Тук-тук! – весело пропела Элинор, стараясь не замечать, насколько изможденной и усталой выглядела эта молодая женщина, к которой она когда-то привязалась всей душой. – Не вставайте ни в коем случае!

– О! Элинор! – одновременно смеясь и плача от неожиданности, прошептала Кассандра.

Эти слезы. То же случилось и когда в ее больничную палату вошла Хоуп. Они обе плакали тогда.

– Хоуп мне говорила, что ваши первые слова, обращенные к ней, были словами гордости и восхищения. И мы все гордимся вами, Кассандра…

– Право же, я этого не заслужила.

– Разве? А как же все эти академические награды?

– Только номинации, Элинор.

– Во-первых, одну премию вы уже получили, а во-вторых, можете называть меня старомодной, можете даже сказать, что я ископаемое, но я ценю вашу отвагу, вашу способность рисковать. – Элинор улыбнулась и посмотрела на Кассандру мудрым взглядом сказочной крестной. – Как вы, дорогая?

– Не знаю, что делать со слезами – они словно сами текут из глаз…

– Ну, в слезах нет совершенно ничего дурного.

И все же с вами, Кассандра, творится что-то неладное.

Хоуп предупреждала ее о том, что прежней Кассандры больше нет, но перемена оказалась столь разительной, что Элинор было трудно свыкнуться с ней.

Без сомнения, на то были веские причины. Кассандра послала всем своим подругам прощальные письма в день, когда покинула Черную Гору, – благодарственные письма, полные нежных слов… и уверенности, что никто не будет скучать по ней.

Элинор видела, что Кассандра отчаянно борется, старается одолеть свою немощь и отчаяние, – она нежно улыбалась, отвечая на вопросы Элинор, а когда ее исхудавшие пальцы раздвинули слоеный пирог из одеял, в которые она была укутана, из-под него показался пушистый купальный халат.

– Хоуп накупила мне уйму цветных купальных халатов с начесом и фланелевых ночных рубашек, да еще домашние туфли всех мыслимых и немыслимых цветов, так что теперь мне очень тепло и уютно.

– О, это так чудесно!

Внезапно Кассандра нахмурилась:

– Но у меня нет больше никакой одежды. Правда, сейчас мне больше ничего и не нужно – ведь я в основном лежу в постели.

– Конечно, дорогая. А когда вы будете готовы к выходу на улицу, Джейн, Хоуп и я доставим вам все, что необходимо. Мы будем счастливы совершить набег на магазины и порадуемся своей вакханалии.

Боже, только не Джейн.

Мысль Кассандры столь ясно и отчетливо передалась в выражении ее лица, что Элинор не могла этого не заметить.

– В чем дело, Кэсс?

– Я не могу видеть Джейн.

И не хочу, чтобы она что-нибудь покупала или делала для меня.

Теперь уж смутилась Элинор:

– Не можете видеть Джейн?

– Нет, и даже не знаю почему. Ведь в этом нет никакого смысла, правда? И все же не могли бы вы…

Элинор улыбнулась:

– Сделать так, чтобы ее здесь не было, не задев при этом ее чувств? Конечно, смогу. Вы не увидите Джейн Периш до тех пор, пока сами не будете готовы с ней встретиться.

Элинор замолчала, и на лице ее появилось выражение той самой сказочной крестной, которая когда-то убедила Кассандру провести лето в имении. Это был веселый и невинный, но вполне решительный взгляд миссис Санта-Клаус.

– Как чудесно, что вы снова здесь, ведь скоро Рождество. Я его уже чувствую. Это будет замечательное, изумительное Рождество. Для всех нас.

«Чейз даст шанс и вам тоже, Кассандра» – таков был смысл речи Элинор восемь лет назад. И тогда она была права – Чейз дал ей этот шанс.

Теперь же веселая миссис Санта-Клаус обещала ей то, чего она не могла принять. Кассандра знала, что к Рождеству ее здесь уже не будет: ей неминуемо придется уехать.

