Текст книги "Слияние истерзанных сердец"
Автор книги: Кэтти Эмерсон
Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
8
У Томазины немилосердно болела голова. К тому же ее еще тошнило, стоило ей повернуть или наклонить голову. И она бы не удивилась, если бы сквозь слезы увидела распростертую на камнях Лавинию.
Ничего не понимая, она смотрела на деревянный пол и на ковер. Прошлое и настоящее смешались в ее сознании. Потом кто-то взял ее за руку и, прижав к себе, повел из комнаты.
Они уже почти добрались до входной двери, когда Томазина поняла, что рядом с ней Ник. Он нежно и в то же время твердо поддерживал ее под руку. Другой рукой он держал ее за талию, отчего Томазине стало жалко себя.
«Слишком поздно. Я не должна искать какого-то особого смысла в его нежности.» Ник Кэрриер добр со всеми. Это не значит, что он переменил свое отношение к ней. Он никогда ее не полюбит, потому что никогда не простит ее мать.
В своей комнате она попыталась высвободиться, но Ник не отпустил ее. Он даже погладил ее по голове, чем очень ее удивил. Она посмотрела на него сквозь ресницы. У него было озабоченное лицо.
– Ник!
Он торопливо отступил от нее и повернулся к ней спиной, чтобы намочить тряпку в холодной воде.
– Тебе будет неудобно в этом наряде. Помочь тебе раздеться?
Томазина напряглась, но он, по всей видимости, не хотел ее обидеть.
– Я сама справлюсь.
Не понимая, что делает, она потянула за шнурок, и когда платье упало к ее ногам, переступила через него, но не стала поднимать.
Ник, не выдавая своих чувств, наблюдал за ней. В руке он держал тряпку, которую собирался приложить к ее затылку.
– Ложись.
Все еще не доверяя ему, Томазина залезла на высокую кровать и оперлась на подушки.
– Не беспокойся, Ник. Я не умру.
– Не уверен в этом, если ты позволяешь себе обвинения против Ричарда Лэтама. – Он прижал к шишке на голове холодную тряпку, и Томазина крепко сжала зубы, но тотчас прикосновение стало более легким. – Держи.
– Какие обвинения? – искренне удивилась Томазина.
– Разве ты не помнишь?
Не обращая внимания на его недоверие к ней, она судорожно пыталась вспомнить, что же происходило в спальне Констанс.
– Я старалась убедить Фрэнси не трогать Констанс, а она меня сильно толкнула.
– Ты вполне внятно это проговорила, Томазина, когда встала. Ты обвинила Ричарда Лэтама в попытке убить твою мать.
Мгновенно она вспомнила, что было девять лет назад. Вот она опять маленькая и подглядывает, как Ричард Лэтам ссорится с ее матерью, а потом толкает ее с лестницы. Лицо Смерти стало лицом Ричарда Лэтама.
– Джон Блэкберн тоже там был, – пробормотала Томазина.
– Но ее толкнул Лэтам? Ты уверена?
Она посмотрела на Ника, не понимая, чему он радуется.
– Уверена. Я подбежала к перилам и посмотрела вниз. Матушка лежала на земле, и я подумала, что она умерла. Я бросилась тогда от Лэтама к господину Блэкберну, который сползал по стене с остекленевшими глазами, – ведь он был хозяином Кэтшолма. Я хотела крикнуть, что Ричард Лэтам убил мою мать, но у меня осталось сил только на шепот, и он ничего не понял. Лэтам схватил меня за волосы и потащил в спальню. Я хотела вырваться, и мне это на мгновение удалось, а потом я упала. – Она коснулась рукой своей шишки. – Наверное, я тогда тоже ударилась головой, потому что больше ничего не помню. Но я знаю, что он хотел и меня убить.
– Твоя мать тогда не умерла…
– Да. Теперь я все помню – по крайней мере до того, как упала. – Она не поняла, почему забыла то, что было потом, но это показалось ей куда менее важным, чем с муками давшиеся воспоминания. – Мне помогла эта шишка.
– Лучше бы тебе не вспоминать.
Ник сел в изножии кровати, не касаясь ее.
– Не бойся, Ник, я не такая дурочка, чтобы предъявлять обвинения Ричарду Лэтаму. Мне довольно и правды. Если Лавиния молчала, она знала, что делала, ведь он был в те времена могущественным человеком, а сейчас стал еще могущественнее.
