Текст книги "Слияние истерзанных сердец"

7

Томазина не проронила ни слова. Ник подошел к двери и, взявшись за ручку, оглянулся. Скривив губы в презрительной усмешке, он сказал:

– Ты – достойная дочь своей матери.

Томазине стало больно, словно от удара. Впрочем, удар ей было бы перенести легче, чем выражение его глаз.

– Томазина Стрэнджейс, несмотря на всю твою красоту, я могу читать в твоей душе, потому что я знал твою мать. Она не только соблазнила моего отца и отвадила его от законной жены, но и когда я женился и моя жена носила моего ребенка, она не постыдилась прийти в комнату управляющего и позабавиться, пробуя на мне свои чары.

– Нет!!

Томазине стало по-настоящему плохо от его слов.

– Да, Томазина. О да! У твоей матери был легион любовников. Но я не повторю ошибки своего отца. Если я и лягу с тобой, то на своих условиях.

Слова Ника долго еще звучали в ушах Томазины после его ухода. Не в силах заснуть, она лежала, уставясь на голубой полог и всей душой ненавидя свою мать.

Она не удивилась, узнав, что Блэкберн был ее любовником. Что-то такое она чувствовала еще ребенком, хотя наверняка ничего не знала. Насчет Лэтама все было более неожиданно, но, подумав, Томазина поняла, что и это в порядке вещей. Вот почему ей было так тошно в обществе Лэтама с самой первой минуты ее пребывания в Кэтшолме…

Но отец Ника… От этой новости она пришла в полное отчаяние. Если бы ей об этом сказал кто-нибудь другой, не Ник, она бы просто-напросто не поверила. А Ник? Он тоже с ней спал?!

Томазина не могла понять, зачем ее матери понадобился юноша намного моложе ее. Правда, Лавиния всегда гордилась своей моложавостью.

«Нет, – возразила себе Томазина. – Он же сказал, что она только пыталась его очаровать. Он был женат. Элис ждала ребенка. Нет, Ник не из тех, кто нарушает свою клятву! Слишком серьезно он относится к своим обязанностям. Не в его характере лгать и изворачиваться.» Но до сегодняшней ночи Томазина то же самое сказала бы и о его отце…

Не зная, что подумать, Томазина не понимала, почему он злится на нее. Наверное, даже девять лет спустя он ненавидит ее мать. Или он презирает себя за то, что поддался ее чарам? Одно ясно: глядя на Томазину, он видит перед собой Лавинию.

Когда на другое утро Томазина вошла в большую залу, женщины искоса взглянули на нее и отвели взгляды. Никто не разговаривал и не смеялся.

– Где миссис Раундли? – спросила она.

– В постели.

Только Марджори Кэрриер была такой же, как всегда, веселой и улыбчивой, зато Томазине нелегко было смотреть ей в глаза после того, что она узнала о ее муже.

Томазина вышла из залы и поднялась по лестнице.

– Мне надо поговорить с твоей хозяйкой, – сказала она Агнес.

– Она никого не хочет видеть. У нее болит голова.

Томазина обошла упрямую горничную и толкнула дверь, которая оказалась запертой.

Неужели она сейчас со своим любовником? Ревность завладела Томазиной, когда она подумала, что Фрэнси лежит рядом с Ником. Неужели он совсем ослеп? Это Фрэнси ведет себя как Лавиния, а не Томазина!

Огорченная Томазина отошла от двери спальни, и тотчас же в коридоре появился Ричард Лэтам.

– Доброе утро, мисс Стрэнджейс. – Лэтам изучал ее из-под полуприкрытых век. – А я как раз думал, не останетесь ли вы в Кэтшолме после свадьбы?

– Нет.

Он наморщил лоб.

– Вы уверены, мисс?

– Не хочу быть неблагодарной, господин Лэтам. Просто… Я хотела…

Не зная, что сказать, Томазина постаралась взять себя в руки. Лэтам ее смущал, но ведь сейчас вовсю светит солнце, да и в доме полно людей. Скорее всего, именно Ричард Лэтам – мужчина из ее ночного кошмара, но до тех пор пока он не знает, что она его раскусила, он не причинит ей зла. Она не собиралась обвинять его. По правде говоря, она даже не собиралась никому сообщать, что он был близок с ее матерью.