– Я думаю, Рождество всегда было чем-то тягостным для Чейза и Хоуп, по крайней мере начиная со смерти гран-пера. До этого семья Тесье всегда встречала Рождество в имении.

– А потом Виктор уже не хотел возвращаться в Напа-Вэлли на Рождество?

– Верно, – подтвердила Элинор. – Как вы догадались?

– Я смотрела видеокассету, на которой был снят сорок второй день рождения Френсис, и она что-то говорила Виктору насчет рождественских празднеств, возможно, предлагала ему провести Рождество в долине. По крайней мере мне кажется, что так я об этом и узнала. Но, помнится, я узнала кое-что еще… что-то гораздо более важное.

– Возможно, Виктор сказал вам это? Хоуп говорила, вы были рады видеть его, когда он навестил вас в больнице.

– Да, верно.

Но неужели она была рада видеть человека, заставившего Чейза разделить имение? Должно быть так, но причины она не помнила.

– Вы дружили с Виктором и прежде?

– Ну что вы, нет. Я даже никогда не видела его до того вечера перед праздником Хэллоуин, на котором мы впервые встретились. Он пришел ко мне домой на следующий день и… Это было так необычно и странно.

– Что, дорогая?

– Кажется, это все так не похоже на Виктора. Мы с ним говорили о чем-то важном.

– Но что это было?

– Не помню.

Конечно, он был у нее, Виктор. Неясная тень в ее неслушающейся памяти. Он спрашивал, почему она не хотела разговаривать с ним на вечере, удивлялся тому, что Чейз питает к нему отвращение, и недоумевал, пытаясь понять причину…

Но главное в этой беседе с Виктором Тесье таилось в полутьме неясных воспоминаний, в закоулках ее разрушенной памяти, в месте, которое было полностью затянуто мглой. Лишь одно удивительное по своей отчетливости убеждение не покидало ее окутанный туманом мозг:

– Виктору необходимо провести это Рождество в Напа. Ему необходимо поговорить с Чейзом и Хоуп. Не знаю почему, но я абсолютно в этом уверена.

Милая улыбка мелькнула на ее бледных губах.

Элинор тоже улыбнулась в ответ, не зная, стоит ли продолжать этот разговор.

– Мой Эндрю умер на Рождество, – неожиданно сказала она.

– О, Элинор, я не знала. Мне так жаль.

– Все в порядке, дорогая. Тогда все было совсем иначе. Он все еще оставался моим Эндрю, хотя болезнь Альцгеймера отняла у него все лучшее, что в нем было. Но в сентябре, когда умерла Френсис, сердце Эндрю начало давать сбои. Еще задолго до этого он говорил мне: когда наступает твое время, оно наступает. Он не любил никаких патетических высказываний, и он хотел жить ради меня, но не хотел стать для меня обузой. Эндрю даже как-то сказал, что, если такое время наступит, он просто покончит с собой.

– Неужели он это сделал?

– Убил себя? Нет! Он сделал бы это давным-давно, если бы знал, что ему предстоит. Но болезнь Альцгеймера такая коварная, Кассандра. На ранней стадии, когда она только начиналась, Эндрю был уверен, что справится с ней, но на самом деле все случилось совсем не так, как он предполагал. Когда болезнь усилилась, у него уже не было ни воли, ни способности принимать решение. Обещание, данное самому себе, терзало его, и это делало мучения еще более ужасными.

Мудрые глаза Элинор потемнели от печальных воспоминаний, и в них блеснули слезы.

– Я была благодарна судьбе за то, что Эндрю так и не смог выполнить своего замысла. Разве для меня было так уж важно, что он стал другим Эндрю, мало напоминавшим того человека, которого я любила целых сорок лет? Тот Эндрю был где-то внутри нового, внутри этой сжимавшейся оболочки. Я хотела, чтобы он оставался со мной всегда, всю мою жизнь, независимо ни от чего, и умоляла докторов сделать все возможное, чтобы продлить его жизнь. Но ничего не помогало. Я видела, как Эндрю страдал, бывали моменты, когда ему не хватало воздуха, он задыхался, не понимая почему. Под конец только мое эгоистическое желание не отпускать его любой ценой поддерживало в нем жизнь. Я слишком любила его и не могла сама ни на что решиться. Мне нужен был кто-то, кому бы я доверяла, кто понял бы.

