Текст книги "Слияние истерзанных сердец"

12

Рынок на площади шумел вовсю, когда Ник с Томазиной вышли из здания суда и молча сели в повозку. Они все так же отчужденно молчали, пока не остались позади последние базарные ряды.

Скамейка была узкая, и им никак не удавалось сохранять между собой расстояние. Ник ужасно мучился, но крепко держал поводья и не сводил глаз с дороги. Он понимал, что Томазина еще не пришла в себя после всего случившегося.

Зачем он пригрозил заставить ее греть ему постель? Господи, да он же хочет ее! Теперь он это знает точно и больше не позволит себе обманываться. Но это-то и огорчало его, ведь он, в сущности, покупает ее ласки, словно она обыкновенная шлюха, как он когда-то искренне считал.

Нет, она не Лавиния. Теперь он это понял. Но тогда какая она? Ее реакция на выпад Парсиваля убеждала его в том, что она еще невинна. Но она жила в Лондоне. А все знают, что такое жить в Лондоне.

Повозка уже долго катилась на юг, а Ник все никак не мог прийти к какому-то определенному выводу. Они миновали место, где каждый год бывала ярмарка, и вскоре оказались рядом с одним из торфяных болот, которые во множестве окружают Манчестер. Потом местность вновь стала холмистой, хотя и не такой, как на севере, где настоящие горы и долины.

Постепенно их молчание становилось как бы более дружелюбным. Ник успокоился и с непраздным интересом стал поглядывать на поля и на луга, на которых пасся домашний скот.

Дорогу от болота отделяла зеленая изгородь, и Ник вдруг подумал, а как здесь все будет лет эдак через пятьдесят. Селяне все чаще перебираются в город. Население Манчестера быстро растет – говорят, скоро оно достигнет двух тысяч. В сравнении с Лондоном немного, но Ник понимал, какими необратимыми переменами это чревато. Ему самому тоже хотелось участвовать в грядущих преобразованиях, но только не в городе. Нет, он купит землю, которая пока никому не нужна, и заставит ее приносить доход.

– Ты любишь землю, – тихо проговорила Томазина, выведя Ника из задумчивости.

– Да, люблю.

– А я уж и забыла, как здесь может быть тихо и покойно.

Пролетел кроншнеп, приветствуя их своей простенькой песенкой.

– Ты вообще о многом забыла.

– На время. Но я никогда не забывала, как когда-то ты был добр ко мне.

Легкий ветерок шевелил траву и играл волосами Томазины. Ей никак не удавалось с ними справиться.

Ник подавил в себе желание взять прядку в руки и убрать ее под чепец. Он вообще боялся коснуться ее, потому что на самом деле ему хотелось ее растрепать, а не приглаживать.

Чтобы отвлечься, он спросил у нее, что случилось с ее платьем, и убедился, что тюремщик получил мзду с них обоих. Ему стало ясно, что Томазине даже в голову не приходило, что он мог за нее заплатить. Она, вне всяких сомнений, считала, что сама купила себе сносные условия, и Ник не стал ее разубеждать.

Теперь деревья росли реже, и Ник с Томазиной могли хорошо рассмотреть чуть ли не каждый дом на их пути и маленькие фермы с лужками, на которых кто-нибудь пасся, или с крошечным полем.

– Здесь хорошие коровы, – сказал Ник, чтобы хоть что-нибудь сказать. – Сама видишь.

Томазина не ответила.

Тогда Ник, кашлянув, заговорил вновь:

– Здесь обычно выращивают овес, который можно добавлять в хлеб… из него еще делают солод; а вот пшеницы я тут не вижу.

Томазина набрала полную грудь воздуха:

– Где-то жгут торф.

– Здешнее преимущество. И еще у них общие луга. Без них никак нельзя, если ферма больше двадцати акров. Моя будет не меньше пятидесяти. А лучше всего сто.

Томазина была хорошей слушательницей, и Ник мало-помалу разговорился о своих планах.

– Теперь, когда Лэтам умер, мне не нужно торопиться бросать Кэтшолм, но все же не хочется всю жизнь работать в нем. У меня уже скоплено порядком денег, чтобы купить землю. Я хочу выращивать на ней хлеб и дать заработать на жизнь арендаторам.

Интересно, сколько пойдет за ним людей теперь, когда Лэтам умер?