– Могу ли я поговорить с вами, господин Лэтам? Наедине.

– Конечно, дорогая. – Он пригласил ее в свою комнату. – Направо дверь в мой личный кабинет. Там мы сможем беседовать без помех.

Он предложил ей кресло. Потом предложил вина. Она поблагодарила, но вино чуть не разлила, так дрожали руки.

Пока он сам разливал его, она осмотрела комнату. В ней было много книжных шкафов. Небольшой письменный стол у окна. Томазина взглянула на бумаги, и глаза ее округлились от изумления, когда на одном из листков она узнала почерк матери.

– Мое личное вино из Брабанта. – Лэтам повернулся к ней, и Томазина не поняла, заметил ли он изменившееся выражение ее лица. Подавая ей кубок, он заслонил собой стол.

Девушка сделала глоток и нахмурилась, ощутив незнакомое сочетание меда и гвоздики, однако заставила себя улыбнуться. У нее еще будет время подумать о письме матери. Понизив голос, она заговорила с Лэтамом как со старым и доверенным другом семьи.

– Господин Лэтам, не знаю, как и сказать… Вам ведь известно, что я почти ничего не помню о моем пребывании здесь. Мне сказали, что я болела незадолго до отъезда в Лондон.

На самом деле у нее осталось лишь несколько провалов памяти, но их нужно было заполнить.

Лэтам мило улыбался, только его глаза холодно смотрели на Томазину. Подозрительность не оставляла его, даже когда он согласно кивал головой.

– У меня нет желания воскрешать прошлое, – солгала Томазина, – но я приехала в Кэтшолм по поручению матушки. Она очень тяжело умирала, господин Лэтам, почти не могла говорить. И все-таки она взяла с меня слово, что я разыщу свою сестру и помогу ей.

– Сестру? – отпрянул от нее Лэтам. Он заходил по кабинету, напоминая Томазине зверя в клетке. – Какую сестру?

– В том-то и дело. Я тоже не знала, что у моей матери есть еще одна дочь. Она умерла, ничего мне не рассказав, но уж коли я сюда приехала, я должна узнать, где она и что с ней. Господин Лэтам, вы не знаете, как мне ее отыскать?

– Почему вы спрашиваете об этом меня?

– Вы адвокат. И вы хорошо знаете здешние места. Матушка должна была оставить какие-то указания насчет своей второй дочери. Почему бы и не вам?

– Я в первый раз слышу о ребенке.

Томазина помедлила.

– Матушка вышла замуж во второй раз?

– Вы слишком многого от меня хотите. Ведь я был с ней едва знаком.

– Ну конечно, – с готовностью кивнула Томазина. – Я знаю, что вы тогда не жили в Кэтшолме, но все-таки…

Замолчав, она рискнула сделать еще глоток из кубка. Стараясь не выдать себя, Томазина наблюдала за Лэтамом. Кажется, он успокоился на ее счет. Она же была настороже, даже когда он уселся в кресло и взял в руки кубок.

– Вы не помните никого из ее… друзей?

– Я уже сказала, что почти ничего не помню, – ответила Томазина. – Немножко помню Фрэнси и… девочек моего возраста. Дочерей йоменов. И несколько сыновей. – Ника, подумала она, и у нее заныло сердце. – Я же была маленькой. Наверное, меня совсем не интересовала жизнь взрослых.

– Наверное. – Лэтам, похоже, поверил. – Томазина, мне неприятно вам это сообщать, но ваша матушка больше не выходила замуж. Если у нее и был ребенок, то это был внебрачный ребенок Джона Блэкберна.

Томазина изобразила недоумение.

– Она была его любовницей? Я и не знала.

Опустив голову, она продолжала наблюдать за Лэтамом сквозь ресницы. Он, задумавшись, сидел в кресле и смотрел в окно. Томазина рискнула бросить взгляд на стол.

Письма не было.

Лэтам барабанил пальцами по ручке кресла. Вероятно, он заметил, как она рассматривала его бумаги, но, может, он подумал, что она не узнала почерк. Дай Бог, чтобы он принял ее за просто любопытную девчонку.

Он молча посмотрел на нее, потом встал с кресла, обошел комнату и остановился возле стола.

– Может быть, твоя мать перед смертью была не в себе? Может быть, у нее помутилось сознание?

– Но почему ей пришло в голову, что она родила дочь, да еще незаконную?