– Чейз, – прошептала Кассандра.

– Я попросила его помочь мне позволить Эндрю умереть. Когда я вспоминаю все, что случилось, я даже сейчас не верю, но я позвонила Чейзу, и, конечно, он не отказал. Он сказал «да». Эндрю умер в ту же ночь во сне, сам, будто понял, что я собиралась сделать, и знал, насколько невозможно это было для меня.

Глаза Элинор наполнились слезами, но, когда она, лишь на мгновение отвернувшись, снова посмотрела на Кассандру, они были сухими и ярко блестели.

– Полагаю, вы уже догадались, что в моей истории есть мораль.

И есть еще много моралей и много разных правд о жизни и любви…

Возможно, на этот раз мораль заключалась в том, что миссис Санта-Клаус заставила себя жить без своего мистера Санта-Клауса, что она позволила себе полюбить снова.

– Вы должны рассказать Чейзу все, дорогая.

Нет, только не это!

– Я не могу.

Элинор видела, как Кассандра внезапно побледнела, и на лице ее отразился ужас.

– Я вас слишком утомила.

– Нет-нет, просто такое теперь со мной иногда случается. То я совершенно здорова и бодра, а то просто разваливаюсь на куски.

– Ладно, – решила Элинор, – в таком случае самое время уложить вас в постель, подоткнуть одеяло со всех сторон, и пусть вам приснится Рождество, Черная Гора, засахаренные сливы и сверкающее шампанское.

Когда немного времени спустя приехала Хоуп, она нашла Элинор в лилово-кремовой кухне.

– А вот и наша героиня! – воскликнула Элинор.

– О, мы выиграли процесс только потому, что у нас оказался хороший состав присяжных…

– Но без очень хорошего окружного прокурора и еще лучшего помощника окружного прокурора кто знает, что бы вышло.

Хоуп улыбнулась:

– Ладно, как бы то ни было, главное – победить.

– И не забыть приехать сюда.

– Да, на некоторое время.

По пути на кухню Хоуп успела заглянуть в офис Чейза и убедилась, что он выглядел точно так же, как тогда, восемь лет назад, в первые месяцы после исчезновения Кассандры. У него был такой вид, будто какая-то неотвязная мысль не покидает его ни на минуту.

– Кассандра спит? – поинтересовалась Хоуп у Элинор.

– Просто дремлет. Хочет быть готовой к завтрашней встрече с Мэлори Мейсон.

– Боюсь, что встреча эта будет мучительной для нее.

– Может, пока ее отложить? – задумалась Элинор. – Не лучше ли дать ей сперва окрепнуть?

– Пожалуй, вы правы, но ведь, может быть, преступник где-то рядом. Возможно, Кэсс удастся хоть что-нибудь вспомнить о личности напавшего.

– А Мэлори Мейсон действительно хороша в своем деле, Хоуп? Тебе это точно известно?

Хоуп улыбнулась:

– Ее репутация известна всем.

– Ну пусть старается изо всех сил. А пока что, Хоуп Тесье, у меня есть план для тебя – шоу в галерее Джейн. Открытие сегодня вечером. Джейн говорит, это будет показ самых необычных картин, какие только она видела в своей жизни.

– Право, Элинор, я не знаю. Я так хотела отдохнуть в тихой семейной обстановке…

– Так ты тоже избегаешь Джейн?

– Нет-нет. Я уверена, что и Кэсс тоже скоро избавится от своего предубеждения.

– Надеюсь, – ответила Элинор. – Пока что я думала сказать Джейн, что Кассандра слишком слаба, чтобы увидеться с ней.

– И это чистая правда. Но возможно, Элинор, она не поверит.

– Ну это мы еще посмотрим. Кстати, о художнике, – ты ведь его знаешь.

– Знаю?