Вспомнив о своей беде, Томазина вновь нахмурилась.

– Мы не можем сейчас не говорить об убийстве.

– Да, если собираемся найти убийцу до суда. Придется нам с тобой поработать над этим вместе и ничего не скрывать друг от друга.

– А ты мне разве веришь? Мы ведь ничего не добьемся, если ты будешь все время обвинять меня во лжи.

Ее недоверчивость не удивила его, ведь у нее не было повода думать о нем иначе.

– Ты можешь поклясться, что все, что говорила мне до сих пор, правда?

Томазина крепко сжала руки – так, что даже побелели костяшки пальцев. Несколько минут она просидела в раздумье с опущенной головой, а потом смело встретила его взгляд.

– Клянусь. Но кое о чем мы вообще пока не говорили.

Короткими фразами, не вдаваясь в лишние детали, она рассказала о смерти своей матери, не забыв и об обещании, данном ею Лавинии. Потом о письме, которое она нашла, – посланном Фрэнси Раундли. Не стала Томазина скрывать и то, как нашла рисунки в потайном ящике, благодаря которым твердо уверилась, что у нее есть сестра.

Преодолевая себя, Ник старался ей верить, ибо видел, что Томазина сама себе верит.

– Как Лавиния могла скрывать беременность?

– Свободное платье многое может скрыть, – криво улыбнулась Томазина. – Ричард Лэтам сказал мне, что ребенок погиб, когда она упала. Может быть, это был уже третий ребенок, а, Ник?

Вновь между ними зримо встали связь ее матери и его отца, да и его собственное, не совсем понятное даже ему, отношение к Томазине. Ник изо всех сил старался преодолеть эти препятствия с той самой минуты, как они покинули Манчестер. Но у Томазины были все основания спросить, верит ли ей Ник…

– Вряд ли она была на сносях. Прошло не больше шести недель с того дня, как она пыталась меня соблазнить. Уверяю тебя, Томазина, у меня был случай узнать, как выглядит женщина, которая должна родить, ведь в то время моя жена как раз носила ребенка:

Томазина покраснела, но не замолчала.

– Возможно, Ричард Лэтам все придумал, чтобы я прекратила поиски. Возможно, ему было известно о существовании моей сестры, и он не хотел, чтобы я узнала, кто она. Но почему? Какое это имело значение для него?

Ник помолчал, взяв ее руку в свою, но Томазина тотчас сжала пальцы в кулачок. Между ними все еще была стена.

– Почему ты думаешь, что Лэтам знал что-то о твоей сестре?

– У него было письмо от моей матери. Я его заметила, когда мы разговаривали, а потом оно исчезло, хотя через час я вернулась, чтобы его разыскать.

Ник еще крепче сжал ее руку, потом отпустил, когда она стала рассказывать, как искала письмо.

– Ящик исчез. Если в нем что-то и было, то Вербурга это взяла.

– Тайный ход! – изумился Ник. – Я и понятия о нем не имел… Впрочем, я еще помню старого сэра Фрэнсиса и верю, что он был вполне способен соорудить нечто подобное. Ему враги мерещились за каждым кустом.

Томазина покраснела.

– Наверное, Ричард Лэтам приходил в мою комнату, когда я спала. Несколько раз я просыпалась с ощущением того, что я не одна. Думала, это мне кажется, но теперь…

– Он посмел коснуться тебя?

– Если бы посмел, можешь быть уверен, я бы завопила как резаная и ты бы услышал мой крик даже в деревне.

– Я тебе верю, – с чувством произнес Ник, за что был вознагражден ослепительной улыбкой. – А ты еще кому-нибудь говорила о сестре, кроме Лэтама и Вербурги?

– Спрашивала твою мать, но она не знает.

Она нахмурилась и прикусила губу.

Стоило Нику посмотреть на нее, как его охватывало неистовое желание, но он все же с усилием отпустил ее руку.

Не подозревая о его борьбе с самим собой, Томазина продолжала:

– Я уверена, что Вербурга все знает. Она мне солгала, как лжет всем насчет своего помешательства.

– Ты должна еще раз поговорить с моей матерью, – неохотно предложил Ник. – Она знает больше, чем говорит.