– Чем быстрее ты уедешь, тем безопаснее для тебя, – стал уговаривать ее Ник.
Томазина закрыла глаза.
– Я знаю. Я уеду, Ник. Скоро.
Ей еще оставалось решить, продолжать поиски сестры или нет, но сейчас она была на это не способна.
Словно поняв, как ей трудно говорить, Ник встал и поменял тряпку. Ему не хотелось уходить от нее, но и оставаться тоже не хотелось.
Его неожиданная нежность до слез растрогала Томазину.
– Иди, – проговорила она в конце концов. – Я обещаю, что не встану. Ни бунт Констанс, ни моя попытка защитить ее не привели ни к чему хорошему. Скоро венчание, и ты как управляющий должен на нем присутствовать.
– А если Лэтам…
– Он сейчас тоже занят. Иди, Ник.
«Прежде, чем ты разобьешь мне сердце.»
Ей было приятно его беспокойство о ее безопасности, но она не позволяла себе думать, будто он начинает ее любить. Он может бояться за ее жизнь, но с ее стороны глупо было бы ждать чего-то большего. Даже когда он коснулся губами ее лба и обещал заглянуть попозже, она подумала, что он точно так же вел бы себя с любым больным человеком и это вовсе ничего не значит.
Потом, когда она проснулась, она не сомневалась, что нежное прикосновение его губ ей просто приснилось.
Ник Кэрриер стоял в приходе рядом с матерью и дочерью и смотрел, как процессия движется к церкви, но мысли его были заняты Томазиной. Он боялся за нее и совсем в другом смысле боялся за себя. Когда он понял, что она ранена, он ощутил ее боль как свою. Он никак не мог заставить себя выкинуть Томазину из сердца.
Он говорил себе, что не надо быть таким дураком. Да, сейчас она слаба, но когда выздоровеет, не будет нуждаться в его защите. Кстати, она и не желает, чтобы он ее защищал.
Кроме того, он не сомневался, что Ричард Лэтам скоро обо всем узнает. В комнате было пять человек, когда Томазина сказала то, что сказала. Агнес позаботится, чтобы вечером всем было все известно, а Фрэнси расскажет новость Ричарду Лэтаму.
Ник не понимал Фрэнси. Он был в ужасе от ее отношения к Констанс. И от этого венчания тоже. Правда, Констанс еще могла от него отказаться, но, избитая матерью и напичканная каким-то зельем Вербурги, она вряд ли сейчас на что-либо способна.
Хмурясь, он снова заставил себя смотреть. Несли серебряную чашу с вином и хлебом. Менестрели играли и пели, а возле церкви процессию поджидал господин Фейн.
Вот и невеста. Ник попытался отыскать на ее лице следы недавнего бунта, но напрасно. Причесанная и приодетая, она была как во сне, и ее поддерживали под руки два молодых человека, которые чуть раньше исполняли обязанности дружек жениха, – Майлс Лэтам, брат Ричарда, и Генри Редих, секретарь Ричарда. Оба должны были подавить любую попытку Констанс к сопротивлению и, как стражи, довести свою жертву до алтаря.
Следом шли родственники и друзья и впереди всех – вдовая мать невесты. Не было только Томазины Стрэнджейс. Последними присоединились к процессии жители деревни, которые шумели и веселились вовсю.
– Зачем они так шумят? – спросила отца Иокаста, зажимая уши.
– Они отгоняют злых духов.
Марджори фыркнула.
– Им бы надо знать, что злой дух среди них. Вот он выходит из церкви, чтобы встретить невесту.
Господин Фейн нервничал, зато прочесть что-нибудь на лице Ричарда Лэтама было невозможно. Ник подумал, что он был бы точно таким же, если бы его невеста вдруг стала кричать и биться головой о землю.
– Ты всегда говоришь, что он злодей, – тихо шепнул он матери. – Почему?
Марджори Кэрриер не скрывала своего недовольства, но молчала.
Лэтам перебирал длинными пальцами пять золотых цепочек, которые носил на шее, потом потрогал жемчужные пуговицы на дублете и крепко ухватил Констанс за руку. Она застонала от боли, но он только сверкнул на нее глазами.
Господин Фейн спросил, нет ли у кого возражений, и все промолчали. Может быть, людям не нравилось то, что происходило на их глазах, но никто не оспорил права Лэтама жениться на своей подопечной.
– Миссис Фрэнси могла бы сказать… – не стерпела Марджори.