Хоуп нахмурилась:

– Его имя – Николас Вулф. Судя по тому, что он рассказал Джейн, вы встречались тринадцать лет назад в Монтане, на ранчо «Ивы».

Да, правда. И был еще один день, когда мы встретились на Черной Горе. Тот прекрасный и жуткий день.

– Так Ник здесь? И он стал художником?

– Да. Он живет поблизости, в фургоне, в старом поместье Марипоза на Зинфандель-лейн. Это место называется Бельведер. Там он заботится о лошадях хозяина ранчо и пишет картины. Джейн говорит, что у него невероятный талант. Однажды он, зайдя в галерею, попросил Джейн взглянуть на некоторые его полотна. Она не поверила своим глазам. Теперь Джейн просто бредит Николасом Вулфом и его искусством.

– А вы видели его картины, Элинор?

Вы видели его?

– Нет. Пока что никто их не видел, кроме Джейн. И с Ником я не встречалась, хотя Джейн все время о нем говорит. Во всяком случае, это будет событие. Пойдем со мной, Хоуп, не пожалеешь. Кассандра будет спать, а Чейз работать; Сэмюэл же как всегда задержится на раскопках. Уверяю тебя, Джейн будет в восторге. И Ник, конечно, тоже.

Будет ли?

Все зависит от того, что он лучше всего запомнил – танцы или несчастье, случившееся в тот сентябрьский день…

Глава 15

Черная Гора Сентябрь, девять лет назад

– Есть кое-что, о чем я должна позаботиться, дорогая, чтобы потом уехать с чистой совестью. Ты сможешь слушать свою музыку на всем пути от Сан-Франциско до Кармелла.

– Прекрасно, – пробормотала Хоуп. – Замечательно…

Пять дней взаимных излияний матери и дочери, пять дней вместе. Редкая возможность выговориться, поговорить по-настоящему, как сказала сама Френсис.

– Мне потребуется не больше часа, Хоуп. – Френсис посмотрела на свои инкрустированные бриллиантами часики. – Последняя доставка мебели сегодня. Фургон может прибыть каждую минуту, а я должна проверить мебель, которую распаковали вчера. Ты же пока найдешь солнечное местечко на лугу и почитай немножко одна. Ты же привезла с собой свои любимые романы?

– Нет.

Хоуп собиралась провести следующие пять дней своей жизни, не погружаясь в чужие чувства и приключения… Она хотела жить собственной жизнью, а не жизнью придуманных героинь.

– Ничего страшного, дорогая, в доме полно моих собственных сочинений. Тебе уже семнадцать, и теперь ты достаточно взрослая, чтобы читать их.

– Все в порядке, мама. Мне и так хорошо.

Хоуп чувствовала себя стройной, здоровой и привлекательной – резвящимся бесенком, полным безграничной отваги и бьющей через край радости. Эти луга и предгорья, эти холмы были полны музыки, а сама она могла кружиться и танцевать бесконечно.

Хоуп и в самом деле танцевала и кружилась на лугу, не замечая, что за ней наблюдает пара внимательных глаз.

Глаза эти принадлежали Нику. На лугу, расположенном неподалеку от Черной Горы, Ник видел роскошь, далеко превосходившую даже красоту самой долины в пору сбора урожая. Длинные волосы Хоуп цвета корицы сверкали в солнечных лучах. Они снова были окружены короной золотого солнечного света. Когда Хоуп кружилась, свет танцевал на ее волосах и кружился вместе с ней.

И вот наступил момент, когда веселая и счастливая балерина увидела его. Изящный, грациозный пируэт закончился мгновенной остановкой.

– Ник!

Это был тот самый Ник, которому в тринадцать лет она была способна поверять все свои тайны. Как и тогда, он смотрел на нее пристально и внимательно, но теперь она не смогла бы столь же искренне рассказать о себе и о том, что с ней происходит. А ведь все это время она помнила его и думала о нем…

Взгляд Хоуп задержался на чем-то удивительном, нежном и мягком.

– Какая прелесть!