– Она ведь знает о твоем отце…

– Мы никогда об этом не говорили, хотя Лавиния один раз пригрозила открыть ей глаза. – Ник не сомневался, что она исполнила угрозу, но не посмел даже намекнуть об этом матери, боясь сделать ей больно. – Мы поговорим с ней завтра, – обещал он Томазине. – Но лучше не заговаривать об отце.

– Почему завтра? Почему не сегодня?

– Ты забыла? Сегодня пятница перед первым воскресеньем сентября. Слышишь, как празднуют?

Дорога из Манчестера шла через деревню, до которой оставалось не больше четверти мили. Телега, вся укрытая камышом, и плясуны в костюмах лесных разбойников уже, наверное, не раз объехали деревню из конца в конец, и Ник не сомневался, что гулянье будет продолжаться до вечера.

– Не стоит сегодня о серьезном.

– В городском доме траур, – напомнила ему Томазина.

– Разве?

Когда они въехали в деревню и все застыли при их появлении, Ник чуть не расхохотался.

– Они думают, что ты убила Лэтама, – тихо сказал он Томазине, – и не знают, то ли повесить тебя, то ли благодарить.

Томазина неловко поерзала на сиденье и обрадовалась, когда молчаливые зрители убежали куда-то представлять очередную историю из жизни Робина Гуда.

Одна лишь миссис Кэрриер подошла к повозке и поздоровалась с Томазиной.

– Дорогая, хорошо, что ты вернулась. И ты тоже, – грустно сказала она Нику. – Там опять скандал между миссис Фрэнси и миссис Констанс.

Пока Марджори рассказывала сыну, что случилось в его отсутствие, Томазина оглядывала толпу. По одну сторону деревянного возвышения сидела Фрэнси, как ей было положено по ее статусу, и изо всех сил старалась не смотреть на деревенских молодцов, занятых в представлении о Робине.

– О Господи, – вздохнула Томазина, поняв, в чем дело: вместо обычного мальчишки-актера роль девицы Марион взяла себе Констанс.[9]9
  В описываемые времена актерами были только мужчины.


[Закрыть] Одетая, как и все, в зеленое, она прыгала и бегала наравне с остальными.

Через минуту на глаза Томазине попался Майлс, одетый, правда, в черное, но вовсе не желавший сохранять траурный вид. Он стоял, прислонившись к дереву и держа в руках бутыль с местным элем. Если он еще не упал, то это было делом недалекого будущего. Чуть в стороне в новом черном дублете маялся Редих.

– Я ничего не могу поделать, – сказал Ник, выслушав мать.

У него изменился голос, и Томазина тотчас это заметила. Лицо его стало озабоченным, и он, дернув поводья, направил лошадь в Кэтшолм. За всю дорогу Ник не сказал больше ни слова.

– Я поставлю лошадь, – помогая ей слезть повозки, произнес он. – У тебя в комнате хлеб, сыр, эль, если ты голодна. Я сразу же вернусь.

– Ты оставляешь меня одну?

Ник даже не взглянул на нее, а ведь она только хотела пошутить.

– Если попытаешься сбежать, – серьезно проговорил он, – я тебя поймаю и привяжу к кровати.

– Приятно слышать. А если я докопаюсь все-таки, как проникнуть в тайный ход?

– Томазина, не испытывай мое терпение!

Ник, ни разу не оглянувшись, пошел к конюшне. Уже стемнело, когда он вернулся, зная, что у нее был тяжелый день и что он своими речами ничуть не облегчил ее ношу. Она устало посмотрела на него.

– Томазина, не бойся меня.

– Я боюсь этой стены. – Она махнула рукой на тяжелый гардероб. – Из спальни Лэтама сюда легко можно пройти.

Ник, потянувшись за сыром, посмотрел в ту сторону.

– Завтра займусь этим вплотную.

– Думаю, Джон Блэкберн…

– Приходил этим путем к твоей матери? Даже не сомневайся. Других любовников ей приходилось принимать в менее удобных местах.

Томазина покраснела.

Господи, сколько же он передумал и перечувствовал с тех пор, как в первый раз увидел Томазину! В ее присутствии он болтал все, что приходило ему в голову. Вот и теперь он не удержался от вопроса:

– А где ты принимала своих любовников?

Томазину охватила ярость.

– Нигде! Я никого не принимала, а тихо жила в Лондоне, заботясь о матери.

Она со злостью принялась стаскивать с себя платье.