– Что? Помешать венчанию могли бы только родственные связи, а Лэтам не принадлежит ни к Блэкбернам, ни к Раундли.
– По закону – нет. А как назвать то, что мужчина берет в жены дочь, будучи любовником ее матери? Миссис Фрэнси уже года два как его любовница. Твой отец знал… И Джон Блэкберн тоже. Господин Блэкберн никогда бы такого не допустил! Он и Фрэнси ему не отдал.
Ник не знал, что сказать. Возле дверей в церковь Ричард, следуя обычаю, назвал вдовью часть, которая должна принадлежать Констанс, и в знак этого вручил ей кольцо и немного денег для бедняков. Кольцо было надето на безымянный палец, от которого, как известно, жила идет прямо к сердцу.
Под взглядами всех собравшихся жених и невеста обменялись положенными клятвами. Голос Ричарда звучал громко и торжественно, а Констанс – почти неслышно. Тут все развеселились и прошли в церковь. Пора было приступать к венчанию.
Ник не собирался быть в церкви, тем более что потом в Кэтшолме устраивали пир и он должен был проследить, чтобы все было в порядке. Теперь, хотя бы отчасти поняв причину отвратительного поведения Фрэнси, он обрадовался, что может уйти.
Томазину он нашел на кухне. Она еще была бледна и голова у нее наверняка болела, но она изо всех сил старалась помочь повару.
– Уходи, Томазина. Иди в залу. Будешь сидеть за вторым столом между Редихом и господином Фейном. – Он поддержал ее, боясь, как бы она не упала. – Ты уверена, что чувствуешь себя хорошо? Никто тебя не упрекнет, если ты полежишь в своей спальне.
Она покачала головой и слабо улыбнулась.
– Я не знаю почти никаких трав, но даже мне известно, что нельзя много лежать, если ударяешься головой.
Она во что бы то ни стало собиралась присутствовать на свадебном обеде.
– Тогда посиди. Потом мы с тобой поговорим. Не веря собственным ушам, Томазина подчинилась.
Довольный Ричард Лэтам оглядел собравшихся. Невеста его не интересовала. Констанс больше не могла ему помешать. И Фрэнси тоже.
В большой зале под разукрашенным балдахином на возвышении сидели жених с невестой, родственники и самые почетные гости. Остальные расселись за другими столами. Золотая и серебряная посуда Блэкбернов и Раундли сверкала на столах для благородных гостей, хотя никто не остался без кружки эля, пшеничного хлеба и сыра. На всех столах стояли вазы с плодами из садов Кэтшолма.
Лэтам коротко кивнул Нику. Тот поднялся и стукнул по столу белым жезлом, символом управляющего. Все умолкли. Встал господин Фейн и, откашлявшись, прочитал краткую молитву:
– Боже, спаси королеву и нас и пошли нам мир во Христе. Аминь.
И сразу же все зашумели, потому что в залу стали вносить первые блюда.
– Как насчет тоста, брат? – спросил Майлс, который уже был навеселе.
– Венчание состоялось, – раздраженно ответил Ричард, – и я не нуждаюсь в пожеланиях этих людей.
– Кажется, мне тоже пора жениться, – заявил Майлс, глядя в кубок, словно на его дне хотел увидеть, что ждет его в будущем.
Лэтам нахмурился.
– Если ты собираешься предложить руку Фрэнси Раундли, оставь эту дурацкую затею.
Майлс усмехнулся.
– Но тогда все владения будут в руках нашей семьи!
Отвратительное подозрение, которое уже не однажды закрадывалось ему в голову, опять вернулось. Неужели Фрэнси спит с его братом? И он тихо и злобно проговорил:
– Надеюсь, ты не забыл, что я в курсе всех твоих тайн…
– А что ты имеешь против моей женитьбы? – с явной угрозой спросил Ричард.
Храбрость мгновенно покинула Майлса, и в голосе его уже не было прежнего воодушевления.
Лэтам праздновал победу. Майлс будет послушен.
– Будет гораздо спокойнее, если Фрэнси останется вдовой. Тогда Кэтшолм после ее смерти перейдет через Констанс ко мне.
Майлс молчал. С галереи музыкантов послышалась первая баллада, с большим мастерством исполняемая на лютне и флейте. Лэтам заметил только, что он приказал позвать музыкантов – и их позвали.