Она опустилась на колени, погружаясь в море цветов, протянула руки к угольно-черному щенку коккер-спаниеля.

– Это Молли, – сказал Ник.

Он двинулся к Хоуп, и Молли последовала за ним.

– Да она совсем малышка, – пробормотала Хоуп, поглаживая мягкий трепещущий комочек у своих ног.

– Ей четыре месяца. – Ник тоже опустился на колени, уютно устроившись среди цветов. – Хоуп?

– Да?

Ник не продолжил разговор и лишь молча улыбнулся. Прикасаясь к Молли, глядя только на Молли, Хоуп думала о Нике. Ник был ее другом, и она была рада видеть его.

– Значит, – сказала она наконец, поднимая голову, – ты теперь здесь.

Как и ты.

– Да, я здесь, – ответил он тихо. – Ворота были открыты, и я въехал прямо сюда. Вот место так место!

– Это свадебный подарок Чейзу от моей матери. Сейчас его отделывают, так сказать, последние штрихи. Мама хочет понаблюдать за этим. Кстати, ты ее видел?

– Нет. Я припарковал свой фургон и пошел туда, откуда, как мне показалось, открывается самый красивый вид.

Хоуп перевела взгляд с ярко-синих глаз Ника на панораму Напа-Вэлли, сверкавшую под лучами сентябрьского солнца.

– Здесь здорово, верно?

– Верно, – согласился Ник, все еще не в силах оторвать взгляда от волос цвета корицы и изумрудных глаз, светившихся радостью.

Когда же это ему наконец удалось, он открыл рюкзак, который принес с собой, и из самого глубокого кармана извлек фляжку с водой, красную миску из пластика и маленький мешочек сухого корма.

– Прекрасное место для дневной трапезы Молли.

– Столь же подходящее и для того, чтобы выкурить сигарету…

– Может быть, но только я больше не курю.

В глазах Хоуп мелькнуло удивление.

– Не куришь?

– Ни одной затяжки.

– Из-за Молли, – сказала Хоуп. Это был не вопрос, а заключение.

Ник не стал возражать по поводу столь странного утверждения. На самом деле он перестал курить задолго до появления Молли, потому что каждый раз, зажигая сигарету, он видел серьезное лицо Хоуп, в котором читал беспокойство за себя. Ему очень недоставало его маленького друга, и чем дальше, тем больше его снедала тоска по ней.

Поговори со мной, Хоуп Тесье.

Поговорить?

Это было так легко для нее четыре года назад, а теперь… Что могла она сказать такого, что заинтересовало бы его?

Некоторое время они сидели молча, не в силах преодолеть смущение. В воздухе вокруг них порхали бабочки, пели птицы, и трава под осенним солнцем переливалась золотом, а на ней крошечное существо лакало свежую воду из своей миски. Потом Молли принялась громко хрупать гранулированным кормом, который Ник давал ей из руки.

Когда Ник наконец заговорил, голос его звучал слегка хрипло, будто долгое путешествие по одинокой жизни обожгло и иссушило его глотку.

– Вот она какая, Черная Гора, – оглядываясь вокруг, произнес он.

– Да, – ответила Хоуп тихо и с облегчением. Теперь речь ее полилась сама собой, и она даже не старалась ее сдержать. – Я приходила сюда в детстве с Чейзом и гран-пером.

– С гран-пером?

– Ну да, с моим дедушкой. Он верил, что можно выращивать виноград на горе.

– И вы смогли, то есть он смог?

– Не знаю, – пробормотала Хоуп. – Он умер.

– Гран-пер, – тихо повторил Ник. – Ты никогда не рассказывала мне о нем. Может быть, расскажешь теперь?

– Тебе в самом деле интересно?

– Очень.

Гран-пер.

Ее сознание затопили образы – картины прошлого. Целый водопад воспоминаний и радости.

– Он был замечательный – такой нежный, добрый. Вел он себя так, что мы все чувствовали себя его детьми, его внуками…

Она задумчиво склонила голову, и копна медных волос упала ей на лицо, будто она хотела отгородиться от него, чтобы не делиться с ним своими далекими воспоминаниями о любви.