– Томазина!

– Боюсь, как бы тебе не разочароваться, Ник Кэрриер! У меня нет совершенно никакого опыта в этом деле.

Раздеваясь, она не смотрела на него. В комнате горела только одна свеча, но и ее было достаточно, чтобы Ник понял, что у нее уже покраснели не только щеки, но и шея. Томазина забралась в постель. Она, вытянувшись, лежала с самого края и тихонько плакала, глядя вверх.

Ник еще поел, оттягивая неизбежное, но вскоре задул свечу, разделся и тоже лег.

Едва он коснулся коленом ее нежной кожи, как понял, что все его планы никуда не годятся. Несмотря на всю свою недоверчивость, он убедился в ее полном незнании мужчин, когда она взяла да и разделась перед ним.

Он удивился и обрадовался одновременно, поэтому лишь грубовато произнес:

– Спи, Томазина.

Он боялся дотронуться до нее. Ему показалось, что прошло много часов, прежде чем он услышал ее мерное дыхание и понял, что она его послушалась. Только тогда он позволил себе взглянуть в ее сторону.

Его глаза уже привыкли к темноте, и он поздравил себя с тем, что не взял ее силой, – такой она выглядела беззащитной и невинной в своем сне. Теперь им овладело другое желание. Ему страстно захотелось защитить ее даже… от себя самого.

Увидев на другое утро своего сына и дочь Лавинии, Марджори поняла, что придется все рассказать.

– Если ты вообразил, будто я много знаю, ты ошибаешься, – заявила она Нику.

– Вы знаете, кто моя сестра? – спросила Томазина, к этому времени твердо уверенная, что сестра есть.

– Увы, нет, дорогая. Я никогда даже не подозревала, что твоя мать была беременна, а ведь я знала ее не один год. А ты сама-то догадываешься, кто был отцом ребенка? Так было бы легче сообразить, где твоя сестра и что с ней.

Ник смутился, но Марджори сделала вид, что ничего не заметила. Мужчины странно себя ведут, когда речь заходит о чувствах. Она, не сводя глаз с Томазины, ждала ответа.

– Скорее всего, это Джон Блэкберн, но мог быть и кто-то другой.

– Ричард Лэтам, например, – вмешался Ник.

– Что ж, – кивнула Марджори. – Тогда это многое объясняет.

– А ты никогда не слышала о нем?

– Нет. Все знали, что Лавиния любовница Блэкберна, но насчет остальных она молчала.

Марджори встала и пошла приготовить что-нибудь поесть. Она не умела думать на голодный желудок.

– Вас удивили слова Ника? – спросила ее Томазина.

Марджори налила в три кружки грушевого сидра и села рядом с Томазиной.

– Я давно знаю, что Ричард Лэтам негодяй. Так почему бы ему не спать с любовницей своего хозяина? – Она долго молча смотрела в кружку. – Незадолго до смерти мой муж рассказал мне, что Ричард Лэтам много лет тянул с Джона Блэкберна деньги и Блэкберн в конце концов решил это прекратить. Рэндалл слышал, как они из-за этого крепко ругались.

Ник настороженно подвинулся к ней поближе, словно предчувствуя что-то ужасное, но она замахала на него руками. Взяв себя в руки, она начала рассказывать, но Ник уже все понял. Его мать – сильная женщина, и, может быть, то, что она знает, поможет Томазине.

– Никто не понимал, почему Джон Блэкберн оказался в сарае в ночь пожара. Он сгорел прежде, чем его заметили. Только мой муж увидел его раньше. Он был совсем белый и лежал тихо. Рэндалл бросился к нему, и пламя отрезало ему путь назад. Они не вышли оттуда живыми. – Слезы потекли по щекам Марджори. – Это случилось на другой день после скандала с Лэтамом. Не думаю, Ник, что твой отец тоже должен был умереть, но господин Блэкберн наверняка был убит. Ричард Лэтам поджег сарай. В тот день он уехал из Кэтшолма пораньше, так что мог незаметно вернуться.

Она допила свой сидр и попросила Ника налить ей еще.

– Почему ты никогда об этом не рассказывала? – мрачно спросил Ник.