Лэтам встал у нее за спиной. Когда он опустил руку на ее плечо, Томазина собрала все свои силы, чтобы не закричать от страха и не убежать. То, что он хотел успокоить ее этим жестом, она поняла, только когда он заговорил.

– Я скажу тебе кое-что, Томазина. Но приготовься. Это не очень приятная история.

Он положил другую руку на ее другое плечо. Томазина закрыла глаза и стала молить Бога, чтобы он даровал ей силы. Ведь ему так легко сомкнуть пальцы у нее на шее и положить конец глупым расспросам…

– Я тебе солгал. Девочка была. Дочь Блэкберна. Но она родилась мертвой. Преждевременные роды, случившиеся из-за падения твоей матери с лестницы.

Томазина была рада, что Лэтам стоит сзади и не видит ее лица. С трудом ей удалось сдержаться и не сказать ему, что он лжет.

– Бедняжка… – пробормотала она.

– Да.

Он убрал руки с ее плеч, но Томазина осталась сидеть.

Ей хотелось убежать, а вместо этого она сидела и думала, зачем Лэтаму понадобилось сочинять всякую чепуху вместо того, чтобы просто сказать: не было дочери, и все. Томазине мало что было известно о сестре, но одно она знала точно: девочка родилась до падения матери, и родилась живой. Надпись на портрете Томазины служила ей доказательством этого, ведь портрет был сделан года за два до несчастья.

Томазине ни в коем случае нельзя было показать Лэтаму, что она знает о его лжи или о том, что он был любовником Лавинии. Однако еще один вопрос она должна была ему задать.

– Почему господин Блэкберн платил матери так много? Потому что она была его любовницей?

– И гувернанткой Фрэнси. – Лэтам подозрительно посмотрел на нее. – Лавинии платили пенсию, как любому верному слуге. Такие платежи прекращаются со смертью. Если вы, мисс, думали, что вам тоже будут платить, то ошиблись.

– Я вас не понимаю.

– Ну что вы, Томазина. Я ведь знаю, что у вас нет денег. Вы приехали сюда, желая продать свое молчание о незаконном ребенке Блэкберна?

Изумившись, Томазина широко раскрыла глаза.

– Господин Лэтам! Как вы могли подумать такое?

Он насмешливо улыбнулся, давая ей понять, что его не проведешь. Неожиданно испугавшись, что сказала слишком много, Томазина поднялась, но не забыла о своем намерении поставить кубок на стол, чтобы еще раз взглянуть на письмо. Ей нетрудно было еще раз убедиться, что оно исчезло. Наверное, Лэтам спрятал его в ящик: больше он ничего не успел бы сделать.

– Господин Лэтам, спасибо, что сказали мне правду, – произнесла Томазина. – Теперь, когда я выполнила последнюю волю матушки, я могу ехать в Йоркшир. Там у меня родные. Дарсисы.

На лице Лэтама появилось удивленное выражение.

– Они вас или выгонят, или сделают бесплатной служанкой. – Он коснулся ее темных волос. – Жаль растрачивать такую красоту на черной работе.

Томазина испугалась, но виду не подала.

– Вы правы, господин Лэтам, мне больше подходит быть наперсницей благородной дамы. Я к этому привыкла после смерти Дженнет Шэттакс. Но я не собиралась ничего здесь выпрашивать, клянусь вам!

Лэтам не поверил ни единому ее слову, но сказал:

– Если я могу что-то сделать для вас, только скажите.

– Нет, спасибо. – Она избегала его взгляда. – Я уеду сразу после вашей свадьбы.

Он открыл дверь, и они вместе вышли из кабинета, к огромному облегчению Томазины.

Через час Томазина одна подошла к двери в кабинет Лэтама, который куда-то уехал, взяв с собой секретаря. Констанс каталась на лошади вместе с Вербургой, все остальные были внизу. Томазина проскользнула в кабинет, желая во что бы то ни стало отыскать письмо.

Это вполне мог быть старый документ еще тех времен, когда они жили в Кэтшолме, однако бумага не пожелтела и чернила не выцвели. К тому же Лэтам его спрятал.

В ящике письма не оказалось. Томазина принялась обыскивать кабинет, а ее мысли блуждали вокруг того, что ей наговорил Лэтам. «Наверное, он выдумал историю о мертворожденной девочке в последнюю минуту, чтобы остановить поиски.»