Но она была благородна, эта маленькая балерина. Она подняла глаза на Ника, и завеса упала.

– Итак, сэр? – пробормотала она.

– Сэр? – удивился Ник.

– Это одно из любимых изречений гран-пера. «Итак, сэр», – говорил он мне, и, конечно, я всегда хихикала. А он ждал, терпеливый и улыбающийся, пока я успокоюсь. Мы знали, что, когда гран-пер начинал фразу этими словами, дальше должно было последовать что-то очень важное.

– Скажи мне что-нибудь очень важное сейчас. Итак, сэр?

– Итак, сэр, я верю, я знаю, что лозы выживут, что виноград будет расти и плодоносить на этом склоне горы, питаемый туманами и радугами. Звучит как сказка, да? – Хоуп склонила головку, будто стараясь включить и его в эту сказку.

Увы, Ник не мог разделить с ней ее волшебство. Но в обмен на ее откровенность он сам готов был рассказать ей кое-что.

– Однажды я встретил человека, который тоже говорил: «Итак, сэр». Его звали Хэнк. Он научил меня обращаться с лошадьми, объезжать их и ездить верхом.

– И когда Хэнк говорил «Итак, сэр», ты знал, что это нечто важное.

– Очень важное, – согласился Ник.

Снова наступило молчание, но Хоуп на этот раз заговорила первой:

– Ты заметил, что я немного располнела?

Ник внимательно оглядел ее.

– Потому что ты была одинока?

Одинока.

Та же причина, по которой она поделилась с ним своими горестями на чердаке, заваленном золотистым сеном, там, в лагере. Помнил ли он то лето?

– Думаю, да, – немного помолчав, ответила Хоуп.

Она знала, почему человек начинает есть слишком много: печаль, отчаяние, безнадежность и еще миллион других причин, и все они у нее были в последние четыре года.

– Просто не было особого смысла оставаться стройной, – призналась она тихо. – Моя мать была так разочарована, когда увидела меня после лета, проведенного на ранчо.

– И что она сказала?

– Да по правде говоря, ничего, но…

Хоуп давно научилась распознавать малейшие признаки недовольства матери, каждую морщинку на ее лбу.

– А как насчет Чейза и Виктора?

– Ко времени, когда я вновь встретилась с Чейзом – а это было на Рождество, – я уже немного поправилась. А Виктора я не видела почти два года.

– Два года?

– Они не жили вместе это время.

– Но теперь они снова вместе.

– Да, – улыбнулась Хоуп. – По-настоящему вместе. Кажется, между ними все благополучно, особенно этим летом.

Ник увидел ее улыбку и вспомнил балерину, кружащуюся среди цветов, грациозную танцовщицу, девушку на пороге вступления в пору женственности и надежд.

– Ты и сама, похоже, теперь в порядке.

– Так оно и есть.

Согласие Хоуп означало страстное желание, чтобы все именно так и было.

– Мы с мамой уезжаем вместе, только она и я, и мы будем с ней много разговаривать, по-настоящему разговаривать.

Как когда-то с тобой.

– И когда вы уезжаете? – тихо спросил Ник.

Хоуп, хмурясь, посмотрела на свои часики:

– Через десять минут мы встречаемся возле дома.

Через десять минут конец нашим счастливым минутам на залитом солнцем лугу.

– Что ж. – Ник потянулся с притворным равнодушием. – А я двинусь на ранчо в Неваду.

– Ты и Молли.

– Да, маленькую Молли я беру с собой.

– Ты и вправду любишь животных.

Люблю? Нет, Хоуп Тесье, я ничего и никого не люблю. Не осмеливаюсь.

– Сложись моя жизнь по-другому, я, возможно, стал бы ветеринаром.

– Но ведь ты еще можешь им стать.

– Посмотрим. Думаю, теперь нам пора идти к дому.

Френсис ждала дочь, стоя на мраморных ступенях.

– Хоуп, дорогая.

– Привет, мама. Прости, что я опоздала. Это Ник и Молли.