Оглядывая нижние столы, он вдруг обратил внимание на рослого мужчину, одетого в черное с серебром. Эдуард Парсиваль. Лэтам презрительно скривил губы. Парсиваль был порочен не менее чем он сам, представляя правосудие, до которого ему совершенно не было дела, однако прибыли от этого у него было гораздо меньше, чем у Лэтама.
Гораздо больше его интересовали грушевый пирог и Томазина Стрэнджейс, которая избегала встречаться с ним взглядом, но все же искоса посматривала на него, когда выдавался удобный случай.
«Ник прав. Надо как можно скорее выбираться из Кэтшолма. Когда Лэтам узнает, что я все вспомнила, он заставит меня молчать. Даже если я отрекусь от своих слов, это не поможет. Он из тех, кто жестоко мстит… Странный он человек», – думала между тем Томазина, заметив, как плотоядно он поглядывает на пирог. Все знали, что он обожает груши из сада в Кэтшолме – того самого, который теперь принадлежит ему. Томазина вспомнила, как он распоряжался на кухне подать этот пирог только ему одному. Вряд ли он поделится им с гостями. Да и с невестой тоже.
Констанс только и делала, что подкладывала еду себе на тарелку, но есть не ела.
Пир шел своим чередом, и Томазина уже пожалела, что пришла. Вряд ли она узнает здесь что-нибудь о своей сестре, к тому же ей было не по себе под взглядами Лэтама. Когда он вышел из залы, ей стало намного легче.
Хихикнул Генри Редих, издав первый звук за все время, что он просидел рядом с ней.
– Даже те, кто сидят с ним рядом, – шепнул он ей на ухо, – не смогут воспользоваться его тайным стулом.[7]7
Имеется в виду уборная.
[Закрыть]
Лэтам возвратился как раз тогда, когда принесли вторые блюда. Он выбирал себе самые аппетитные куски, не заботясь о гостях. А одно блюдо, Томазина не рассмотрела какое, он просто-напросто целиком забрал себе. Лэтам уже предвкушал удовольствие, как вдруг гримаса боли появилась на его лице, и он опять покинул залу.
Он был так противен Томазине, что она нисколько ему не сочувствовала, однако ей было жалко повара, который мог поплатиться за испорченный желудок хозяина.
Вскоре Ричард возвратился – кажется, довольный, потому что опять громко заговорил, требуя всеобщего молчания:
– Этот гобелен стал желтее, чем прежде.
Майлс покорно посмотрел на гобелен, изображавший сцену из греческой мифологии.
– Мне так не кажется.
Лэтам выпил еще вина. Неожиданно он выронил кубок и рукой закрыл глаза. Другую руку он прижал к животу. Потом стал рвать дублет на шее. Задыхаясь и корчась, он вскочил на ноги.
Томазина тоже вскочила. Все не отрываясь смотрели на агонию Лэтама. Нечеловеческий вопль вырвался у него из груди. Постояв немного, он упал лицом на стол.
Кто-то из женщин истерически расхохотался.
Констанс спокойно смотрела на мужа. Подобрав юбки, она обошла испачканный объедками и рвотой пол и удалилась из залы. Вербурга побежала за ней.
Ник Кэрриер с мрачным выражением лица подошел поближе, бросив короткий взгляд на Томазину, но у нее так болела голова, что она ничего не заметила. Она мечтала только об одном – поскорее уйти. Ник опустился на колени возле тела, и все дамы тотчас бросились к дверям. Последнее, что услыхала Томазина за своей спиной, – голос Ника, звавший Эдуарда Парсиваля.
– Лэтам мертв, – подтвердил Персиваль то, что все уже и так поняли.
Агнес открыла дверь перед Фрэнси и хотела захлопнуть ее перед носом Томазины. Но Томазина оказалась проворнее и протиснулась в спальню Фрэнси, обитую красным бархатом.
– Она в вас не нуждается, – заявила Агнес, с ненавистью глядя на Томазину.
– Мне не надо было смеяться, – пробормотала Фрэнси. – Глупо раздражать Ричарда, он на меня рассердится.
– Фрэнси, он умер.
Она ничего не ответила, и Томазина не поняла, слышала она ее или нет.
– Лэтам больше не будет угрожать ни вам, ни мне.
– Умер… – тихо повторила Фрэнси.
– Да.
Агнес начала раздевать свою госпожу, но успела только снять шляпу, как Фрэнси оттолкнула ее. Она ухватилась за воротник.