– Зачем? Тебя тогда не было дома. Ты был помощником шерифа в Оупен Муре. В первые минуты я еще могла выболтать правду, но к тому времени, как ты вернулся и принял на себя дела отца, я уже все обдумала. У меня не было доказательств, одни предположения. А Ричард Лэтам – влиятельный человек, к тому же очень опасный. Да и миссис Фрэнси уже была его любовницей. Она бы мне не поверила. Мне кажется, она надеялась выйти за него замуж, как только минет год после смерти ее отца.

Мать и сын молчали.

– Господин Лэтам имел власть над господином Блэкберном, – нарушила молчание Томазина, – потому что господин Блэкберн думал, будто сам столкнул мою мать с лестницы. Но я все вспомнила! Это Лэтам пытался ее убить. Скорее всего, появление вашего мужа, миссис Марджори, нарушило его планы. Лэтам и меня бы убил, чтобы я не проговорилась.

Марджори вытерла слезы. Нечего плакать. Она поднялась и засуетилась, подливая в кружки и доставая из буфета пирог.

– Ну вот, – сказала она, вновь усаживаясь рядом с Томазиной. – Задавай мне свои вопросы, девочка. Я расскажу все, что знаю, лишь бы нам найти настоящего убийцу Ричарда Лэтама и отыскать твою сестру.

Ник опередил Томазину, и хотя его голос звучал ласково, Марджори услышала в нем подавленное раздражение.

– Расскажи нам о ведьмах. Я хочу понять, как такая разумная женщина, как ты, могла принимать участие в сборищах Лавинии.

Итак, он знает. Марджори вскинула голову.

– Все это от скуки, – сказала она. – Лавиния умела веселиться.

Ник собирался что-то сказать, но она перебила его.

– Ты спросил, так теперь слушай. Ты и не представляешь себе, какая скучная жизнь у деревенских женщин, Ник Кэрриер, так что не осуждай меня за то, что я тоже хотела немного повеселиться.

– Повеселиться! Ведь речь идет о колдовстве!

– Да нет же! И ты, и другие мужчины ничего не понимаете, поэтому, стоит женщинам сойтись вместе, вы сразу начинаете подозревать колдовство. Собственно, мы на это и рассчитывали. А иначе зачем бы нам собираться по ночам, да еще в таком месте, которое наши мужчины обходят за много миль?

– Ты хочешь сказать, что не было никакого колдовства? И никто не вызывал никаких духов?

– В прежние времена – нет. Лавиния Стрэнджейс вовсе не служила сатане, Ник. Она была большой искусницей в приготовлении всяких зелий, но это умеют многие женщины. Она давала нам кое-что попробовать вместо эля. Ну, мы и пробовали.

Марджори искоса взглянула на Томазину. В ее глазах она увидела понимание, но и осуждение тоже. По крайней мере, свой сидр она оставила нетронутым.

– Ее опыты… ее же и убили. К какому-то из своих зелий она привыкла… Не могу сказать, чтобы я очень гордилась нашими тогдашними выходками, но вы должны понять, что мы собирались вместе просто для того, чтобы побыть друг с другом. Все вместе мы были сильны, как никогда не бывали у себя дома.

Она перевела взгляд на Ника, который, по-видимому, очень нелестно думал сейчас о женщинах.

– А как бы тебе понравилось, – спросила его Марджори, – если у тебя не было совсем никаких прав, если бы ты значил в доме не больше стула или стола, или цыпленка, если бы ты был только собственностью отца или мужа? Такова судьба всякой женщины, если она не вдова, да и тогда мало что меняется. Большинство вдов тут же заставляют опять идти замуж. А как же? Ведь есть земля, есть дети, есть негодяи, готовые воспользоваться их слабостью.

Ник отпил из кружки и строго посмотрел на нее. Марджори радовалась, что он хотя бы слушает ее.

– А почему тогда заговорили о колдовстве, если все было так невинно? – спросил он.

– Тут вина Лавинии. – Марджори криво усмехнулась. – Она сказала, что так мы защитим себя от ненужных глаз. Пусть лучше мужчины нас боятся. Она даже смеялась над тем, какие мужчины трусы.

– Ей повезло, что никто не обвинил ее в колдовстве. Тогда это было противозаконно.

– Она знала, но она обожала риск. Впрочем, она и без этого рисковала. У Лавинии был знак ведьмы, о котором любили болтать невежды.

Ник похолодел.