– Привет, Ник, привет, Молли.

– Ник и я познакомились на ранчо «Ивы».

– О, и теперь Ник приехал навестить тебя? Как удачно выбрано время. Это упрощает дело, Хоуп, и я не буду чувствовать себя такой виноватой.

– Что упрощает, мама? Какое дело?

– Я как раз собиралась написать тебе записку, но лучше все-таки просто сказать. Труднее, но лучше. Никаких объяснительных записок, ничего, что необходимо потом уничтожать.

Френсис Тесье взлетела высоко, и причиной тому был кокаин – Ник без труда догадался об этом. Она парила где-то в стратосфере, охваченная привычной эйфорией, и не видела оттуда хрупкого сердечка своей прелестной дочери.

– Миссис Тесье…

– Пожалуйста, Ник, называйте меня Френсис…

– Хоуп так рассчитывала на вашу совместную поездку.

– Я знаю, Ник. И он наступит – день, когда мы с Хоуп будем вместе бродить по пескам Пеббл-Бич…

Френсис перевела глаза с этого странного, красивого дикой красотой ковбоя на свою дочь:

– Но ближайшие пять дней, Хоуп, ты проведешь здесь. Это еще не конец жизни и не крушение мира. Здешний дом великолепен; пока ты отдыхала на лугу, сюда привезли горы всевозможной вкусной еды, мороженого, печенья, чипсов.

Ник не сомневался, что все эти лакомства отнюдь не являлись любимыми блюдами Хоуп, – он помнил это по ее пребыванию на ранчо. Зато это в точности соответствовало представлениям Френсис Тесье о пище, которую предпочитают «толстые девочки», потому что мать Хоуп теперь видела в ней только толстую девочку – и ничего больше. Неужели знаменитая романистка усмотрела в своей дочери возможную соперницу?

Ник подумал, что это вполне вероятно, особенно принимая во внимание то, что Френсис было уже за сорок. Женщину, столь углубленную в себя, столь занятую собой, вполне устраивала роль сочувствующей и снисходительной матери, обеспокоенной судьбой дочери и готовой ее опекать и пестовать.

– Я поставила твой чемодан в холле, – продолжала Френсис, словно не замечая недоумения дочери. – Спать можешь где захочешь: все спальни – просто мечта, сама увидишь. Я собиралась выключить телефоны, чтобы ты по ошибке не сболтнула что-нибудь лишнее моим друзьям. Но ты ведь так умна. Я знаю, ты не забудешь. Ты не должна отвечать на телефонные звонки и не должна уезжать отсюда.

Рука Френсис Тесье непринужденно охватила шею дочери – при этом бриллианты в ее кольцах сверкнули на солнце ослепительной дугой.

– Мне надо побыть с ним, Хоуп! Пусть всего пять дней и пять ночей – но с ним!

– Но ведь он еще не закончил музыку для «Дуэта».

– О! Ты говоришь о Викторе. – Френсис прикоснулась к сверкающему бриллиантовому колье, подарку мужа. – Я собираюсь уехать с Гэвином, дорогая, с Гэвином, а не с Виктором.

С Гэвином? С архитектором, построившим этот дом? Но ведь он был любовником Сибил!

– Я не понимаю.

– Ты понимаешь, – усмехнулась Френсис. – Ты знаешь, как Виктор третирует меня, он всегда был таким и таким остался.

– Я думала, у вас все в порядке.

– Вовсе нет, дорогая. То, что я не воплю и не рву на себе волосы, ничего не значит… Это лето было ужасным. – Френсис, сделав паузу, как опытная актриса, перешла к следующей сцене: – Но, дорогая, Виктор не должен об этом знать. И Сибил, конечно, тоже. Они оба впали бы в ярость, и потом пришлось бы долгие месяцы приводить все в порядок, «приглаживать растрепанные перышки». К тому же это полностью нарушило бы все планы насчет рождественского бала, на который я так рассчитываю.

– Но если Виктор так ужасно обращается с тобой…

Гримаса раздражения исказила красивое лицо Френсис. Хоуп была обязана верить всем ее выдумкам без возражений. И не задавать вопросов.