– Умер?!
– Да, – повторила Томазина.
Фрэнси успокоилась и позволила Агнес раздеть себя. Томазина смотрела, как горничная укладывает свою хозяйку в постель.
– Подайте, – неожиданно приказала она Томазине, махнув рукой на буфет. – Стеклянный пузырек с мутной жидкостью.
Томазина исполнила приказание.
– Что это?
Агнес забрала у нее пузырек, встряхнула его, вытащила пробку и вылила немного жидкости на кусок полотна.
– Одно из снадобий Лавинии, – ответила Фрэнси, когда Агнес положила ткань ей на лоб, после чего вдруг хихикнула. – Унция фиалкового масла, пол-унции опиума, смешать с материнским молоком.
В гостиной, в которой обыкновенно ели избранные слуги, если у хозяев не было гостей, находились трое мужчин.
– Дело вполне ясное, – заявил Эдуард Парсиваль. – Коронер[8]8
Следователь, ведущий дела о насильственной или скоропостижной смерти.
[Закрыть] не нужен.
Он стоял перед портретом королевы Елизаветы справа от камина, одергивая на животе дублет и не ожидая возражений от собеседников.
– Коронер должен доложить о происшедшем на заседании суда графства, – напомнил ему Ник. – По закону он должен осматривать тело любого человека, который умирает внезапно. Ведь нас же и оштрафуют, в случае чего.
Парсиваль фыркнул, но вынужден был признать правоту Ника, который отправил констебля в Манчестер. Коронер жил там милях в шести, но вряд ли он выехал в Кэтшолм на ночь глядя.
– Я имею право произвести предварительный осмотр трупа, – заявил Парсиваль. – И я уже это сделал. Никаких ран, никаких подозрительных пятен. Он умер естественной смертью. Можете хоронить его, когда пожелаете.
Ник Кэрриер совсем потерял голову. В ней смешалось так много разных мыслей, что он не знал, на какой остановиться. Смерть Лэтама многое меняла. По крайней мере, она избавляла Кэтшолм от злодея.
Избавляла ли? Несмотря на утверждение Парсиваля, в смерти Лэтама все было неясно. Его ненавидело столько людей, что сама собой возникала мысль об убийстве. Значит, среди обитателей Кэтшолма есть убийца? А почему бы им не быть самому Парсивалю, недаром он так старается уверить всех, что не случилось ничего противозаконного.
– Наверняка возникнут вопросы, – сказал Ник.
– Чепуха! Он просто не знал меры в еде. Это все видели. Вот Господь и покарал его за обжорство.
Наконец заговорил третий мужчина.
– Значит, это Господь прислал ему подарок в кабинет?
Майлс Лэтам, стащивший одну из бутылок из личного погреба брата, говорил уже с трудом. Поставив локоть на колено и подперев кулаком голову, он сидел на одной из скамеек, расставленных вдоль стен. В свободной руке он еле держал бутыль.
– Подарок? – подозрительно посмотрел на него Парсиваль, однако решил не обращать внимания на слова пьяного.
– Ну да, в его личный кабинет, – хлебнув еще, проговорил Майлс. – Это восковая фигурка с клоком черных волос в животе. Она была одета во что-то вроде плаща, вырезанного, по-моему, из любимого дублета Ричарда.
Ник скептически поднял бровь, а Парсиваль побледнел и перекрестился.
– На этой фигурке, – продолжал Майлс, отхлебнув еще вина, – было множество пятнышек. Когда брат ее увидел, он ужасно разозлился.
– А где она сейчас? – спросил Ник.
– Ее больше нет, – криво усмехнулся Майлс, – как и моего брата.
Парсиваль так боялся всего сверхъестественного, что у него еле хватило сил спросить:
– Как нет?!
Майлс улегся на спину и закрыл глаза. Он даже не желал притворяться опечаленным.
– По приказу Ричарда я сам бросил ее в огонь. Он, видите ли, думал, что если сожжет ее, то спасется. Не тут-то было! И помучился он изрядно. Теперь нет ни злости, ни живого Ричарда. Он-то думал, что избавился от колдовства. Как бы не так!
– Когда нашли фигурку? – спросил Ник.
– Два дня назад. Бедняжка Ричард! Ему все равно не удалось спастись. Колдовство поразило его в самый час триумфа.
Ужасное подозрение завладело Ником, но он промолчал. Что-то в рассказе Майлса ему не нравилось.