Другая мысль пришла Томазине в голову, и она похолодела. А вдруг он не знал о ребенке?! Вдруг Томазина сама открыла ему тайну Лавинии? Теперь ее сестра в опасности!

Она застыла на месте, не в силах собрать разбегающиеся мысли. Может быть, он говорил правду и был мертвый ребенок… но был и еще один – живой. Узнав кое-что о Лавинии, она бы не удивилась, если бы существовал и третий ребенок. Но тогда Рэндалл Кэрриер – его отец…

– Нет, – прошептала она, однако ей не удалось отогнать эту мысль.

Точно так же она была убеждена, что мать столкнул с лестницы любовник, узнавший о ее неверности. Может быть, отец Ника нашел ее, потому что сам был участником ссоры? Неужели это он ее столкнул?

В полном смятении Томазина обыскала весь кабинет, но ничего не нашла. Или он взял письмо с собой, или перепрятал его в надежное место. Или вообще уничтожил. Она боялась, что он заметил ее интерес к письму, а если так, то письма больше нет.

– Господи, сколько вопросов… – еле слышно проговорила Томазина.

Неужели она никогда не узнает, что ее мать написала Ричарду Лэтаму?!

Шум снаружи напугал ее, и она прижалась к стене возле двери. Меньше всего ей хотелось, чтобы Лэтам нашел ее здесь.

Когда в кабинет вошел мужчина, Томазина решила, что вернулся Ричард Лэтам, но это оказался его брат Майлс, который был так занят своими проблемами, что не обратил на нее ни малейшего внимания. Он тоже начал что-то искать.

Томазина воспользовалась этим и выскользнула за дверь. Она тихо прошла через спальню и открыла дверь в коридор, совершенно уверенная в том, что ее никто не видит. По внешней лестнице она вернулась к себе в комнату.

И тотчас заметила, что в ней кто-то побывал.

Несмотря на мгновенно вернувшийся страх, она не могла не улыбнуться: пока она обыскивала кабинет Ричарда Лэтама, кто-то делал то же самое в ее спальне. Осмотрев свои вещи, она поняла, что ничего не взято. Ни книга матери, ни ее рисунки тронуты не были, надежно укрытые в потайном ящике.

Больше всего ее беспокоило то, что она не знала, кому понадобилось рыться в ее вещах. Во всяком случае, не Лэтаму, который еще не возвратился. И не Майлсу: у него вообще нет причин интересоваться ею. Она ведь тоже не вспомнила о нем в связи со своими поисками…

Томазина выглянула в окно и увидела въезжающих в ворота Констанс и Вербургу, которая вполне могла искать книгу Лавинии, но, оказывается, это была не она.

Томазина вздохнула, стараясь забыть, что кто-то шарил в ее комнате. Ей так много еще предстояло узнать, что это было сущей мелочью в сравнении с остальным.

Она закрыла ставни, не подозревая, что внизу стоит, прячась за лестницей, Ник Кэрриер.

Ему не доставило никакого удовольствия вновь оказаться правым…

Когда он шел из западного крыла, его внимание привлекло странное поведение Томазины, которая проскользнула в спальню Ричарда Лэтама.

Шлюха.

Теперь у него не было в этом сомнений.

Из его объятий она перешла в объятия Ричарда Лэтама.

Снедаемый ревностью, Ник спрятался невдалеке и видел, как она часом позже прошла в свою комнату. Лицо у нее было красное, волосы растрепаны. Она спустилась по одной лестнице, а поднялась по другой.

Когда она закрыла ставни, Ник еще постоял немного, а потом пошел в сад. Работать он не мог. Все его мысли были о Томазине.

Он дошел до ворот, которые опять оказались открытыми. Ник стоял и смотрел на Гордичский лес. Наверное, и там она такая же, как ее мать.

Недовольный собой, особенно тем, что никак не может выкинуть Томазину из головы, Ник повернулся спиной к господскому дому и к лесу и зашагал в деревню.

Он не собирался говорить Томазине об отце и ее матери. Он и сам не понимал, как это соскочило у него с языка. Можно было, конечно, сказать, что таким образом он старался защитить свою мать от ее расспросов, но он и сам знал, что это не вся правда.