– Я не помню…

– Ты мог его увидеть, только если она вот так складывала пальцы. – Томазина протянула руки ладонями к Нику, прижав к бокам их большие пальцы. – Видишь, у меня ровно, а у мамы получался угол, похожий на букву «v». Она мне как-то сказала, что у всех ее двоюродных сестер было то же самое, и, кажется, ее огорчало, что у меня нет этого наследственного знака.

Наблюдая за лицом Ника, Марджори не знала, правильно она сделала, что упомянула про знак ведьмы, или нет. Как угадаешь с этими мужчинами?

– Вы припасли еще вопросы?

– Почему ты перестала бывать на сборищах?

Марджори помедлила. Неужели он знает? Или это не имеет значения? Ладно, ради того, чтобы помочь Томазине, она была готова на все. Да и все давно и так уже быльем поросло…

– Из-за Элис.

Вот этого Ник никак не ожидал! Он покрепче обхватил кружку ладонями, а Марджори взглянула на Томазину и заставила себя отпить еще сидра.

– Вы с Элис никогда ведь особенно друг дружку не любили, что бы ты ни внушал себе после ее смерти. Она-то тебя точно не любила. Когда Элис поняла, что беременна, она сначала не захотела рожать, поэтому помчалась за помощью к Лавинии. Элис хотела избавиться от моей внучки и попросила у Лавинии снадобье, которое помогло бы ей скинуть. Она тогда очень плохо себя чувствовала, но скинуть не скинула. А потом она сказала тебе, что ты будешь отцом, ну ты и настоял на свадьбе.

Ник так смотрел на мать, словно у нее вдруг выросли рога и хвост.

– Поэтому я и не стала больше ходить на сборища. Я не собиралась ничего тебе говорить, но сейчас, когда Элис и Лавиния умерли, это больше не имеет значения.

Не имеет значения?

Ник повторял эти слова как заклинание, когда, покинув мать и Томазину, отправился в Кэтшолм. Как же он столько времени жил в Кэтшолме, ничего не зная!

Правда всегда имеет значение. Он чувствовал себя дураком, когда думал, как плохо знал свою собственную жену. Да и мать тоже.

А разве Томазину он знает лучше?

Ник решил разыскать Констанс Раундли. Пока его мать и Томазина расспрашивали, кого могли, в деревне, Ник собирался просмотреть бумаги, оставшиеся после Ричарда Лэтама.

– Пожалуйста, можешь занимать кабинет, – с готовностью разрешила ему Констанс.

Она собиралась кататься на лошади, и ей было не до него.

– Ты совсем не думаешь об имущественном вопросе? – спросил ее Майлс, присоединившись к ним.

– Я не любила мужа и не собираюсь никого обманывать. К тому же наш брак не был осуществлен.

И она убежала.

– Интересное толкование закона, – заметил Майлс, идя вслед за Ником. В кабинете он налил себе вина, даже не подумав, что оно могло быть отравлено, и уселся в самое удобное кресло. – Констанс считается по закону вдовой моего брата или нет? Этот вопрос весьма горячо обсуждался, когда король Генрих захотел взять в жены вдову своего брата. Она ведь была девственницей? Если так, значит по закону она не была женой его брата.

– Надеюсь, вы не собираетесь последовать примеру короля Генриха? – Ник уселся за письменный стол Ричарда, но отмахнуться от Майлса было делом непростым. – После их развода чуть не началась гражданская война.

– Я вспомнил об этом только потому, что мне надо как-то разобраться в своем нынешнем положении.

Майлс попивал вино и не имел ни малейшего намерения покидать кабинет.

– Вы не получите никакого наследства, если брак будет признан недействительным, – сказал Ник. – Большая часть ваших теперешних владений перешла к вам от брата, а к нему – от Констанс.

То, что было выделено Констанс в качестве ее вдовьей доли, то есть треть владений Ричарда после свадьбы, никак ее не обогащало, а даже наоборот, хотя бедной она, естественно, из-за этого не становилась. По закону большая часть имущества переходила к ближайшему родственнику-мужчине, то есть к Майлсу. «Интересно, – подумал Ник, – Констанс вроде довольна своим положением. Неужели ей нравится Майлс?»

Майлс тем временем молчал, и Ник получил возможность заняться делами. Больше всего ему хотелось найти письмо Лавинии, но он был согласен на все, что могло хоть как-то пролить свет на загадочную сестру Томазины. Он вовсе не связывал наличие сестры с убийством Лэтама, ну а с другой стороны – почему бы и нет?