– Ричард Лэтам был не из тех, кто молчит, когда злится, – вспомнил Ник. – Почему же в Кэтшолме не перевернули все вверх дном, чтобы найти виновного?
– Потому что он боялся повторного колдовства.
Майлс открыл глаза и взглянул прямо на Ника.
Парсиваль перепугался не на шутку. А вдруг его тоже заколдуют, если он обвинит в убийстве какую-нибудь волшебницу? Душа у него ушла в пятки.
– Я должен все хорошенько обдумать. Не надо торопиться.
Стараясь не терять достоинства, он направился прямиком к двери.
– Дурак, – пробормотал Майлс, когда мировой судья сбежал из гостиной. – Он даже не записал мои показания.
– Он не хотел их вообще слышать.
– Тогда трус.
– Однако именно он будет решать, кого посадить в тюрьму за смерть вашего брата.
Майлс закрыл глаза и почти тотчас захрапел.
Ник потер переносицу, не в силах избавиться от некоторых подозрений. Он не мог забыть то, что видел два дня назад.
Он вышел из гостиной и отправился в залу. Слуги по приказу Парсиваля убрали тело. Коронеру это не понравится. Сейчас в зале прибирали, но он не мог не слышать боязливых перешептываний.
– Ничего не давайте бедным. Еда может быть отравлена, – предупредил он.
Обиженный повар тотчас удалился.
Поваренок с жадностью смотрел на кусок мяса, оставленный им для себя.
Послышался цокот копыт. Парсиваль уехал. Ник даже не попытался его остановить: не с Парсивалем он хотел поговорить, и как можно скорее.
Дважды Ник отправлялся в нужную ему комнату и дважды его возвращали, чтобы получить от него указание или чтобы он разрешил спор. Бесконечные свары между слугами угнетали его, тем более что в отсутствие хозяина или хозяйки за все отвечает управляющий. Лэтам умер. Фрэнси и Констанс заперлись в своих спальнях. Наступили сумерки, потом стало совсем темно, и Ник наконец-то получил свободу. Он сразу же отправился в южное крыло.
Она спала. Он слышал ее тихое мерное дыхание за пологом.
Ник принес с собой свечу и теперь, держа ее в одной руке, другой отодвинул полог.
Мгновенно он почувствовал, как его охватило страстное желание. Он хотел прикоснуться рукой к ее темным волосам, прижаться к ее теплому телу. Он сам не понимал себя. Как он мог хотеть заняться любовью с женщиной, которую подозревал в убийстве?
Он должен уйти! Должен встретиться с ней в другой, более безопасной обстановке, где ему не придет в голову мечтать об ее объятиях. Он попытался напомнить себе, что она дочь своей матери… Но почему-то из-за этого ему еще меньше хотелось уйти.
Томазина открыла глаза.
Даже сонная, даже с больной головой, она не сомневалась, что видит Ника. И выражение глаз у него было как раз такое, какое бывает у мужчины, когда он хочет женщину.
– Встань. Нам надо поговорить.
Пока она одевалась, она слышала его сердитые шаги в коридоре.
Томазина села в кровати, и боль в голове напомнила ей, что она не собиралась спать, а лишь хотела полежать с закрытыми глазами. Помедлив – правда, всего одно мгновение, – она отодвинула полог. Ник зажег вторую свечу и теперь стоял в комнате возле окна, глядя на темный двор.
– Ник…
Он сжал кулаки.
– У меня есть к тебе несколько вопросов.
Стараясь поменьше двигать головой, Томазина слезла с кровати и подошла к нему.
– Каких вопросов?
– Это касается твоей матери.
Томазине хотелось скрыть горечь, но это ей не удалось.
– Наверное, ты знаешь ее лучше, чем я.
– А в Лондоне? Она занималась там колдовством?
– Я тебя не понимаю. Постарайся говорить пояснее. Иначе я не смогу тебе ответить.
Она чувствовала, что он необычно напряжен, потом увидела, что у него потемнели глаза, и услышала его прерывистое дыхание.
– У нее была кладовая в Лондоне?
Ответ он прочел в ее глазах.
– Так я и думал. Она лепила восковые фигурки?
Томазина не поняла.
– У нее был дар к рисованию. Она рисовала цветы, иногда портреты. Я тоже иногда рисую, – грустно улыбнулась она. – Я всегда думала, что хотя бы этот дар унаследовала от нее.