Нет, дело было в самой Томазине. Каждый раз, когда они встречались, он словно проверял ее, заставлял ее доказывать, что она не похожа на свою мать. Он начинал ей верить, а потом что-то напоминало ему о Лавинии, и у него вновь появлялись сомнения.

Он не мог забыть, как Лавиния искушала его забыть закон Божий и человеческий. Она сделала своим любовником его отца, а потом решила приняться и за сына. Она и от Рэндалла Кэрриера не скрыла, что предпочитает Ника. Отец был в ужасе, но из-за этого нашел в себе силы порвать с ней, хотя им с Ником никогда уже не было легко друг с другом. Тогда-то Лавиния решила отомстить Кэрриерам, рассказав Марджори о своих длительных отношениях с ее мужем. Отец поведал об этом ему, и он тогда, помнится, побежал на поиски Лавинии Стрэнджейс.

Ник был так зол, что вполне мог задушить ее голыми руками, попадись она ему одна, но она, как выяснилось, проводила время с другим своим любовником, Ричардом Лэтамом. Они были так заняты друг другом, что не заметили его, и он, противный сам себе, не показался им на глаза.

Лавинию надо забыть, сказал себе Ник и, подойдя поближе к материнскому дому, с удовольствием вдохнул запах жареных цыплят. Ее нет. Она умерла. И ее дочери тут тоже не будет. Она уедет после свадьбы, и уедет навсегда. Он уж об этом позаботится.

Констанс накричала на своего жениха и стала топтать подвенечное платье. То, что на ней была одна тонкая сорочка, казалось, никого не смутило, только Вербурга схватила ее за руки и что-то непонятно забормотала.

– Неправильно, неправильно, – несколько раз повторила она. – Этого нельзя делать, детка.

Одна Томазина прислушивалась к словам Вербурги, но не имела права вмешаться, как не имела на это права ни одна служанка. Она очень удивилась, когда Вербурга позвала ее обряжать невесту. Два дня она прожила в каком-то подавленном состоянии и почти все время была одна, чего-то ожидая и боясь с кем бы то ни было разговаривать.

Ричард Лэтам подстриг бороду и кудри и надел новый, цвета сливы дублет, шпагу и черную шляпу с красным пером. Он держал в руке пару перчаток и хлестко ударял ими по ладони другой руки: раз, два, три…

Теряя терпение, он с неудовольствием смотрел на свою будущую жену, которая мяла босыми ногами атласные рукава платья, украшенные двойными узлами на счастье.

– Никогда! – исступленно кричала Констанс. Лицо у нее было красным и некрасивым. Когда Лэтам повернулся к ней спиной и перенес свое внимание на Фрэнси Раундли, Вербурга, подхватив тяжелые юбки, приблизилась к Констанс и подставила ей для слез плечо.

– Я даю вам час, – холодно произнес Лэтам и, взглянув на ничего не выражающее лицо Фрэнси, насмешливо скривил губы. – Я даю вам час, чтобы вы ее одели и привели в церковь. Вы не забыли, что в наших местах по воскресеньям венчают только до полудня?

– Но, Ричард, она не…

– Глупая корова! Думаешь, мне не все равно, чего она хочет? Послушай, Фрэнси! Ты сделаешь, как я сказал, или потом очень пожалеешь.

Его слова еще раз ранили ее и так уже израненное сердце, и она ссутулилась, когда он вихрем промчался мимо.

– Ублюдок… – прошипела она, зная, что он ее уже не слышит.

Как она могла подумать, что не сможет без него обойтись? Что бы она ни испытывала к нему раньше, теперь в ней не осталось ничего, кроме страха. Ведь он чудовище! Констанс заходилась в рыданиях, и Фрэнси разозлилась. Эта дуреха посмела восстать в последнюю минуту! Еще не хватало, чтобы она все испортила.

– Замолчи! – приказала она. – Делай, что тебе говорят. Ты могла бы заиметь еще и не такого мужа.

Фрэнси почувствовала, как Томазина положила руку ей на плечо.

– Фрэнси, неужели нельзя отложить свадьбу? Она еще так молода.

– Я вышла замуж в пятнадцать и через год стала матерью. По сравнению со мной Констанс и так уж засиделась.

– Вы любили Филиппа Раундли, и он был всего на несколько лет вас старше. Вы по доброй воле легли в его постель.