– Он ужасен, – ответила Френсис с нажимом, – но не всегда. И я люблю Виктора, право же, люблю, независимо от того, как он себя ведет. Но мне нужен Гэвин, Хоуп. Мне необходимо провести эти несколько дней с ним.

В этот момент на дороге, рыча мотором, появился «феррари». Красивый мужчина, вышедший из него, тут же принялся издавать не менее мощные звуки – он скорее ревел, чем говорил. Судя по всему, Гэвин не ожидал увидеть столь пестрое сборище.

– Френсис?

– О, не волнуйся, дорогой! Хоуп – мой самый близкий, мой самый лучший друг. Я ей полностью доверяю. Она предана мне, своей матери, а не Виктору.

– Черт возьми, Френсис. Ты нанюхалась кокаина!

– Ну только чуть-чуть вдохнула разок-другой! Там еще осталась уйма этого восхитительного порошка для нас обоих.

Гэвин хмуро посмотрел на свою пребывающую к экстазе возлюбленную, потом сделал нетерпеливый жест в сторону Ника, крепко прижимавшего к себе Молли, которую он подхватил на руки, как только на дороге взревел «феррари».

– Кто он?

– О! Это Ник. Это благородный сексуальный друг Хоуп, ковбой. У нас обеих – что у матери, что у дочери – непогрешимый вкус по части мужчин. Ведь вы останетесь здесь с Хоуп, Ник? Да?

– Мама!

– Да, я останусь.

Останусь с вашей прелестной обиженной дочерью, самоуважение которой вы так явно пытаетесь уничтожить.

Глаза Ника походили на синий лед – в них светилась холодная ярость, которой Френсис Тесье то ли не замечала, то ли не хотела замечать.

– Видишь, Гэв, – сказала она игривым тоном, – ни Ник, ни Хоуп не расскажут ни одной живой душе. Да и зачем им это делать? Мы все получим куда больше удовольствия, чем если бы я и Хоуп поехали в Кармелл.

Пальцы Френсис с прекрасным маникюром выразительно передвинулись от нахмуренного лица Гэвина к пряжке его пояса.

– Ради всего святого, Гэвин, поехали! Возьми мою машину – она намного просторнее, но поведешь ты. Ну же, вперед!

Не прошло и нескольких минут, как Френсис и Гэвин – живая картина разгорающегося сладострастия – тронулись в путь и исчезли в уже убывающих лучах осеннего солнца.

– О’кей! – Голос Ника казался на удивление спокойным. – Пора посмотреть, что скрывается внутри этого восхитительного здания.

– Нет, Ник.

Посмотрев на Хоуп, Ник увидел в ее глазах такое неподдельное отчаяние, что на мгновение опешил.

– Послушай, – начал было он, но в этот момент его голос заглушил внезапный визг тормозов, за которым последовал скрежет металла о камень и грохот удара.

Они оба вздрогнули и с ужасом посмотрели друг на друга.

– Иди в дом и вызови службу спасения, – приказал Ник, а сам бросился бежать к тому месту, где, он не сомневался, его ожидало кошмарное зрелище.

Окна «мерседеса» Сибил с тонированными золотистыми стеклами были закрыты, и она включила кондиционер. Прижав к уху трубку мобильного телефона, она с отвращением слушала свой холодный, лишенный эмоций голос.

– Ты, конечно, можешь убеждать себя в том, что Френсис верна тебе. Но, Виктор, уже после вашей свадьбы ты знал, что это не так. И те два года, что вы жили раздельно, Френсис тоже не вела монашеской жизни.

– Я знаю, Сибил, я ничего не забыл.

У Виктора Тесье тоже были любовницы – невидимые взору, бесплотные и неуловимые. В это лето такой любовницей была музыка, которую он обещал написать для «Дуэта», и она оказалась чрезвычайно требовательной дамой, потому что сюжет ее разыгрывался в долине Напа… Но туда он мог отправиться только один, без Френсис.