– Еще какие дары ты унаследовала от нее?
Томазина не успела ответить, как он схватил ее за плечи и почти прижал к себе. Она вскрикнула от боли, но он даже не подумал извиниться.
– Клянусь всем святым, – прошептал Ник, – ты меня околдовала.
Потом он стал ее целовать, и Томазина поддалась ему. Она забыла о боли в голове, чувствуя его губы на своих губах, на щеках, на шее.
– Ник, – сказала она, не узнавая своего голоса. Огнем вспыхнуло ее тело, и она отдалась своему счастью. – Ох, Ник…
Расставив ноги для равновесия, Ник провел ладонями по ее спине и вдруг крепко обнял ее.
– Ведьма, ты у меня будешь гореть, – прошептал Ник. – Еще как сгоришь, если тебя не повесят!
Томазина испугалась. Что-то было не так…
– Подожди, Ник.
Она помотала головой, чтобы прояснить мысли, и тотчас вновь почувствовала прилив боли. Теперь у нее болело еще и все тело, жаждавшее любви. Томазина отодвинулась от Ника и скрестила на груди руки. На лице Ника она не увидела ни любви, ни страсти. Он не мог скрыть злости, потому что опять желал ее, хотя всеми силами противился этому.
– Зачем ты пришел? Зачем расспрашиваешь о моей матери?
– Ты не догадываешься? – Ник тоже подался назад, и его голос звучал холодно как никогда. – Ричард Лэтам умер не своей смертью.
– Его убили?
Ник кивнул.
– Господин Парсиваль трус, но и он так просто не отмахнется от того, что здесь случилось. Скажи, Томазина, ты сумеешь его околдовать, если он обвинит тебя в убийстве?
Наконец-то она поняла! Ей вдруг показалось, что она тонет в ледяной воде. Опять все пошло прахом… Когда Ник говорил, что она его околдовала, он и вправду имел в виду колдовство. Он и в самом деле считает, что она ведьма.
– Ты сошел с ума!
– Два дня назад кто-то положил Ричарду в кабинет восковую фигурку. Я видел, как ты входила к нему. Думал, у тебя с ним свидание, а дело, видно, совсем в другом.
– Я искала у него письмо.
– Покажи его.
– Не могу. Я его не нашла.
– Опять лжешь.
Томазина хотела было рассказать Нику, как письмо попалось ей на глаза, но испугалась, что в теперешнем настроении он вообще Бог знает что подумает. Не посмела она сказать и о том, что видела в кабинете Майлса.
– Ник, я не лгу!
Сомнение появилось в его глазах и тотчас исчезло. Томазина всем своим существом чувствовала, что он мучается, разрываясь между желанием поверить ей и страшными подозрениями, которые заронила в него ужасная смерть Лэтама. Ник сражался с ней, потому что никак не мог справиться с собственными демонами.
Поняв это, Томазина не успокоилась. Он все еще обвинял ее, сжигая взглядом.
– Я видел тебя в кухне. Ты возилась с едой, потому что фигурка оказалась бессильной? Или ты просто-напросто всыпала ему яд?
– Я ничего не знаю о фигурках, о колдовстве, о ядах, и хотя я терпеть не могла Ричарда Лэтама, я не желала ему смерти.
– Не желала?! Даже когда обвиняла его в убийстве своей матери? Мне кое-что известно о женщинах с фамилией Стрэнджейс. Ты так же любишь мстить, как любишь плотские удовольствия.
«Не может быть, чтобы это было не во сне, – думала Томазина. Это просто кошмар! Я сейчас проснусь.»
Она протянула руку к Нику.
– Почему ты обвиняешь меня в этом страшном убийстве? Если бы даже я действительно мечтала наказать Лэтама за все зло, причиненное им моей матери, почему ты так уверен, что я занималась черной магией? Ты же знаешь, что это запрещено всем добрым христианам!
Она не думала, что его голос может быть еще холоднее. Оказывается, может. Он больше ни в чем не сомневался.
– Ты – дочь своей матери. Ты такая же, как она и душой, и телом. Почему же я должен верить, что ты не участвовала в ее злых действах?
– Злых действах? – еле слышно прошептала Томазина.
– Твоя мать варила всякие снадобья и занималась колдовством, когда жила в Кэтшолме, – сказал Ник Кэрриер.
Лавиния Стрэнджейс была ведьмой.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.