– Я вышла за него замуж, потому что так решили наши семьи, и Констанс поступит точно так же! Когда речь идет о браке, о чувствах приходится забывать.

– Не хочу за него замуж! – заявила Констанс. Спрятавшись в объятиях Вербурги и получив поддержку Томазины, она осмелилась поднять глаза на Фрэнси. – Ты меня не заставишь!

Фрэнси не выдержала. Отчаяние, двойственное отношение к Ричарду, нежелание выдавать за него Констанс, усталость – все поднялось в ней, и Фрэнси охватила дикая ярость. Она вырвала у служанки палку, которой та взбивала постели, и бросилась на непослушную дочь. Отпихнув Вербургу, она для начала залепила ей звучную пощечину, отчего у Констанс тотчас вспыхнула левая щека.

Томазина в страхе закричала:

– Фрэнси, вы не должны!..

– А то я сама не знаю, что должна и чего не должна! – Она покрепче ухватилась за палку. – Никто не смеет мне мешать! Я – хозяйка Кэтшолма! И моя обязанность – научить эту неблагодарную девчонку, как надо исполнять свой долг.

Вербурга быстро обежала комнату и встала рядом с горничной Фрэнси.

– Это поинтереснее, чем травля барсука, – облизывая губы, шепотом произнесла Агнес.

Больше никто не посмел нарушить тишину в комнате.

Констанс, держась за щеку, в изумлении уставилась на свою обидчицу. Где-то в глубине души Фрэнси понимала, что если они подерутся, победа будет за Констанс: она моложе и сильнее. Низенькая и толстая Фрэнси уже задыхалась от непривычного усилия. Томазине вдруг пришло в голову, что Констанс выше матери на целую голову и совсем на нее не похожа.

Фрэнси, видно, тоже об этом подумала, потому что от зависти к девушке разозлилась еще больше.

– Если ты через час не станешь женой Ричарда Лэтама, у меня не будет выбора! Я изобью тебя так, что тебе все равно придется покориться.

Констанс сжала кулаки. Она выпрямилась и вздернула подбородок. Черные кудри рассыпались по ее спине, и в сравнении с ними жидкие кудряшки Фрэнси проигрывали еще больше.

Несмотря на пощечину, она не поверила, что Фрэнси исполнит свою угрозу, поэтому, когда палка со всего маху опустилась на ее обнаженное плечо, она вскрикнула от боли и удивления:

– Вербурга! Останови ее!

Вербурга нерешительно двинулась к своей юной госпоже, но у нее на дороге в мгновение ока встала Агнес.

– Хочешь ослушаться господина Лэтама?

Фрэнси помедлила и ударила Констанс еще раз.

Девчонка это заслужила! Сама виновата. Палка обрушивалась на спину и ягодицы Констанс, пытавшейся как-то защититься, но не произносившей ни слова, чтобы остановить наказание.

– Не выйду я за него! – только и кричала она, надрывно плача от боли.

У Фрэнси уже почти не оставалось сил, но она не желала уступать. К тому же она почитала своей святой обязанностью «учить» Констанс, вот и разукрашивала ее белую кожу синяками, даже себе не признаваясь в удовольствии, которое она от этого получала.

Томазина хотела было помешать ей, но Фрэнси с такой силой оттолкнула ее, что она ударилась головой об угол комода и осела на пол, а Фрэнси вновь принялась за невесту, тут же забыв о Томазине.

Констанс закрывала руками лицо, но не делала попытки убежать или дать сдачи, отчего Фрэнси зверела, еще больше.

– Упрямая дура! Как ты смеешь мне перечить?!

Она хотела ударить Констанс по голове, но лишь задела ей палкой ухо, отчего сразу же пошла кровь, и Констанс свернулась на полу клубочком.

Вербурга завопила, но ее не пустили к юной госпоже: Агнес прижала ее к стене, не давая пошевелить ни рукой, ни ногой.

– Неблагодарная! – уже рычала Фрэнси, задыхаясь. – Сама виновата!

Глаза Фрэнси заволокло кровавым туманом. Голосов она тоже не слышала, разве что пчелиное жужжание за спиной. Она различала лишь хныканье Констанс.

– Покорись! – требовала она.

– Никогда!