Через десять минут Ник уже все обшарил, но не нашел ничего, кроме пары неоплаченных счетов. Никаких намеков на Лавинию Стрэнджейс и ее дочерей.

Он взглянул на Майлса. Количество вина в бутыли существенно уменьшилось, и Ник уже хотел попросить его уйти, как в кабинет вошла – нет, ворвалась! – Фрэнси Раундли. Она злобно огляделась по сторонам, словно кто-то мог прятаться от нее здесь.

– Где он?!

– Кто?

– Генри Редих!

– Я его не видел, – сказал Ник.

– Я тоже. Собственно, я не видел его со вчерашнего вечера, а тогда он был с вами.

Гнев Фрэнси был несоразмерен с отсутствием какого-то обыкновенного секретаря.

– Он проклянет день, когда захотел бросить меня, – прошипела она и так же вихрем умчалась из комнаты.

– Я-то думал, ее любовник – ты, – сказал Майлс, – а оказывается, это наш молокосос Редих.

Он хмыкнул и пристально посмотрел вслед Фрэнси. Не прошло и минуты, как он вскочил и помчался за ней.

«Когда Фрэнси злится, она вполне в силах сама о себе позаботиться», – подумал Ник и остался сидеть на месте.

Вскоре он услышал громкие голоса. Фрэнси кричала на Майлса, и Майлс не оставался в долгу.

Ник, не интересуясь их проблемами, продолжал поиски. Кое-что он узнал из приходно-расходной книги. Лавинии платил Лэтам, а не Блэкберн, хотя деньги он брал из сумм, передаваемых Блэкберном своему адвокату. Каждый раз он аккуратно записывал сумму, как и поступления от других почтенных джентльменов.

Лэтам не пытался скрывать их имена, правда, пользовался только инициалами. Например, Э. П., несомненно, Эдуард Парсиваль. Лэтам и от него регулярно получал деньги. Интересно, кто-нибудь пожалел о его смерти?

Он возвратился в комнату управляющего, когда багровый Майлс влетел в дом со двора. Кто выиграл спор между ним и Фрэнси, было ясно без слов.

Если бы так же легко можно было выиграть любой спор! Ник вздохнул. Он так и не придумал, что ему делать с собой и Томазиной.

С тех пор, как ее взяли под стражу, он был уверен, что любит ее. И все же стоило ему узнать что-нибудь новенькое, как он начинал сомневаться. Наверное, он все-таки ее любит… просто не может довериться дочери Лавинии Стрэнджейс.

«Ник начинает мне доверять», – думала тем временем Томазина. Едва стало смеркаться, они встретились и обменялись новостями. Томазине с Марджори не повезло, зато поиск Ника был обещающим.

Томазину особенно поразило неожиданное исчезновение Редиха. Она не сомневалась, что Майлс прав, и Генри Редих – любовник Фрэнси. Неужели ему стало что-то известно об убийстве? Неужели он поэтому сбежал?

Томазина не переставала размышлять о загадочном исчезновении секретаря, но ничего определенного у нее не вырисовывалось. Кто-то убил Ричарда Лэтама, и она не была уверена, что им удастся найти убийцу. Слишком много народу радовалось его смерти.

Оказавшись в своей комнате, Томазина задумалась о мужчине, которого любила. Будет ли он сегодня ее любить? Или так и останется ее тюремщиком?

То и дело она подходила к окну. Ника не было, зато наконец вернулась Констанс в сопровождении Майлса Лэтама.

Глядя на них, Томазина подумала, что интересно было бы узнать, где они встретились и были ли вместе все время. Ник сказал, что уехали они порознь.

Констанс улыбалась, когда вместе с Майлсом шла к дому из конюшни. На полдороге к большой зале они остановились, и Майлс, наклонившись к ее уху, что-то прошептал ей. Констанс рассмеялась и дотронулась руками в белых перчатках до его груди, обтянутой черным дублетом.

Томазина ахнула.

Она бы подумала, что это ей привиделось, если бы не факелы, освещавшие двор. На черном фоне она ясно разглядела знак «v».

Старшая дочь не унаследовала от Лавинии знак ведьмы… зато его получила младшая дочь.