Фрэнси ударила еще раз и только тут заметила, что Томазина Стрэнджейс поднимается с пола. Следующий удар оставил длинную красную полосу нa голой спине Констанс, по которой Фрэнси теперь била с прицелом, пока Констанс не завопила в отчаянии.

Ей пришлось покориться. Впрочем, это было ясно с самого начала. Но Фрэнси не унималась, потеряв всякое представление о реальности, пока дверь с грохотом не отворилась и сильные мужские руки не оттащили Фрэнси от ее жертвы.

– Ради Бога, Фрэнси! – крикнул Ник Кэрриер, – что здесь происходит?!

Он вырвал у нее палку и отшвырнул ее подальше. Вербурга бросилась к Констанс.

– Ее следовало проучить! Проучить!! – Фрэнси сделала движение к палке, но Ник не пустил ее. – Она должна сегодня обвенчаться! Должна!!

Фрэнси задыхалась, но не могла вырваться из крепких рук Ника.

– Бедняжка! – пробормотала Вербурга. Ник встряхнул Фрэнси.

– Поглядите на нее! Поглядите, что вы наделали!

Фрэнси испугалась, когда поняла, что Констанс не шевелится. Она лежала на полу, головой в луже крови.

Вербурга заговорила прежде, чем кто-нибудь успел задать хоть один вопрос.

– Это не страшно. Уши всегда сильно кровоточат.

– Ник, не держи меня! – приказала Фрэнси. – Ты не имеешь права вмешиваться в мои дела!

– Не имею. – Однако он не отпускал ее. – Вы хотите, чтобы я позволил вам до смерти забить вашу дочь?

Наконец и до Фрэнси что-то дошло. У него самого была дочь, которую он растил без матери, и она поняла, что должна быть с ним поосторожнее.

Констанс потихоньку приходила в себя, и Вербурга уложила ее на кровать, но она опять потеряла сознание и лишь тихонько стонала. Однако Фрэнси ничего не хотела понимать. Она вбила себе в голову, что Констанс сама виновата, и больше ничего не желала слушать.

– Констанс должна обвенчаться с Ричардом Лэтамом!

– Фрэнси…

– Нет, Ник, больше ни слова! Все будет в порядке. Я обещаю.

Фрэнси заставила себя говорить спокойно и повернулась так, чтобы видеть лицо Ника. Его широкие плечи в алом дублете по случаю свадьбы поникли.

– Подумайте, Фрэнси. Я…

Она прижала палец к его губам.

– Молчи, Ник! Пожалуйста. Ничего нельзя изменить.

Она попыталась вырваться из его рук и нахмурилась, заметив, как, держась за голову, на них смотрит незваная гостья, словно видит их в первый раз.

– Ей нужна помощь, – проговорил Ник, недовольный собой за проявленную заботу.

Он подошел к Томазине.

Констанс жадно пила из кубка, который ей подала Вербурга, потом выронила его и безвольно прислонилась к плечу старухи.

От визгливого голоса Фрэнси все вздрогнули.

– Вербурга, что ты ей дала?!

Вербурга вытерла кровь с шеи Констанс и спокойно встретила подозрительный взгляд Фрэнси.

– Вино из мандрагоры, – сказала Вербурга и торопливо пояснила, удивив всех. – Оно ее успокоит.

– Успокоит?! Сумасшедшая старуха! Да она теперь проспит несколько часов! Сейчас же подними ее и одень! У нас нет времени!

Мандрагора! Боже, спаси и помоги! Не говоря больше ни слова, Фрэнси смотрела, как вперед вышла Агнес. Эта уж проследит, чтобы приказ ее госпожи был выполнен! Старуха правильно все сделала, если бы не надо было спешить. Констанс должна быть в сознании.

Ну и учудила старуха! О чем она только думала? Ведь сказано же, что стоит всего-навсего показать женщине корень мандрагоры, чтобы она понесла. При мысли о том, что Констанс родит Ричарду Лэтаму сына или дочь, Фрэнси вздрогнула.

Томазина сбросила с себя руку Ника и посмотрела на Фрэнси, но в глазах у нее опять помутилось, и она поднесла руку к затылку.

– У Томазины шишка величиной с конский каштан, – заявил Ник.

Томазина смотрела на Фрэнси, и слезы текли по ее лицу. Дрожащим голосом она произнесла слова, которые услышали все в комнате:

– Ричард Лэтам хотел убить мою мать.